Платье для Галы

– Га… га… – пыталась выдавить она, держась за живот, – Га… Галанта… ха-ха… А можно Гала..

Однако незнакомец не нашел ничего веселого в ее имени и стал, напротив, серьезен и задумчив. Медленно растягивая слова, будто разговаривая с самим собой, он произнес:

– Га-лан-та… Странное имя. Га-ла… Что-то оно мне напоминает, не пойму что…

Гала тоже задумалась и осторожно поинтересовалась:

– А твое какое имя?

– Алаг, – спокойно и просто ответил он.

– Алаг, Алаг… – повторила она. – И мне твое имя кажется знакомым, – девушка вопросительно пожала своими хрупкими плечами и вновь спросила: – А ты сам как оказался в лесу?

– Я тоже сбежал от своего опекуна генерала Олдафона.

– Как, как ты сказал? Генерала Олдафона? Я это имя слышала уже где-то… Да, в доме Фуксии. Странно получается… – Гала призадумалась, а потом уверенно продолжила. – Ну, ну, и что же?

И Алаг поведал ей свою историю. Еще в раннем детстве он лишился родителей. О матери он не знал ничего, а об отце слышал, что тот был военным и служил за границей. Там же он и погиб бесславно во время военного переворота. Это была темная история. А после Алаг был взят на воспитание полковником Олдафоном, который вовсе не заботился о нем, а все больше проводил время на смотрах и парадах. Его как раз только и произвели в генералы, наградили наградами за боевые заслуги, проявленные в подавлении экстремистского выступления в далекой республике Тиньдам.

– Какой? – Гала заметно заволновалась. – Ты говоришь, Тиньдам? Там служил и мой отец.

Но Алаг пропустил мимо ушей Галину реплику и продолжал рассказывать по-армейски четко, строго по порядку, как будто рапортовал своему командиру о проведенной военной операции. Да, именно в эту страну был дислоцирован гвардейский полк особого назначения для обеспечения безопасности на время проведения важнейших межправительственных переговоров. Но им так и не суждено было состояться из-за вспыхнувшего антиправительственного бунта. Вот тут-то и отличился непонятно какими заслугами его будущий благодетель.

Алаг встал с бревна и нервно зашагал взад-вперед.

– Ну а такой важной особе, как генерал, не дело заниматься воспитанием какого-то сироты. Поначалу я жил в огромном ведомственном доме под одной крышей с его адъютантами и ничего, кроме однообразных солдатских будней и грубого армейского юмора, не видел и не слышал. А когда подрос, был поскорее определен в кадетское училище, так сказать, с глаз долой из сердца вон. Но это дело оказалось мне по душе, да и обстановка благоволила моим успехам. Вскоре меня заметили…

Алаг затушил костер, снял с крюка огромный котел с бурлящей водой, поставил на камень остужать. И продолжал:

– И вот год тому назад… да, да, год назад наш корпус должен был встречать правительственную делегацию из этого самого Тиньдама. Там только что произошла смена власти, и на новую возлагались большие надежды. Предстоящие переговоры имели цель наладить прерванные много лет назад экономические отношения между нашими странами. А основной упор делался на торговые связи в плане поставок сырья для целого ряда швейных и текстильных фабрик. Их строительство идет у нас в городе полным ходом.

– Да, да, – взволнованно подтвердила Гала и тоже вскочила со своего места. – Я помню, помню! Нам должны были организовать большие поставки шелка, кашемира и хлопка очень высокого качества. Фуксия сделала огромные заказы…

Алаг улыбнулся, и девушка, сконфузившись, замолчала. А он закивал ей в ответ и поведал, что на том самом правительственном саммите он находился в почетном карауле президентского полка на дворцовой площади. А их, будущих блестящих офицеров, под громкие звуки военного марша выпустили на передний край в парадных кадетских мундирах с алыми погонами, золотыми аксельбантами и начищенными саблями наперевес.

– И только к ковровой дорожке перед дворцом стал медленно подъезжать кортеж черных автомобилей с группой делегатов из Тиньдама, как в один момент на площадь ворвался, пробив ограждения, бронетранспортер. На нем были люди в масках, у одного из них в руках черный флаг с белым крестом.

– Это он, он! – опять воскликнула, не сдержавшись, Гала. – Флаг запрещенной группировки боевиков.

