Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

Глаза Гэтсби открывались и закрывались попеременно.

– Ты любила и меня тоже? – повторил он.

– И даже это ложь, – сказал Том беспощадным тоном. – Она не знала, что ты жив. К тому же, есть вещи, которые происходили только между Дэйзи и мной, о которых ты никогда не узнаешь, те моменты, которые ни один из нас двоих никогда не сможет забыть.

Эти слова, казалось, вгрызались в Гэтсби физически.

– Я хочу поговорить с Дэйзи наедине, – потребовал он. – Она слишком возбуждена сейчас…

– И даже наедине я не смогу сказать, что никогда не любила Тома, – призналась она скорбным голосом. – Это была бы неправда.

– Конечно, неправда, – согласился Том.

Она повернулась к своему мужу.

– Как будто для тебя это когда-либо имело значение! – сказала она.

– Конечно, имеет! С этих пор я буду лучше заботиться о тебе.

– Ты не понимаешь, – сказал Гэтсби на грани паники. – Ты больше не будешь вообще о ней заботиться.

– Не буду?? – Том широко открыл глаза и засмеялся. Теперь он мог позволить себе держать себя в руках. – Почему вдруг?

– Дэйзи уходит от тебя.

– Глупости.

– Да, я ухожу, – произнесла она с явным усилием.

– Она не может уйти от меня! Слова Тома вдруг превратились в дубинку, которой он нещадно колотил Гэтсби. – И уж точно не может уйти к заурядному жулику, которому нужно украсть кольцо, чтобы потом надеть на ее палец.

– Нет, это невыносимо! – воскликнула Дэйзи. – Прошу, давайте выйдем отсюда!

– Ведь кто ты такой на самом деле? – продолжал Том. – Ты – один из той шайки, которая околачивается вокруг Майера Вольфсхайма, насколько мне стало известно. Я уже провел небольшое расследование о твоих делах, и завтра намерен проводить его дальше.

– Что ж, проводи, если хочешь, старина, – невозмутимо сказал Гэтсби.

– Я уже раскопал, что за «аптеки» у тебя были. Повернувшись к нам, он начал быстро говорить: – Они с этим Вольфсхаймом скупили множество аптекарских магазинчиков в переулках здесь и в Чикаго и торговали пшеничным спиртом из-под прилавка. И это только один из его маленьких трюков. Я принял его за бутлеггера в самый первый раз, когда увидел его, и не очень далек был от истины.

– Ну, и что с того? – вежливо сказал Гэтсби. – Как я понимаю, твоему другу Вальтеру Чейзу гордость не помешала заняться тем же.

– Ты бросил его в трудном положении, не так ли? Из-за тебя он попал в тюрьму на месяц в Нью-Джерси. Послушал бы ты, что говорит Вальтер насчет тебя!

– Он пришел к нам полным банкротом. Он был очень рад подзаработать немного деньжат, старик.

– Не называй меня «старик»! – закричал Том. Гэтсби ничего не ответил. – Вальтер мог посадить тебя еще и за организацию внеипподромных тотализаторов, но Вольфсхайм угрозами закрыл ему рот.

То незнакомое, но при этом узнаваемое выражение вновь появилось на лице Гэтсби.

– Махинации с аптеками – это было так, по мелочи, – медленно продолжал Том. – Сейчас ты закрутил что-то такое, о чем Вальтер мне даже побоялся рассказать.

Я посмотрел на Дэйзи, которая в ужасе смотрела то на Гэтсби, то на своего мужа, и на Джордан, которая начала балансировать свой невидимый, но поглощающий внимание предмет на кончике своего подбородка. Затем я снова посмотрел на Гэтсби – и был шокирован выражением его лица. Он выглядел – и я это говорю с полным презрением ко всем клеветническим сплетням на вечеринках в его саду, – именно так, как будто он мог бы сейчас «убить человека». По крайней мере, какое-то мгновение выражение на его лице точно соответствовало этому фантастическому описанию.

