Удача Бурхарда Грэма

– Кто такие гуидгены?

– Мы зовём их лесными жителями или духами рощ. Это перешедшие холмы существа, похожие на вас, мастер Грэм.

– Люди?! – вскочил, забегал, затрясло. – Ну и новость. И что с ними?

– Уйти обратно они не могут, – усики соскользнули с панциря, завяли, будто провинились. – Как-то приспосабливаются. Меняя наш маленький мир, постепенно меняются сами.

– Как? Как они меняются?

– Надеюсь, к лучшему. Таково свойство Домнундии, – Кардинал будто не слышал вопроса, бархатно отстреливался заученными фразами, как пойманный шпион. – Сущность любого, кто попадает извне, вырывается наружу, превращая оболочку в то, что находится внутри. Сказать, что кто-то становится тигром, а кто-то червем, слишком упрощённо. В человеческом образе все кажутся одинаковыми.

– Как же нас отличают? Как ты узнаешь меня среди тысяч заблудившихся идиотов?

– Хоть из миллиона, мастер Грэм. Такой души ни у кого больше нет.

– Что? – это был выстрел в голову. Может поэтому, Доктор сказал, прощаясь, что всегда узнает меня. Он тайком прилетал. Утром у камина нашлась ещё пара черных перьев. Запасы трута пополнились. На рассвете я предложил забраться в саркофаг за дровами. – Прости. Ты не виноват… На чём остановились?

– На Прекрасном Домене.

– Какая прелесть. Так отрабатывают гиды в картинных галереях, когда больше сказать нечего. Я привык сам решать, собственными глазами, чувствами. Что же в нём прекрасного?

– Как говорят, лучше смотреть с высоты. Царство Бездны скрыто бриллиантовыми брызгами водопадов, от них через весь Домен льётся радуга, и никогда не бывает ночи. С цветочных холмов слетаются фейри испить сок пыльцы, растворённой в сияющих каплях, наполнить нектаром чаши и вернуться к великому Котлу Жизни.

– И правда, звучит красиво. Возможно, заскочу ненадолго, полюбуюсь.

– Пустой Домен сплошная загадка. Ходят слухи, в нём постигается мудрость, открываются тайны, но там никого не найти.

– Ну, что за… Только решил ума набраться, кладезь вычерпать. Ладно, поищем, – как-то на экзамене нашёл ответ, поделив на ноль. Профессор сказал: иногда парадокс – ключ к истине. У меня – постоянно.

– Последний Домен – сама Бездна. Под скалами, в морской пучине стережёт своё царство рогатая хозяйка Домну, ей прислуживают гигантские уродливые фоморы. О жизни толкуют.

– Заметь, им не скучно. Сами в гости не ходят, к себе никого не приглашают… Хочешь со мной в одно место прогуляться? Не пожалеешь.

– С вами хоть на край Бездны, мастер Грэм.

– Там я уже был. Ничего интересного. И, вообще, интуиция подсказывает – от этой пропасти ещё будут проблемы. Я предлагаю спуститься не так глубоко. Всего лишь в подземелье.

– Здорово, – Кардинал бросил качаться в кресле, выпрямил панцирь. – Идёмте.

– Ишь ты, какой. Нет, браток, сначала свет сделаем. Ты, конечно, можешь и без него обойтись, но мой нюх несколько иного рода, без хорошего освещения не работает.

Сюртук полегчал на один факел. В жилете значительно холоднее, но гораздо удобней, особенно, в доме с сюрпризами, где всегда нужно быть начеку и внезапно подвижным. Для маленького друга саркофаг стал открытием. Ему и раньше приходилось бывать в доме, но о том, что находится под столешницей, он не знал. Лестничная беготня с поворотами и препятствиями, прыжками и присядками, перелётами и кувырками, фонтанировала радостью. Когда внезапно закрылся вход, он лишь с безграничным доверием на меня глянул и умчался вперед, с легкостью беря препятствия. Миновали маятник, укутанный в архаично-сакральную гравировку. Один знакомый часовщик, ремонтируя те самые часы, лежавшие в кармане, сказал: «Маятник должен двигаться», но этот второй раз был замечен спящим на рабочем месте; при случае, хотелось познакомиться с ним поближе.

Крикнул Кардиналу, чтобы далеко не убегал, а то пропустит самое интересное. Приближались к системе отражателей.

За вспышкой факела на подземелье снизошёл рассвет. В преломляющихся лучах змеиными кольцами заклубилась пыль. Из облака, не торопясь, вырастали головы идолов. Войдя в их владения, Кардинал предупредил:

– Будьте осторожны. Они живые.