– Да, – подтвердил рассказчик, немало удивившись ее осведомленности, и продолжил: – Боевики передавали его друг другу, размахивали из стороны в сторону, палили в воздух из автоматов и кричали: «Долой президента! Долой мэра! Долой Боеслава!».

– Что? – Гала выронила из рук глиняную плошку, и та разбилась о камень. Но девушка этого не заметила. – Что, что ты сказал? Повтори.

– Долой прези…

– Нет, нет же! Имя! Чье имя ты назвал?

– Боеслав… Наверное, это их национальный герой, наверное, он сражался за свободу Тиньдама.

Гала решительно замотала головой и тихо, едва слышно произнесла:

– Это он, мой отец. Я его никогда даже и не видела.

Она снова села на бревно и безвольно свесила вниз руки. Алаг тоже загрустил.

– И я ведь тоже никогда не знал своего отца. Олдафон говорил, что он был трусом и сдался бунтовщикам, которые его и убили.

Тягостное молчание повисло в воздухе.

Гала встрепенулась первая:

– Так чем же закончился этот маневр с бронетранспортером?

– Ах, да! Это была диверсия. Чтобы сорвать план мирных переговоров, группа экстремистов проникла через оцепление прямо на площадь президентского дворца. Следствие потом доказало, что они готовы были стрелять и в делегатов, и в мэра.

– В Миродара?

– В него.

– Ну, ну, что же дальше? – от нетерпения Гала стала дергать Алага за руку.

– А дальше я выскочил вперед на своем Кумире…

– На чем?

– На своем рысаке, его зовут Кумиром. Значит, рванул я резко вперед и срубил саблей древко флага, потом выбил автомат у одного из боевиков.

– Ты же герой!

– Да куда там… Тут же подоспела охрана, полиция. Диверсантов задержали, а меня…

– Наградили?

– Если бы! Сначала меня срочно вызвали в мэрию. Я был уверен, что сам Миродар меня и поздравит, и поблагодарит. Но по пути меня перехватил военный патруль и доставил прямо в штаб к моему благодетелю – Олдафону. Тот кричал, топал ногами, брызгал слюной. Кажется, готов был лопнуть от накипевшей в нем злобы. Он говорил, что я еще мальчишка и лезу не в свои дела. «Если тебе не дорога твоя жизнь, – вопил он, – то я, я дорожу своею». После бурного нравоучения он велел отправить меня на перевоспитание в карцер.

– Куда?

– В карцер, военную тюрьму.

– И ты сидел в тюрьме? – глаза у Галы сделались огромными, как два пруда, вроде того, из которого Алаг черпал воду.

– Как бы не так! Я сбежал от конвоя еще по дороге и прямиком сюда.

– Вот молодец! – Гала захлопала в ладоши и подпрыгнула на бревне так резко, что сухая кора отскочила от ствола и попала волку в морду. Он встал, жалобно завыл и поплелся к пещере досматривать прерванный сон.

А Алаг закончил свой рассказ. Он поведал о том, как сумел пройти болота, дикие заросли, как сбился с пути, а потом повстречал старую добрую колдунью, немного сумасшедшую, как ему показалось. Она-то и подсказала ему, как выйти к этой чудесной поляне, а заодно и предсказала: «Ты выйдешь отсюда лишь тогда, когда совершишь настоящий подвиг».

– Вот это да! – Гала всплеснула руками, вспомнив свою вчерашнюю встречу со старухой пророчицей.

– И вот год, как я живу здесь без подвигов, без наград, без славы. Здесь нет ни людей, ни машин, ни казарм. Здесь нет ни военной подготовки, ни служебной карьеры, словом, нет ничего лишнего. Зато здесь есть все – воздух, вода, деревья, звери. Все самое простое, дикое и прекрасное. Посмотри!

И тут только Гала оторвала свой взгляд от разгоревшихся в волнении глаз рассказчика и посмотрела вокруг.

Широкая ровная поляна, защищенная могучими елями с раскинувшимися по сторонам пушистыми лапами, нежно освещалась послеполуденным весенним солнцем. В его лучах отчетливо были видны и старый, но крепкий дуб с толстым стволом и ветвями, и узкие, едва заметные тропинки, ускользающие в глушь лесных дебрей, и темный пруд с мелкой волнующейся рябью, отражающий бездонное синее небо, нежные пушистые облака и острую вершину скалы, питающей его своим игривым родником.

Гала даже зажмурилась от удовольствия.

– Хорошо-то как! Я и не знала вовсе, что так бывает, то есть, что так мало надо, чтобы было так хорошо.

