Полная версия
Волкодав
Вчера большой и сильный мужчина едва не остался на верную смерть в подземелье – ну как было не повиснуть с плачем у него на шее? Зато сегодня помощь и ласка требовались другому, и этот другой был, в отличие от него, разговорчив и добр.
– Волкодав прав, а Людоед – нет, – снова совсем неожиданно подал голос волшебник. Обращался он, кажется, к девочке, но Волкодав даже вздрогнул – сначала от удивления, потом от боли в боку:
– Что?..
Своего имени он им не называл, это уж точно.
– Ничего, – с непритворным удивлением ответил волшебник. – Прости, если я обидел тебя. Я вспомнил присловье твоего народа, кажется, единственное про Людоеда… Кто ты, юноша?
Этим словом Волкодава не назвал бы ни один зрячий. Интересно, что сказал бы волшебник, если бы мог видеть его шрамы, седину в волосах и сломанный нос. Отвечать не хотелось, и Волкодав промолчал. Но отвязаться от бывшего узника, вдосталь намолчавшегося в клетке, оказалось не так-то просто.
– Сначала, – продолжал тот, – я принял тебя за грабителя. Когда ты вернулся с девочкой, я решил было, что ты её родственник. Но вы с ней из разных племён, и, по-моему, ты ей не жених. Прости моё любопытство, юноша, – кто ты?
Волкодав молча отвернулся. Чего бы он ни отдал за то, чтобы снова оказаться в одиночестве.
– Ну а ты, дитя? – спросил волшебник. – Как тебя звать?
Волкодав прислушался.
– Ниилит, господин…
Волкодав решил про себя, что это имя удивительно ей подходило. Полевые колокольчики на закатном ветру: Ниилит…
– Откуда же ты?
– Из Саккарема, господин… Я сирота.
Такого не бывает, сказал себе Волкодав. Сирота – это когда совсем никого нет, ни двухродных, ни трёхродных, ни по отцу, ни по матери… когда вовсе некому заступиться.
– Мои родители умерли во время мора… да будет коротка их дорога и широк мост, – продолжала она тихо. – Дядя с тётей вырастили меня. Они были добры ко мне. Они хотели продать меня в жёны соседу. Потом приехали торговцы рабынями, и меня продали им…
Племя Волкодава испокон веку считало саккаремцев распутным и бесчестным народом, совершенно недостойным щедрого солнца, богатой земли и прочих неумеренных благ, доставшихся им безо всякого на то права, не иначе как по недосмотру Богов. Но чтобы так!.. Чтобы свою плоть!.. Самое святое, что на свете есть!..
Давить надо такую родню.
– Ты хотела бы вернуться туда, Ниилит? – спросил волшебник.
– Нет, нет! – вырвалось у неё. – Я хочу быть с тобой, господин… и с тобой, господин. – Это относилось уже к Волкодаву, и его губы тронула кривая усмешка. – Да прольётся дождь вам под ноги…
– Хорошенькие мы господа, – негромко засмеялся волшебник и тотчас поправился: – Я, по крайней мере. Моё имя Тилорн.
Волкодав сперва не поверил своим ушам, а потом понял, что от долгого сидения в клетке тот и вправду несколько тронулся. У самого Волкодава человеческого имени не было вообще, но даже и прозвища он нипочём не назвал бы всякому встречному. Враг может лишить жизни только тело, а злой колдун – утащить на поругание душу. Он сказал, не сдержавшись:
– Наверное, ты из Богов! Я слышал, они не боятся называть свои имена!
– Из Богов?.. – в незрячих глазах замерцали солнечные искры. – Нет, что ты. Я даже не волшебник, хотя так меня кое-кто и называет. Просто… моя вера учит, что к чистому грязь не липнет, даже если знать имя.
Вот ты со своей верой в клетку и угодил, хотел сказать ему Волкодав, но не сказал. Во-первых, чужая вера – слишком тонкая штука, трогать её – греха не оберёшься. Во-вторых, с Богами его собственного народа случались вещи похуже, чем с этим Тилорном. В-третьих, к Тилорну грязь, кажется, в самом деле не липла.
И, наконец, всё это было ему, Волкодаву, попросту безразлично.
– А ты что, храброе сердечко? – продолжал Тилорн, почёсывая жмурившемуся Мышу под подбородком. – Я бы вылечил тебе крыло. Надо только острый нож, иголку с шёлковой ниткой да крепкого вина – продезинфицировать…
Тут уж равнодушие Волкодава улетучилось, как сдутый ветром туман:
– Что?..
