Дом на берегу

Происшествие с Уотерстоуном-младшим приучило меня запирать дверь. Прежде, закрывшись, я оставляла ключ в замочной скважине. Теперь же, надеясь, что это убережет меня от ночных хождений за пределы комнаты, я решила убирать ключ подальше, в ящик стола.

Глава 6: Снохождение

– Предпочитаю называть ее моей камерой. Так ближе к сути, – заявила Натали.

Я еще не успела поверить, что Натали действительно позвала меня к себе, в свою комнату на первом этаже, но уже размышляла, не значит ли это, что она не прочь со мной подружиться. Миссис Пибоди упоминала, что Натали дружила с Агнесс. Насколько лучше меня была Агнесс? Она продержалась четыре месяца, но я – уже половину этого срока.

Робко осматриваясь, я прежде всего обратила внимание на страшный беспорядок. Впрочем, его было сложно не заметить. Столько носков, разбросанных по полу, точно у Натали было десять ног; скомканная одежда, свисающая со спинки стула; переполненная пепельница на столе и – что меня шокировало – ряды пустых винных бутылок. Я вспомнила, что миссис Пибоди намекала на этот порок Натали, но никогда не говорила о нем прямо, вероятно, по причине его возмутительной непристойности. В неряшливости Натали, резко контрастирующей с ее яркой красотой, было что-то истерическое. Как крик: «Посмотрите, я в беспорядке!»

– Мой мир, – Натали указала на большую, щетинящуюся булавками карту на стене. – Я тут отметила все места, где хотела бы побывать.

Чтобы утолить жажду приключений Натали, не хватило бы жизни.

– Мне бы и в голову не пришло ехать на такой опасный континент, – сказала я, рассматривая Африку, всю истыканную булавками.

– А где бы ты хотела побывать?

– Не знаю, не думала об этом. Во Франции, может быть. Там Лувр.

– Небось, ходила бы целыми днями по музеям, – фыркнула Натали.

– Разве это не самое интересное?

– Это самое скучное. Картинки, статуэтки. Зачем они нужны? Только пыль собирать. Кому они нужны? Тем, кто даже в окно выглянуть боится.

– А чего интересного в Африке? Пески и змеи, джунгли и тигры.

– Именно. Настоящая жизнь. Я хотела бы обливаться потом и промокать до нитки в ливне. Уставать до полусмерти и стирать ноги в кровь. Бегать, прыгать и карабкаться, пока в легких не станет больно. Я хорошо бы смотрелась с ружьем в руках, как ты думаешь?

– Я… я не знаю.

– Я могла бы убить льва, – хвастливо заявила Натали. – Я бы выстрелила ему прямо между глаз, чтобы повалить с одной пули, – улыбка, возникшая было на ее лице, вдруг погасла. – Если только мне удастся вырваться отсюда.

Я по-прежнему относилась с недоверием к подобным ее заявлениям. Что мешало ей просто сбежать? Это было бы как раз в ее духе. К тому же она как-то обмолвилась, что по наследству ей досталось изрядное количество денег, сейчас дожидающихся ее в банке.

– А все из-за этого. Ненавижу его. Хотела бы увидеть, как собаки глодают его кости, – если Натали начинала говорить о Леонарде, то ее было сложно остановить.

Однажды, проходя по коридору, я услышала смех Натали. Он звучал так мелодично и искренне, как я никогда не слышала прежде. Сдавшись безудержному любопытству, я заглянула в комнату и увидела Леонарда и Натали, сидящую на подлокотнике его кресла. Натали наклонилась к Леонарду, прислушиваясь к его словам; рука ее обвивала его плечи. Я была изумлена, но не только – в груди странно кольнуло, как будто взорвалась маленькая льдинка. С тех пор я начала замечать, что даже когда Натали ругает Леонарда самыми грубыми словами, какие только приходят ей в голову, ее взгляд становится туманным, почти мягким.

