Спроси у Ясеня

Фернандо призадумался. У него было достаточно информации и связей, достаточно денег и сил, исполнительных слуг и новейшего оружия, чтобы в одночасье уничтожить все крупнейшие мафиозные кланы Италии и даже Америки. Заманчивая цель. Но что дальше? Можно поменять на руководящих должностях всех коррумпированных чиновников. Где? В Италии? Безусловно. В Америке? Да. Во всей Европе? Пожалуй, и это возможно. Но как быть с Россией, с этим чертовым Советским Союзом, и его безумным социалистическим лагерем, как справиться с этим МГБ и ГРУ? А Япония, Китай, весь Дальний Восток? А Иран и Ливия, весь Ближний Восток, будь он проклят! Сколько денег потребуется на наведение порядка там? И помогут ли там деньги? Если одни орут "Вперед, к победе коммунизма!", другие объявляют джихад, а третьи сидят и медитируют?

– Ты бредишь, Марио, – сказал, наконец, Фернандо, – международный фашизм, не признающий наций и религий, фашизм, запрещающий убивать людей, всемирное благоденствие, купленное на деньги кровавого мафиози! Ты бредишь, Марио.

Так и закончился тот исторический разговор.

А потом Марио убили.

Это известно: слова погибших приобретают особый смысл. Тем более слова любимых нами и ушедших безвременно.

Фернандо понял, что сын его был в чем-то прав: единственное, на что в этой жизни стоит тратить деньги (большие деньги, по большому счету), так это на спасение самой жизни, на спасение человечества, а путь к этому спасению один – борьба с такими, как он – Фернандо Базотти. Базотти против Базотти. Стопроцентная шизофрения. Кто-то помимо него должен был возглавить или хотя бы организовать эту борьбу.

И такой человек нашелся.

Дьордь Балаш, чудом сбежавший в Штаты в пятьдесят шестом из отутюженного советскими танками Будапешта. Юрист, публицист, поэт, правозащитник, сподвижник Имре Надя – Балаш был страшно знаменит у себя в стране, а после кровавого ноября – и во всем мире. В Америке, предоставившей ему политическое убежище, Балаш, уже тогда выдвинутый на соискание Нобелевской премии мира, неблагодарно заявил в одном из интервью: "Америка Эйзенхауэра и Маккарти ничем не лучше России Хрущева и Семичастного, потому что коммунизм – явление временное и годы его сочтены, а вот спецслужбы, по мнению многих, вечны, и в них главное зло. Спецслужбы – это узаконенный бандитизм, – вещал Балаш, – и потому нет принципиальной разницы между ЦРУ и МГБ, между ФБР и ГРУ. Да что там – я вообще не чувствую особых различий между сотрудниками "Интелидженс Сервис" и, скажем, опричниками или янычарами".

Случайно прочтя это интервью, Фернандо и пригласил Балаша к себе. Они нашли общий язык довольно быстро. Наконец, Базотти спросил:

– Ты знаешь, как бороться со спецслужбами?

– Знаю. Для этого нужно создать еще одну спецслужбу. Но совершенно новую. Единственную в своем роде. Абсолютно секретную. С жесткой структурой и единым центром. С огромным опережением в технике и информационном обеспечении. С полномочиями выше любого президента, выше всех международных советов, организаций, сообществ, включая ООН. Примерно так.

– Спецслужба с полномочиями Господа Бога, – улыбнулся Базотти. И грустно добавил, пробормотав себе под нос: – Международное гестапо… А эта спецслужба сможет заодно покончить с мафией и коррупцией?

– Разумеется! – обрадовался Балаш хорошему вопросу. – Борьба с коррупцией, с организованной преступностью и контроль за спецслужбами – это же просто неразрывно связанные задачи. Все это мы будем осуществлять одновременно… Только, простите, ведь для организации такой спецслужбы потребуются огромные деньги.

– Деньги у меня есть, – сказал Базотти уверенно.

– Вы, наверно, не понимаете о каких деньгах идет речь, – усомнился Балаш.

– Хорошо, уточните порядок величины.

– Это будут ежегодные расходы, сопоставимые с госбюджетом крупной европейской державы. Единовременные расходы окажутся еще больше. – Балаш задумался, боясь ошибиться. – Раза в четыре.

