Лёд

Нейландс: 25 лет, высокий, худощавый, блондин, решительно-суровый, голубые глаза, острые черты лица, коричневый плащ.

Они открыли багажник. Там лежала Николаева: 22 года, смазливая блондинка, голубые глаза, короткая лисья шуба, высокие сапоги-ботфорты черной замши, рот залеплен белым пластырем, наручники.

Вытащили Николаеву из багажника. Она сучила ногами. Подвывала.

Нейландс достал нож. Разрезал шубу на спине. И на рукавах. Шуба упала на землю. Под шубой было красное платье. Нейландс разрезал его. Разрезал лифчик.

Средних размеров грудь. Маленькие соски.

Подвели к березе. Стали привязывать.

Николаева нутряно завопила. Забилась в их руках. Шея и лицо ее побагровели.

– Не туго. Чтоб дышала свободно. – Ботвин прижимал дергающиеся плечи к березе.

– Я туго не делаю. – Нейландс сосредоточенно работал.

Закончили. Ботвин достал из машины продолговатый белый футляр – холодильник. Открыл. Внутри лежал ледяной молот: аккуратная увесистая головка, деревянная рукоять, сыромятные ремешки.

Нейландс вынул из кармана рублевую монету:

– Орел.

– Решка, – примеривался к молоту Ботвин. Нейландс подбросил монету. Упала. Ребром в снег.

– Вот тебе, бабушка, и женский день! – засмеялся Ботвин. – Ну что, вторую?

– Ладно, – махнул рукой Нейландс. – Стучи.

Ботвин встал перед Николаевой.

– Значит, детка моя. Мы не грабители, не садисты. И даже не насильники. Расслабься и ничего не бойся.

Николаева скулила. Из глаз ее текли слезы. Вместе с тушью ресниц. Ботвин размахнулся:

– Гово-ри!

Молот ударил в грудину. Николаева крякнула нутром.

– Не то, детка, – покачал головой Ботвин. Размахнулся. Солнце сверкнуло на торце молота.

– Гово-ри!

Удар. Содрогание полуголого тела.

Ботвин и Нейландс прислушались.

Плечи и голова Николаевой мелко дрожали. Она быстро икала.

– Мимо кассы, – хмурился Нейландс.

– На все воля Света, Дор.

– Ты прав, Ыча.

В лесу перекликнулись две птицы. Ботвин медленно отвел в сторону молот:

– Детка… гово-ри!

Мощный удар сотряс Николаеву. Она потеряла сознание. Голова повисла. Длинные русые волосы накрыли грудь.

Ботвин и Нейландс слушали.

В посиневшей груди проснулся звук. Слабое хорканье. Раз. Другой. Третий.

– Говори сердцем! – замер Ботвин.

– Говори сердцем! – прошептал Нейландс. Звук оборвался.

– Было точно… подними голову. – Ботвин поднял молот.

– Сто процентов… – Нейландс зашел сзади березы. Приподнял голову Николаевой, прижал к шершавому холодному стволу. – Только – деликатно…

– Сделаем… – Ботвин размахнулся. – Гово-ри!

Молот врезался в грудину. Брызнули осколки льда.

Ботвин прильнул к груди. Нейландс выглянул из-за березы.

– Хор, хор, хор… – послышалось из грудины.

– Есть! – Ботвин отшвырнул молот. – Говори, сестричка, говори сердцем, разговаривай!

– Говори сердцем, говори сердцем, говори сердцем! – забормотал Нейландс. Стал суетливо рыться по карманам: – Где? Где? Куда… ну где?

– Погоди… – захлопал себя по карманам Ботвин.

– Тьфу, черт… в машине! В бардачке!

– Блядь…

Ботвин метнулся к «Волге». Поскользнулся на мокром снегу. Упал. На грязную бурую траву. Быстро подполз к машине. Открыл дверь. Выдернул из бардачка стетоскоп.

Звук не прерывался.

– Скорей! – выкрикнул Нейландс фальцетом.

– Зараза… – Ботвин подбежал. Грязной рукой протянул стетоскоп.

Нейландс сунул концы в уши. Прижал стетоскоп к фиолетовой грудине.