Оно прошло, после чего он начал возбужденно говорить что-то Дэйзи, отрицая все сказанное о нем, защищая свое имя от обвинений, которые даже не были ему предъявлены. Но с каждым его словом она все больше и больше погружалась в себя, поэтому он оставил это бесполезное занятие, и только умершая мечта продолжала бороться в нем, пытаясь прикоснуться к тому, что перестало уже быть прикасаемым, грустно, но настойчиво пытаясь тянуться к умолкшему для нее навсегда голосу на другой стороне комнаты, пока вечер завершал свой бег.

Этот голос опять выразил просьбу уйти.

– Прошу тебя, Том! Я не могу это больше терпеть.

По ее испуганным глазам было видно, что все ее намерения, вся ее смелость, какие у нее были, исчезли, как дым.

– Вы вдвоем поедете домой, Дэйзи, – сказал Том. – В машине мистера Гэтсби.

Она посмотрела на Тома, теперь уже встревоженно, но он настаивал на своем с великодушным презрением.

– Езжайте! Он не будет досаждать тебе. Я думаю, он понимает уже, что его самонадеянный маленький флирт окончен.

Они уехали, не проронив ни слова; от них избавились; они стали никому не нужными, одинокими, как привидения, лишившись даже нашего сожаления.

Через мгновение Том встал и начал заворачивать неоткрытую бутылку виски в полотенце.

– Кто-нибудь хочет выпить? Джордан?… Ник?

Я ничего не ответил.

– Ник? – повторил он.

– Что?

– Хочешь выпить?

Нет… Я только что вспомнил, что сегодня у меня день рождения.

Мне стукнуло тридцать. Передо мной простирался зловещий, полный опасностей участок пути под названием «Новое десятилетие».

Было семь часов вечера, когда мы сели в кабриолет с ним и поехали в сторону Лонг-Айленда. Том говорил без умолку, ликовал и смеялся, но голос его был так же далек от нас с Джордан, как гул толпы на тротуаре или грохот машин над нами по надземке. Человеческое сочувствие имеет свои границы, и мы рады были возможности оставить все их трагические ссоры позади вместе с городскими огнями. Тридцать лет – порог, за которым скрывается десятилетие одиночества, редеющий список холостяков, с которыми можно еще познакомиться, редеющий поток энтузиазма, редеющие волосы. Но со мной рядом была Джордан, которая, в отличие от Дэйзи, была достаточно мудра для того, чтобы не тащить с собой давно забытые мечты из десятилетия в десятилетие. Когда мы проезжали по темному мосту, ее усталое лицо медленно склонилось на плечо моего пиджака, и этот страшный гром от исполнившегося тридцатилетия растворился в воздухе от ободряющего ощущения ее держащейся за меня руки.

Так мы ехали в прохладных сумерках к месту смерти.

Молодой грек по имени Михаэлис, владелец кофейной по соседству с зольными кучами, выступал как главный свидетель на дознании. Он проспал всю дневную жару и вышел на улицу только после пяти вечера, пришел в гараж и увидел в конторе больного Джорджа Уилсона, по-настоящему больного; он был бледен, как волосы, которые на его голове, и весь дрожал. Михаэлис посоветовал ему лечь в постель, но Уилсон отказался, сказав, что он потеряет много выручки, если ляжет. Пока его сосед пытался убедить его прилечь, сверху раздался сильный грохот.

– Я запер наверху мою жену, – спокойно объяснил Уилсон. – Она будет сидеть там до послезавтра, когда мы съедем отсюда.

Михаэлис был поражен, услышав это; они были добрыми соседями четыре года, и за все это время Уилсон не выказал ни малейшего признака того, что он способен на такой поступок. В целом это был один из тех затравленных, опустивших руки мужчин, которые плывут по течению: когда он не работал, он сидел на стуле в дверях и молча наблюдал за пешеходами и машинами, курсирующими по дороге. Когда кто-то заговаривал с ним, он неизменно улыбался в ответ приятной, бесцветной улыбкой. Он принадлежал своей жене, а не самому себе.