– Это всего лишь камень и дерево. А вот то, что лежит дальше, когда-то было живым.

– Ошибаетесь. В них есть жизнь. Могу показать.

Он взобрался на изваяние, потерся брюшком о камень. Идол засветился мириадами крошечных жёлтых светлячков. Я не знал, что об этом говорит наука, но был потрясен, как зрелищем, так и предположением, что Кардинал говорит правду, камень обладал некой силой.

– Видите? – он слез; последовав за лапками, свечение угасало. – Бывает, эта сила перемещается из одного хранителя в другого, но не по своему желанию, а по приказу. Здесь живые не все, – ногопилы застучали зигзагами между статуй. – Вот эти – просто камень, а там, возле стены, дерево.

Иногда в печати проскакивают статьи о неподтверждённых фактах, в том числе о древних верованиях. Печатники называют подобное чтиво «фраком для голыша», оно появляется, когда пустые колонки номера нечем заполнить. С газетных страниц мир идолов воспринимается иначе. Нужно спуститься туда, под тисовый саркофаг, чтобы увидеть своими глазами, как оживают статуи с историей в тысячи лет, и, быть может, понять, почему наши предки молились им, приносили жертвы. Впервые попав туда, в молчаливое столпотворение, мной овладело любопытство. Теперь же проснулся трепет, заложенный с пещерных времен. Картина противостояния представилась по-другому. Сплотившись, идолы не пропустили армицефалов к лестнице. В противном случае от них бы ничего не осталось. Некоторые пожертвовали собой. В чём суть конфликта – оставалось загадкой. Обойдя изваяния, Кардинал, заметив закономерность в расположении, начертил план построения. Получалось, все «живые» могли одновременно передать свою силу одной, как бы главной, статуе, стоявшей недалеко от разбитых. Мы вернулись к ней. Возможно, именно она была целью, но умирающий гигант промахнулся. Эта главная отличалась от всех надетым на шею торквесом. И хотя там царил полумрак, на золото у любителей приключений особый нюх. В музеях видал богаче и элегантнее, но в обстановке подземелья то украшение казалось сказочным. Я поднёс факел к каменному лицу. Не постесняюсь сказать, пульс участился: женщина была воплощением совершенства. Назвать её идолом – не поворачивался язык, слишком выразительные черты. Плавные линии губ и глаз, едва заметная горбинка на носу; диадема, вплетённая в длинные волосы, огибающие фигуру до самого пояса; на протянутых запястьях красовались браслеты, от раскрытых ладоней поднималось тепло. Бюст вот-вот вздрогнет, она будто хотела вздохнуть. Недоставало цвета глаз, хотя мастер настолько постарался, что не составляло труда проследить, на чём сосредоточился взгляд. «Встретить бы такую в Париже» – не удержался, коснулся торквеса, приподнял полумесяц. Перехватило дыхание. Под украшением надпись… Ладонь потянулась к незнакомым символам, неуверенно протёрла. Пробуждаясь от спячки, она засветилась множеством синих лучиков. Закрыв глаза, втянул носом восхитительную магию… в ту же секунду блаженство поглотил рёв за спиной. Кардинал ощетинился.

– Жаленые медузы, – догадываясь, кто это может быть, боялся повернуться.

Под сводами подземелья разворачивалась баталия призраков. Гудели балки, стонали опоры, тряслись идолы, высекая из камня таинственный свет. Сонмы светлячков стекались в поток, направляясь к главной статуе. Стоя рядом, я буквально увидел, как она задышала энергией, покрываясь шалью синих протуберанцев. Свечение усиливалось. Вдруг из каменной груди вырвался луч и пронзил меня. Это длилось всего пару секунд, но ощущение благодати осталось в памяти на всю жизнь. И дело не в том, что после мучительных дней истощения и страха, ко мне прихлынула титаническая сила, важнее, что я окончательно в неё поверил.

Вечно стоять спиной к опасности не будешь: три раза вздохнул, как перед прыжком с мачты, повернулся. Опираясь на столб, армицефал пытался встать, волоча почерневшую ногу, ревя, и, прожигая меня взглядом единственного глаза. Не понимаю, почему я решил, что он мертв. За беспечность пришлось расплачиваться голыми руками: рапиры и копья лежали у камина, а бесстрашие друга призывало вступить в разговор. Гигант вертелся вокруг столба, как паук на привязи, опасно размахивая конечностями. Сложная анатомия и мрак, не давали приблизиться. Маленький рыцарь, обладая скоростью пули, успешно вёл поединок, отвлекая внимание одноглазого. Было бы глупо – не использовать этот шанс. Присмотрев возле дубины отколовшийся сук, сунул за пояс, воткнул факел в землю, полез на столб. В юности лихо лазил по мачтам, но тогда не забивала дыхание вонь чудовища, не трещали уши от рёва, у пристани плескалось море, а в порту глазели на наши подвиги симпатичные девчонки с подарками.