– Продезинфицировать, – внятно повторил Тилорн. – Видишь ли, друг мой, инфекция – это зараза, которая попадает в раны и заставляет их воспаляться и гнить. Крепкое вино её убивает. Стало быть, дезинфицировать – это…
– Я спрашиваю, в самом деле можешь или треплешься? – перебил Волкодав. – Ты же слепой. Да и он рехнётся от боли, пока будешь шить!
Тилорн слегка пожал костлявыми плечами:
– Достань то, что требуется, и убедись сам. – И после некоторого раздумья со вздохом добавил: – А сейчас, юноша, не поможешь ли ты мне подняться? Ноги, увы, отказываются мне служить, а я… м-м-м… не хотел бы осквернять покрывало, которым меня столь заботливо обернули…
Волкодав нагнулся и взял его на руки, точно ребёнка. Рёбра ответили сумасшедшей болью, от которой перед глазами встали зелёные круги. Ладно, не в первый раз. И, видят Боги, не в последний. Волкодаву показалось, будто он медленно пробуждался от долгого, очень долгого сна. Ветер был тёплым и в самом деле нёс запах черёмухи. Надо, чтобы Мыш снова летал. Надо купить крепкого вина и шёлковых ниток. Надо приодеть девчонку Ниилит и раздобыть ей хоть какие-никакие бусы на шею. Хотя бы из крашеного стекла, которое коробейники усердно выдают за халисунские сапфиры. Да подкормить этого Тилорна, в чём душа держится…
Пустота, зиявшая впереди, постепенно заполнялась.
Он унёс больного мудреца за кусты, помог выпрямиться и проворчал:
– Называй меня Волкодавом.
2. Хрустальная бусина
Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Кровь, забрызгавшая стены и пол.
Рослый, костлявый парень вниз лицом лежит на полу. Его руки и ноги накрепко зажаты в колодки. Надсмотрщик по прозвищу Волк отбрасывает окровавленный кнут, зачерпывает горсть крупной соли и вываливает на обнажённую спину. Парень в колодках корчится, но не издаёт ни звука. Под его плечом, прижавшись к человеческому телу, всхлипывает от боли и страха большеухий чёрный зверёк с крылом, только что разорванным ударом кнута.
Колодки в рудниках были каменные, до блеска отполированные телами бесчисленных и безымянных рабов…
Содрогнувшись всем телом, Волкодав проснулся и понял – дело худо.
Над холмами занимался хмурый рассвет. Капли дождя сползали по краю полога и звонко плюхались в лужу, из которой торчали мокрые головешки. Каким славным теплом дышали они вчера вечером. Теперь тепла не было и в помине.
Во всём мире не было больше тепла, кроме тех жалких крох, что ещё сохранялись под старым плащом… Во всяком случае, с той стороны, где плечо Волкодава упиралось в костлявую спину Тилорна…
По груди и спине вовсю гуляли мурашки, лопнувшие волдыри взялись хрупкими корочками. Серый полусвет казался ослепительно ярким и больно, до слёз, резал глаза. Память тела, просыпавшаяся всякий раз, когда Волкодаву бывало по-настоящему плохо. Правый бок вспух подушкой и отвратительно ныл.
Девчонка Ниилит спала по другую сторону Тилорна: чёрные кудри, выбившиеся из-под плаща, переплелись с его пепельными. Волкодав осторожно отодвинулся, сел, задыхаясь от боли, и подоткнул облезлую шерстяную ткань, чтобы им не было зябко.
Нелетучий Мыш по давнему обыкновению висел на распорке, поддерживавшей полог. Скоро взлетишь, мысленно пообещал ему Волкодав. Зверёк тут же раскрыл светящиеся бусинки глаз, сладко зевнул и снова спрятал ушастую голову под крыло. Он давно оставил ночной образ жизни, привыкнув спать в любое время, когда не происходило ничего интересного. Волкодав выбрался под мелкий холодный дождик и первым долгом оглядел круг, которым накануне вечером обвёл свой маленький лагерь. За ночь никто не приблизился к этому кругу, не попытался нарушить его. Волкодав покосился на деревянную распорку, считая зарубки. Две зарубки – два дня. Сегодня третий.
Он знал, что ночью пойдёт дождь, и позаботился запастись сухими дровами. Холод донимал Волкодава, что-то противно сжималось в груди, мешая дышать. Он заново разжёг костёр, принёс воды и повесил над огнём котелок. Ещё раз перешагнул круг и, нагнувшись, стал собирать молоденькие листья земляники.
