Memento Finis: Демон Храма

Сарычев погасил сигарету и сразу же потянулся за второй:

– Я хочу напомнить, Руслан Анатольевич, что сотрудничество с нами будет исключительно в ваших интересах… Вы не боитесь быть следующей случайностью? – Сарычев не спускал с меня своих светлых проницательных глаз. – Прослеживается нехорошая тенденция… Вы не расскажете мне, чем вы занимались с Андреевым и Верховым в последнее время?

– Вы так хорошо информированы, – огрызнулся я. – Имеет ли смысл мне отвечать на этот вопрос?

– Я хотел бы услышать это от вас.

– Извольте. Мы вместе работали над одним телевизионным проектом.

– Каким проектом?

– На историческую тему. Передача должна была быть посвящена истории средневекового ордена Храма.

– Если я не ошибаюсь, Полуянов в своё время тоже интересовался именно этой темой.

– Да, Андреев был у него научным руководителем, они вместе написали книгу.

– Скажите, что вы обсуждали с Андреевым и Верховым? Мне интересны даже самые несущественные детали.

– Вам не кажется это бессмысленным?! – взорвался я. – Бессмысленно искать в обсуждении истории средневекового военно-монашеского ордена причину гибели двух слабо знакомых друг с другом людей.

– И тем не менее, возможно, эта связь, вполне конкретная связь, существует. Вы много общались с академиком, у него, наверняка, было своё видение на историю этого…

– Ордена Храма, – видя затруднения Сарычева, подсказал я.

– Да, ордена Храма… Может быть, у него была какая-то вещь, особая историческая ценность, завладеть которой хотел Полуянов? Ведь не зря же через двадцать лет отсутствия он появился у него.

– Вы так уверены в виновности Полуянова? Вы не допускаете мысли, что, появившись в Москве, он решил проведать своего учителя, просто повидаться с ним. Слабое сердце старика не выдержало – не каждый день к нам в гости приходят люди, которые исчезли двадцать лет назад. И как финал – сердечный приступ. Ведь Андреев умер от сердечного приступа, не так ли? Он не был задушен, застрелен, зарезан, не правда ли?

– Да, он умер от сердечного приступа, – согласился Сарычев. – И, скорее всего, смерть его была абсолютно естественна. Но зачем тогда было любящему ученику в то время, когда умирал его учитель, обыскивать его квартиру, переворачивая всю мебель. Он что-то искал, и в этот самый момент был застигнут женой Андреева, приехавшей с дачи. Она узнала его. Полуянову удалось выбежать из квартиры и скрыться. Видите, я с вами абсолютно откровенен. Остаётся один вопрос – что он искал у Андреева?

Я пожал плечами:

– Это надо спрашивать у домашних Андреева. Наверняка они что-то знают.

Сарычев горько усмехнулся:

– Не думайте, что мы плохо выполняем свою работу. К сожалению, никто из родных и близких Андреева даже представить себе не смог, что могло интересовать Полуянова. По версии жены академика, ничто из его вещей и бумаг не пропало.

– И никто не знает, получил ли Полуянов, если это был он, – добавил с сомнением я, – то, за чем приходил?

– В общем-то, да, – подтвердил Сарычев. – Но у нас есть все основания предполагать, что он эту вещь не получил.

Я вопросительно посмотрел на Сарычева.

– Я готов быть откровенным, надеясь на откровенность и с вашей стороны, – сказал он. – Жена Андреева сообщила нам, что примерно за день-два до появления Полуянова академик передал вашему другу Верхову некий пакет, сказав при этом следующее: «Пусть эти бумаги хранятся пока у вас. Я не верю в их подлинность, но у меня есть все основания опасаться за их сохранность у себя».

Моё сердце бешено забилось, а кровь прилила к вискам. Мысленно я уже стоял в прихожей около своей куртки. Но неужели это правда? И два человека погибли из-за конверта, лежащего сейчас у меня в кармане куртки, содержание которого я так и не узнал.

– Завершу невесёлую картину, – сказал Сарычев. – Верхов неожиданно погибает под колесами неизвестного автомобиля через день после странной смерти Андреева. А в его квартире…

– Что в его квартире? – вырвалось у меня.