Оба замерли. Далеко пролетал самолет. Перекликались птицы. Солнце зашло за тучу.

В груди у Николаевой хоркало. Слабо. Равномерно.

– Ди… ро… аро… ара… – зашептал Нейландс.

– Не горячись! – выдохнул Ботвин.

– Ди… ди… ар. Диар. Диар. Диар! – облегченно выдохнул Нейландс. Скинул стетоскоп. Протянул Ботвину.

Тот неловко вставил в уши. Пухлая грязная рука прижала черный кругляшок к грудине.

– Ди… эр… ди… эро… диар. Диар. Диар. Диар.

– Диар! – кивал худощавой головой Нейландс.

– Диар, – улыбнулся Ботвин. Провел выпачканной в земле рукой по лицу. Засмеялся. – Диар!

– Диар! – Нейландс хлопнул его по плечу.

– Диар! – Ботвин ответно стукнул в грудь.

Они обнялись. Покачались. Оттолкнулись друг от друга.

Нейландс стал резать веревки. Ботвин кинул молот в футляр. Снял с себя куртку.

Освободили бесчувственную Николаеву от веревок. И от наручников. Завернули в куртку. Подняли. Понесли к машине.

– Молот не забудь, – сопел Ботвин. Уложили Николаеву на заднее сиденье.

Нейландс захватил футляр с молотом. Кинул в багажник.

Ботвин сел за руль. Завел мотор.

– Погоди. – Нейландс шагнул к березе. Расстегнул брюки. Расставил ноги. Николаева слабо застонала.

– Очнулась. Диар! – улыбнулся Нейландс.

Струя мочи ударила в березовый ствол.

Вор

Николаева проснулась от прикосновения.

Кто-то голый и теплый прижимался к ней.

Она открыла глаза: белый потолок, матовый плафон, край окна за полупрозрачной белой занавеской, курчавые светлые волосы. Запах. «After shave lotion». Мужское ухо с приросшей к щеке мочкой. Мужская щека. Хорошо выбритая.

Николаева зашевелилась. Скосила глаза вниз: край простыни. Под простыней ее голое тело. Громадный синяк на груди. Ее ноги. Смуглое мускулистое мужское тело. Прижимается. Обвивает ее руками. Поворачивает ее на бок. С силой прижимается своей грудью к ее груди.

– Послушайте… – хрипло произнесла она. – Я не люблю, когда так делают…

И вдруг оцепенела. Тело ее содрогнулось. Глаза полуприкрылись. Закатились по веки. Мужчина тоже замер. Вздрогнул, дернул головой. И оцепенел, прижавшись.

Прошло 37 минут.

Рот мужчины открылся. Из него раздался слабый хриплый стон. Мужчина пошевелился. Разжал руки. Повернулся. Скатился с кровати на пол. Бессильно вытянулся. Всхлипнул. Тяжело задышал.

Николаева вздрогнула. Засучила ногами. Села. Вскрикнула. Прижала руки к груди. Открыла глаза. Лицо ее было пунцовым. Из открытого рта вытекла слюна. Николаева всхлипнула и заплакала. Плечи ее вздрагивали. Ноги ерзали на простыне.

Мужчина со стоном выдохнул. Сел. Посмотрел на Николаеву.

Она плакала, бессильно вздрагивая.

– Хочешь соку? – тихо спросил мужчина.

Она не ответила. Испуганно взглянула на него.

Мужчина встал: 34 года, стройный мускулистый блондин, лицо тонкое, красивое, чувственное, большие голубые глаза.

Он обошел кровать. Взял с тумбочки бутылку минеральной воды. Открыл. Стал наливать в стакан.

Николаева смотрела на него: смугловатое тело, золотистые волосы на ногах и груди.

Мужчина поймал ее взгляд. Улыбнулся:

– Здравствуй, Диар.

Она молчала. Он отпил из стакана. Она разлепила пунцовые, налившиеся кровью губы:

– Пить…

Он сел к ней на кровать. Обнял. Приставил стакан к ее губам. Она стала жадно пить. Зубы стучали о стекло.