Поэтому, вполне естественно, Михаэлис попытался выяснить, что случилось, но Уилсон не отвечал ни слова; вместо этого он начал любопытствующе и подозрительно поглядывать на своего посетителя и спрашивать его, что тот делал в такое-то время в такие-то дни. Когда Михаэлису это уже порядком надоело, мимо двери в сторону его ресторана прошли какие-то рабочие, и он воспользовался случаем, чтобы ускользнуть, думая вернуться позже. Но он больше не вернулся. Почему не вернулся? Потому что забыл. Просто забыл. Когда он снова вышел на улицу, где-то сразу после семи, он вспомнил об этом разговоре с Уилсоном, когда услышал голос миссис Уилсон, громкий и сердитый, внизу в гараже.

– Избей меня! – услышал он ее крик. – Повали меня на пол и избей, ну, давай, мерзкий и презренный трус!

Через мгновение она уже выбежала во тьму сумерек, маша руками и крича, и еще до того, как он успел выйти из двери, все было кончено.

«Машина смерти», как назвали ее газеты, не остановилась; она показалась из сгущающейся тьмы, притормозила в трагической нерешительности и потом исчезла за поворотом. Михаэлис не рассмотрел даже ее цвета: он сказал первому полицейскому, что она была светло-зеленой. Вторая машина, которая двигалась в сторону Нью-Йорка, остановилась через сотню ярдов, и ее водитель подбежал к месту, где Миртл Уилсон, лишенная жизни насильственным образом, стояла на коленях в дорожной пыли, смешивая свою темную, густую кровь с пылью.

Михаэлис с этим водителем первыми подошли к ней, но, когда они разорвали на ней блузку, еще влажную от пота, они увидели, что ее левая грудь свободно болталась, так что не было уже необходимости прислушиваться к биению сердца под ней. Рот ее был широко раскрыт и разорван в уголках так, будто не смог выдержать напора вышедшей через него той огромной жизненности, которую она хранила в себе так долго.

Мы заметили три или четыре автомобиля и толпу еще за несколько миль.

– Авария! – сказал Том. – Это хорошо. У Уилсона будет, наконец, небольшая работа.

Он притомозил, но все еще без намерения останавливаться, пока мы не подъехали ближе и притихшие, напряженные лица стоящих в дверях гаража людей не заставили его машинально нажать на тормоз.

– Мы только посмотрим, – сказал он неуверенно. – Одним глазом.

Теперь я четко слышал глухой, завывающий звук, который доносился непрерывно из гаража, звук, который, когда мы вышли из машины и подошли к двери, оказался причитанием «О, Боже мой!», повторяемым снова и снова с придыханием и стоном.

– Здесь произошло что-то страшное, – сказал Том взволнованно.

Он приподнялся на цыпочках и заглянул поверх толпы в гараж, освещенный только желтым светом лампочки в качающемся проволочном абажуре под потолком. Потом он издал резкий гортанный звук и, раздвигая толпу своими сильными руками, прошел вперед.

Круг людей за ним снова сомкнулся с прошедшим по толпе журящим ропотом; это было за минуту до того, как я смог вообще что-то рассмотреть. Потом вновь прибывшие смяли эту линию и нас с Джордан внезапно втолкнули внутрь.

Тело Миртл Уилсон, замотанное в одно одеяло, а потом еще в одно одеяло, как будто ей было холодно в эту жаркую ночь, лежало на верстаке у стены, и Том стоял спиной к нам, склонившись над ним неподвижно. Рядом с ним стоял полицейский, подъехавший на мотоцикле, который, смахивая пот, записывал в маленькую книжечку фамилии, то и дело исправляя записанное. Поначалу я не мог определить, откуда доносились эти громкие стоны и причитания, разносившиеся гулким эхом по пустому гаражу, но потом я увидел Уилсона, который стоял на пороге своей конторы, качаясь взад и вперед и держась обеими руками за косяки двери. Какой-то человек говорил ему что-то тихим голосом и норовил время от времени положить руку на его плечо, но Уилсон ничего не слышал и не видел. Его глаза медленно опускались от качающейся лампочки на потоке к верстаку с телом у стены и затем резко поднимались снова к свету; он непрерывно издавал громкий, жуткий вой:

– О, Бо-оже мо-ой! О, Бо-оже мо-ой! О, Бо-оже! О, Бо-оже мо-ой!