– Лучший подарок – мертвый армицефал, – стал поудобней, прицелился в безумный орган. – Орудие заряжено!

Кардинал заметил, как я вышел наизготовку, разогнавшись, вонзил усы в кривую ногу. Чудовище взревело громче прежнего, от боли запрокинуло голову. Сверху посыпалась грязь. Замедленный прыжок, будто во сне: гигант пошатнулся, запоздало зевнул и рухнул у столба, вдавив острый сук в вытекающий глаз. Спрут-капут, как говорил боцман.

– Кардинал! Кардинал! – надрывались охрипшие связки, в ушах стоял рёв. Спохватившись, понял, что потерял слуховой аппарат. Обыскался вокруг – не нашёл. Осталось одно непроверенное место, к которому не хотелось подходить. Выхода не было – перевернул мертвеца…

Его расплющило почти в блин, но жизненно важные органы уцелели; громадный вес пришёлся на ноги, переломив, как прутики. Рядом лежал слуховой аппарат. Кардинал шутил, я радовался, что снова слышу этот бархатный голос. Он попросил поднести его к ногам главной статуи и подождать.

– А ведь она вас узнала, – проскрипел раненый, справляясь с болью.

– Кто? – не понял я.

– Она, – тараканий ус вытянулся в указку, слегка прикоснувшись к торквесу, – каменная дева.

– Дружище, у тебя лестные шутки, но пожалей мою голову.

– Я не шучу, – он подскочил, разминая сросшиеся ноги. – Это подтвердит каждый гуидген.

На вопросительный взгляд он ответил:

– Дева отдала вам часть своей силы, которой сдерживала это безобразие, похожее на фомора. А могла бы убить.

– Фомора?

– Да, но это не фомор, слишком мал. Фоморы велики, будто горы, и сильны, как боги, – Кардинал призадумался. – Они ушли в Бездну давным-давно. А кто это и как здесь оказалось, не пойму.

– По-моему, ты прав: она его сдерживала. Дальше есть следы, по ним видно, он пришёл не один. Можешь сам убедиться.

Кардинал пробежался к двери на трёх засовах и обратно.

– Так и есть, там полно следов… Кажется, дверь открывали.

Факел выписывал последние пируэты.

– Ты пили, а я гляну, что с дверью.

Пока стон пилы эхом ласкал подземелье, я спокойно выяснил, что насторожило Кардинала.

Как и раньше, засовы надёжно запирали дверь, правда, пыли на них уже не было. Это выглядело подозрительно. Прошёл вдоль стены до упора, не найдя причин для беспокойства, повернул обратно и, вдруг, потянуло знакомым пещерным запахом. Сколько ни искал, обнаружить источник запаха или причину сквозняка не удалось. Факел замельтешил, напоминая, что пора выбираться. На обратном пути всё же взглянул на дверь, попробовал сдвинуть один засов. Хотя я без труда перевернул тяжёлого армицефала, засов не поддался. Тогда, основательно упёршись, напрягаясь до глаз на выкате, попробовал снова. Железо неуверенно заскрипело, сдвинулось на ничтожный дюйм, пальцы не выдержали, засов, как из пушки, вернулся на место.

– Ну и пружина. Швейцар должен быть сильным, как тролль.

Из дубины вышла гора дров, все сразу не унести. Набросав до предела в ободранный сюртук, позвал Кардинала, нашедшего новое занятие – обнюхивать, смотревший из ниши, череп.

– Что ты нашёл?

– Не знаю, – брюшко работало, полируя кость; ноздри всасывали запах то с затылка, то с камня, антенкой поднимался ус, ловя сквозняк. Ничего не выяснив, следователь спрыгнул со столба.

Всю дорогу Кардинал провёл в раздумье. Ноги устало отсчитывали ступени, пока не сравнялись с маятником. Бросив дрова, присел на ступеньку, предложил Кардиналу сделать то же самое; верный пёс растянулся рядом, бархатно шепча какую-то песенку.