Выпила все. Со стоном выдохнула:

– Еще.

Он встал. Наполнил стакан до краев. Поднес ей. Она залпом осушила стакан.

– Диар… – Он провел рукой по ее волосам.

– Я… Аля, – произнесла она. Вытерла слезы простыней.

– Ты Аля для обычных людей. А для проснувшихся ты Диар.

– Диар?

– Диар, – тепло смотрел он.

Она вдруг закашляла. Схватилась за грудь.

– Осторожней. – Он держал ее за потные плечи.

– Ой… больно… – застонала она.

Мужчина вынул из тумбочки полотенце. Положил ей на плечи. Стал осторожно вытирать ее. Она посмотрела на свой кровоподтек, захныкала:

– Ой… ну… зачем же так….

– Это пройдет. Просто синяк. Но кость цела.

– Господи… а это… что ты делал-то такое… господи… ну на хуя же так? А? На хуя же так вот делать? – Она затрясла головой. Поджала колени к подбородку.

Он обнял ее за плечи:

– Я Вор.

– Чего? – непонимающе смотрела она. – В законе?

– Ты не поняла, Диар. Я не вор, а Вор.

– Обычный?

– Нет, – засмеялся он. – Вэ, о, эр – три буквы. Это мое имя. Воровством я никогда не занимался.

– Да? – Она рассеянно осмотрелась. – Это что? Гостиница?

– Не совсем. – Он прижался к ее спине. – Что-то вроде санатория.

– Для кого?

– Для братьев. И сестер.

– Для каких?

– Для таких, как ты.

– Как я? – Она вытерла губы о колени. – Значит, я – сестра?

– Сестра.

– Чья?

– Моя.

– Твоя? – Губы ее задрожали, искривились.

– Моя. И не только моя. У тебя теперь много братьев.

– Бра… тьев? – всхлипнула она. Схватила его руку. И вдруг закричала в голос – надрывно и протяжно. Крик перешел в рыдание.

Он обнял ее, прижал к себе. Николаева рыдала, уткнувшись в его мускулистую грудь. Он стал укачивать ее, как ребенка:

– Все хорошо.

– Зачем… еще… зачем… оооо! – рыдала она.

– Все, все теперь у тебя будет хорошо.

– Оооо!!! Как это… ой, что ж ты наделал-то… господи…

Постепенно она успокоилась.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал он. – Сколько тебе лет?

– Двадцать два… – всхлипнула она.

– Все эти годы ты спала. А теперь проснулась. Это очень сильное потрясение. Оно не только радует. Но и пугает. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть к нему.

Она кивнула. Всхлипнула:

– А… есть… платок?

Он протянул ей салфетку. Она шумно высморкалась, скомкала, кинула на пол.

– Господи… обревелась вся…

– Ты можешь принять ванну. Тебе помогут привести себя в порядок.

– Ага… – пугливо покосилась она на окно. – А где…

– Ванная? Сейчас тебя проводят.

Николаева рассеянно кивнула. Покосилась на лилию в вазе. На окно. Снова на лилию. Набрала побольше воздуха. Вскочила с кровати. Кинулась к двери. Вор сидел неподвижно. Она рывком распахнула дверь. Вылетела в коридор. Побежала. Врезалась в медсестру. Та курила возле высокой латунной пепельницы. Медсестра голубоглазо улыбнулась Николаевой:

– Доброе утро, Диар.

Николаева кинулась к выходу. Голые ступни ее шлепали по новому широкому паркету коридора. Добежала до стеклянных дверей. Толкнула первую. Выскочила в тамбур. Толкнула вторую. Побежала по мокрому асфальту.

Врач смотрел на нее сквозь стекло. Скрестил руки на груди. Улыбался.

Блондинистый шофер в припаркованном серебристом «БМВ» проводил долгим взглядом. Ел яблоко.

Голая Николаева бежала по Воробьевым горам. Вокруг стояли голые деревья. Лежал грязный снег.

Она быстро устала. Остановилась. Присела на корточки. Посидела немного, тяжело дыша. Встала. Потрогала грудину. Поморщилась:

– Суки…

Пошла. Босые ноги шлепали по лужам.