Вдруг Том резко поднял голову и, осмотрев гараж стеклянными глазами, пробормотал что-то невнятное полицейскому.

– М-а-в-говорил полицейский, – о…

– Нет, «р», – поправили его, – М-а-в-р-о…

– Да ответьте же мне! – прошептал Том раздраженно.

– «р», – произносил полицейский, – «о»…

– «г»…

– «г». – Он поднял голову, когда широкая ладонь Тома вдруг резко опустилась на его плечо. – Что вам нужно, гражданин?

– Что здесь случилось? Это все, что я хочу знать.

– Автомобиль сбил ее. Мгновенная смерть.

– Мгновенная смерть, – повторил Том, глядя перед собой немигающими глазами.

– Она выбежала на дорогу. Сукин сын даже не остановился.

– Было две машины, – сказал Михаэлис. – Одна подъезжала, одна отъезжала: понимаете?

– Отъезжала в какую сторону? – спросил полицейский заинтересованно.

– Машины ехали в противоположные стороны. – Она… – его рука поднялась было, чтобы показать в сторону одеял, но замерла на полпути и снова опустилась, – она выбежала на дорогу, и та, что ехала из Нью-Йорка, сбила ее на скорости тридцать или сорок миль в час.

– Как называется это место, где мы сейчас находимся? – спросил полицейский.

– У него нет названия.

Подошел бледный, хорошо одетый негр.

– Это была желтая машина, – сказал он. – Большая желтая машина. Новая.

– Очевидец аварии? – спросил полицейский.

– Нет, но эта машина обогнала меня дальше по дороге на скорости точно больше сорока. Выжимала пятьдесят, а то и все шестьдесят.

– Подойдите сюда; скажите свою фамилию и имя. Да подождите! Я хочу услышать, как его зовут.

Некоторые слова этого разговора, должно быть, дошли до Уилсона, который стоял и раскачивался в дверях конторы, так как в его причитаниях появилась новая тема:

– Мне не нужно говорить, что это была за машина! Я знаю, что это была за машина!

Наблюдая за Томом, я увидел, как напрягся под плащом комок мышц на его лопатке. Он быстро подошел к Уилсону и, став перед ним, крепко схватил его за запястья.

– Тебе надо взять себя в руки, – сказал он грубым, но успокаювающим голосом.

Взгляд Уилсона упал на Тома; он встал на цыпочки и упал бы на колени, если бы Том не удержал его в вертикальном положении.

– Послушай, – сказал Том, слегка потрясая его. – Я прибыл сюда всего минуту назад, из Нью-Йорка. Я пригнал тебе тот кабриолет, о котором мы говорили. Та желтая машина, которую я вел сегодня днем, была не моя: ты слышишь? Я не видел ее весь вечер.

Только негр и я находились достаточно близко, чтобы услышать то, что он сказал, но полицейский уловил что-то в тоне голоса и посмотрел в нашу сторону свирепым взглядом.

– О чем это вы там говорите? – спросил он.

– Я его друг. Том повернул голову, продолжая при этом крепко удерживать Уилсона руками. – Он говорит, что знает машину, которая сбила ее… Это была желтая машина.

Какой-то неясный импульс заставил полицейского посмотреть подозрительно на Тома.

– А какого цвета ваша машина?

– Моя машина голубая, купе-кабриолет.

– Мы приехали прямо из Нью-Йорка, – сказал я.

Тот, кто ехал позади нас, подтвердил это, и полицейский отвернулся.

– Итак, повторите, пожалуйста, еще раз, как правильно пишется ваше имя…

Взяв Уилсона под мышку, как куклу, Том внес его в контору, посадил на стул и вернулся.