– Что тебя беспокоит? – я погладил глянцевую спинку: выгнулась, засверкала.

Умные глаза поднялись на меня:

– Как люди называют то, что было головой? – тараканий ус намотался на палец.

– Череп.

– Он странный.

– Обычный. Как у всех, – я поразился – пружина из уса не отличалась от железной.

– Нет, необычный. Вокруг него какое-то движение. Он будто ни живой, ни мёртвый. Мне кажется… – Кардинал подбирал слова, – он хранит связь с кем-то или с чем-то и здесь неспроста.

– Как ты это понял, брюхом или нюхом? – пока он рассуждал о высших материях, на глаза попался маятник.

«Он хранит связь с кем-то или с чем-то, и здесь неспроста». Таким был и маятник. Сколько бы ни думал о некой связи, кроме часов с кукушкой, которыми хвастался знакомый часовщик, на ум ничего не приходило. Может потому, что маятник больше нигде не встречался? Часовщик, влюблённый в собственное детище, так воодушевленно объяснял принцип работы, что некоторые детали крепко засели в памяти. Гирьки, цепочки, шестеренки и пружинки – вспоминал и думал, как можно увязать поджарых офицеров и сухоньких рядовых с жирным воеводой подземелья. Для выяснения существовал один способ: подобраться к нему. Никакие тропинки или лазейки к генералу не вели, он пылился в одиночестве, особняком. От ближайшего утёса к нему пролегала пропасть, утаённая механикой от посторонних глаз.

Кардинал без устали жужжал о сакральных связях между сущностями, славившими Домнундию изобилием среди миров. Армицефалы, зверодревы, идолы и главная статуя – все по какой-то причине собрались в доме мастера Грэма, будто он пуп вселенной. По каким признакам маленький рыцарь определил столь высокий статус неказистого строения – не сказали бы даже боги, приходилось верить, что это так.

Ногопилы бежали впереди, игриво перепрыгивая ступеньки. Допрыгались до той, что с отметиной, сдвинув плиту. Первым выполз Кардинал. Швырнув потухший факел, я забросил дрова и уже собирался высунуть голову, как внезапно плита захлопнулась, едва не лишив хорошего настроения. Поход без света до ключевой ступени и обратно занял не более четверти часа. Выбрался…

Дрова разбросаны по холлу, лохмотья бывшего сюртука свисали с обрубка лестницы, Кардинал бесследно исчез. Весь вечер звал, срываясь на хрип, проклинал пустоту за бронзовым барельефом, но ни пещерный запах, окутавший кости, ни волшебная сила, подаренная прекрасной статуей, не отозвались бархатным голосом. И вдруг увидел, по серым стенам спускается депрессия.

В жизни не приходилось испытывать такого одиночества и апатии, как в центре вселенной Грэма. Работа и бесконечные поездки приучили к самостоятельности, но жизнь взаперти – это нечто иное. В мозге поселилось серое облако, вроде того, что стелилось вдоль бездонного рва. Не родятся идеи; с первыми лучами не приходят простые радости; из памяти стирается свежесть воды и наслаждение пищей. Мысль – что застряну в этом потерянном доме навсегда – подавляла желание жить. Тогда и понял: ничто человека не умертвляет так незаметно и невинно, и, в то же время, надежно, как безделье. Звон разбитого витража вывел из наваждения. Что бы ни случилось с Кардиналом, это не должно отменять поиск выхода. Ближе к ночи развел огонь. Перебирая у камина бесформенные лоскуты, сброшенные ворвавшимся ветром, думал: по крайней мере, светом обеспечен надолго. Набрав необходимое в склепе, занялся изготовкой факелов. Случайно в лоскуте с карманом нащупал письмо Глена Уркхарта, стал читать.

«Здравствуй, дорогой Франц! Прости за долгое молчание. Признаться, до некоторого времени жизнь текла размеренно и вяло, повод для письма трудно было найти, хотя, понимаю, вряд ли, это может служить оправданием к столь долгому молчанию. Теперь не только есть повод написать. Я с радостью приглашаю тебя в своё поместье в Шотландии, приобретенное три года назад почти задаром. Обнаружил его случайно, вычитав в одной книжечке, вернее, в каталоге безымянного автора о самых старых поместьях древней Британии. Помнишь, я говорил, что мечтаю после войны зарыться с головой в строительство дома? Не скажу, что ремонт прошёл легко – пришлось многое поменять: люстры, подфакельники заменил на бра, переложил заново дымоход в камине, построил разрушенные стены, починил крышу. Не менял только двери. Удивительно, до наших дней они дожили в первозданном виде, слегка покрывшись въевшейся грязью. Не понимаю, как и чем обрабатывалось дерево, я не смог вбить ни единого гвоздя. А ведь на каждой двери стоит вензель мастера «BG». Конечно, ремонт делал не один: нанял помощников из ближайших деревень. Они сперва не соглашались, ссылаясь на мрачную историю дома, но скромное материальное положение заставило пренебречь предрассудками, тем более, я щедро платил. Все работники оказались прекрасными мастерами, удалось восстановить и стены, и разбитые витражи – без них дом потерял бы свою изюминку. Тем не менее, не витражи по-настоящему заинтересовали меня, о чём хочу рассказать подробней.