Впереди показалась большая дорога. Ездили редкие машины. Дул мокрый весенний ветер. Николаева ступила на дорогу. И тут же почувствовала сильный холод. Задрожала. Обняла себя руками.

Проехала машина. Пожилой водитель улыбнулся Николаевой.

Она подняла руку. Проехал «Фольксваген». Водитель и пассажир открыли окна. Выглянули. Засвистели.

– Козлы… – пробормотала Николаева. Зубы ее стучали.

Показались «Жигули». Остановились.

– Ты что, моржиха? – Водитель открыл дверь: 40 лет, бородатый, очкастый, с большой серебряной серьгой и черно-желтым платком на голове. – Лед же уже сошел!

– Слу…шай… отвези… ме…ня… ограбили… – стучала зубами Николаева.

– Ограбили? – Он заметил большой синяк у нее между грудей. – Били?

– Отпиз…дили… суки…

– Садись.

Она залезла на сиденье. Закрыла дверь.

– Ой, бля… холодина…

Водитель снял с себя легкую белую куртку. Накинул на плечи Николаевой.

– Ну, чего, в милицию?

– Ты что… – морщилась она. Куталась в куртку. Тряслась: – С эти… ми козлами… дел не имею… отвези домой. Я заплачу.

– Куда?

– Строгино.

– Строгино… – озабоченно выдохнул он. – Мне на работу надо.

– Ой, холодина какая… – дрожала она. – Вру… би печку посильней…

Он сдвинул регулятор тепла до упора:

– Давай я тебя до Ленинского подброшу, а ты там словишь кого-нибудь.

– Ну, чего я буду… опять это… ой, сука… отвези, прошу, – дрожала она.

– Строгино… это совсем мне не в жилу.

– Сколько ты хочешь?

– Да… не в этом дело, киса.

– Дело всегда в этом. Сто, сто пятьдесят? Двести? Поехали за двести. Все.

Он подумал. Переключил скорость. Машина поехала.

– Закурить есть?

Он протянул пачку «Кэмел». Николаева взяла. Он поднес зажигалку:

– А чего они тебя… раздели и в лесу выкинули?

– Ага. – Она жадно затянулась.

– Всю одежду?

– Как видишь.

– Круто. Но заявить-то надо?

– Сама разберусь.

– Чего, знакомые?

– Типа того.

– Тогда другое дело.

Он помолчал, потом спросил:

– Ты чего, ночная бабочка?

– Скорее – дневная… – устало зевнула она, выдыхая дым. – Капустница.

Он кивнул с усмешкой.

Полусладкое

12.17.

Строгино. Улица Катукова, д. 25

«Жигули» подъехали к шестнадцатиэтажному блочному дому.

– Пойдем со мной. – Николаева вышла из машины. Подошла к подъезду. Набрала на домофоне номер квартиры: 266.

– Кто?

– Это я, Наташк.

Дверь запищала. Николаева и водитель вошли. Поднялись на двенадцатый этаж.

– Постой здесь. – Она вернула ему куртку. Позвонила в дверь.

Открыла заспанная Наташа: 18 лет, пухлое лицо, черные волосы, короткая стрижка, красный махровый халат.

– Дай двести рублей. – Николаева прошла мимо нее в свою комнату. Достала из шкафа такой же красный халат. Надела.

– Ёб твою… ты чего? – Наташа двинулась за ней.

– Двести рублей! Водиле заплатить.

– У меня только двести баксов.

– Рубли есть? У тебя рубли есть?! – выкрикнула Николаева.

– Да нету, чего орешь…

– А баксы по-мелкому?

– Два стольника. А чего это у тебя? – Наташа заметила синяк на груди.

– Не твое дело. А у Ленки нет?

– Чего?

– Рублей.

– Не знаю. Она спит еще.

Николаева вошла в другую комнату. Там на полу спали две женщины.

– Что, и Сула приехала? – посмотрела на них Николаева.

– Ага, – выглянула из-за ее спины Наташа, – под утро приползли на рогах.

– Тогда – на хуй… – досадно махнула рукой Николаева.