– А в его съёмной квартире мы обнаружили явные следы обыска. Кто-то там перерыл все вещи, не забыв даже разобрать всю мебель. Теперь вы понимаете наши опасения?

– Вы считаете, что Полуянов убил Верхова из-за документов, которые ему передал академик Андреев?

Сарычев окинул меня красноречивым взглядом:

– Если вы спрашиваете, достаточно ли этих фактов для того, чтобы арестовать Полуянова, я скажу – да. Скажу откровенно, интерес наших органов к этому человеку никак не был связан с этой историей. Но теперь этот человек стал вдвойне опасен. Он очень хочет получить эти загадочные документы. Я подозреваю, его появление в Москве было связано именно с этими бумагами. И он, несмотря на своё прошлое и всю опасность пребывания в Москве, решился на этот шаг, решился даже на большее. Теперь он не остановится, пока не получит то, что он хочет.

– А вдруг он уже получил это? – неуверенно заметил я.

Сарычев потушил вторую сигарету, размазав пепел по стенкам моей, когда-то прозрачной, пепельницы.

– Вы знаете, что ищет Полуянов? – прямо спросил Сарычев.

Я отрицательно покачал головой, про себя решив, что, не разобравшись во всём самому, не стоит пока говорить о чём-либо этому сотруднику спецслужб.

– Мы никогда не говорили о каких-либо документах, хранящихся у Андреева, – сказал я. – Я ничего об этом не знал. Ни от Андреева, ни от Сергея.

Сарычев понимающе кивнул. Мне казалось, он мне почти поверил, хотя слабый огонёк недоверия всё-таки светился в его глазах. Я видел, что он был со мною честен. Он раскрыл свои карты, может быть, нарушив должностные инструкции. Но он сделал сейчас самое главное – он предупредил меня. Сарычев оставлял мне время подумать, понимал я. Именно это я и хотел сейчас сделать.

Сарычев встал со стула.

– Наш разговор должен остаться между нами, – сказал он. – По крайней мере, пока. – Он протянул мне визитную карточку, на которой были указаны только фамилия, имя, отчество и несколько телефонов. – Вы знаете, что нам важно знать всё, что связано с Полуяновым… Я уверен, вы скоро позвоните мне.

В прихожей, уже выходя за дверь, Сарычев ещё раз окинул меня своим острым взглядом и напутственно предупредил:

– Будь осторожен, парень.

Как только захлопнулась входная дверь, я бросился к куртке и вытащил из неё пакет Верхова.

Глава 9

Из разорванного конверта выпали три листка бумаги, один из которых был бережно упакован в полиэтиленовый пакет. Я быстро поднял бумаги. На первом листке кривым, мелким почерком Верхова было написано сопроводительное письмо:

«Привет, Руся! Представляю, как ты удивился, получив от меня этот пакет. Ведь писать письма, честно говоря, я совсем не люблю, да и разговора на эту тему у нас никакого не было. Скажу откровенно, с определённых пор я боюсь говорить о некоторых вещах по телефону, да и при личной встрече со многими людьми я стараюсь быть осторожным. Поверь, на то есть свои причины. Когда всё прояснится, мы вместе посмеёмся над моими сомнениями и страхами. Но пока я решил довериться бумаге. Она должна стерпеть всё, даже мои орфографические ошибки, и донести до тебя смысл всего этого представления.

Руся, ты должен знать, вся эта история с тамплиерами становится чрезвычайно опасной. В своё время я ухватился за неё, как за спасительную соломинку, – ты знаешь, я просто хотел сделать что-то, что наконец вытянет меня из трясины бесперспективности. Да, я хотел увидеть в своей жизни перспективу. Молодой, здоровый, неглупый, я должен был сделать больше. Я и не мог представить, что всё это превратится в странное и непонятное действо. Руся, ты должен знать, хотя это может и не относиться к делу, но слишком уж всё здесь сильно переплетено, и мне уже трудно разобраться, что здесь относится к пресловутому ордену, а что нет: Карина не только предложила тему истории тамплиеров и познакомила меня с Кубаревым, но и попросила меня познакомить с тобой. Она видела твою фотографию у Светы. Она сразу заявила, что должна с тобой познакомиться. Не хочу показаться смешным, но это был удар по моему самолюбию. Что ей в тебе понравилось? Ведь она не видела тебя никогда. Ты можешь понять этих женщин?.. Но это, скорее, лирическое отступление.