Алаг заулыбался. Вдруг девушка быстро вскочила на ноги и, спотыкаясь, попятилась назад. Глаза ее были полны страха и отчаяния.

– Стой, Клов! – резко скомандовал Алаг. – Это свои, понял?

Серый хищник, насытившись одиночеством, решил было вернуться в общество своего хозяина, но встретив на своем пути чужака, принял свирепый вид и обнажил крепкие острые клыки. Видно, волчий дух был в нем сильнее короткой волчьей памяти. Голос хозяина заставил его застыть на месте. Однако Гала все еще дрожала и не могла поверить в перемену нрава дикого животного.

– Не бойся, он с тобой должен подружиться. Дай ему свою лапу, тьфу ты, руку.

Гала не шевелилась, а волк, улегшись на серое брюхо, пополз к ее ногам и осторожно положил на них свою добрую волчью пасть, как бы прося прощения за свою невольную свирепость.

– Вот и подружились, – весело заключил Алаг. – Гала и Клов будут жить только в мире.

Гала уверенно закивала и, окончательно успокоившись, села на бревно.

– А Клов – это его имя?

– Да, я так назвал его, когда он был еще совсем малышом.

И Алаг рассказал историю своей дружбы с лесным хищником. Это случилось в скором времени после поселения в чаще отчаянного беглеца. Однажды на охоте ему встретилась умирающая волчица, придавленная прямо по хребту сваленным бурей деревом. Рядом с ней беспомощно пищало маленькое серое существо. Сердце охотника дрогнуло: ему невыносимо было видеть чужое сиротство. Он взял волчонка к себе в пещеру и стал откармливать его молоком диких коз, которые водились на местных скалах. А из шкуры погибшей волчицы сам смастерил себе немудреную одежку, в которой ходит и по сей день.

Алаг провел рукой по гладкому жесткому меху своего благородного наряда и гордо поднял голову. А Гала, напротив, вся сжалась, спрятала голову в плечи, а ноги в грязных тапках поджала под себя.

– Да, дела… – грустно заметил юноша и замолчал, погрузившись в раздумье. А Гала молча ждала, не поднимая головы. – Вот что, – наконец решил Алаг, – давай сделаем так. Ты пока перемой ложки, плошки. Вода в котле, зола в костре. Вот тебе мочалка лыковая, потрешь, помоешь, а сушить на суки развесишь да на камни разложишь. А я…

Он не успел договорить, увлеченный пришедшей ему на ум идеей, и скрылся в недрах пещеры. Клов – за ним.

«Что он удумал?» – Гала только пожала своими худенькими плечами и принялась за уборку. Она с особым старанием выполнила эту привычную для нее работу, а еще натаскала воды в бочку, собрала аккуратно в поленницу наколотые Алагом дрова и сложила стопкой огромные корзины для ловли рыбы, давно просохшие на теплой земле. «Что бы еще сделать полезного и нужного?» – она огляделась по сторонам и увидала двух друзей – Алага и Клова.

В руках молодого человека была маленькая белая шубка из козьего меха, в зубах волка – сапожки, такие же белые и теплые, тоже из козьего меха. Гала сразу заметила, что работа была выполнена настоящим мастером – аккуратно и качественно. Она только ахнула. А через минуту стояла над своим отражением в воде и не могла оторвать от него восхищенного взгляда. Такой красивой она себя никогда раньше не видела да и не подозревала, что когда-нибудь сможет так здорово выглядеть. Маленькая шубка, узко приталенная, сидела как влитая на тонкой девичьей фигурке. Белый мех играл в лучах солнца и тонко подчеркивал красоту ее ослепительно черных волос. Даже волк, повернув набок голову, смотрел восхищенно на это новое лесное чудо.

– А ты ведь у нас красавица, – подтвердил мысль сам Алаг и даже присел на землю, любуясь и своей работой, и ее неожиданным результатом.

Гала никак не могла поверить этому счастью, так неожиданно свалившемуся на нее. Она готова была хоть всю жизнь слушать хвалебные слова о себе. Но Алагу было недосуг долго болтать с подругой. Быстро опомнившись, он встал, резко повернулся, снял с ветки лук с колчаном, свистнул Клова и уверенно двинулся в дальний угол поляны, к узкой тропинке, ведущей в лесную глушь.