– Ну и чего? – Водитель стоял перед открытой входной дверью.

– Зайди, – пошла к нему Николаева.

Он вошел. Она закрыла за ним дверь:

– Слушай, у нас с рублями облом. Давай я тебе отсосу?

Он посмотрел на нее. Потом на Наташу. Наташа усмехнулась. Пошла к себе.

– Давай. – Николаева взяла его за руки.

– Ну, вообще-то… – Он в упор смотрел на нее.

– Давай, давай… в ванной. Ну, облом с бабками, видишь. А этих сучар будить – вони не оберешься… – Она потянула его за руку.

– Я могу поехать поменять, – остановился он.

– Не смеши. – Она зажгла свет в ванной. Втянула его за руку. Заперла дверь. Присела. Стала расстегивать ему брюки.

– А ты… давно… это? – смотрел он сверху.

– Много вопросов, юноша… о! А мы быстры на подъем… – Она потрогала сквозь брюки его напрягшийся член.

Расстегнула ремень. Молнию. Стянула вниз серые брюки. Потом черные трусы.

У водителя был небольшой горбатый член.

Она быстро всосала его губами. Обхватила руками лиловатые ягодицы. Стала быстро двигаться.

Водитель оттопырил зад. Слегка наклонился. Оперся рукой о стиральную машину. Засопел. Его серьга покачивалась в такт движению.

– Погоди… зайка… – Он положил руку на ее голову.

– Больно? – выплюнула она член.

– Нет… просто… я так никогда не кончу… давай, это… по-нормальному…

– Я без кондома не буду.

– А у меня… я… не вожу с собой… – засмеялся он.

– Вот с этим нет проблем. – Она вышла. Вернулась с пачкой презервативов. Распечатала. Ловко и быстро надела ему. Скинула халат. Повернулась к нему задом. Облокотилась на раковину:

– Давай…

Он быстро вошел. Обхватил ее длинными руками. Двигался быстро. Сопел.

– Хорошо… ой, хорошо… – спокойно повторяла она. Разглядывала в зеркале свой синяк. Он кончил.

Она подмигнула ему в зеркало:

– Пират!

Посмотрела на него внимательно. Внезапно губы ее задрожали. Она зажала себе ладонью рот. Он сопел носом, прикрыв глаза. Положил ей голову на плечо.

Она протянула руку. Закрыла сливное отверстие в ванне. Пустила воду, едва сдерживая рыдания:

– Все. Мне… мне… греться пора.

Он тяжело заворочался на ней. Открыл глаза. Его член вышел из ее влагалища. Водитель посмотрел на него.

– В… в сортир, – посоветовала она. Сняла с полки флакон с шампунем. Ливанула в ванну. И разрыдалась в голос.

Он хмуро глянул на нее:

– Чего? Плохо?

Она замотала головой. Потом схватила его руку. Опустилась на колени, прижала руку к груди. Зарыдала сильнее, зажимая себе рот.

– Чего? – смотрел он сверху. – Обидели, что ли? А? Чего ты?

– Нет, нет, нет… – всхлипывала она. – Погоди… погоди…

Прижимала его руку к грудине. И рыдала.

Он покосился на себя в зеркало. Терпеливо стоял. Презерватив со спермой висел на увядающем члене. Покачивался в такт ее рыданиям.

Она с трудом успокоилась:

– Это… это так… все… иди…

Водитель подтянул брюки. Вышел.

Николаева села в ванну. Обняла колени руками. Положила на них голову.

В туалете зашумел сливной бачок. Водитель заглянул в ванную.

– Все в порядке? – не подняла головы Николаева.

Он кивнул. С любопытством смотрел на нее.

– Если хочешь – приезжай еще.

Он кивнул.

Она сидела неподвижно. Он вытер нос:

– Тебя как зовут?

– Аля.

– А меня Вадим.

Она кивнула себе в колени.

– У тебя… проблемы большие?

– Да нет. – Она упрямо тряхнула головой. – Просто… так просто… все… пока.

– Ну пока.

Водитель скрылся. Хлопнула входная дверь.