Когда-то давно, очень давно маленький мальчик из рода Серого Пса увидел человека, вышедшего к деревне на лыжах, с мешком за спиной. Человек этот сел на снег у околицы и ждал, ни с кем не разговаривая и не поднимая глаз, пока из общинного дома не вышла большуха и, коротко расспросив, не провела его в ворота.
«Кто это?» – спросил мальчик у матери.
«Это сирота, – ответила мать. – Он из племени вельхов. У него не осталось никого из родных. А имущества – только то, что в мешке».
Весь день мальчику очень хотелось пойти в большой дом и поближе рассмотреть удивительного человека, у которого – надо же! – не осталось ни родственников, ни своей избы. Сирота – значит, делай что хочешь, всё равно никто ответа не спросит. Зато и его самого любой мог обидеть, не опасаясь отмщения, потому что мстить будет некому…
И мальчик стал думать о том, как интересно быть сиротой, но потом вспомнил, как впервые пошёл один на охоту – и ужаснулся, поняв, что сироту никто не ждал из зимнего леса домой, к тёплому очагу, к миске со щами.
А через несколько месяцев, накануне той ночи, когда мальчику должны были наречь имя, сирота-вельх сражался за семерых и всё пел какую-то песню на своём языке – пел, пока не свалился зарубленным.
Верно, у вельхов тоже была своя Песнь Смерти…
Котелок закипел. Волкодав снял его с огня, бросил в воду пригоршню сладко пахнувших листьев, закрыл крышкой и отправился к ручью умываться.
Добрый запах скоро разбудил Ниилит. Увидев, что девчонка проснулась, Волкодав достал нож и сделал на распорке ещё одну зарубку. И решил, что сегодня, пожалуй, не грех уже и заплести волосы. Сыновья Серого Пса распускали их только для большого дела, требовавшего высокого сосредоточения духа. Например, перед охотой на медведя.
Или местью…
Одёргивая рубаху, Ниилит выбралась из-под плаща, поклонилась Волкодаву и скрылась в мокрых кустах. Волкодав расчесал волосы надвое и заплёл с каждой стороны по косе, пропуская пряди снизу вверх в знак того, что большое дело совершено. На девятый день он заплетёт их иначе, отдавая сделанное прошлому…
– Господин, ты заболел, – сказала вернувшаяся Ниилит, и Волкодав недовольно подумал, что колотивший его озноб был, оказывается, заметен со стороны. Он нехотя поднял голову, и девчонка тут же протянула руку, – пощупать лоб. Самоуправства над собой Волкодав не терпел никогда. Он еле сдержался, чтобы тут же не оттолкнуть её. Но пальцы Ниилит оказались лёгкими и прохладными – не холодными, а успокаивающе прохладными, – и отталкивать её расхотелось.
– У тебя жар, господин, – сказала она и отняла руку.
Он молча кивнул. А то он сам не знал, что у него жар. И была охота об этом болтать. Как будто от разговоров он вот прямо так и поправится. Или необходимость идти куда-нибудь пропадёт.
– Если бы я был хоть чуть посильнее, я бы мог… – подал голос Тилорн. Волкодав не удостоил его ответом. Тилорн поднёс к лицу ладонь, зачем-то поводил ею перед глазами и со вздохом убрал руку под плащ.
У них было с собой несколько печёных рыбин. В самый первый день, ещё у реки, Ниилит попросила Волкодава вырезать ей из орешника копьецо. Он удивился про себя, но просьбу исполнил, и Ниилит, выросшая в плавнях Саккарема, принялась с удивительной ловкостью острожить сазанов, кормившихся в заводи, а потом сноровисто испекла добычу в углях костра, обмазав глиной поверх чешуи.
Пока Волкодав помогал калеке умыться, Ниилит вытащила толстую рыбину и принялась её чистить. Волкодава замутило от одного духа съестного. Ниилит подала ему сазаний бок на свежем листе лопуха. Он молча мотнул головой и отвернулся. Девочка не посмела его уговаривать и отошла кормить Тилорна. Волкодав равнодушно слушал, как тот похваливал и стряпню, и стряпуху. Нелетучий Мыш, спустившись с насеста, трудился в сторонке над плавниками и мясистым хвостом.