Я решила указать ей на это противоречие.

– Сегодня ты спустилась к завтраку и даже шутила с кузеном. Почему же ты отзываешься о нем так плохо?

– Я отзываюсь о нем так, как он того заслуживает. А что касается утра… временами с Леонардом вполне можно мило поболтать. Но знаешь ли… Калигула, Джек Потрошитель и Жиль де Ре, уверена, тоже могли показаться вполне ничего, если не знать про их делишки. Хотя кому я рассказываю… – Натали упала на кровать, свесив ноги в грязных ботинках. – Наивной дурочке, которая только то и знает, что земля крутится, а Темза впадает в… куда-то впадает.

Замечание Натали задело меня, но я не подала виду. Море за окном лениво перекатывало волны, блестящие и тяжелые, как масло. Я ждала, что Натали продолжит разговор, но она молчала. Оглянувшись на нее, я увидела на лице Натали отчетливое выражение боли, искривившее ее губы, проложившее морщины на ее гладком лбу.

– Натали, – тихо позвала я, и к ней вернулась ее обычная бесчувственная самоуверенность.

– Впрочем, я тебе завидую, Умертвие. Мне бы хотелось получить твою неосведомленность. Ты так хорошо умеешь игнорировать все, что не умещается в твою упорядоченную систему. Что я не вижу, то мне не опасно. Детская логика, но тебе она, похоже, помогает. Назвала волка собачкой – и надо же, пока что он просто лижет ладошку. Но я бы на твоем месте не обольщалась.

Я поняла, кого она имела в виду под «волком».

– Колин совсем неплох. Конечно, он груб, но ведь его воспитанием практически не занимались, так что не удивительно. Только мне до сих пор не понятно, чем он болен. Я спрашивала у мистера Леонарда, но он ответил «общая ослабленность организма».

– Будь уверена, его диагноз ты не найдешь в медицинских справочниках.

– Его образ жизни неправилен. Больше внимания, больше света, больше подвижности, и Колин станет…

– Кем станет?

– Обычным ребенком, – завершила я.

Натали зашлась в приступе смеха. Прямо-таки давила из себя хохот.

– Что из того, что я сказала, смешно? – не выдержала я.

– Ты рассуждаешь о том, как нарядить демона в пинетки. Разве это не смешно?

– Он не демон. Демонов не существует.

Натали округлила глаза.

– Расскажи мне об этом.

Мы задумались каждая о своем. В бессердечии Натали было что-то почти сверхъестественное. Вне моего понимания.

– Колин постоянно спрашивает о тебе, – тихо произнесла я. – Что-то я сообщаю ему, но у меня такое ощущение, что он знает гораздо больше, чем ему кто-либо мог рассказать.

– Звучит угрожающе, – Натали отвернулась от меня.

– Он всегда на твоей стороне. Он ощущает себя твоим братом. Думаю, он любит тебя. А ты ни разу к нему не заглянула!

– Да что ты понимаешь! – закричала Натали, в одно мгновение спрыгивая с кровати. Ее сильные пальцы обхватили мои предплечья, широко раскрытые глаза со зрачками-пулями посмотрели на меня. Я похолодела. – Эта тварь убила мою мать! Как, по-твоему, я должна простить его? Никогда этого не будет! Никогда! Есть лишь одна причина, по которой я не придушила его собственными руками. И знаешь, какая? Это невозможно. Вот и все. Не ищи во мне милосердия.

Натали оттолкнула меня от себя.

– Убирайся, ты мне наскучила, – бросила она с усталой, издевательской интонацией, напомнившей мне Колина. – Цветы в оранжерее увяли. Они всегда вянут, когда эта тварь не в духе. Он распространяет миазмы.

Изгнанная таким образом, я удалилась в разбитых чувствах. Собственная комната, тесная и мертвенно-голубая, не могла меня утешить, и я сбежала к морю, где рисовала до самых сумерек, когда за мной прибежала встрепанная миссис Пибоди.