– Это для меня вполне доступно, – спокойно произнес Базотти. – Правда из политических соображений имеет смысл подключить к нашей программе федеральные средства некоторых передовых стран, таких как США, Великобритания, Франция. Но вообще, друг мой, вам надлежит беспокоиться не о деньгах, а о самой идее.

Мафиози не обманывал правозащитника. В его распоряжении действительно были уже триллионы долларов, анонимно вложенные в крупнейшие торговые, промышленные, финансовые, страховые компании всего мира. Многие очень знаменитые фирмы, процветающие, дающие шумную рекламу в десятках стран, реально принадлежали Базотти целиком. Зачастую об этом знали даже не все фиктивные совладельцы предприятий. Да им и не надо было. Базотти их не обижал при распределении прибыли. Он вообще старался никого не обижать. Пока не обижали его.

Балаш загорелся. Через несколько дней был готов черновой, но весьма подробный проект создания Международной спецслужбы. Проект был, разумеется сверхсекретным, для официальных лиц написали второй вариант, а на поверхность выплыл и вовсе усеченный, подготовленный для прессы документ об учреждении Фонда Базотти – Международного фонда по контролю за спецслужбами и борьбе с организованной преступностью и коррупцией. Вот такое длинное название. Коротко его называли обычно Фонд Би-Би-Эс. По именам трех главных учредителей – Базотти, Балаша, и Спрингера. Тимоти Спрингер, один из лучших физиков-экспериментщиков того времени, англичанин по происхождению, ставший доктором в двадцать четыре года, а в двадцать восемь – участником Манхаттанского проекта, теперь должен был возглавить суперсекретную лабораторию Фонда Базотти, призванную обеспечить постоянное и подавляющее техническое превосходство новой международной спецслужбы надо всеми спецслужбами мира. Был у Фонда и четвертый учредитель, не вошедший отдельной буквой в аббревиатуру названия – госдепартамент США. Такой учредитель был удобен Базотти и для комфортного размещения штаб-квартиры Интернэшнл Контрол Сервис в Майами, и для строительства секретной лаборатории в Колорадо, и для базирования спецподразделений и технических объектов службы ИКС на всей огромной территории планеты, в значительной части своей контролируемой Соединенными Штатами.

Где-то при посредничестве американской администрации, где-то пользуясь иными каналами и связями, Базотти заручился поддержкой президентов и правительств большинства стран мира, гарантировавших ему беспрекословное подчинение своих национальных спецслужб сотрудникам службы ИКС. Точно так же Базотти сумел поставить себя над Интерполом и несколькими другими аналогичными международными организациями. Он согласился отчитываться лишь перед специальной комиссией ООН (не просто специальной, а специально созданной для этого), да еще из чувства уважения и благодарности – лично перед президентом США.

Легко догадаться, что в пятьдесят девятом году всевластие Базотти не могло быть абсолютным. Оставался совершенно неподконтрольный и чудовищно сильный Советский Союз, а вместе с ним так называемый социалистический лагерь, где особенно неприятной для глаза огромной кляксой выделялся Китай. Ну, и конечно, не все в порядке было на Ближнем Востоке. Причем в равной мере непокорными оказались и неистовые в своем религиозном фанатизме мусульмане, размахивающие зелеными знаменами, и рафинированные блестяще образованные профессионалы из израильской разведки Моссад.

И тем не менее Базотти верил, несмотря на свой уже не юный возраст, что еще успеет подчинить себе всех, что еще будут под его официальным и неофициальным контролем и хитрые евреи, и самые дикие арабы, и загадочные китайцы, и подавляющие своей миллионной численностью агенты МГБ,и матерые волки ГРУ (этих он особенно уважал), защищающие интересы все той же давно сошедшей с ума державы. Базотти верил в успех своего великого начинания и веру эту подкреплял делами.

Все новые и новые страны охватывал он своим контролем, а там, где контроль был в принципе невозможен (в СССР, например) агенты Базотти просто наводили мосты, готовили почву для будущего, устанавливали горизонтальные связи, в частности для перекрестного контроля тех государств, где их позиции были не слишком сильны. Конечно, с Политбюро ЦК КПСС Базотти разговаривать было не о чем, но с советскими резидентами и даже с их начальством диалог получался зачастую весьма продуктивным. Ведь на каком-то уровне профессионализма именно профессиональная общность оказывается превыше всего: исчезают не только языковые и культурные барьеры – стираются национальные, религиозные, классовые, идеологические противоречия. "Грушнику" гораздо легче понять "цээрушника", чем американскому журналисту американского же полицейского, или итальянскому священнику итальянского же бандита с католическим крестиком на груди. В общем о чем-то они там договорились – служба ИКС и советские бойцы невидимого фронта – еще в шестидесятых, при Хрущеве, но главные события были, конечно, впереди.

Чем, собственно, занималась служба ИКС (или для непосвященных фонд Би-Би-Эс)? Да, ничем. Самосозиданием, расширением своей агентурной сети, укреплением собственной власти, научными разработками, статистическими и социологическими исследованиями. Занимался ли Фонд собственно контролем, собственно борьбой со злоупотреблениями властью, с неогестаповским беспределом спецслужб, с коррупцией, с массовым бандитизмом? Нет. Во всяком случае, в первые десять лет было явно не до этого.

Балаш периодически начинал чувствовать себя попавшим в ловушку. "Боже! – восклицал он патетически. – Известный правозащитник и гуманист опутывает мир какой-то фашистско-бандитской сетью! До чего я докатился!" Базотти успокаивал его, объясняя, что приступать к серьезной работе, можно лишь тогда, когда ты уверен в своих силах. "Нас еще слишком мало, – убеждал он Балаша, – мы еще слишком молоды как организация. Знаешь, почему наши "подконтрольные", а на самом деле наши конкуренты и даже злейшие враги, не трогают нас? Да потому, что не принимают всерьез. Мы им не мешаем. Любая организация предпочитает, чтобы ее контролировали, не вмешиваясь в ее дела. А мы так и поступаем. И такой контроль все любят и уважают. Им выгодно иметь такой контроль, и только такой контроль. Пусть думают, что мы всегда будем вести себя именно по-сегодняшнему. И тогда они помогут нам набрать силу, полную силу. Тут-то мы и остановим всех одновременно, весь чудовищный процесс разрушения нашей планеты прекратим одним точным ударом, с легким едва заметным поворотом корпуса в сторону противника и упором на толчковую ногу! Ты понимаешь, Дьоро, что я хочу сказать?"

Так, на итальянский манер произносил он имя Балаша, когда начинал нервничать.

Балаш понимал, но не очень-то верил в эту грядущую победу. А вести свою игру он бы, может, и рад был, но чувствовал, что не по силам ему тягаться с Базотти. Теперь-то он уже хорошо знал с кем вместе учредил величайший в истории благотворительный фонд. Базотти был циничен, он особо и не скрывал свое бандитское прошлое. Если портрет откровенного фашиста Франко чеканят на монетах вполне демократической теперь Испании, которой он благополучно управляет по-прежнему, почему бы откровенному мафиози Фернандо Базотти не возглавить международный гуманистический фонд?

Бывшие подельники и конкуренты, увидев до боли знакомую фамилию на первых полосах крупнейших газет, должны были проникнуться священным трепетом или животным страхом перед могуществом Хозяина. Интерполовцы и прочая полицейская шелупонь, естественно, уже смекнули, что им до Базотти теперь не дотянуться. Спецслужбы всех стран по определению должны уважать учредителя Фонда Би-Би-Эс. А остальные… Остальные ничего не знают о прошлом Базотти. Узнают по слухам, по скандальным публикациям, а это лишь добавляет дутой славы в массах и грозного авторитета у посвященных.

Шли годы, сменялись президенты и правительства, где мирным, а где и не очень мирным путем, начинались и заканчивались войны, перекраивалась помаленьку политическая карта мира, мигрировали народы, делались эпохальные открытия, неуклонно возрастал жизненный уровень, осваивался космос – людьми и глобальными ракетами – медленно но верно гибла природа, американцы испытывали новейшее химическое оружие на вьетнамцах, а русские как всегда издевались над своими: плодили уродов в районе Семипалатинского ядерного полигона, жгли в адском пламени неудачных запусков обслуживающий персонал Байконура, пытали инакомыслящих в Казанской спецпсихушке и принудительно кормили всемирно известного академика в Горьком. Весь мир куда-то стремительно катился, сходя с ума, изламываясь, взрываясь, трескаясь по всем швам, меняясь с непривычной ошеломляющей быстротой. И только Фернандо Базотти со своей службой ИКС, со своим пресловутым Фондом, оставался все тем же – холоден, спокоен и неколебим, как скала, он взирал на кошмар и хаос цивилизации с отрешенностью буддийского монаха. А щупальца его меж тем вытягивались, ветвились и проникали все глубже, глубже, глубже…

Балаш устал от этого процесса. Собственно, он давно отошел от активных дел и был не очень в курсе последних акций службы ИКС. Сам иногда, пользуясь положением, помогал братьям-диссидентам в коммунистических странах и прочим порядочным людям, а в большую политику лезть остерегался. Несколько раз он подкатывал к Базотти с просьбой предотвратить ту или иную войну, тот или иной приход к власти жестокой хунты, но Базотти только отмахивался: "Я же объяснял: нельзя историю по-топорному исправлять. Войну не остановишь, только отодвинешь чуть-чуть, а службу нашу погубим".

Дьордь Балаш умер в конце восьмидесятого. От сердечного приступа. Тяжелый выдался год: Афганистан, Польша…

А в восемьдесят втором, по слухам, Базотти встречался с Андроповым. Ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию до сих пор не удалось. Фернандо – человек скрытный, и есть вещи, которых он не рассказывает никому. Но важнее другое. В том же восемьдесят втором Базотти познакомился с Малиным, от которого и получил прозвище "Дедушка". Но только это уже совсем другая история.

Вот такой краткий курс истории партии, то бишь спецслужбы Базотти, изложил мне Тополь солнечным утром двадцать первого августа в дороге, по ходу тренировки на спецбазе, во время обеда и после, в перерывах между инструктажом и многократными проверками моих физических возможностей. Уровень мастера по самбо, бросившего активные занятия семь лет назад, оказался, конечно, слабоват, рядом с его блестящим владением кон-фу и двухлетним опытом службы в отдельном батальоне спецназа. Даже разница в годах не выручала. И все-таки Тополь меня похвалил.

– Думаю, – сказал он, – месяца три плотных занятий с тренером, и тебя можно будет отправлять на серьезную операцию. Остальное придет с опытом.

Беда заключалась в том, что на операцию, и притом весьма серьезную, меня отправляли не через три месяца, а прямо нынче же вечером. Они не могли отменить эту операцию и не могли взять никого вместо меня. Это была какая-то очередная подставка. Может быть, очередной психологический тест. Но мне уже было все равно. Для всех родных и друзей я умер. Оставалось умереть для Вербы и Тополя. Что ж, я был готов, хотя и не хотелось.

Ближе к вечеру приехал гример и долго делал что-то с моим лицом и прической. С прической было особенно интересно, потому что под занавес мне хорошенько попрыскали голову из спрэя. Я думал, это лак для волос, а оказалось – зеленая нитрокраска.

– Так страшнее, – загадочно пояснил Тополь на мой недоуменный вопрос.

Потом появился психолог, Кедр – тот самый мужичина из "Жигулей" с большой дороги. Было довольно трудно привыкать к его новой роли. Но я все-таки смирился с тем, что этот боксер-тяжеловес дает мне советы, внимательно выслушал все рекомендации, и даже вполне сносно научился воспроизводить характерные жесты и типичную мимику Сергея Малина. Потом мне подробно объяснили, как управляться с тяжеленным четырехствольным "браунингом", заряженным какой-то усыпляющей химией, и на этом экспресс-подготовка закончилась.

Пора было выдвигаться в район проведения операции. Уже стемнело, и начал накрапывать дождь.

Глава седьмая

ОПЕРАЦИЯ "ЗОЛТАН"

В мокрых после дождя кустах было не то чтобы холодно, а как-то очень неуютно, и когда Кирилл из бригады наружного наблюдения, наконец, позволил нам с Тополем перейти в машину, я облегченно вздохнул.

– Мы только что получили подтверждение, – сказал Кирилл. – Он уже двадцать минут торчит на восемьдесят девятом километре. Похоже, ждет кого-то.

– А может быть, с машиной что, – предположил я.

– У Золтана? – хмыкнул Кирилл. – Вряд ли. Он же не на "Москвиче" ездит.

– На самом деле может быть все что угодно, – раздумчиво проговорил Тополь. – Допустим, он сидит там сейчас и решает, ехать ему сюда или не ехать.

– А если не приедет? – поинтересовался я.

– Не приедет, значит перенесем встречу в другое место. Куда он от нас денется? Но вообще-то у этого парня удивительное чутье на ловушки. Потому и жив до сих пор.

Мы уже сидели в "ниссане", где на заднем сидении, уютно свернувшись, дремала Татьяна.

– Что, поймали? – спросила она, едва приоткрыв глаза.

– Угу, – сказал Тополь. – Восемь комаров и одну чудовищного вида жабу, бородавчатую, как смертный грех.

– А-а-а, – сонно протянула Татьяна.

– Показать? – спросил Тополь.

– Кого?

– Ну, жабу, конечно, комаров-то я уже по щекам размазал.

– Не надо, – сказала Татьяна. – Я их не боюсь.

– А кого ты боишься, Танюшка? – это уже я спросил.

Она призадумалась и ответила как-то очень серьезно:

– На этом свете я боюсь только одного человека – Седого.

– А кто такой Седов?

– А, значит, я тебе еще не рассказывала. Ну, во-первых, он не Седов, а Седой…

– А во-вторых, – перебил Тополь, – он вообще лысый, как коленка. Ребята, о чем вы говорите? Нет на свете никакого Седого. Ерунда это все.

– Вот мы и говорим о ерунде, – поймал я его на слове. – Согласно пункту шесть Инструкции Горбовского для сотрудников Службы ИКС полагается: "Во время выполнения задания разговаривать между собой только о ничего не значащих вещах, шутить, рассказывать анекдоты"!

– Курсант Разгонов! Объявляю вам благодарность за примерное знание уставов. А ты, Вербочка, нарушаешь!

– А я, Тополечек мой, нарушаю, – она зевнула и снова легла.

До меня не совсем дошел смысл этого короткого диалога, и мы помолчали, слушая, как барабанят по крыше "ниссана" капли дождя, срывающиеся с деревьев.

– Тополь, – предложил я, – а давай ты тоже нарушишь?

– В каком смысле?

– Расскажи о себе. Как дошел до жизни такой и вообще выдай краткую биографическую справку. Ну, типа информации к размышлению. Ладно? А то сегодня утром не успел, хоть и обещал. Это будет не слишком серьезный разговор?

– Да ну, что ты! Это будет ужасно смешная история, почти анекдот – обхохочешься. О том, как еврей стал генералом КГБ, молодой перспективный ученый отказался защищать готовую докторскую диссертацию, а освобожденный от армии по состоянию здоровья командовал батальоном спецназа… Короче, слушай.

Вайсберг Леонид Андреевич, 1946 года рождения, уроженец Москвы. Мать – еврейка, отец – юрист. Или наоборот. Потому что оба они евреи и юристы. Отец – член Московской коллегии адвокатов, мать – следователь районной прокуратуры. Сын по стопам родителей не пошел. Здоровье с детства имел слабое, а интеллект выдающийся. Поэтому рано начал заниматься спортом, а в школе учился плохо. Зато поступил в Физтех и с успехом его окончил, несмотря на занятия футболом (первый разряд), боксом (кандидат в мастера) и дзюдо (мастер). Совокупность травм, полученных во всех этих видах, позволяла уже не служить в армии. По жизни такая справка не понадобилась, но родители, панически боявшиеся армии и не понаслышке знавшие изобретательность наших законотворцев, считали, что береженого Бог бережет. В общем освобождение от армии у меня было, но в восемьдесят первом, сам понимаешь, куда я его засунул. Матери уже не было в живых. Отец понимал меня прекрасно. А с женой я развелся. Однако не буду забегать вперед.

Распределили меня на жутко секретный оборонный ящик. И пятнадцать лучших лет жизни занимался я системами связи. Напоминаю, интеллект у меня выдающийся. Отсюда: двадцать восемь изобретений, защищенных авторскими свидетельствами и кандидатская диссертация в двадцать пять лет. А еще через три года была готова докторская. Но тут-то и появились симпатичные такие и очень таинственные граждане с неординарными предложениями. Тематика была моя, и они переманили меня в другой институт не столько деньгами, сколько этими увлекательными инженерными задачами. Я просто балдел от таких неразрешимых задач. И разрешал их в итоге и балдел еще сильнее. Я так увлекся самим процессом, что поначалу даже и не понял: уплыла навсегда моя докторская, а работаю я теперь в "восьмерке" – в Главном техническом управлении КГБ СССР.