Щербатая глиняная чашка была одна на троих. Волкодав в самую последнюю очередь приложился к травяному взвару и обнаружил, что тот успел порядком остыть. Волкодав с отвращением проглотил его и выплюнул угодивший в рот вялый листок. Ещё раз покосившись на третью зарубку, он поднялся и ушёл в лес, чтобы через некоторое время вернуться с тонким, ровным стволиком молодой осины, остро заточенным с одного конца. Обжёг его на костре и протянул Ниилит:
– Держи!
Он залил костёр водой. Бог Огня, как известно, смертельно обижается, если костёр затаптывают ногами. Угли зашипели – сперва сердито, потом жалобно. Когда же умолкли, Волкодав накрыл их снятой накануне дерниной. Случайный глаз вряд ли заметит следы ночлега.
Возле полога стояла большая корзина: Волкодав сплёл её там же, на речном берегу, пока Ниилит ловила сазанов. В эту корзину он усадил Тилорна, завёрнутого от дождя в покрывало, и тот уже привычно подогнул колени к подбородку. Волкодав просунул руки в верёвочные лямки, взял мешок и кивнул Ниилит:
– Пошли.
– Мне очень совестно отягощать тебя, Волкодав, – сказал Тилорн. – Но, коли уж так получается, не скажешь ли, куда мы идём?..
Волкодав почему-то вдруг вспомнил о том, как они с Ниилит только что помогали увечному мудрецу в самой простой нужде, потом обмывали беспомощное нагое тело, заново смазывая бесчисленные болячки, а Тилорн только благодарил, сокрушённо вздыхал и, стыдясь, пытался шутить. Для того, чтобы так принимать помощь, тоже требовалось мужество. Волкодав в этом кое-что понимал.
– На торговый путь мы идём, – сказал он. – Здесь неподалёку деревня… Большой Погост. Там останавливаются купцы, которые едут в Галирад.
– Галирад… – припоминая, повторил Тилорн и уточнил: – Это в стране сольвеннов?
Корзина плавно покачивалась. Нелетучий Мыш подрёмывал на плече Волкодава, Ниилит шла рядом, неся оба копьеца, ореховое и осиновое.
– Да, это там, – сказал Волкодав. И впервые не стал дожидаться дальнейших расспросов, пояснив: – Лучше всего туда по Светыни… но если нас будут искать, то скорей всего у реки.
– Ты хочешь пристать к купцам? – поинтересовался Тилорн.
– Не пристать, – проворчал Волкодав. – Я наймусь. Торговым гостям часто нужны воины… добро охранять. Доберёмся до Галирада, там посмотрим, что дальше.
Они шли целый день, почти не делая остановок: Волкодав не желал тратить времени зря. Он устроил всего один привал, у крохотного родничка. Ниилит, Тилорн и Нелетучий Мыш доели сазана. Волкодав снова отказался от еды.
– Господин… – жалобно начала было Ниилит, но длинные пальцы Тилорна легли на её руку.
– Не надо, дитя, – сказал он тихо. – Наш избавитель, верно, знает, что делает.
Волкодав опустился на колени у родничка и долго, с наслаждением пил. Поднявшись, он поклонился родничку, точно щедрой хозяйке, не поскупившейся на угощение прохожему.
Когда проглянувшее под вечер солнце стало цеплять вершины дальних холмов, Волкодав начал присматривать место для ночлега. В этот вечер он выбирал его особенно придирчиво. Он равнодушно прошёл мимо нескольких очень славных на вид уголков, где было в достатке и воды, и простора для ветерка, способного сдуть комаров. И наконец остановился в добрых двух сотнях шагов от ближайшего ручейка, под большим старым дубом, широко раскинувшим упругие ветви. Волкодав поставил корзину в самых его корнях, разгрёб старые листья и уложил Тилорна. Тот благодарно улыбнулся и вздохнул, блаженно вытягивая тощие ноги.
Солнце садилось за прозрачной занавесью дождя: полнеба горело холодным малиновым пламенем, а на востоке, упираясь в склон холма, торчком стояла короткая красноватая радуга.
Волкодав приволок толстую валежину и долго кромсал её, оголяя белое сухое нутро. Он развёл костёр поодаль от дуба, чтобы не потревожить и не обидеть славное дерево. Когда солнце до половины ушло в закатные тучи, он выбрался из-под полога и принялся чертить круг, охватив им, как обычно, и костёр, и колышки растяжек, и дерево, давшее им приют. Только на сей раз он чертил его не ножом, а отцовским молотом, волоча его по земле.