– Нельзя находиться здесь в такое время! Разве я не говорила вам?

Не говорила. Однако я смутно припомнила, что слышала нечто подобное от Натали, но не обратила внимания, в тот момент слишком сосредоточенная на других вещах. Миссис Пибоди потянула меня за собой, и я молча подчинилась, не понимая, зачем эта суета. В быстро густеющей тьме мы чуть ли не врезались в Немого, неподвижного и жуткого. Ему миссис Пибоди ничего не сказала.

Мы вошли в дом и направились к свету, в кухню.

– Я протирала пыль в одной из комнат. Как увидела вас, так сердце и обмерло. С чего это вы вздумали сидеть там до ночи?

Каменный пол сверкал. На плите горел огонь, похожий на синий цветок. Чайник над ним закипал. Я села за стол, поставила на него локти и уронила голову на ладони.

– Я не знаю. Не хотелось возвращаться в дом. Что могло угрожать мне на берегу, миссис Пибоди?

– Смотрите, еще сгинете, как мистер Чарльз, – проворчала миссис Пибоди и шумно, еще сердясь, переставила чайник на подставку. – Что было раз, то и дважды случится.

– А что произошло с мистером Чарльзом? – спросила я.

Миссис Пибоди молча ополоснула заварочный чайник кипятком. Бросила в него три полных ложки заварки. Только поставив на стол чашки, тарелку печенья и усевшись, она ответила:

– Его похитила морская лошадка.

Даже так. Мне нестерпимо захотелось фыркнуть. Или, как Натали, воскликнуть: «Ха!» Все эти мистические, призванные навести ужас высказывания, что я слышала в этом доме, пробуждали во мне дух противоречия. Но я только сжала горячую чашку холодными пальцами и с вежливым любопытством произнесла:

– Вот как?

– В ожидании рождения сына у мистера Чарльза была привычка гулять по берегу. Иногда он блуждал до самой полуночи. И вот однажды, в безлунную ночь, чудовище вышло из воды и утащило его с собой в море.

– Откуда вы знаете? – не стерпела я. – Ведь ночь была безлунная, ничего не разглядишь.

– Грэм Джоб искал его с фонарем и увидел кровь на камнях. Утром ее смыло приливом.

«Чудовища, выходящие из воды. Чушь какая», – хмуро подумала я и заткнула себе рот печеньем. О морской лошадке я слышала впервые, но речные лошадки упоминались в страшных сказках. Сюжеты всегда были схожи: кому-то говорят о чудовище, живущем в реке, и запрещают приближаться к воде с наступлением ночи. Но однажды запрет нарушается, и… неосторожный герой погибает. Все это напоминало сегодняшнюю ситуацию со мной и миссис Пибоди. С одним «но» – никто не умер, потому что монстров не существует. Чего бы там ни случилось с мистером Чарльзом.

– Все-таки, при чем здесь морская лошадка? – сказала я (печенье не помогло). – Это… это нелепо. В море богатая фауна. Так не лучше ли подозревать кого-то реально существующего?

Я прикусила язык, но поздно – миссис Пибоди обиделась. Это получалось у нее легко.

– Вы мне не верите? – в ее мягком голоске проступили металлические ноты, заблестели, как спицы среди пряжи. – Да сам Грэм Джоб рассказал мне об этом! Ладно, не верить глупой старухе, но подозревать во лжи Грэма? И много вы знаете рыб, что способны выйти на берег и одолеть взрослого мужчину? Вот Лусия сразу приняла мои слова на веру.

Недовольство миссис Пибоди кололо меня, как электрические разряды, и на секунду я, подобно ее дочери, пожелала переместиться в Австралию – подальше от этой кухни, миссис Пибоди и незабвенной Лусии, которая во всем была меня лучше, больше ела, больше говорила, чаще улыбалась и никогда не демонстрировала недоверия.