– Я на охоту, – бросил он Гале вслед. Потом на миг замедлил шаг, остановился и более добродушно добавил: – Вернусь поздно. А ты уж, будь добра, натаскай дрова в пещеру, а то очаг уже пустой. Еще посмотри в пруду сети, вон там, где колышки. Видишь? Навари на ужин ухи, если сможешь. В общем, сообрази чего-нибудь.

– Я соображу! – весело отозвалась Гала, понимая, что сделает все возможное, что будет стараться изо всех сил и покажет, на что способна.

Глава 2

– Никак не могу сообразить, куда подевалась эта паршивая девчонка, – стоя перед большим, во весь рост зеркалом и разглядывая на своем опухшем от пересыпа лице толстую черную родинку, изливала в телефонную трубку свои жалобы раздосадованная Фуксия. – Только вы сможете, только вы ее найдете. Вы единственный, на кого я могу положиться.

Фуфу понравилось то выражение лица и та интонация убедительного отчаяния, с которым она произнесла эту драматическую реплику.

– Будет сделано! – последовал ответ в трубке. – Я прикажу поднять гарнизон. Отдельные группы поиска прочешут квадрат за квадратом. О результатах доложу вам лично.

Грубый мужской голос умолк. Фуксия же только успела открыть рот, чтобы выразить чувство признательности, и закатить глаза в пылу нежности и восторга, как равнодушный телефон уже посылал ей короткие противные гудки. Она так и стояла с открытым ртом, сделав глубокий вдох и забыв выдохнуть.

– Далась мне эта канитель, тысяча холостых! – выругался на том конце провода маленький толстый мужчина в генеральской форме. – С этими детьми одни неприятности. Надо быстрее капитулировать.

Он вытер платком свою круглую лысую голову, сидевшую, как у снеговика, прямо на пузатом торсе без всякого намека на наличие шеи, и с удовольствием развалился в большом кожаном кресле. Оно издало привычный тяжкий скрип и умолкло, не вызвав к себе жалости. Толстый генерал только что неплохо пообедал жирным супом с приличной мозговой костью, свиными отбивными под пряным соусом, парой пирожков с телячьими почками, пирожным со взбитыми сливками и еще бог знает чем и теперь не намерен был тревожить ни осоловелый неподвижный мозг, ни натруженный трапезой желудок, изредка издававший короткие отрыжки, ни кожаное кресло, взвалившее на себя столь солидный груз.

Но сон не шел к нему. Представив перед собой разъяренное лицо тетушки Фуксии, забрасывающей его непрерывной канонадой громкой выразительной брани, генерал благоразумно решил предпринять самый решительный маневр, на который был способен, и спасти себя от неминуемого скандала. Вялой рукой он дотянулся до телефонной трубки и толстым пальцем довольно ловко набрал знакомый номер начальника полиции:

– Олдафон говорит. Здравия желаю! Не хотел вас тревожить, господин полицейский, ать-два, по такому пустяку, но дело может принять дурной оборот, кругом, раз-два…

Он крепко выругался и изложил суть происходящего. Из трубки послышался такой же глухой ленивый бас:

– Да, сегодня ночью патруль обнаружил в районе стройки похожее по вашему описанию лицо. К сожалению, оно скрылось в пригородном лесу. Чтобы начать поиски, нужно возбудить дело, потом кидать силы… Алло, вы меня слышите? Так вот, тот лес нехороший. Я бы вам не советовал туда соваться. Тьфу, ты! Уже храпит, сонный боров. Ему и забот нет, а я занят тут по горло. Чуть что, сразу полиция, полиция…

Глава 3

– Опять эта полиция. Разъездилась туда-сюда, – посетовала продавщица из цветочного ларька Незабудка своей соседке, тоже цветочнице. – Что-то, видно, случилось… Ловят кого-то, прямо страсть.

– Да ну тебя. Выдумаешь, – успокоила подруга по имени Василинка. – Будто не знаешь, скоро выборы мэра, вот патрули и наводят порядок. А ты бы лучше за покупателями следила. Вон к тебе кто-то наведывается.

И действительно, представительного вида дама в пышном парике, усеянном розовыми цветами, по-хозяйски настойчиво требовала взглядом и жестами внимания к своей персоне.

– Послушай, милочка, – начала она с порога. – Как там тебя? Одуванчик? Ах, да, Незабудка. Мне нужно с десяток крокусов, столько же гиацинтов и гербер, только самых свежих. А то я знаю вас. Все норовите какую-нибудь дрянь спихнуть. Да, и это еще… как его?

