За веру, царя и Отечество

Сергей Горбатых

За веру, царя и Отечество

ПРЕДИСЛОВИЕ

Жил да был Юрий Михайлович Головинский, представитель славного дворянского рода Головинских, верой и правдой служивших России в кавалерии более двухсот лет.

После окончания Николаевского кавалерийского училища в 1879 году корнет Головинский поступил на службу гусарский Ингерманландский полк. Все прочили ему блестящую карьеру.

Была у Юрия сестра Анастасия. В свои девятнадцать лет сводившая с ума многих мужчин. Влюбился в неё без памяти лучший друг Головинского поручик Андрей Толстой. Стал он ухаживать за Анастасией.

– Породнимся мы с тобой, Андрей! Скоро! Я чувствую это. – Частенько говаривал ему Юрий после дюжины выпитых вместе бутылок шампанского.

– Я только и мечтаю об этом. – С надеждой вздыхал Толстой.

Но не лежало сердце Анастасии к Андрею.

– Милый, красивый молодой человек и всё. Ничего я не чувствую к нему. – Объясняла она своему брату.

– Настенька, не чувствуешь сейчас потому, что не понимаешь кто он.

– А кто он? – смотрела недоуменно она на своего брата большими гласами тёмно-василькового цвета.

– Как кто? Он же Толстой! Из одного самых известнейших дворянских родов России! Богат! Образован. Умён! Лет через десять будет генералом! – уговаривал сестру Юрий.

– Я не хочу быть женой генерала! Я хочу любить! Понимаешь меня, Юра? Любить! – объясняла Анастасия своему непонятливому брату.

Андрей Толстой предложил Анастасии руку и сердце. Она решительно ему отказала.

– Ты что наделала? Ты что сотворила? Отказала моему самому близкому другу! – в ярости набросился на сестру Юрий.

– Я его не люблю! С нелюбимым жить не буду! Не смей кричать на меня! – оборвала брата Анастасия.

Вскоре после этого, Андрей порвал все отношения со своим лучшим другом Головинским, ушёл с военной службы и уехал жить в Италию.

– Я тебя знать больше не желаю! Нет у меня сестры! Нет! Будь ты, проклята, безмозглая! Юрий с такой силой ударил ногой дубовую дверь, что она слетела с петель.

Анастасия, через год, вдруг, вышла замуж за купца первой гильдии Алексея Дерюгина.

Это произошло неожиданно как для всех близких девушки, так для самой Анастасии.

Тридцатилетний Алексей и Анастасия познакомились на передвижной художественной выставке влюбились друг в друга с первого взгляда.

Юрий на их свадьбе не был.

– За купчишку замуж выскочила! Теперь гвоздями в бакалейной лавке будет торговать! Ха-ха-ха… – говорил он родным и друзьям.

Но Алексей Дерюгин не являлся «купчишкой». Это был целеустремлённый мужчина, получивший образование в Сорбонне, владевший несколькими иностранными языками. К тридцати годам он уже создал «империю» «А.Дерюгин»: лесопилки на Урале, речные баржи на Волге, грузовые пароходы на Балтике, элеваторы в портах Азовского и Чёрного морей…

За него мечтали отдать замуж своих дочерей многие богатые родители России, а он выбрал Анастасию Головинскую.

Из гусарского Ингерманландского полка, при активном содействии своего отца, Юрий Головинский был переведён в Лейб-гвардии кирасирский Его Величества полк, и теперь с гордостью называл себя «жёлтым кирасиром».

В чине штабс-ротмистра он уже командовал эскадроном, когда во время одного из «Конкур Иппик» упал с коня и сильно повредил левую ногу. После этого Юрию пришлось уйти в отставку по причине инвалидности. Головинский уехал в своё родовое поместье в Орловскую губернию, где вскоре женился на Софье Николаевне Лечицкой. Всё довольно крупное приданное жены он потратил на организацию конного завода.

В 1894 году у Юрия и Софьи Головинских родился сын Владимир.

– Будущий офицер- кавалерист! Гусар! – с гордостью показывал он своего новорожденного своим друзьям.

В 1900 году у супругов Головинских родились две дочери-близнецы – Лиза и Катя.

Анастасия Михайловна после двенадцати лет счастливой жизни с Алексеем Дерюгиным осталась вдовой. Её муж скончался от сердечного приступа. Она осталась совершенно одна. Детей Бог им не дал…

– В одночасье теперь дерюгинская «империя» развалится! Что эта «Кукла» сможет сделать? – потирали руки конкуренты Дерюгина, потирая руки в предвкушении лёгкой добычи.