– Кто-нибудь подойдет сюда, чтобы посидеть с ним? – властным тоном отчеканил он. Под действием его взгляда двое, стоявшие ближе всего к нему, переглянулись и неохотно вошли в комнату. Том захлопнул за ними дверь и сошел с единственной ступеньки, избегая смотреть на стол. Проходя мимо меня, он шепнул: «Выходим отсюда!»

Смущенно идя за ним, пролагавшим нам путь своими властными руками, мы пробирались сквозь все еще стоящую толпу; прошли мимо запоздалого доктора с кейсом в руке, за которым послали полчаса назад, на что-то еще пытаясь надеяться.

Том вел машину медленно, пока мы не повернули за поворот, после чего он резко нажал на газ, и кабриолет рванул по дороге во тьму ночи. Через какое-то время я услышал сдавленное хриплое всхлипывание и увидел, что по его лицу текут слезы.

– Чертов трус! – выл он. – Даже не остановил машину.

Дом Бьюкененов внезапно появился из-за темных шелестящих деревьев и поплыл в нашу сторону. Том остановился у крыльца и посмотрел на второй этаж, на котором два окна сияли светом за вьющимся виноградом.

– Дэйзи дома, – сказал он. Когда мы вышли из машины, он глянул на меня и слегка поморщился.

– Мне следовало бы высадить тебя в Уэст-Эгге, Ник. Сегодня вечером мы ничего уже делать не сможем.

С ним произошла перемена, и говорил он теперь серьезно и с твердой решительностью. Пока мы шли к крыльцу дома по залитому лунным светом гравию, он в нескольких коротких фразах обрисовал нам, как выйдет из сложившейся ситуации.

– Я вызову такси, и оно отвезет вас домой, а пока вы будете его ждать, вам с Джордан лучше пойти на кухню и заказать ужин, если хотите, конечно. Он открыл дверь. – Входите.

– Нет, спасибо. Но я буду благодарен, если ты вызовешь мне такси. – Я подожду снаружи.

Джордан ладонью коснулась моей руки.

– Ты что, не войдешь в дом, Ник?

– Нет, спасибо.

Я чувствовал себя немного уставшим и хотел побыть один. Но Джордан задержалась у двери еще на мгновение.

– Но ведь еще только половина десятого, – сказала она.

Я скорее бы застрелился, чем вошел бы в дом; я устал от них от всех за целый день, и внезапно в эти «все» вошла также и Джордан. Она, должно быть, что-то подобное уловила в моем выражении лица, так как резко повернулась и взбежала по ступенькам крыльца в дом. Несколько минут я сидел, охватив голову руками, пока не услышал, как внутри дома дворецкий берет телефонную трубку и вызывает такси. Потом я побрел по дорожке в сторону от дома, решив подождать у ворот.

Не прошел я и двадцати ярдов, как услышал мое имя, и на дорожку из кустов вышел Гэтсби. Должно быть, к тому моменту я был уже на пределе своих сил, так как не мог думать ни о чем, кроме как о том, как ярок его розовый костюм в лунном свете.

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался я.

– Просто стою здесь, старик.

Занятие это казалось каким-то недостойным, с какой стороны на него ни посмотри. Кто его знает, может, он готовится ограбить дом через минуту; я не удивился бы, если бы увидел в темных кустах за его спиной зловещие лица, лица «людей Вольфсхайма».

– Ты видел какое-нибудь происшествие на дороге? – спросил он через минуту.

– Видел.

Он выдержал паузу.

– Сбили насмерть?

– Да.

– Я так и думал; я сказал Дэйзи об этом. Это лучше, что все произошло внезапно. Она перенесла шок довольно хорошо.

Он говорил так, будто реакция Дэйзи – единственное, что имело значение.

– Я пришел в Уэст-Эгг по боковой дороге, – продолжал он, – а машину оставил в гараже. Я не думаю, чтобы нас кто-нибудь заметил, но, конечно же, я не могу быть уверен на все сто.