Я ретировалась при первой же возможности. Миссис Пибоди попрощалась со мной холодно. Я понимала, что разочаровала ее, и это вызывало у меня чувство вины, но, в конце концов, я приехала в этот дом не для того, чтобы стать ее задушевной собеседницей, способной просиживать часы в кухне, поглощая десятки чашек чая.

У себя в комнате я легла на ледяные простыни и свернулась клубочком, чтобы согреться. Я была усталой, но и слишком взбудораженной, чтобы сразу уснуть. Натали, Колин, Леонард – между именами протянулись линии, объединяя их в треугольник, и поочередно углы его попадали под свет моего внимания, однако, как ни старайся, всю фигуру одновременно я рассмотреть не могла.

Что происходит с Натали? Есть в ней какая-то изломанность.

Колин порой был так зол на весь мир. Но в его характере уже проступали хорошие черты. В будущем он мог засверкать как бриллиант, много лет пролежавший на дне реки и наконец очищенный от ила.

Леонард… Слова Натали не находили подтверждения («жестокий, лицемерный, безнравственный»), но я начала относиться к нему с настороженностью. Как бы то ни было, из всей троицы он производил самое благоприятное впечатление. Вежливый и отчужденный; человек, одновременно приглядывающий за всеми и витающий где-то далеко. Не старый, не уродливый, не робкий. Ничто не мешает ему общаться с людьми, вести светскую жизнь. Жениться, если ему будет угодно. Так зачем ему этот темный дом, отрезанный от всего мира?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Под эти мысли я все-таки заснула.

Глубокой ночью я пробудилась от холода. Ледяной сквозняк просачивался под дверь, пробирался ко мне под одеяло, вызывая дрожь. Недоумевающая, я накинула шаль, извлекла из ящика ключ и вышла в коридор, где потоки холодного воздуха раздули подол моей белой ночной рубашки. Сверху, с третьего этажа, доносились тревожащие звуки – бормотание и неспешный глухой ритм, к которому вскоре добавился учащенный стук моего сердца. Обстановка настолько походила на сон, что я не могла быть уверена, что не сплю. Сплю – иначе как объяснить, что против моей воли ноги сами повели меня к лестнице, где леденящие дуновения ощущались сильнее, стекая по ступенькам.

Пол коридора третьего этажа покрывал ковер, мягкий, как мох. Впереди я увидела свет за приоткрытой дверью кабинета Леонарда. Звуки раздавались оттуда. Теперь я различала даже отдельные слова – тягучие и витиеватые, произносимые на незнакомом мне языке. В моей душе нарастало сомнение, но точно рок заставлял меня заглянуть за дверь. Ветер неожиданно стих и сменился душным смрадом – это был очень странный запах, одновременно сладкий и гнилостный.

Приблизившись, я осторожно заглянула в узкую щель и зажала рот ладонью, опасаясь вскрикнуть. В просторной комнате, заставленной красными и черными свечами, я увидела Леонарда, Уотерстоунов и Марию. Все были совершенно голыми. Тело Леонарда, везде, где прежде его закрывала одежда, синей вязью покрывали татуировки, так что я даже не сразу поняла, что он обнажен. Старый Уотерстоун что-то жег в круглой чаше – от нее и исходила эта вонь, которая в комнате была так сильна, что я не знаю, как им удавалось дышать. Младший Уотерстоун (глаза его были плотно закрыты) бил маленьким молоточком с круглым набалдашником в нечто вроде гонга, но издающее глухой, низкий звук. Я видела лишь босую ногу лежащей на столе Марии, ее руку, сжимающую край стола. Затем Леонард, заслоняющий ее, отступил, открыв мне полную картину, и в следующую секунду я бросилась бежать.