Дама крутила вокруг своей респектабельной головы пухлыми пальцами, унизанными бриллиантами, и пыталась вспомнить.

– Хризантемы? – попыталась подсказать продавщица.

– Во-во, они. Тоже самые лучшие.

Незабудка бережно отбирала цветок за цветком и осторожно, даже ласково укладывала их на упаковочный лист.

– А что ваша помощница Галанта не пришла, госпожа Фуксия? – ненароком обронила она.

– Если бы! – в гневе фыркнула разборчивая покупательница и так раздраженно тряхнула головой, что несколько бутонов фуксии слетели на землю. – Эта паршивая девчонка сбежала из дома, где ее грели, опекали, руга… ну… и все такое. Видите ли, ее обидели. Она сама обидит кого хочешь. Меня чуть не убила насмерть. А все прикидывается невинной букашкой. А может, милочка, ты что-нибудь слыхала о ней?

– Не… нет… – неуверенно замотала головой Незабудка. – Хотя, впрочем… Я слышала сегодня ночью стуки в дверь, думала, что хулиганит кто-то. Так это, наверное, она и была, да?

Фуксия пожала своими толстыми плечами, взяла в охапку цветы и, припомнив что-то, спросила:

– А этот ваш профессор, ботаник… Как его? Фикус…

– Плантус, – поправила Незабудка.

– Ну да. Он-то, наверняка, знает, где она шляется. Или сам пригрел у себя эту пигалицу.

– Нет, нет. Это исключено. Еще неделю назад профессор уехал на Крайний Восток за семенами редких сортов левкои и самшита. Приедет не раньше выборов. А может, ему что-нибудь передать?

Но Фуксия не ответила. Расстроенная, она заплатила за покупку вдвое больше нужного и ушла не попрощавшись, бормоча себе под нос что-то бессвязное. Букет цветов волоком тащился в ее опущенных руках, поднимая дорожную пыль.

Теперь ей в ее же доме было пусто и неуютно, будто вывезли оттуда всю мебель и все вещи. Конечно, Фуксия и сама могла бы заботиться о себе и о своем комфорте, лишь отдавая нужные указания своим работницам. Но гневно кричать и срывать свое недовольство на безответном существе было уже невозможно. У Фуксии просто почва уходила из-под ног, голова шла кругом и не желала ничего соображать.

– Нет, надо что-то делать, что-то предпринимать, – настойчиво стучало под ее взъерошенным париком, и мысли расползались в разные стороны, как перепуганные клопы.

Наконец ей удалось ухватиться за одну из них и не упускать до тех пор, пока та не раскрыла ей свой секрет. Это была не самая блестящая, но единственно возможная в сложившейся ситуации идея госпожи Фуксии. Теперь сигнал о помощи она решила подать довольно слабовольному и нерешительному, но пронырливому и услужливому знакомому – министру Рококандру.

– И эта хамка, эта дармоедка пренебрегла моим радушием! – вопила она в трубку телефона. – Срочно! Быстро! Сейчас же! Верните мне ее, иначе…

Что бы случилось, если бы было иначе, она сама не знала. Фуксия в изнеможении рухнула в кресло, разбудив пружины, ответившие ей жалобным скрипом. Она была не в силах поправить даже съехавший набекрень парик с помятыми фуксиями. Так и сидела она, утомленная и омраченная, опустив голову, в большой гардеробной среди манекенов в вызывающе ярких и дорогих нарядах и дулась на весь мир, как мышь на сыр.

А в это время маленький серый мышонок, недавний возмутитель хозяйского спокойствия, совершенно наглым образом грыз подол розового шелкового платья и с нескрываемым любопытством наблюдал за почти равнодушным видом обезоруженной домовладелицы. Никаких признаков грозного настроения не отметилось на ее опечаленном лице. Только пухлая рука как-то вяло и машинально стянула с ноги туфлю и бросила в мыша. Тот ехидно пикнул и ловко отскочил прочь. А удар пришелся на большое настенное зеркало, которое не замедлило разбиться и отразить в своих осколках искаженное злобой Фуксино лицо.

Глава 4

Зато лицо Алага, отраженное в гладкой поверхности небольшой речушки, теряющейся среди скал, было исполнено доброты и самого благодушного настроения. Он сидел в зарослях ракитника и подкарауливал стаю косуль, приходивших сюда на водопой. Свободная от всяких мыслей голова наполнялась воспоминаниями, грустными и радостными одновременно.