К этому моменту он стал мне уже настолько противен, что я не счел необходимым даже сказать ему, что он неправ.

– Кто была эта женщина? – спросил он.

– Ее фамилия была Уилсон. Ее муж – владелец гаража. Как, черт возьми, это вообще произошло?

– Я пытался вывернуть руль в сторону, но… – он замялся, и в тот же миг мне все стало ясно.

– Дэйзи была за рулем?

– Да, – сказал он через мгновение, – но я, конечно же, возьму все на себя. Понимаешь, когда мы выехали из Нью-Йорка, она была очень взволнована и подумала, что вождение ее успокоит, а эта женщина выскочила прямо на нас как раз в тот момент, когда мимо нас проезжала другая машина, ехавшая в противоположную сторону. Все произошло за минуту, но у меня сложилось впечатление, что она хотела поговорить с нами; наверно, приняла нас за каких-то своих знакомых. Сначала Дэйзи сделала маневр от нее в сторону проезжавшей мимо машины, но потом не выдержала и крутнула руль обратно. В ту секунду, когда я дотянулся до руля, я почувствовал страшный удар: от такого удара она должна была скончаться на месте.

– Он разорвал ее на куски…

– Не надо подробностей, старик. – Он содрогнулся. – Потом Дэйзи нажала на газ. Я пытался показать ей, как остановиться, но она не смогла, поэтому я нажал на аварийный тормоз. После этого она упала мне на колени, и я повел машину дальше.

– Завтра с ней будет все хорошо, – сказал он через время. – Я просто подожду здесь, чтобы увидеть, будет ли он пытаться донимать ее по поводу этой неприятности сегодня вечером. Она заперлась в своей комнате, и если он попытается применить насилие, она будет включать и выключать свет, чтобы дать мне сигнал.

– Он не прикоснется к ней, – сказал я. – Он не думает о ней.

– Я ему не верю, старик.

– Как долго ты собираешься ждать?

– Всю ночь, если потребуется. – По крайней мере, пока они не лягут спать.

Внезапно вся эта ситуация представилась мне с другой стороны. Что, если Том узнает, что Дэйзи была за рулем? Он может увидеть в этом какую-то связь – да и в принципе может увидеть в этом что угодно. Я посмотрел в сторону дома; внизу, на первом этаже, светились два или три окна, и розовое свечение исходило из комнаты Дэйзи на втором этаже.

– Подожди меня здесь, – сказал я. – Я гляну, есть ли там какое-нибудь движение.

Я вернулся к дому по краю газона, мягко перешел по гравию дорожки на другую сторону и подошел на цыпочках к ступенькам веранды. Шторы в гостиной были раздвинуты, и я увидел, что комната пуста. Перейдя по веранде, на которой мы обедали в тот июньский вечер три месяца назад, я подошел к маленькому прямоугольнику света, который, как я понял, шел из окна буфетной. Штора была закрыта, но я нашел щель у самого подоконника.

Дэйзи и Том сидели друг напротив друга за кухонным столом; между ними на столе стояло блюдо с холодным цыпленком и две бутылки эля. Он сосредоточенно говорил ей что-то через стол, и от серьезности произносимого его рука машинально опускалась на ее руку и покрывала ее. Время от времени она поднимала на него глаза и кивала в согласии.

Они не были счастливы, и никто из них не прикоснулся ни разу ни к цыпленку, ни к элю, и все же назвать их несчастными тоже было трудно. Во всей этой сцене безошибочно улавливалась атмосфера естественной близости, и любой, глядя на них, сказал бы, что они о чем-то договариваются между собой.

Когда я на цыпочках отошел от веранды, я услышал, как мое такси нащупывает путь к дому по темной дороге. Гэтсби ожидал меня на том же месте, где я оставил его.

– Там наверху все тихо? – спросил он тревожно.

– Да, все тихо. – Я выдержал паузу. – Тебе было бы лучше пойти домой и немного поспать.

Он покачал головой.

– Я хочу подождать здесь, пока Дэйзи не пойдет спать. Спокойной ночи, старик.

Он всунул руки в карманы своего пиджака и, отвернувшись от меня, с новым рвением продолжил наблюдать за домом, как будто мое присутствие оскверняло священность его бдения. И я ушел, оставив его стоять там в лунном свете и стеречь пустоту.

ГЛАВА 8

Я не мог заснуть всю ночь; туманный горн беспрестанно стонал на Проливе, и метания между нелепой реальностью и дикими, пугающими снами изматывали меня. Ближе к рассвету я услышал, как к крыльцу Гэтсби подъехало такси, и я тотчас вскочил с постели и начал одеваться: я чувствовал, что должен что-то сказать ему, предупредить его о чем-то, и что утром это сделать будет уже поздно.

Перейдя по газону к нему во двор, я увидел, что его входная дверь все еще открыта, а он сидит, склонившись над столом в холле в тяжелом унынии или во сне.

– Ничего так и не произошло, – сказал он уныло. – Я прождал всю ночь, и около четырех часов утра она подошла к окну, постояла с минуту и потом погасила свет.

Его дом никогда не казался мне таким огромным, как в ту ночь, когда мы обшаривали его огромные комнаты в поисках сигарет. Мы раздвигали шторы, больше похожие на шатры, ощупывали бесконечные футы темных стен в поисках электрических выключателей: однажды мои пальцы попали даже на клавиши какого-то призрачного пианино, которое издало резкий звук, похожий на всплеск. Везде было невыразимое количество пыли, и в комнатах пахло плесенью, как будто они не проветривались уже много дней подряд. Я нашел коробку для сигар с двумя прелыми, сухими сигаретами на каком-то незнакомом столе. Распахнув французские окна в гостиной, мы сели там, выпуская дым в темноту.

– Тебе надо уехать отсюда, – сказал я. – Нет никаких сомнений в том, что они вычислят твою машину.

– Уехать сейчас, старик?

– Уехать в Атлантик-Сити на неделю, или в Монреаль.

Он даже думать об этом не хотел. Он никак не мог оставить Дэйзи, пока не узнает, что она собирается делать. Он судорожно держался за соломинку последней надежды, и у меня не хватило духа вырвать ее из его рук.

Именно в эту ночь он поведал мне эту странную историю с Дэном Коди из своей молодости, и рассказал мне ее потому, что «Джей Гэтсби» уже разбился, как стекло, о камень злобы Тома, и длинной тайной буффонаде с этим именем пришел конец. Я думаю, теперь он мог бы уже свободно признаваться в чем угодно, но он хотел говорить только о Дэйзи.

Она была первой «приличной» девушкой из высшего общества, каких он когда-либо знал. В различных своих нераскрытых ипостасях он уже входил в контакт с такими людьми, но всегда натягивал какую-то невидимую колючую проволоку между собой и ими. Ее же он нашел волнующе-желанной. Он приходил к ней в дом, сначала с другими офицерами из Кэмп-Тэйлора, потом один. Дом этот его поразил: он никогда раньше не бывал в таком красивом доме. Но главное, отчего буквально замирало дыхание у него, была мысль о том, что в нем жила Дэйзи: для нее жить в нем было так же естественно и привычно, как для него – в своей палатке в лагере. В этом доме была какая-то зрелая, как плод, уже готовый упасть в руки, тайна; намек на то, что спальные комнаты наверху еще красивее и прохладнее, чем остальные спальные комнаты; что в его коридорах кипит веселая и блистательная жизнь; намек на любовные романы, но не на те поросшие мхом и уже почившие в лаванде романы, а на свежие и трепещущие сердечными вздохами, отдающие запахом сияющих автомобилей последнего года выпуска и балов, чьи цветы едва тронуло увядание. Также восхищало его и то, что Дэйзи уже любили раньше многие мужчины: это повышало ее ценность в его глазах. Он ощущал их присутствие повсюду в доме, наполнявшее его атмосферу тенями и отзвуками еще трепещущих чувств.