В этом деле главное лицо – это её отец. Чем больше я погружаюсь в пучину этой истории, тем более крепнет во мне уверенность, что Полуянов не только не погиб, но и не исчезал. Я его никогда не видел, но чувство его тайного, невидимого присутствия крепнет во мне с каждым днём. Он главный в этой истории, и всё крутится вокруг него. Понять бы только: что именно?.. Андреев не только не верил в его гибель, он считал, что тот находится где-то рядом, и очень боялся его. И на то есть свои причины. Старик открылся мне. Уезжая в свою последнюю командировку, Полуянов оставил ему, как своему учителю, очень важный документ – письмо Гийома де Ногаре, датированное днём ареста тамплиеров. Ты прочитаешь его и поймёшь, что этот клочок бумаги из прошлого переворачивает всю историю ордена Храма, делая её ещё более запутанной. Откуда у молодого историка появился этот документ, неизвестно. Андреев долгое время считал его просто качественной подделкой, написанной в более позднее время. Но когда он всё-таки решился провести химический анализ бумаги, тот подтвердил время написания – начало четырнадцатого века. Всё совпадает. Бумага написана в то время. Образец почерка письма, посланный во Францию, одному из друзей старика, совпал с почерком Гийома де Ногаре на других документах того времени. Историческая идентичность письма подтверждена. С получателем только проблема. Определить, кто скрывается под странным именем барона П., не представляется возможным. Андреев после подтверждения экспертизы теперь уповал только на то, что этот документ – фальшивка, организованная самим злым гением Ногаре. Зачем тому это было необходимо? Сам старик не мог это объяснить, но был в этом уверен. А что ему оставалось? Признать, что всё, что он писал, есть груда ненужной макулатуры, а в мире правит заговор, а не социальная объективность? На это он пойти не мог. Старик открылся только мне, он мне доверял и решил передать эту реликвию в мои руки. Он боялся её хозяина, боялся абсолютно серьёзно… В тот день он был совершенно уверен, что скоро его увидит. И он его увидел. Об этом после его смерти мне рассказала жена Андреева. Полуянов пришёл к нему за письмом, у старика случился инфаркт, и он умер, умер от испуга и гнева. Сердце академика не выдержало встречи с прошлым. Его жена застала Полуянова в квартире, когда вернулась с дачи. Тот рылся в бумагах старика. Полуянову удалось убежать… Вот такая история.

Руся, ты знаешь, с каким недоверием я относился ко всему непонятному, загадочному, не ложащемуся в русло нашей обыкновенной повседневной жизни. Я думал, здравый смысл, улыбка и расчёт могут победить любую страшную сказку, загнав её в подвалы нашего мистического подсознания. Не вышло. В этот раз здравый смысл, наоборот, помог сказке стать реальностью. Став нечаянным обладателем этого странного документа, я стал замечать то, на что раньше не обращал никакого внимания. Не подумай, что это паранойя. Я уверен, за мной наблюдают, мои телефонные разговоры прослушивают. Я не чувствую себя один даже в квартире. Они рядом, и они ждут. Я как зверь чувствую опасность. Я хочу передать тебе документ на хранение самым банальным образом – заказным письмом. Ты умнее, ты решишь, что с ним можно сделать и как его сберечь. Обсудим всё это позже, где-нибудь в шумном месте один на один. Пока. Сергей В.» В конце письма стояла маленькая приписка: «P.S. Кстати, раньше мне казалось, а теперь я уверен – она тебя действительно любит. Странные они всё-таки существа…»

Последнее прощальное письмо Сергея Верхова… Я сложил страничку пополам и аккуратно положил её в конверт. Это были его последние слова, которые он успел сказать – и сказал он их мне, сказал, чтобы предупредить и помочь. Я закусил губу, в груди тоскливо заныло от внезапного, сдавливающего чувства вины.