Ванна наполнялась водой. Вода дошла до подмышек. Николаева закрыла кран. Легла.

– Господи… вор, вор, вор… вор, вор, вор…

Пена шуршала вокруг ее заплаканного лица.

Николаева задремала.

Через 22 минуты в ванную заглянула Наташа:

– Аль, вставай.

– Чего? – Николаева недовольно открыла глаза.

– Парвазик приехал.

Николаева быстро села.

– Ах ты, блядь. Стукнула?

– Он сам приехал.

– Сам! Гадина! Ну, попроси у меня еще белье!

– Пошла ты…

Наташа захлопнула дверь.

Николаева провела мокрыми руками по лицу. Закачалась:

– Ну, блядь… ну, тварь…

Тяжело встала. Приняла душ. Обмотала голову полотенцем. Вытерлась. Надела халат. Вышла в коридор.

– С легким паром, – раздалось на кухне.

Николаева пошла туда.

Там сидели двое мужчин.

Парваз: 41 год, маленький, черноволосый, смуглый, небритый, с мелкими чертами лица, в сером шелковом пиджаке, в черной рубашке, в узких серых брюках, в ботинках с пряжками.

Паша: 33 года, полный, светловолосый, белокожий, с мясистым лицом, в серебристо-сиреневом спортивном костюме «Пума», в голубых кроссовках.

– Здорово, красавица. – Парваз поднес спичку к сигарете.

Николаева прислонилась к дверному косяку.

– Мы же с тобой, па-моему, дагаварились. – Он затянулся. – Па-хорошему. Ты мне что-то пообещала. А? Разные слова гаварила. Клялась. А? Или у меня что-то с памятью?

– Парвазик, у меня проблема.

– Какая?

– На меня наехали круто.

– И кто? – Парваз выпустил длинную струю дыма из тонких маленьких губ. Николаева распахнула халат:

– Во, посмотри.

Мужчины молча посмотрели на синяк.

– Понимаешь, это вообще… Я до сих пор опомниться не могу. Дай закурить.

Парваз протянул ей пачку «Данхил», спички.

Она закурила. Положила сигареты и спички на стол.

– Короче, вчера я на шесте свою программу сделала, ну и пошла по клубу – тряхнуть на персоналку. Народу немного было. Ну и два мужика сидят, один мне знак подал. Я подошла, волну сделала, сиськами тряхнула. Он говорит – сядь, посиди. Я присела, они шампанского заказали. Выпили, стали пиздеть. Они – нормальная такая лоховня, торгуют какими-то увлажнителями воздуха. Один из Прибалтики, красавец такой высокий, а имя сложное какое-то… Ритэс-хуитэс… не запомнила, а второй толстый – Валера. Ну, я говорю, мне холодно, я пойду оденусь. «Да, да, конечно. И приходи к нам». Ну, я платье надела, вернулась к ним. «Чего ты хочешь?» Я говорю: «Перекусить чего-нибудь». Заказали мне шашлык из осетрины. «Ты стриптиз давно танцуешь?» Я говорю недавно. «Сама откуда?» Из Краснодара. Ну и все такое. А потом этот прибалт говорит: «Поехали ко мне домой?» Я: 300 баксов ночь. «Нет проблем». Ну, расплатились они, выкатились. И я. У них «Волга» такая, белая, новая совсем. Села к ним. И только мы от клуба отъехали, один мне – раз! маску с какой-то хуйней. Прямо на это… вот так… на морду. И все. И я очнулась: темно, лежу, руки сзади в наручниках, бензином воняет. В багажнике. Лежу. Там хуйня какая-то рядом. Ну, а машина едет и едет. Потом остановилась. Они багажник открыли, вытащили меня. В лесу в каком-то. Утром уже. Раздели, привязали к березе. Да! А рот они мне еще раньше залепили. Типа пластыря что-то… Вот. И потом. Потом вообще это пиздец какой-то! У них такая… такой, типа сундука. А там лежал как будто топор такой, ну, как каменный. На палке кривой. Но это не камень только, а лед. Топор такой ледяной. Вот. И значит, один козел взял этот топор, размахнулся и к-а-а-ак ебнет мне в грудь! Вот сюда прямо. А другой говорит: «Рассказывай все». Но рот-то у меня заклеенный! Я мычу, но говорить-то не могу! А эти гады стоят и ждут. И опять: хуяк по груди! И опять: говори. У меня уже поплыло все, больно, ужас, блядь, какой-то. И – третий раз. Хуяк! И я отключилась. Вот. А потом очнулась: больница какая-то. И парень какой-то меня трахает. Я сопротивляться начала, а он нож вытащил и к горлу приставил. Вот. Ну, натрахался. Стал бухать. Я лежу – сил нет пальцем пошевельнуть. А он говорит: «Теперь здесь жить будешь». Я говорю: «На хера?» А он: «Будем тебя иметь». Я говорю: «У вас проблемы будут, я под Парвазом Слоеным хожу». А он говорит: «Я положил на твоего Парваза». Ну, он набухался быстро. Я говорю: «Я в сортир хочу». Он позвал санитара такого, бычару. Тот повел меня. Я голая иду по коридору, вижу, у него хуило стоит. В сортир вошла, а он за мной: «Становись раком!» Н у, встала, чего делать. Трахнул меня, отвалился в коридор. А в сортире окно такое, ну, типа стеклопакет. И никакой решетки, главное! Я окно открыла, вылезла потихоньку, там лес какой-то. В лес как рванула! Бежала, бежала. Потом поняла – Воробьевы горы. Вышла на шоссе, мотор взяла, и вот – Наташка видела, как я приехала. Место это, ну, эту больницу, я смогу найти.