На втором этаже, почти не тронутая, сохранилась библиотека. Книги очень древние, почти все написаны от руки. Знаю, как ты относишься к таким вещам, поэтому хочу сделать подарок. Когда будешь здесь, можешь выбрать любые и столько, сколько увезёшь. Не думай, что это шутка или розыгрыш. Пишу на листе, что в большом множестве нашлись среди книг, вероятно, приготовленные для рукописей. На каждом в правом углу стоит тиснёная латинская буква с вензеля. К слову сказать, помнишь тайную переписку, когда англичане зажали нас в заливе? Если присмотреться внимательнее, эти листы напоминают наш секрет в то нелёгкое время.

В начале сентября забил последний гвоздь. Хотелось бы увидеть тебя к Рождеству, у меня осталось пару трофейных бутылок портвейна. С наилучшими пожеланиями. Твой друг, Глен Уркхарт».

В правом нижнем углу красовалась ирландским минускулом латинская «B», на обратной стороне «G», аналогичным был и лист с картой. Теперь стал ясен смысл этих букв. Не удивляло и нежелание местных жителей связываться с домом. Слухи о нём уходили корнями в древность. Не понятно только, в какое время жил Бурхард Грэм, и когда строил. Доктор тоже ничего об этом не знал, он появился гораздо позже.

В зияющей тьме второго этажа представлялась библиотека старинных рукописей; ещё неделю назад я отдал бы за неё состояние, но той ночью мог только мечтать. К бесценным свиткам не добраться, да и ждали ли они меня? Странно, что Глен ничего не написал о лестнице, а в витражах нашёл что-то особенное. Почему-то выделил сходство листов Грэма с зашифрованными пакетами, хотя они похожи только грубыми, толстыми листами, потому что других у капитана не нашлось. Мы разрезали их вдоль и писали на внутренней стороне невидимыми чернилами…

– Неужели послание?

Разгладив письмо возле камина, аккуратно срезал кромку по периметру текста. Как и предполагалось, лист легко расщепился на две половинки. Если там содержался невидимый текст, надо было прогреть листы, чтобы проявить его. Колдуя над лучиной, втягивая носом характерный запах, с волнением наблюдал, как на бумаге, словно по волшебству, появляются слова, стекающиеся в почерк Глена Уркхарта.

«Дорогой друг! Четыре раза начинал писать, но все варианты странным образом исчезали, где бы их ни прятал. Это мистическое обстоятельство вынудило обратиться к столь таинственному способу, чтобы ты узнал, в каком трудном положении я нахожусь, и, как друга, взываю тебя о помощи, потому что более надеяться не на кого. Ты знаешь, я не из робкого десятка, но в эту минуту испытываю крайнее отчаяние и страх, какого не знал ни в рукопашной, ни под пушками. Ни одно существо на земле не сломит мой дух, но то, что здесь происходит, не подчиняется земным законам. Я попал в замкнутый круг загадок и не знаю, как из него вырваться. Самое странное, нельзя сформулировать причину моей навязчивой нервозности. Если разобраться, причины нет. Просто уже месяц не могу выйти из своего великолепного, отремонтированного дома. Что бы ни делал, как бы ни старался, всегда находится причина, остаться в каменной клетке. Целую неделю после ремонта, как был забит последний гвоздь, а рабочие отпущены по домам, безвылазно просидел в библиотеке, зарывшись в книгах, и, не замечая времени. Спустя неделю, обнаружил, что входная дверь наглухо заперта: открыть её, не взрывая – невозможно. Взорвал бы с радостью, да нечем. Сперва эта неприятность не расстроила. С деревенскими, у которых беру продукты, можно общаться через слуховое окно, поднимая корзину на веревке. В конце следующей недели дверь во второй холл на первом этаже закрылась так же, как входная, отрезав доступ на чердак. Нет подходящих слов передать моё состояние. На следующий день успокоился, так как продуктами запасся на неделю, а местные жители пообещали принести инструменты и открыть дверь. Миновала неделя, а ко мне никто не пришёл. Что оставалось? Окунулся в рукописи. Старался не думать о сложном положении, сосредоточившись на текстах. Уникальные свитки рассказывают о древних племенах, проживавших в этой местности. Боги, друиды, фоморы, туаты и сиды собраны наравне с людьми, как реальные персонажи истории. У нас много общего. Отравленная завистью любовь, обманом добытая власть, войны за наследство, жертвоприношения – всё, как у людей. Автор будто сам пережил: настолько реально переданы события и лица. В конце концов, свитки завладели разумом. По ночам стали слышаться странные звуки, будто за стеной кто-то ходит. Я всё объяснял усталостью, стараясь держать себя в руках. А недавно среди ночи разбудил истошный рев, поднимавшийся из-под пола, хотя дом стоит на скале. Потом в смежном холле до утра царапали пол, монотонный скрежет не дал уснуть. Следующий день прошёл, как на пороховой бочке. Каждые четверть часа сильнейшие толчки сотрясали дом, будто в скалу бил гигантский молот. Причислить землетрясение к усталости нельзя: бокал с портвейном спрыгнул со стола и разбился, оставив не выводимое пятно, которое каждый день напоминает, что я в плену кошмара.