До своего побега в лес он жил все время среди людей, был маленькой частицей большого общества, называемого кадетским корпусом, и при этом не ощущал себя самим собой, не имел ни собственной воли, ни собственных желаний. Вся его жизнь принадлежала предписанному военным законом режиму, невыполнение которого было сурово наказуемо.

Большая ослепительно белая доска с безукоризненно ровными четкими буквами висела посередине широкого плаца и неизменно твердо гласила, что день у воспитанников начинается точно в шесть утра с построения и зарядки. И каждое утро было до последней мелочи похоже на все другие. Одинаково стриженные, умытые, подтянутые, в чистой выглаженной форме, как на одно лицо, кадеты строем шли на завтрак, потом на учебу, на строевую… И ничего никогда не менялось. Только рос сам Алаг, и крепло в нем сознание собственного назначения.

Брошенный еще ребенком в поток военной жизни, он ясно отдавал себе отчет, что призван не посрамить честь мундира и стать настоящим воякой. И если большинство курсантов тяготилось муштрой и физической подготовкой, то Алаг, напротив, подвергал себя в полной мере самой суровой закалке и больше других проводил время на спортивной площадке и стрельбах. Из всех дисциплин лучше всего ему давались фехтование и верховая езда. С каждым годом он становился сильнее, выносливее, серьезнее, и многие наставники пророчили ему быструю военную карьеру.

Однако он сам или не прислушивался к их словам, или попросту не хотел им верить. Ведь исполняя все предписанные ему обязанности, он не видел перед собой главного – конечной цели, ради которой стоят все его усилия.

И в то же время, как истинный служака, Алаг предпочитал не терзаться лишними раздумьями, продолжая терпеливо тянуть свою лямку. Своего опекуна Олдафона он уже не видел несколько лет и своей семьей считал круг ребят-сослуживцев. Нравом он был добродушным, по-военному неприхотливым и даже беспечным. Он не знал цену собственным вещам и удовольствиям, всегда готов был помочь выполнить за другого задание по математике, выйти вне очереди в наряд на всю ночь или отдать свой завтрак голодному товарищу. А на недоуменные вопросы приятелей неизменно отвечал:

– А это просто так.

Потому-то и прилепилось прочно к нему в корпусе прозвище «Алаг-просто-так». А он в ответ лишь простодушно улыбался и снова спешил делать добрые дела, не ведя им счет.

И вот этому простому и, как ему казалось, правильному существованию пришел конец, когда Олдафон незаслуженно отправил его в карцер. Конечно, военный человек не должен задумываться над полученным приказом и уж тем более сметь отклоняться от его выполнения. Но глубоко сидевшая в Алаге глухая ненависть к несправедливости достигла своего предела и вылилась в протест, который никто да и он сам от себя не ожидал. Совершив дерзкий побег, он тем самым полностью порвал связь со своим прежним привычным и незыблемым, как казалось, миром и сделался частью другого, дикого, необжитого, с его суровыми правилами и законами.

По своей природной привычке он быстро усвоил новые порядки, внеся в сложившуюся обстановку свои и вскоре незаметно слился с лесом и его обитателями, как будто жил здесь всю жизнь.

А теперь в этот мир, принадлежавший безраздельно только ему одному, явилось неожиданно еще одно существо, о котором он теперь должен заботиться как радушный хозяин. Это и взволновало, и обрадовало его, и вселило в него новые, не ведомые ранее чувства.

– Цок-цок… – звонкий стук копыт вдруг прервал ход его мыслей.

Алаг насторожился и тихонько выглянул из-за кустов. Несколько косуль деловито пронеслись мимо, спеша на водопой. В легком облаке пыли он присмотрел одну, самую красивую, на его взгляд, и, вскинув лук, прицелился. Осторожно, чтобы не спугнуть всю стаю, он точным прицелом выпустил стрелу. И через мгновение длинноногая средних лет красавица лежала у его ног со стрелой в шее. Как опытный охотник, он не стал извлекать ее из раны, чтобы не дать растечься еще не запекшейся крови, и, взвалив с особой бережностью добычу себе на плечи, отправился домой.

Счастливый и усталый, он вернулся в пещеру довольно поздно и сперва не смог понять, что произошло. Он стоял на пороге вместе с верным Кловом и недоуменно глядел по сторонам. «Туда ли я попал?» – первая мысль, пришедшая ему в голову, заставила усомниться в истинности собственной догадки.