Парваз и Паша переглянулись.

– Вот, братан, а ты удивляешься – пачему у нас убыток. – Парваз потушил сигарету. Рассмеялся: – Ледяной тапор, блядь! А может – залатой? А? Или брыльянтовый? А? Ты ошиблась, это не лед был – брыльянты. Брыльянтовым тапаром – па груди, па груди. А? Харашо. Для здаровья. Палезно.

– Парвазик, я клянусь, это… – подняла руки Николаева.

– Ледяной тапор… пиздец! – Он смеялся. Раскачивался: – Блядь, Паш. Ледяной тапор! Не, нам нужен другой бизнес, братан. Хватит. Пашли на рынок, мандарынами таргавать!

– Парвазик, Парвазик! – крестилась Николаева.

Паша сцепил могучие руки замком. Два коротких больших пальца быстро-быстро заскользили друг по дружке. Он забормотал бабьим фальцетом:

– Что ж ты, говнососка, наглеешь так? Ты что, по-нормальному не хочешь работать? Надоела нормальная жизнь? По-плохому хочешь? По-жесткому? Чтоб по голове били?

– Клянусь, Парвазик, всем на свете клянусь! – Николаева перекрестилась. Опустилась на колени: – Матерью клянусь! Отцом покойным клянусь! Парвазик! Я верующая! Богородицей клянусь!

– Верующая! А крест твой где? – спросил Паша.

– Так эти суки и крест с меня содрали!

– И крэст? Такие плахие? – покачал головой Парваз.

– Они меня чуть не угробили! Я до сих пор трясусь вся! Не веришь – поехали на Воробьевы горы, я найду это место, вот тебе крест!

– Какой крэст? Какой, блядь, крэст? На тебе пробы негде ставить! Крэст!

– Не веришь – Наташку позови! Она все видела! Как я голая да измудоханная приползла!

– Наташ! – крикнул Паша.

Тут же появилась Наташа.

– Когда она пришла?

– Где-то час назад.

– Голая?

– Голая.

– Одна?

– С каким-то козлом.

– Паш, это водила, он подвез меня, когда я…

– Молчи, пизда. И что это за козел?

– Да какой-то с серьгой, бородатый… Она ему бабки должна была. И в ванной отсосала.

– Да это за то, что подвез! За дорогу! Я ж без ничего выбежала!

– Молчи, плесень подзалупная. О чем они пиздели?

– Да ни о чем. Отсосала по-быстрому, сказала, если хочешь – заходи еще.

– Ах ты, срань! – Николаева гневно смотрела на Наташу.