Я скатилась по лестнице, слишком испуганная, чтобы опасаться сломать себе шею. Достигнув второго этажа, я поняла, что за мной гонятся – не услышала, но почувствовала всей кожей, как приближается ко мне нечто неотвратимое, как смерть. С грохотом захлопнула я дверь моей комнаты, горячечными руками попыталась повернуть ключ, но дверь распахнулась, едва не сбив меня с ног, и нечеловечески сильные пальцы стиснули мои плечи. Я закричала, но схвативший меня прорычал:

– Не орать!

И, хотя мой рот остался открытым, крик внезапно оборвался.

– Я… не… мне… – заблеяла я, с ужасом глядя в яростные, как будто бы даже светящиеся в темноте глаза Леонарда. Да, это был Леонард, но его внешность преобразилась, ничего не осталось от флегматичного аристократа. Его тело как будто бы стало шире, волосы – темнее, даже черты лица погрубели.

– Ты! – взревел он, отрывая меня от земли и встряхивая, как будто я весила не больше котенка. – Шпионка, дрянь.

Он швырнул меня через всю комнату. На миг я обрадовалась, что упала на кровать, а не расшиблась об пол, затем на меня снова нахлынул ужас, и я поползла на спине к стенке, всматриваясь в Леонарда. Лампу я обронила где-то в коридоре, но вся темнота из комнаты как будто стянулась к Леонарду, окружая его, и там, где он стоял, я видела черное пятно с парой блестящих точек глаз. Взгляд его жег меня, а снизу – сквозь металлические пружины, вату и ткань – обжигал дневник, лежащий под матрасом. «Если Леонард узнает о нем, он… он меня убьет», – подумала я, и сердце мое заледенело. Леонард приблизился. Я лежала ни жива ни мертва, только дернулась, когда он наклонился ко мне.

– Ты не поверишь во все это утром, – спокойно произнес Леонард и положил холодные пальцы мне на лицо. Рука его была тяжела, как камень. – Это был сон. Сон.

Я почувствовала, как боль вливается в мою голову, растворяя все мысли…

Я снова слышала ритмичные удары, и в такт им боль колыхалась в моей голове.

– Анна! – позвал меня знакомый голос. – Да ответьте же, а то я пугаюсь!

До меня наконец дошло, что колотят в дверь. С трудом поднявшись (все тело болело), я доковыляла до двери и повернула ключ, торчащий из замочной скважины.

Миссис Пибоди вкатилась в комнату, похожая на большой клубок шерсти.

– Полдень! А вы все спите! – она умудрялась говорить одновременно удивленно, осуждающе и сочувственно. – Что это с вами? Колин ужасно раскричался. Требует вас немедленно. Прямо вот вынь и положь! – миссис Пибоди уперлась руками в бока.

– Ох… не знаю, что со мной, – пошатнувшись, я села на край кровати и обхватила ладонями тяжелую голову. Что за кошмар мне приснился…

– Вы заболели? – встревоженное лицо миссис Пибоди, круглое, как луна, нависло надо мной.

– Я не знаю. Кажется. Мне плохо.

– Как скверно. Но Колин…

– Хорошо, хорошо, – с внезапным раздражением я отмахнулась от нее. – Я схожу к нему.

Миссис Пибоди поджала губы, давая мне понять, что мой тон ей не нравится (вот Лусия наверняка никогда не разговаривала с ней грубо). Хмурым облачком экономка выплыла в коридор.

Ну и ладно. Я оделась, застегнув платье дрожащими непослушными пальцами. Быстро умылась. Холодная вода меня взбодрила, внушив уверенность, что сегодня я смогу найти силы выползти наружу.

Впрочем, Колин встретил меня так, что сразу захотелось вернуться в постель и спрятаться под одеяло.

– Где ты пропадаешь? – он яростно забарабанил прозрачными пальцами по прикроватному столику.

– Я заболела.

– Меня это не волнует. Ты обязана быть – и ты будешь, иначе я вышвырну тебя прочь, как паршивую собаку.

Я молча посмотрела ему в глаза. Видимо, у Колина все же где-то имелась совесть, поэтому он не выдержал и отвернулся.