Озноб продолжал трясти Волкодава, он долго не мог согреться и уснуть. Но наконец под широким старым плащом, укрывшим сразу три тела, скопилось какое-то подобие тепла. Волкодав слушал ровное дыхание Ниилит и думал о дряхлых стариках, на чьё ложе укладываются юные девушки – не для утех, какие уж там утехи, просто ради тепла, иссякающего в тронутой осенней стужей крови… Потом он всё-таки уснул.
Огонь медленно поедал длинную валежину, озаряя очерченный круг.
Его разбудил надсадный, полный ужаса визг, раздавшийся неподалёку. К тому времени, когда сонная муть кое-как отпустила разум, Волкодав уже стоял во весь рост, сжимая в кулаке нож, выхваченный из ножен. Дикая боль в боку, причинённая резким движением, огненным бичом хлестнула сознание, и Волкодав заметил, что место Ниилит под плащом пустовало. Заметил осиновый кол, бездельно прислонённый к дереву… Потом он увидел саму Ниилит.
Волкодав сразу понял, что произошло. Днём они пересекали торфяное болото, и девочка набрала несколько горстей прошлогодней клюквы, крупной, тёмно-красной, на длинных иссушённых хвостиках. Эту клюкву они вечером отправили в котелок. Напиток вышел отменный. Ниилит без конца прикладывалась к нему и одна одолела чуть не полкотелка. Ничего удивительного, что ночью ей понадобилось в кустики. И где ж было вспомнить спросонья строгий наказ Волкодава – из круга не выходить…
Зато теперь…
Отчаянно визжа, Ниилит мчалась через поляну к костру. Её глаза были двумя белыми кругами. А за ней…
За Ниилит шёл Людоед. Именно шёл, тяжело и вроде бы неторопливо переставляя плохо гнувшиеся ноги. Но Волкодав сразу понял, что Ниилит от него не убежать.
Значит, ещё раз, Людоед…
Венн додумывал эту мысль, уже летя полуторасаженными прыжками вперёд. Нет, шедшая навстречу тварь не была живым Людоедом, сумевшим как-то выбраться из горящих развалин и чудесно исцелиться от раны. Людоед был мёртв. Мёртвым, стеклянным взглядом глядели его глаза, в неподвижном оскале блестели сквозь бороду зубы, а низ рубахи, сапоги и штаны сплошь покрывала чёрная слизь. Убивший нечист, и его нечистота притягивает души убитых, помогает им обрести подобие плоти.
Мёртвый пришёл за живыми…
Силы и разум одновременно покинули Ниилит – упав, она осталась лежать неподвижно. Волкодав перелетел через неё и сшибся с чудовищем.
Руки и ноги всё сделали сами. Венну понадобилось три быстрых движения, чтобы скрутить Людоеда и вжать его в землю, удерживая за вывернутую руку. Теперь отрезать голову и…
Людоед начал подниматься.
Живой человек не мог бы этого сделать. Мёртвый смог.
Под пальцами венна затрещали сухожилия и суставы: Людоед равнодушно ломал собственное тело. Вот когда Волкодаву стало страшно. По-настоящему страшно. Содрогаясь от отвращения, он принялся кромсать ножом холодную, тронутую тлением плоть. Успеть бы! По вере сегванов, ожившему мертвецу следовало отсечь голову и приложить её к заду. По вере веннов…
Очнувшаяся Ниилит опять завизжала. И тут Волкодав расслышал неожиданно громкий окрик Тилорна:
– Колом его, девочка! Осиновым!..
Нож не извлекал крови, просто полосовал мертвечину. Людоед продолжал неотвратимо подниматься. Сил у него не убавится, пока голову связывает с телом хотя бы лоскут. Кажется, Тилорн кричал ещё, но Волкодав от напряжения и страха не слышал уже ничего.
Потом что-то скользнуло мимо его левого плеча и воткнулось в мертвеца. Осиновый кол!.. Людоед забился, пытаясь избавиться от страшного кола, но Волкодав бросил нож и, перехватив осиновую жердь, вгонял её глубже и глубже, пока она не коснулась земли.
И тогда… Венну показалось, будто измятая трава расступилась, а труп внезапно прирос к земле и не мог больше оторвать от неё ни руки, ни ноги. А потом земля начала втягивать силившегося вырваться Людоеда, всасывая его всё глубже, смыкаясь над его локтями, над коленями, над лицом…
Волкодав выпустил кол только тогда, когда на поверхности не осталось ничего, кроме распрямившейся травы. Кол, однако, продолжал уходить в землю и наконец скрылся целиком.
Вот теперь всё. Больше Людоед не вернётся.