Я взял в руки два других листка бумаги. Один из них, завёрнутый в полиэтилен, сразу привлёк мое особое внимание. Древняя, сильно пожелтевшая от времени бумага, удивительным образом сохранившая выцветшие местами чёрные чернила. На этом листе аккуратным, красивым почерком было написано письмо на латыни. Слабый в латыни, я оглядел весь лист, обратив внимание, что вверху оно было адресовано «Барону П.», а внизу стояли имя написавшего письмо и дата: «Гийом де Ногаре, 13 октября 1307 года». Для секретного послания было очень откровенно и смело так открыто поставить своё имя и дату. Полная уверенность в том, что письмо попадёт в те руки, которые и предназначено? Тогда почему адресат указан не полностью? Неужели его имя настолько тайно, что даже в таких письмах его нельзя указывать.

К письму Ногаре прилагался лист бумаги с переводом. Страница с переводом, напечатанная на пишущей машинке, тоже успела состариться и пожелтеть. Было видно, что перевод был сделан не вчера. Об этом свидетельствовали и две даты: одна, напечатанная на машинке, как и сам перевод, относилась ко второму сентября 1954 года, а другая, написанная красными чернилами, – к февралю 1968 года. Скорее всего, к Андрееву перевод попал вместе с оригиналом в то время, когда Полуянов передал ему и сам текст. На полях от руки стояли пометки, сделанные красной чернильной ручкой. Я стал читать перевод:

«Приветствую Вас, мой любезный друг!

Спешу Вам сообщить, что всё закончено. Охота прошла на редкость успешно, Тампль пал без сопротивления. Как Вы и предполагали, всё свершилось быстро и без лишних осложнений. Тамплиеры во главе с Великим Магистром покорно подчинились судьбе, нашему с Вами плану и воле Бога. Да будет так!

Наш Филипп сначала был рад этому обстоятельству, как маленький, злой, шаловливый ребёнок, увидевший наказание и унижение своего строгого учителя, абсолютно обескураженного и обезоруженного случившейся несправедливостью. Радость его сменилась необычайным разочарованием и досадой, когда размер ожидаемых богатств сокровищницы Храма оказался совсем не тем, который он хотел обнаружить. По сути своей простой разбойник, он и не догадывался, что уже больше никогда не найдёт того, к чему так сильно стремился, – богатства и власти. Всё самое ценное исчезло. Не оказалось в хранилище и Его – уже никогда рука недостойного не сможет прикоснуться к Божьему дару. И уже сейчас, я полагаю, Вы сделали всё, чтобы сохранить Его покой, определив надёжное место для хранения реликвии.

Откровенно приятно чувствовать себя тайным орудием судьбы, когда окружающие тебя люди, опираясь на свои пожирающие душу страсти, с закономерной неизбежностью делают то, что задумано другими, и самонадеянно мыслят это выражением своей воли. И это нельзя назвать злым умыслом бесцельного уничтожения. В падении, идя на жертвы, мы обретаем силу нового возрождения.

Я чувствую эту таинственную силу и приветствую её появление, как вернувшаяся из тёплых краёв птица с упоением встречает и восхваляет пьянящее обновление весны. Я верю, жертвы не напрасны, ибо великое начало и великая цель, сохранённые нами сегодня, должны принести свои плоды в будущем. И пусть даже в нашей борьбе пострадают невинные – в этом они найдут спасение, ибо жизнь есть мучение и зло, и только наша бессмертная душа в подвиге отречения от мира должна обрести своё вечное пристанище у Бога. Так оно и будет, так учили добрые люди, истинно совершенные.

Я вижу себя победителем. Тысячи в мучениях вырванных из темниц своих тел и воссоединившихся с Богом ангельских душ не могут осудить меня и принесённые мною жертвы. Я сделал то, что должен был сделать. И хотя мой путь ещё до конца не пройден, моя душа, жаждавшая справедливости и отмщения, впервые спокойна. Именно я, Гийом де Ногаре, первым покарал главу ложной церкви, и я же стал гробовщиком одного из любимейших детищ Рима – ордена Храма. Я сделаю большее – я убью идею римского воинства, я растопчу его память, я сделаю и короля, и папу предателями, показав их истинное лицо великой истории. И хотя моё имя станет символом злого умысла, сохранённая и согретая немногими посвящёнными истина по справедливости оценит мои замыслы и дела мои.

Да восславится имя Господне, да воссияет справедливость и чистота истинной Небесной церкви! Memento Finis.

Посланник, который передаст Вам это письмо, нем и всецело предан мне. Тем не менее, его судьба полностью в ваших руках.

В ожидании скорой встречи в Париже и с молитвой во славу великого дела.

Гийом де Ногаре».

Я откинулся в кресле, с волнением рассматривая лежащие передо мной бумаги. Я держал в руках историческую бомбу, взрыв которой в одно мгновение может уничтожить принятое в мировой науке объяснение трагического финала ордена Храма. И если всё, что написано в старом письме, правда, теория заговора может торжествовать – документ со всей очевидностью показывает, что богатый и могущественный орден крестоносцев пал жертвой банального сговора, в коем король Филипп стал лишь исполнителем чужого замысла. А тихий и незаметный заказчик, о наличии которого сам исполнитель и не подозревал, не просто стоял в стороне, он, видимо, изнутри готовил погибель ордена. И судя по тому, что написал Ногаре, этим заказчиком была секта катаров, которая к тому времени по официальным источникам уже давно прекратила своё существование.

Катары (от греческого katharos – чистый), или, иначе, альбигойцы (по имени одного из центров ереси – город Альби), представляли собой средневековую христианскую секту. Это еретическое движение принадлежало к числу новоманихейских религиозных учений и в XI – XIII веках получило очень широкое распространение на юге Франции и в Северной Италии.

Катары были наследниками исповедовавших дуализм религиозных сект, которые с завидной настойчивостью появлялись на протяжении первого тысячелетия истории христианской церкви. Дуализм, как особое мировоззренческое направление, утверждал сосуществование и жёсткое противопоставление двух начал, доброго и злого. Это было характерно для многих дохристианских древних философских и религиозных течений, но особый характер эта теория приобрела именно с распространением христианства. Официальная христианская церковь всегда с особым рвением боролась против дуалистических ересей, именно в них видя самого опасного своего врага, врага, который наделял зло особой самостоятельной ролью и откровенно подрывал идею божественного всемогущества и теорию спасения, уничтожая сам смысл существования церкви.

По мысли провансальских катаров и итальянских патаренов, весь материальный мир был созданием не Бога, а дьявола. Человеческое тело, как оболочка божественной души, есть её темница, и цель любой божественной сущности состоит в разрушении пут и оков материального мира и соединении с Богом. Но совсем не любая человеческая душа могла после смерти тела достичь Бога, ибо отягощенная дьявольскими желаниями материального мира, она была того не достойна. Веря в переселение душ, катары считали, что несовершенная душа после разрушения одной темницы перебиралась в другую, тем самым множа цепочку материальных превращений и обостряя свои жизненные мучения. Для того чтобы прекратить это бесконечное хождение по мукам, душа должна была отказаться от всех искушений материального мира и полностью очиститься. Полному очищению способствовал особый обряд – consolamentum (утешение). Приняв consolamentum, последователь катаризма становился совершенным, и теперь его душа после гибели тела должна была соединиться с Богом. С этого момента он не мог иметь никакой собственности, состоять в браке или иметь какие-то отношения с противоположным полом, питаться едой животного происхождения, давать клятвы, лгать и оставаться в одиночестве. Вся жизнь совершенного должна была быть посвящена молитве и проповеди. Передвигаясь пешком от одного населённого пункта к другому, совершенные должны были распространять свою веру, показывая на собственном примере, как можно достичь очищения. Катары отвергали Ветхий Завет, считая бога Ветхого Завета дьяволом, они не признавали крещения водой, призывая к крещению духом, они также отвергали большую часть церковных таинств. Иисуса Христа катары считали пророком, но не богом, категорически отказываясь поклоняться кресту как орудию убийства.

Чрезвычайно аскетичная и простая вера катаров привлекала к себе огромное число сторонников. И хотя большинство последователей катаров не торопились принять утешение, накладывающее на них особую ответственность, неистовость и глубокая вера совершенных вызывали у них особое сочувствие и симпатию. В средневековом Лангедоке ересь катаров, не будучи официальной религией, стала почти народной, получив самое широкое распространение среди всех слоев населения Южной Франции. Абсолютно реальная опасность угрожала самому существованию католической церкви на юге Франции.