– Ты что, соскучился? – спросила я, обращаясь к тому взъерошенному ребенку, которого он спрятал за оскорбленным деспотом. Для того, чтобы рассердиться или обидеться, я слишком плохо себя чувствовала.

– Вот еще, – ответил Колин неживым голосом. – Вчера я весь день лежал здесь один. Ты думаешь, это весело? Когда я ругаюсь с Леонардом, он говорит тебе не приходить. Так он меня наказывает.

– Ты мог почитать, если тебе было скучно, – заметила я, устало опускаясь на стул. – У тебя много интересных книг.

– Да что мне эти книги! – злобно взвизгнул Колин. – Я уже ненавижу книги. Но больше всего я ненавижу Леонарда!

«Все ненавидят Леонарда, – подумала я. – И все любят Натали. Забавно».

– За что? Он о тебе заботится, пусть и согласно своим представлениям о заботе, – в искренности своих слов я не была уверена, зато была убеждена, что нагнетать обстановку не следует.

Откинувшись на подушки, Колин закрыл глаза.

– Ему плевать на меня.

– Это не так. Ты сам знаешь.

– А ты не знаешь ничего. Он не хочет, чтобы я был здоров и счастлив. Он хочет, чтобы я оставался больным и послушным, привыкшим во всем зависеть от него.

Я молчала. Слова Колина звучали неразумно, но именно сегодня я была не в том настроении, чтобы защищать Леонарда. Сон еще довлел надо мной, накрывал меня, как черная занавесь.

– Если бы я не был ему нужен, он бы убил меня, – свистяще прошипел Колин.

Серьезное обвинение. Слишком серьезное, чтобы быть правдой. Мне почему-то представились белые манжеты Леонарда и его длинные, хрупкие пальцы. Мне хотелось бы прервать поток откровений, но Колин продолжал со всевозрастающей горечью:

– А как он разговаривает со мной. Стоит возле самой двери, как можно дальше от меня. Никогда не прикасается ко мне, будто моя кожа ядовита.

Я молчала. Что я могла сказать на это? Любые слова утешения прозвучали бы слащаво и лживо.

– Я ему противен, как и всем. Все были бы рады оставить меня в моей комнате и забыть навсегда. Все ненавидят меня.

Он закрыл лицо краем одеяла, но по голосу я поняла, что Колин плачет.

– Колин, – тихо позвала я.

Он плакал совершенно беззвучно – какой контраст с его обычными воплями, сотрясающими весь дом. Но одна тихая слезинка стоила потоков, проливаемых ранее, и мое сердце сжалось в болезненной судороге. Едва ли Колин мог представить, какую жалость способен вызывать. Он, с его господскими замашками, живущий в надменной уверенности, что однажды весь мир покорно устремится за его прихотями. С его невыносимым эгоизмом. Все его черты, отталкивающие и вызывающие страх, были камнями в стенах крепости его одиночества, где он был заточен с самого его рождения. Он жил, сдавленный между своей отвратностью и своей неутихающей потребностью в симпатии, но, осведомленный о первом, не догадывался о втором.

Я попыталась представить его повзрослевшим, лет двадцати трех: странный, угрюмый, замкнутый, истощенный молодой человек, вечно в компании своей нелюдимости. Если только его здоровье позволит ему дожить до такого возраста.

– Я тебя не ненавижу, – сказала я и, потянувшись к нему, обняла. Удивительно, каким Колин был маленьким: хрупкий скелетик, обтянутый прохладной бледной кожей. Так откуда же это чувство, будто я обнимаю тигра, равно способного мурлыкнуть и сорвать с меня лицо одним укусом? Усилием воли я заставила свою тревогу умолкнуть, ведь это так глупо – бояться невесть чего.

Тихий скрип двери заставил меня отпрянуть от Колина. Леонард вошел беззвучной поступью, следом за ним простучал когтями Бист, а Колин все смотрел на меня удивленными расширенными глазами.