Волкодав подобрал испоганенный нож и старательно вытер. Руки ощутимо дрожали. Надо будет не забыть обжечь лезвие на огне, сгоняя остатки скверны. Ниилит отчаянно рыдала, закрыв руками лицо.
– Господин… – пыталась выговорить девочка. – Господин…
Волкодав нагнулся и взял её на руки. Казалось, в помятом боку сидело разом несколько стрел. Ниилит судорожно обхватила его шею, рубаха на груди мгновенно промокла от слёз.
– Эх ты, котёнок, – сказал он негромко, со всей лаской, на какую был способен. И понёс Ниилит обратно к костру.
Когда Волкодав кинулся навстречу страшному гостю, Нелетучий Мыш, конечно, без промедления пустился следом. Одна беда – короткие лапки едва донесли его до черты нарушенного круга. Он мигом вскарабкался вернувшемуся Волкодаву на плечо и укусил его за ухо, досадуя, что не привелось вместе побороться с напастью.
Тилорн ждал их, приподнявшись на локте. Слабые пальцы учёного сжимали ореховое копьецо. Что ж, и оно могло бы помочь, подумалось Волкодаву. Орешник – священен. Но в таком деле осиновый кол всё-таки надёжней.
– Что это было?.. – шёпотом спросил Тилорн, когда Волкодав кое-как разжал на своей шее руки Ниилит и заставил её забраться под плащ. Венн вынул из мешка молот, возобновил круг, сел по другую сторону Ниилит и сказал:
– Это идут те, кого я убил три дня назад.
Тут ему померещилась в правой ноздре знакомая сырость, и он торопливо провёл рукой по усам: не течёт ли кровь. С тех пор, как ему сломали на каторге нос, подобное приключалось нередко. Нет, кажется, на сей раз миновало.
– Господин… – Ниилит снова заплакала, прижавшись к его колену.
– Ладно, я тоже хорош, – проворчал Волкодав и неуклюже погладил её по голове. Волосы были мягкими и пышными, как густой шёлк. Если высыпать на них мешок лесных яблок, подумалось Волкодаву, до земли не докатится ни одно. – Зря пугать не хотел. Если бы круг… – Он махнул рукой, отчаявшись объяснить что-нибудь толком. Слишком долго рассказывать, что воин, убивший врага, должен самое малое три дня париться в бане, строго постясь, не ступая на землю, не показываясь солнцу и, уж конечно, не разговаривая ни с кем. И всё это ради того, чтобы мстительные души не сумели отыскать погубителя.
Но рассказывать Волкодав не умел. И не любил.
– Может, ещё кто явится, – проговорил он наконец. – Ничего, не достанут.
Немного попозже пришёл палач – уродливо вспухший и оттого казавшийся ещё толще, чем был при жизни. Голова, покрытая капюшоном, моталась на сломанной шее. Тогда, в подвале, Волкодав так и не увидел его лица. Разглядывать эту рожу теперь ему хотелось ещё меньше.
Наткнувшись на круг, палач поднял руки, ощупывая невидимую преграду. Потом, переступая боком, двинулся вдоль черты – не найдётся ли где слабого места. Шагнул было под сень дуба, но тут же отскочил обратно – ни дать ни взять сунулся в огонь.
Ниилит тихонько заскулила и заползла под плащ с головой. По мнению Волкодава, вполне можно было укладываться и преспокойно спать до утра: мёртвый палач и иные, кого ещё там принесёт, будут бессильно болтаться у священной черты, точно куски дерьма, попавшие в прорубь, а на рассвете пропадут сами собой. Но Ниилит, придавленная ужасом, дрожала между ним и Тилорном. Шорох шагов из-за круга грозил свести её с ума. Тилорн молчал, однако Волкодаву хватило одного взгляда на горе-чародея – тому тоже было очень не по себе. Ворча сквозь зубы, Волкодав поднялся, снова вытащил молот и, повернувшись к мертвецу, начертал в воздухе Знак Грома: шесть остроконечных лепестков, заключённых в круг-колесо.
– Во имя Грозы! – сказал он палачу. – Пошёл вон!
Струя лилового пламени бесшумно упала то ли с дубовых ветвей, то ли с самого неба и обтекла труп. Палач начал корчиться так, словно его вздёргивали на дыбу. Милосердная земля схватила его за ноги и быстро втянула в себя. Мать-Земля всегда жалеет детей, даже самых негодных.
Волкодав вернулся под дуб и улёгся, безуспешно стараясь поберечь больной бок. Тилорн гладил по голове лежавшую между ними Ниилит, повторяя:
