Дворец любви. Князья тьмы. Том III

Приближался полдень; Герсен остановился в отеле «Гранд Мерчисон» на вершине столба Орбана. Свободных номеров в отеле почти не оставалось в связи с наездом скупщиков ковров, коммивояжеров из Ойкумены и спортсменов, собравшихся охотиться на аборигенов Поклонной горы.

Герсен принял душ и переоделся в местную одежду: алые плюшевые панталоны и черную куртку. Спустившись в обеденный зал, он закусил местными продуктами – салатом из морской капусты и тушеными моллюсками. Прямо напротив, под окном, находилось управление оптовой фирмы Гаскойна: видавшее виды неуклюжее трехэтажное сооружение с бараками, окружавшими обширный внутренний двор. На фасаде красовалась огромная надпись розовыми и голубыми буквами:

«РЫНОК ГАСКОЙНА

Отборные рабы и рабыни любого назначения».

Под надписью были изображены силуэты пары статных женщин и дюжего мужчины. Вдоль нижнего края плаката курсивом было прибавлено: «Недаром знамениты 10 пунктов гарантии Гаскойна!»

Покончив с обедом, Герсен спустился на круглую площадь и направился к «Рынку Гаскойна». Ему посчастливилось – сегодня в управлении присутствовал Гаскойн собственной персоной, и Герсена сразу провели в его частный кабинет. Владелец предприятия оказался пропорционально сложенным человеком приятной наружности и неопределенного возраста, с темными кудрявыми волосами, щегольскими черными усами и выразительными бровями. Обстановка в кабинете Гаскойна была простой, почти домашней: дощатый деревянный пол, старый письменный стол; даже внешний вид информационного экрана свидетельствовал о том, что им пользовались уже много лет. В рамке на стене висела табличка с витиеватым текстом из сусального золота, окруженным гирляндами алых искусственных цветов: пресловутая гарантия из десяти пунктов. Герсен объяснил назначение своего визита: «Примерно двадцать пять лет тому назад – плюс-минус пять лет – вы прилетели на Саркой и приобрели пару молодых женщин у некоего Какарсиса Азма. Их звали Инга и Дандина. Я хотел бы найти этих женщин; может быть, вы согласитесь оказать мне такую любезность и просмóтрите записи, относящиеся к тому времени?»

«Буду рад возможности оказать вам помощь, – с не меньшей вежливостью отозвался Гаскойн. – Не могу сказать, что помню обстоятельства этой конкретной сделки, но…» Оптовый работорговец подошел к информационному экрану и стал нажимать на клавиши, что привело к нескольким вспышкам голубого света и внезапному появлению чьей-то ухмыляющейся физиономии, которая, впрочем, сразу пропала. Гаскойн с прискорбием покачал головой: «Электронная окаменелость! Придется опять его ремонтировать… Что ж, посмотрим, посмотрим. Будьте добры, следуйте за мной». Работорговец провел Герсена в соседнее помещение, уставленное стеллажами с учетными книгами. «Саркой! Не так уж часто я туда заезжал. Зачумленный мир, породивший опасную и порочную расу!» Гаскойн торопливо просматривал ведомости одну за другой: «Вот, кажется, балансовый счет, относящийся к той поездке. Как давно это было! Увы, прошло уже тридцать лет… Посмотрим, посмотрим… Боже мой, какие только воспоминания не пробуждает этот пожелтевший лист бумаги! Вот уж действительно, можно сказать без преувеличения – старые добрые времена… Как их звали, я запамятовал?»

«Инга и Дандина. Их фамилии мне неизвестны».

«Неважно. Вот они! – Гаскойн записал номера в блокнот, раскрыл другую учетную книгу и нашел в ней соответствующие номера. – Обе проданы здесь, на Мерчисоне. Инга поступила на фабрику Квалага. Вы знаете, где она? Третья вниз по течению, на правом берегу реки. Дандину приобрела Можжевеловая фабрика, напротив Квалага, на левом берегу. Насколько я понимаю, эти женщины – ваши знакомые или родственницы? В моем бизнесе, как в любом другом, есть свои неприятные стороны. И у Квалага, и в „Можжевеловке“ женщины ведут здоровую, продуктивную жизнь, хотя, конечно, их там не балуют. Тем не менее, у кого из нас легкая жизнь?» Приподняв брови, Гаскойн обвел рукой непритязательный интерьер своей конторы.

Герсен выразил соболезнование ироническим кивком, поблагодарил Гаскойна и удалился.

Фабрика Квалага представляла собой комплекс из шести четырехэтажных зданий, окружавших огороженные бараки. Герсен зашел в вестибюль главного управления, где висели многочисленные образцы ковров. К нему навстречу вышел бледный приказчик с лакированным ежиком русых волос: «Чем могу служить?»

«Гаскойн сообщил мне, что тридцать лет тому назад Квалаг приобрел женщину по имени Инга, зарегистрированную в счете-фактуре №10V623. Не могли бы вы сообщить, работает ли она все еще на вашей фабрике?»

Приказчик поплелся просматривать записи, после чего подошел к переговорному устройству и произнес несколько слов. Герсен ждал. В управление зашла высокая женщина с неподвижной физиономией и мускулистыми конечностями.

Приказчик капризно пояснил: «Этот господин наводит справки по поводу Инги, B2-AG95. Я нашел ее желтую карточку, отмеченную двумя белыми скрепками, но нигде не вижу ее послужной список».

«Потому что вы ищете в разделе барака F. Работниц категории B2 размещают в бараке A». Женщина нашла требуемый послужной список: «Инга, B2-AG95. Скончалась. Я хорошо ее помню. Она была с Земли и много о себе воображала. Постоянно жаловалась то на одно, то на другое. Ее перевели в красильный цех, когда я заведовала административно-бытовым корпусом. Да, хорошо ее помню. Ей поручили вымачивать волокна в синих и зеленых красителях, и ей не нравилось, что у нее руки стали сине-зелеными. Может быть, поэтому она и утопилась в баке с оранжевой краской. Давно это было… Как летит время!»

Покинув фабрику Квалага, Герсен перешел по мосту через реку и направился к Можжевеловой фабрике – предприятию несколько более внушительных размеров. Приемная здесь напоминала вестибюль на фабрике Квалага, но в управлении «Можжевеловки» преобладала оживленная деловая атмосфера.

Герсен снова поинтересовался судьбой работницы – на этот раз Дандины. Приказчик Можжевеловой фабрики, однако, отказался сотрудничать и проверять записи. «Нам не разрешают разглашать такую информацию!» – заявил он, презрительно взирая на Герсена с высокого табурета за стойкой.

«Позвольте мне обсудить этот вопрос с заведующим», – предложил Герсен.

«Такими делами занимается только господин Плюсс, владелец предприятия. Будьте добры, присядьте, я сообщу ему о вашем запросе». Герсен занялся изучением гобелена трехметровой ширины и двухметровой высоты, изображавшего стаю фантастических птиц на усеянном цветами поле.

«Господин Плюсс готов вас принять, сударь».

Плюсс оказался маленьким угрюмым человечком с перевязанными пучком белоснежными волосами и глазами, напоминавшими маслянистые агаты. Он явно не намеревался оказывать одолжение ни Герсену, ни кому-либо другому: «Прошу прощения, уважаемый. Мы должны сосредоточивать все внимание на производстве. Женщины и так доставляют нам слишком много беспокойства. Мы делаем для них все, что можем – их хорошо кормят, они моются раз в неделю, мы им устраиваем кое-какие развлечения. Тем не менее, они всегда недовольны, им вечно чего-то не хватает!»

«Не могли бы вы сообщить, работает ли она все еще на вашей фабрике?»

«Какая разница? Вам не позволят ее беспокоить в любом случае».

«Если Дандина здесь – и если это именно та женщина, которую я ищу – я буду рад возместить вам ущерб, нанесенный таким беспокойством».

«Хмф! Одну минуту», – Плюсс наклонился к микрофону системы внутренней связи: «Кажется, у нас работает Дандина? В прошивочном отделе… хмф… понятно». Плюсс снова повернулся к Герсену, теперь задумчиво рассматривая его с новой точки зрения: «Ценная работница. Не могу допустить, чтобы ей надоедали. Если вы непременно желаете с ней встретиться, вам придется ее купить. За три тысячи СЕРСов».

Герсен молча выложил деньги на стол. Господин Плюсс причмокнул маленьким розовым ртом: «Хмф». Он снова наклонился к микрофону: «Без лишнего шума, приведите Дандину ко мне в управление».

Прошло десять минут – Плюсс демонстративно делал пометки в какой-то таблице. Открылась дверь – вошел приказчик в сопровождении полногрудой женщины в белом халате; у нее были крупные, влажные черты лица, коротко подстриженные волосы мышастого оттенка, перевязанные тесьмой. Тревожно ломая руки, она переводила взгляд с Плюсса на Герсена и обратно.

«Ты покидаешь наше предприятие, – сухо сообщил ей Плюсс. – Тебя приобрел этот господин».

Дандина смотрела на Герсена с нескрываемым ужасом: «Ой, зачем? Чего вы от меня хотите? Я тут стараюсь быть полезной, прилежно работаю, мне тут хорошо. Я не хочу работать на ферме где-нибудь в глуши, мне там будет страшно. А грузчицей на барже я уже не вытяну – годы не те».

«Ничего страшного не будет, Дандина. Я выкупил тебя у господина Плюсса, теперь ты свободна. Если хочешь, можешь вернуться домой».

Из глаз Дандины покатились слезы: «Я вам не верю».

«Это правда».

«Но… почему?» – ошеломленное лицо Дандины подергивалось, ее одолевали сомнения и страх.

«Только потому, что я хочу задать тебе несколько вопросов».

Дандина повернулась к нему спиной и опустила голову, погрузив плачущее лицо в ладони.

Подождав несколько секунд, Герсен спросил: «Ты ничего не хочешь взять с собой?»

«Нет. Ничего. Если б я была богата, я взяла бы маленький коврик со стены, на котором танцуют девочки. Я сама прошивала этот коврик, он мне напоминал о детстве».

«Сколько стоит этот коврик?» – спросил Герсен владельца фабрики.

«Это гобелен девятнадцатого стиля, розничная цена – семьсот пятьдесят СЕРСов».

Герсен уплатил 750 СЕРСов за коврик, снял его со стены и свернул в рулон. «Пойдем, Дандина! – сказал он. – Пора идти».

«Но мне же нужно попрощаться! Мои подруги…»

«Невозможно! – отрезал Плюсс. – Беспокоить других работниц не разрешается».

Дандина шмыгнула носом и протерла глаза: «Мне полагаются премиальные. Три получасовых перерыва на отдых. Я хотела бы передать их Альмерине».

«Ты сама знаешь, что так не делается. Передача и обмен льгот не допускаются. По желанию, ты можешь использовать их сейчас и провести полтора часа в гимнастическом зале и в душевой перед тем, как покинешь зону».

Дандина неуверенно взглянула на Герсена: «Вы спешите? Жаль было бы потерять заработанное время отдыха – но теперь, наверное, это уже не имеет смысла…»

Они направились вдоль берега реки в город; по пути Дандина то и дела опасливо посматривала на Герсена. «Никак не могу понять, чем я могла бы вам пригодиться, – произнесла она наконец дрожащим голосом. – Я совершенно уверена, что никогда в жизни с вами не встречалась».

«Меня интересует все, что ты можешь рассказать о Виоле Фалюше».

«Кто такой Виоль Фалюш? Я не знаю и не знала никакого Виоля Фалюша!» Дандина резко остановилась, у нее дрожали колени: «Теперь вы отведете меня назад в „Можжевеловку“?»

«Нет, – глухо ответил Герсен. – Я не поведу тебя назад». Взглянув на нее с глубоким разочарованием, он спросил: «Разве ты – не та Дандина, которую похитили вместе с Ингой?»

«О да, я та самая Дандина. Бедная Инга! Я ничего о ней не слышала с тех пор, как ее увели к Квалагу. Говорят, там плохо кормят и не дают никаких поблажек».

В голове Герсена одна догадка лихорадочно сменялась другой: «Тебя похитили с Земли и привезли на Саркой?»

«Так оно и было – и как мы веселились на Саркое! Колесили по степи на старых тряских фургонах, насмотрелись всякой всячины!»

«Кто был тот молодой человек, который вас похитил и привез на Саркой? Насколько мне известно, его звали Виоль Фалюш».

«Ах, этот! – рот Дандины покривился, словно она проглотила что-то гнилое. – Нет, его звали не так».

Герсен вспомнил слова покойного Какарсиса Азма: юноша, продавший ему двух девушек тридцать лет тому назад, пользовался тогда другим именем.

«Нет-нет, – тихо вспоминала Дандина потерянную молодость. – Никакого Фалюша не было. Этого сопливого подонка звали Фогель Фильшнер».

* * *

На протяжении всего полета из Запределья Дандина рассказывала свою историю – сбивчиво, с восклицаниями и вздохами, собирая воедино отрывки воспоминаний и перескакивая с одного на другое; Герсен скоро отказался от попыток заставить ее излагать события последовательно.

Разговорчивая от природы и возбужденная неожиданной свободой, Дандина болтала, как заведенная. Да уж, конечно, она знала Фогеля Фильшнера. Как облупленного! Значит, теперь он скрывается под другим именем? Неудивительно – как должна стыдиться своего сыночка его престарелая мамаша! Мадам Фильшнер, конечно, не пользовалась завидной репутацией, а отца Фогеля Фильшнера никто не знал. Он ходил в ту же школу, что и Дандина, но был на два года старше.

«Где это было?» – спросил Герсен.

«Как то есть где? В Амбейле!» – Дандина искренне удивлялась тому, что Герсен был способен не знать таких простых вещей. Герсен успел побывать в Роттердаме, Гамбурге и Париже, но никогда не посещал Амбейль, пригород Ролингсхавена на западном берегу Европы.

По словам Дандины, Фогель Фильшнер уродился странным мальчиком, замкнутым и мечтательным. «Он был ужасно чувствительный, – призналась она. – Чуть что, устраивал истерику или заливался слезами. Никак нельзя было угадать, что Фогель выкинет и когда!» Дандина немного помолчала, качая головой и вспоминая причуды Фогеля: «А потом, когда ему исполнилось шестнадцать лет – мне тогда еще четырнадцати не было – к нам в школу поступила новая девочка, хорошенькая такая. Джераль Тинзи ее звали. И кто в нее влюбился по уши? Фогель Фильшнер, кто еще!»

Но Фильшнер не умел себя вести и вечно совал руки, куда не следует; Джераль Тинзи, девушка воспитанная и щепетильная, находила его приставания отвратительными. «И кто бы стал ее за это осуждать? – размышляла вслух Дандина. – В Фогеле было что-то зловещее. Как сейчас его помню – высокий для своих лет, но хилый, с выпуклым животиком и круглой задницей, как у плюшевого мишки. Расхаживал, склонив голову набок, и всех разглядывал горящими темными глазами. О, скажу я вам! Эти глаза все видели и ничего не забывали, глаза Фогеля Фильшнера! Честно говоря, Джераль Тинзи бессердечно его дразнила – она вообще была баловница, любила пошутить. Насколько я понимаю, она доводила Фогеля до отчаяния. А тут еще Фогель связался с одним бродячим поэтом – никак не припомню, как его звали! Поэт писал стихи – для чего еще нужны поэты? – но странные какие-то, путаные. Его считали нечестивцем и богохульником – хотя у него водились покровители в высших сферах. Все это было так давно, словно в сказке, и все это так печально! Ах, если бы только я могла начать всю жизнь заново, все было бы по-другому!»

Дандина погрузилась в ностальгические мечты: «Как сейчас помню дыхание моря. Наш старый пригород, Амбейль, на берегу Гааса – самый очаровательный район, хотя, конечно, не самый богатый. Сколько там цветов – вы представить себе не можете! Вы не понимаете: я не видела живых цветов тридцать лет, кроме тех, что вышивала на коврах». И опять Дандина не удержалась и пошла рассматривать и поглаживать свой коврик с танцующими девочками – она повесила его на перегородке салона.

Через некоторое время Дандина вернулась к обсуждению Фогеля Фильшнера: «Самый болезненно чувствительный и обидчивый юноша из всех, каких я знала! Причем приятель-поэт только подогревал в нем эту извращенность. При этом невозможно отрицать, что Джераль Тинзи страшно унижала Фогеля, это само собой. Как бы то ни было, что бы ни послужило этому причиной, Фогель решился на жуткую авантюру. Мы пели в хоре, нас там было двадцать девять девочек. Мы собирались репетировать по вечерам, каждую пятницу. Фогель умел управлять звездолетом – у нас все мальчики этому учились. Так вот, Фогель украл маленький космический корабль – из тех, какими пользуются наводчики. Когда мы вышли после репетиции и сели в автобус, Фогель занял место водителя, отвез нас к краденому звездолету и заставил всех подняться по трапу. Но именно в этот вечер Джераль Тинзи пропустила репетицию! Фогель об этом не знал, пока последняя девочка не вышла из автобуса – а когда он это понял, просто окаменел. Но было слишком поздно, ему оставалось только улепетывать, – Дандина вздохнула. – Двадцать восемь девочек, чистых и свежих, как бутоны! Что он с нами делал! Мы знали, что у него не все дома, но представить себе не могли такой кошмар! Кто из нас, неопытных девчонок, мог вообразить такие зверства? Но по каким-то причинам, известным только ему самому, он никого из нас не тащил в постель. Инга считала, что он злился, потому что не сумел поймать Джераль Тинзи. Годелия Парвитц и Розамонда – не помню ее фамилию – пытались оглушить его какой-то металлической палкой, хотя никто из нас не знал, как управлять звездолетом, и мы, наверное, погибли бы, оставшись одни. Он ужасно с ними расправился – они всю дорогу всхлипывали и вскрикивали. Инга и я, мы сказали ему после этого, что он – подлое чудовище. А Фогель только расхохотался: «Подлое чудовище, я? Я покажу вам подлое чудовище!» И он отвез нас на Саркой и продал нас колдуну Азму.

Но перед этим он приземлился еще на какой-то планете и продал десять девочек, самых непривлекательных. Ингу, меня и еще шестерых – тех, кто ненавидел его от всей души – он продал на Саркое. А других, самых красивых, увез с собой, о них я ничего не знаю. По меньшей мере я осталась в живых – и за то слава Кальцибаху!»

* * *

Дандина хотела вернуться на Землю. В Новом Вексфорде Герсен купил ей целый гардероб одежды и билет на Землю, а также снабдил ее деньгами, достаточными для того, чтобы она могла жить, не зная горя, до конца своих дней. В космопорте она поставила его в чрезвычайно неловкое положение, когда опустилась на колени и принялась целовать ему руки: «Я уже думала, что умру, и прах мой рассеется в холодных волнах далекой планеты! За что мне такая удача? Почему из всех жертв безжалостной судьбы Кальцибах выбрал меня своей любимицей?»

Тот же вопрос, сформулированный несколько иначе, беспокоил самого Герсена. Располагая несметным богатством, он мог купить и снести фабрику Квалага, «Можжевеловку» и прочие потогонные барачные зоны в окрестностях Сабры, устроив так, чтобы несчастные рабыни вернулись домой, к родным и близким… «И что потóм?» – спрашивал он себя. Ковры из Сабры пользовались спросом. Предприниматели Запределья построили бы новые фабрики, импортировали бы новых рабов. Уже через год все вернулось бы на круги своя.

И все же… Герсен тяжело вздохнул. Вселенная кишела злом. Ни одному человеку не суждено справиться со всем злом во Вселенной. Тем временем Дандина протирала платком покрасневшие глаза, явно собираясь снова грохнуться на колени.

«Я хотел бы попросить тебя об одной вещи», – поспешно сказал Герсен.

«Просите о чем угодно, я все сделаю!»

«Ты собираешься вернуться в Ролингсхавен?»

«Я хочу домой, да».

«Держи язык за зубами. Не обмолвись ни словом, даже случайно, даже во сне, о том, кто и как привез тебя из Сабры. Не говори никому! Придумай какую-нибудь небылицу, но ни в коем случае не упоминай обо мне. И никому не говори, что тебя расспрашивали о Виоле Фалюше – это опасно».

«Поверьте мне! Пусть черти в аду пытают меня раскаленными клещами, я даже им ничего не скажу!»

«Тогда прощай!» – Герсен поторопился уйти, прежде чем Дандина снова принялась бы демонстрировать свою благодарность.

Воспользовавшись телефонной будкой, Герсен позвонил в инвестиционную компанию «Бреймар»: «Генри Лукас хотел бы поговорить с господином Аддельсом».

«Одну минуту».

Аддельс появился на экране: «Господин Лукас?»

Герсен включил камеру видеофона, чтобы собеседник мог видеть, с кем разговаривает: «Как идут дела?»

«Настолько хорошо, насколько можно ожидать. Проблемы возникают только в связи с неповоротливостью нашего громоздкого капитала. Точнее говоря, вашего капитала, – финансист позволил себе улыбнуться. – Но я постепенно наращиваю организационную структуру. Кстати, издательство „Радиан“ приобретено. Причем оно обошлось очень дешево, по известным причинам».

«Никто не задавал по этому поводу никаких вопросов? Не распускались какие-нибудь слухи?»

«Насколько мне известно, нет. „Радиан“ продан другой издательской фирме, под наименованием „Зейн“. „Зейн“ принадлежит компании „Ирвин и Джедда“. Владельцем „Ирвина и Джедды“ является банк в Понтефракте, служащий доверенным посредником конечного бенефициара, владельца безымянного номерного счета. Кто открыл номерной счет? Инвестиционная компания „Бреймар“ – то есть, по существу, ваш покорный слуга».

«Замечательно! – отозвался Герсен. – Вы прекрасно справились с этой задачей».

Аддельс отреагировал на похвалу сухим кивком: «Должен еще раз повторить, что покупка издательства „Радиан“ – не самое выгодное капиталовложение. По меньшей мере, такой вывод позволяют сделать его балансовые отчеты за последние годы».

«Почему они теряли деньги? Насколько я могу судить, „Космополис“ популярен. Он продается в каждом газетном киоске».

«Возможно, так оно и есть. Тем не менее, число постоянных подписчиков давно и неуклонно уменьшается. Кроме того, что еще важнее, типичный читатель „Космополиса“ больше не представляет деловые и политические круги, принимающие важнейшие решения. Редакция журнала пыталась угодить всем и каждому, в том числе рекламодателям; в результате журнал потерял свой особый шарм – и, в какой-то мере, свой интеллектуальный вес».

«Надо полагать, эта ситуация поправима? – предположил Герсен. – Наймите нового главного редактора – человека умного, наделенного воображением. Поручите ему возрождение журнала. Разрешите ему не уделять на первых порах особое внимание рекламе или числу подписчиков, предоставьте редакции достаточные средства – в разумных пределах, разумеется. Когда престиж журнала снова повысится, число подписчиков тоже возрастет, и рекламодатели вернутся».

«Хорошо, что вы не преминули ограничить концепцию достаточных средств разумными пределами, – напоминающим прикосновение к сухому льду тоном ответил Аддельс. – Я все еще не привык жонглировать миллионами так, будто это сотенные бумажки».

«Я тоже не привык, – признался Герсен. – Деньги для меня ничего не значат – помимо того, что я нахожу их чрезвычайно полезными. Еще один вопрос. Сообщите в главное управление редакции „Космополиса“ – насколько я помню, оно находится в Лондоне – что редакцию навестит человек по имени Генри Лукас. Представьте его как работника издательской фирмы „Зейн“, если это удобно. Редакция должна зачислить его в штат как специального корреспондента, время от времени публикующего заметки по своему усмотрению, без какого-либо вмешательства».

«Очень хорошо, будет сделано».

Глава 4

Из сборника «Важнейшие сведения о Древней Земле» Ференца Санто:

«Землерадство: таинственное, глубоко волнующее чувство, сопровождающееся расширением кровеносных сосудов, прохладной дрожью, пробегающей по подкожным нервным окончаниям, а также припадками тревожных предчувствий и возбуждения, подобными ощущениям девушки-дебютантки, собирающейся на первый бал. Как правило, приступ землерадства испытывают уроженцы колонизированных людьми планет, впервые приближающиеся к Земле. Только косные и бесчувственные личности не подвержены этому эмоциональному недомоганию. С другой стороны, известны случаи, когда особо чувствительные посетители колыбели человечества падали в обморок или нуждались в госпитализации в связи с опасным для жизни учащением сердцебиения.

Специалисты продолжают спорить по поводу причин, вызывающих такие приступы. Неврологи рассматривают это состояние как инстинктивную упреждающую адаптацию организма к абсолютной нормальности всех видов сенсорного восприятия, в том числе зрительного (гаммы цветов), слухового (палитры звуков) и кинестетического (силы Кориолиса и равновесия в условиях земного притяжения). Психологи возражают. С их точки зрения, землерадство – поток бесчисленных реминисценций и ретроспекций, заложенных в генетической памяти и всплывающих под воздействием внешних стимулов на почти сознательный уровень. Генетики пытаются обнаружить вместилище такой врожденной памяти, анализируя ДНК; метафизики возвращаются к концепции «души»; парапсихологи ограничиваются тем наблюдением – возможно, не относящимся непосредственно к феномену землерадства как таковому – что жилища, в которых водятся призраки, встречаются только на Древней Земле».

* * *

«Вся так называемая „история“ – вранье и вздор».

– Генри Форд
* * *

Герсен провел на Земле девять лет; тем не менее, он тоже ощущал нечто вроде легкого возбуждения, свойственного прибывающим на Землю уроженцам других планет, ожидая на орбите огромного голубого шара разрешения на посадку от Службы космической безопасности. Через некоторое время разрешение поступило, вместе с точными инструкциями, и звездолет Герсена опустился на взлетно-посадочное поле Западноевропейского космопорта в Тарне. Герсен прошел медицинское обследование и дезинфекционные процедуры (самые строгие во всей Ойкумене) и нажал надлежащие клавиши на пульте автоматизированного иммиграционного контроля, после чего ему позволили, наконец, заниматься своими делами.