Когда все способы борьбы с ересью были исчерпаны, католическая церковь решила прибегнуть к последнему аргументу – силе. Впервые в истории против ереси был объявлен крестовый поход. Долгие и кровопролитные альбигойские войны начала XIII века потопили в крови весь юг Франции, уничтожив его реальную независимость от французской короны. Война с ересью приобрела характер жестокого противостояния, в котором целью стал не разгром ереси, а захват территории Лангедока и утверждение на ней власти французского короля и римского папы. Везде, где оказывались крестоносцы, пылали костры – на них только что созданной инквизицией сжигались еретики. Совершенные даже не пытались сопротивляться и скрываться от преследователей, вера не позволяла им применять насилие, а костёр и смерть они воспринимали как избавление от тягот материального мира. Падение в 1244 году Монсегюра, последней крепости альбигойцев, стало финалом прямого вооружённого противостояния в Лангедоке. Южная Франция была покорена, все совершенные физически уничтожены, ересь полностью разгромлена. Выявление то тут, то там тайных последователей ереси уже не могло восстановить секту. Со временем об альбигойцах забыли. Католическая церковь стала полновластной хозяйкой в средневековой Европе. Катаризм был побеждён окончательно и бесповоротно. Казалось бы…

А теперь я держу в руках документ, который говорит о том, что сам канцлер Франции и хранитель королевской печати Гийом де Ногаре был тайным последователем катаров! Я освежил в памяти всё, что знал об этом человеке. Выходец из Лангедока, профессор права в Монпелье, судья в Бокере, он был приглашён в Париж и стал членом королевского совета и ближайшим советником короля Филиппа IV. Конечно, особо известным он стал благодаря процессу над тамплиерами, но и до этого легист Ногаре приобрёл репутацию умного, хитрого и коварного человека. Ещё до процесса над орденом Храма, в 1303 году, в момент жёсткого дипломатического противостояния римского папы и французского короля, Ногаре, выполняя поручение короля, приехал в резиденцию папы Бонифация VIII. Конфликт в резиденции по легенде закончился тем, что Ногаре ударил римского папу латной перчаткой по щеке и вошёл в историю как человек, первым осмелившийся ударить самого главу католической церкви. По той же легенде Бонифаций VIII не смог пережить психологического потрясения и вскорости умер. Но ещё до этого инцидента Бонифаций как-то в сердцах сказал о Ногаре: «Катар, сын катара». Это тяжёлое и страшное по тем временам обвинение почти всеми историками было списано на особую эмоциональность папы в ситуации его политического противостояния с королём Франции. И, судя по письму, брошенное в гневе оскорбление папы оказалось правдой!

Кроме всего, документ со всей ясностью подтверждает, что орден тамплиеров в XIII веке стал пристанищем тайных последователей катаров. По некоторым косвенным историческим данным гонения на альбигойцев заставили многих провансальских рыцарей искать убежище у тамплиеров. Неподсудный никому, кроме папы, орден Храма стал центром спасения для гонимых южно-французских дворян. Именно последние привнесли в тайные культы тамплиеров катарские мотивы (например, отречение от Креста, как орудия убийства). Раньше это была лишь неподтверждённая гипотеза. Но теперь…

Итак, размышлял я, укрепившаяся в ордене Храма секта катаров смогла организовать тайную параллельную структуру, которая, по всей видимости, в союзе с королевским канцлером и стала могильщиком ордена. Но зачем катарам необходимо было уничтожать своё прекрасное укрытие? Чтобы получить реликвию? Но они и так реально были её владельцами… Я вспомнил разговор с Полуяновым и его предположение о желании неизвестного единолично владеть реликвией. Письмо Ногаре заставило меня поверить в тайный заговор против ордена, но неужели загадочный барон П. и есть тот самый человек, инициировавший и организовавший разгром ордена ради того, чтобы единолично завладеть непонятной реликвией?.. Это было уже слишком. С этой мистикой Полуянов явно перебрал… А может, это была игра?

Я сидел, разглядывая лежащие передо мной листки бумаги. В голове неутомимыми молоточками стучал вопрос: что теперь делать? Некоторым безумным идеям Полуянова нашлось подтверждение – оно лежало сейчас передо мной. Это был исторический документ, особое свидетельство ушедшей эпохи. Но сейчас оно было уже совсем не безобидно. Это письмо нужно было Полуянову, а сам он нужен спецслужбам… Эта странная цепочка с опасными звеньями внушала мне совсем не мифические страхи.