– Вы здесь, – констатировал Леонард. – Здравствуйте.

Он был самый обычный. Совсем не походил на ужасного человека из моего сна. Я беззвучно выдохнула. Все в порядке. И нет у него никаких татуировок по всему телу.

– Здравствуйте.

– Я слышал, вы приболели?

– Да, немного, – я заставила себя посмотреть прямо в глаза Леонарду. – Мигрень. Но сейчас мне гораздо лучше.

– Рад слышать. Мне нужно кое-что обсудить с вами. Пожалуйста, поднимитесь в мой кабинет сразу, как закончите здесь, – на еще мокрое лицо Колина Леонард даже не взглянул.

– Хорошо.

– Колин, свет тебе не мешает? – спросил Леонард. – Сдвинуть шторы?

– Пусть будут как есть, – ответил Колин замороженным голосом.

Бесстрастно кивнув, Леонард вышел, оставив меня напуганной. О чем он собирается со мной поговорить?

– Когда придешь к нему, не отпирайся, если он начнет задавать вопросы, – посоветовал Колин шепотом. – Но сама ему ничего не рассказывай. И не бойся – я не позволю ему избавиться от тебя. Помоги мне сесть.

Я помогла ему приподняться. Расположившись удобнее, Колин вперился в пространство перед собой рассеянным, но холодным и ясным взглядом.

– В случае, если он решит меня ослушаться, я избавлюсь от него самого, – эти слова Колин произнес громко, как будто Леонард все еще стоял за дверью. – Советую ему запомнить это раз и навсегда.

Сила едва проступила в Колине, как сразу иссякла. Он утомленно опустил затылок на подушки.

– Почитай мне немного про пиратов и можешь идти. Но с завтрашнего дня ты будешь оставаться со мной на два часа дольше. Мне нужен компаньон.

«Просто друг», – подумала я, уходя. Как сказала бы Натали, «называй уже вещи своими именами, трусливый хвост».

В коридоре третьего этажа я потратила несколько минут, собираясь с духом. Как и во сне, все двери были закрыты, и только одна, приоткрытая, звала меня светом. Та самая. Я вспомнила слова Колина и, как ни странно, они приободрили меня. Широкими шагами я приблизилась к кабинету Леонарда, коротко стукнув в дверь, вошла, и на меня нахлынуло облегчение: ничего общего. Заставленный высокими, до потолка, стеллажами с книгами, кабинет Леонарда был много меньше помещения, увиденного мною в кошмаре. Вместо чадящих свечей его освещали лампы с голубыми абажурами, распространяющие чистый, холодный свет. Сам Леонард сидел за широким столом, заставленным стопками книг. Некоторые из этих книг были мне знакомы – я сама же принесла их Колину.

– Садитесь, – предложил он.

Я села, догадываясь, что хвалить меня не собираются. Но Леонард начал мягко:

– Вчера я увидел в комнате Колина несколько книг, содержание которых показалось мне неподобающим. Например, вот эти, – он протянул мне несколько томов.

«Интересно, чем Леонарду не угодил Том Сойер? – растерялась я. – А Оливер Твист?»

– Кроме того, я обнаружил, что у него сформировались некоторые сомнительные и потенциально опасные идеи, которые не могли возникнуть иначе, как под вашим влиянием, – вздохнув, Леонард положил руки на стол, ладонями вверх. – Я уже говорил вам, что Колин очень болен.

«Менее, чем вы думаете», – вдруг услышала я в своей голове ехидный голос Натали.

– Когда он родился, то был так слаб, что никто не верил, что его удастся сохранить. Но мы берегли его, как самую хрупкую драгоценность, и он выжил. Сейчас может сложиться впечатление, что жизнь Колина вне опасности. Но не стоит заблуждаться. Он все еще очень хрупок. И, как необычный ребенок, нуждается в необычном к нему отношении.