На двадцать первый день заточения ужас внезапно прекратился. Никто не дышал в затылок, не шаркал за дверьми, с потолка ничего не сыпалось. Долгожданная тишина усыпляла лучше колыбельной. Мне приснился разрушенный монастырь, там ветер выл, гуляя по руинам, а сквозь вой пробивался колокол. Бой звучал настолько явственно, что, открыв глаза, ещё слышалось эхо. Нечто подобное встречал в свитках; думал найти, сравнить с описанием, но издевательства продолжились – в библиотеку попасть не смог, лестница на второй этаж исчезла. Повезло, что несколько листов с письмом лежали в кармане. И пусть мозг, напичканный сказками, закипал, лишившись книг, я совершенно не понимал, чем заняться. Пожалуй, это были самые тяжкие дни. Тогда я узнал, что такое настоящее безумие».

На этой грустной ноте письмо обрывалось, на исписанных листах не осталось места. Открыл карту, нагрел.

«Сегодня откупорил последнюю бутылку портвейна. Ума не приложу, что буду делать, когда он закончится. Приближается октябрь. Ночами в доме стало зябко и сыро. Пришлось растопить камин: не хочу заболеть, это может плачевно закончиться. В начале сентября, когда стены ещё хранили тепло августовского солнца, а свежий ветер, приносивший запах вереска с окрестных холмов, наполнял ароматами воздух в холле, я не нуждался в камине, а камин не нуждался в дровах. Поэтому сегодня сгорел первый стул. Не страшно, мебели пока хватает, какое-то время продержусь. Гораздо хуже обстоит дело с едой. Местные так и не появились. Предвидя это, три дня назад перешёл на одноразовое питание. Надеюсь, через неделю привыкну…

Сегодня вошли в октябрь – я и ненавистный дом.

Франц! Календарь отсчитывает второй месяц, как я задумал письмо, но до сих пор не знаю, как его отправить. Возможно эти строки послужат лишь утешением собственной надежды, и к тебе письмо никогда не попадет. Тем не менее, это лучше, чем предаваться бездействию, ведь при подходящем случае, пожалею о том, чего не сделал…

Полетели жёлтые предвестники холодов. Хотя листопад доступен больше воображению, удалось подсмотреть один заблудившийся листок, прилипший к витражу. В окна стали чаще стучаться дожди. В такие минуты просыпается тоска, вспоминаются паруса, схватки с абордажами. Было опасно, но опасность придавала вкус жизни, а здесь понятие опасности так извратилось, что жизни нет, только страх. Сразился бы с любой тварью, что не даёт мне покоя, но ни одна не показывается. По-прежнему сижу в одиночестве. Впрочем, сегодня вечером слышал звук разбитого стекла на втором этаже, возможно, ветка с дерева или птица, гонимая ветром. Пусть будет птица – хоть какая-то компания…

Это не просто птица, это огромный ворон. Не пойму, как его сюда занесло. Прогонять не стал. Удивительное создание. Научу говорить, будет рядом, когда закончится хлеб и погаснет камин. Жаль. Он может многое рассказать».