Параллельно продолжалась спортивная жизнь. Я забыл рассказать об одном значительном персонаже в моей биографии. Университетский друг Чжоу цзе Линь (звал я его, конечно, просто Линь, а иногда просто Карась). Линь остался в Союзе после событий шестидесятых. Это он приобщил меня к кон-фу. Именно кон-фу помогло мне вылечить все мои травмы и по сей день сохранить отличную форму.

Наверно, до какого-то момента я был очень правильным человеком: спортом занимался не для рекордов, а для здоровья, науку двигал из чистого энтузиазма, женился, только защитив диссертацию, а ребенка мы позволили себе вообще лишь с моим переходом на новую хорошо оплачиваемую работу. Костик родился в семьдесят пятом. А уже в восьмидесятом я перестал быть правильным мужем и отцом. Нет, бабником я никогда не считался, и адюльтер у меня был только с работой, да только работа становилась все более своенравной, а, по понятиям Вали – так просто гнусной. Валя вышла из типичной диссидентской среды: врачи, литературоведы, физики-лирики, в общем, любители поэзии, гитары у костра и самиздата. Я это тоже все любил, а на работу угодил известно куда. Противоречие это не могло не выстрелить рано или поздно. Восьмидесятый год стал решающим. Уж больно все обострилось: Польша, Афган, Иран, бойкот Олимпиады, стрельба по Римскому Папе, интеллигенция валом повалила за океан… И Валя заявила, что не хочет больше жить с кагэбистом под одной крышей. Я вяло отбивался, объясняя, что политическим сыском не занимаюсь и в покушении на Папу лично участия не принимал, напомнил что деньги в семью приношу. Деньги ее еще больше разозлили. Привязанности между нами тогда уже не было, сына я любил, конечно, но устраивать из-за него спор считал безнравственным. Граждане судьи удовлетворились формулировкой "не сошлись характерами", а в действительности расторжение брака получилось все-таки политическим, хоть это и может показаться смешным.

Развод подействовал на меня сильнее, чем я думал. Жить было где, и было чем заниматься, но я утратил самоуважение. Вот что удручало. И тут предлагают командировку в Афган. Никто, разумеется, не рвется. Все просто хотят остаться живыми и отлынивают под любым предлогом. А я отлынивать не стал. Личная жизнь не сложилась – значит, надо делать карьеру, ну, а гэбэшную, так гэбэшную. Гадостей я никому не подстраивал, доносов не писал, а система – она везде система, только здесь я непонятно чем занимаюсь, а там, на войне хоть кому-нибудь нужен буду, да и звания на фронте быстрее идут. Ну, и поехал. Больше двух лет проектировал линии связи, осваивал новую аппаратуру, руководил радиоперехватом, и конечно, пули свистели, и снаряды рвались, и живых "духов" видел, как тебя сейчас, и на поле боя оказывался не раз и не два. И однажды во время страшной мясорубки под Асадобадом, когда уже никто не понимал, в Пакистане мы, или все-таки в Афганистане и чья авиация ревет над нашими головами так низко, да в общем-то это было и неважно, ракеты и бомбы убивают без разбора своих и чужих, а так хотелось выжить – так вот, в той мясорубке на границе я, связист, вдруг оказался единственным офицером в отдельной роте спецназа, и пришлось принять командование на себя. Никто не верил, что можно стать боевым офицером без специальной подготовки в тридцать семь лет, а я стал. И даже научился командовать батальоном. Чудес тут никаких: просто почти два года я наблюдал, как это делают другие, а такая, брат, школа похлеще всех "академиев".

И еще один опыт дал мне Афган. Я лишь там, вдали от Москвы, где принято безумно тосковать по Родине (а я, кстати, и тосковал по ней) – я лишь там, лишь тогда словно проснулся и понял, в какой ужасной стране мы живем. Короче, из спецназа Леня Вайсберг вернулся законченным антисоветчиком. И с удивлением обнаружил, что в теперешнем КГБ через одного такие люди. Открытие это настолько потрясло меня, что я фактически не хотел и не мог больше работать по специальности. Да в общем-то было уже и не надо.

Меня перевели во Второе главное управление (контрразведка и все такое прочее), звание дали теперь подполковник, и фамилию дали новую – Горбовский, а подчиненных было – видимо-невидимо, вот только на кого и зачем работать, сделалось окончательно непонятным.