Но добычи они не получили. «Кукла», как они за глаза называли Анастасию Михайловну, неожиданно для всех талантливо продолжила дело мужа. У неё проявилась сила воли и «железная хватка» вести дела…

О жизни своего брата Юрия она ничего не знала, ведь отношения между ними прервались много лет назад.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Володя Головинский пристрастился к чтению книг лет в восемь. Только от одного вида рядов книг в кожаных переплётах, которые стояли в шкафах отцовского кабинета, его охватывал восторг. Здесь Юрий Михайлович позволял своему сыну делать всё: читать, пользоваться тяжёлым письменным прибором в виде двух мраморных слонов, подремать на просторном старинном диване… А вот открывать высокий платяной шкаф и заглядывать в него Володе строжайше запрещалось. Но он не мог удержаться от соблазна. Иногда, когда отца не было поблизости, Володя открывал резную дубовую дверь и замирал… В шкафу висели гусарские парадные мундиры деда и отца. Шитые золотыми нитями!

Мальчик тогда забывал обо всё на свете. Он с трепетом рассматривал бесчисленные ордена и медали… Уже тогда Володя твёрдо решил, что тоже будет офицером и, обязательно, гусаром!

Каждое утро, ещё до завтрака, он бежал в конюшни, чтобы посмотреть, как конюхи ухаживают за лошадьми – этими умными и грациозными животными. Когда Володе исполнилось десять лет, отец разрешил ему помогать работникам. В двенадцать – он уже довольно уверенно держался в седле.

В просторном доме Головинских месяцами и, даже годами, жили гувернанты и гувернантки из Москвы, Санкт- Петербурга, Англии, Франции, Германии. Вместе с родным русским языком Володя с раннего детства учил английский, французский и немецкий. Ему, как ни странно, очень нравилась латынь. А вот садиться за рояль фабрики Эрара и разучивать нудные сольфеджио под руководством Нины Петровны не хотел и увиливал под разными предлогами.

Ещё ему не нравились уроки рисования. Часто сменяющиеся учителя отмечали его одарённость, но интерес к этому предмету привить не смогли.

– Зачем рисовать акварельные деревья, если их видно из окна? Зачем изображать реку? Ведь лучше пойти туда и удить рыбу с деревенскими мальчишками? – вслух размышлял Володя.

– Софи, наш сын только страдает от уроков музыки? Зачем она ему – будущему офицеру? Рисование – это другое дело! Офицер должен нарисовать схему боевых порядков, план местности, например… А игра на рояле? – поинтересовался как-то у супруги Юрий Михайлович.

– Юра, музыкальное воспитание – это очень важная часть воспитания молодого человека – будущего российского офицера! Ты это понимаешь? Или нет? – недоумевала его супруга.

Отцу пришлось согласиться.

– И так, Владимир, сегодня я хочу услышать в вашем исполнении этюд номер три Шопена. Мы уделили изучению этого произведения достаточно времени. Я понимаю, что ни мои уроки, ни игра на рояле вам не нравятся. Вы, Владимир, уже должны понимать, что в своей жизни только иногда будете делать не то, что вам нравится, а то, что вы должны.

Начинайте, пожалуйста! – строго потребовала на одном из занятий Нина Петровна.

– Чижик- пыжик, где ты был? На базаре водку пил! – пробарабанил на клавишах, подпевая себе Володя.

– Вы очень дерзкий, мальчик! – покраснела от возмущения Нина Петровна.

Владимир равнодушно смотрел в окно.

– А вы знаете, что слово дерзкий имеет два значения? – справившись с эмоциями вкрадчивым голосом спросила Нина Петровна.

– Какие? – Владимир с интересом уставился на стайку воробьёв, сидевших на дереве.

– Какие? Слушайте меня очень внимательно. Дерзкий происходит от слова дерзить, то есть грубить старшим, совершать мелкие подлости. Дерзкий также происходит от слова дерзать, что значит смело стремиться к чему-то новому, совершать подвиги… Вот и выбирайте вы, будущий офицер, что вам делать дерзить или дерзать!

Владимиру, вдруг, стало нестерпимо стыдно: ведь он не может дерзить! Он не может и не должен делать подлости!

Головинский встал из-за рояля, повернулся к преподавательнице, поклонился ей:

– Нина Петровна, прошу меня простить. Я был не прав! Отныне я буду только дерзать!

Он сел за рояль и прикоснулся к клавишам. Володя играл наизусть…Играл, совершая небольшие ошибки, но играл, вкладывая всю свою душу.

– Действительно, вы очень дерзкий мальчик! – удовлетворённо произнесла Нина Петровна.

После этого урока в сознании Владимира что-то произошло: он почувствовал интерес к музыке. С его абсолютным слухом и великолепной памятью, которую единодушно отмечали учителя всех предметов, игра на рояле стала для него одним из любимых развлечений.

А ещё Владимиру понравилось петь. Очень часто, когда из граммофона доносились песни Шаляпина, он неосознанно для себя подпевал им во весь голос:

– Блоха. Ха-ха-ха. Блоха! – вторил он великому русскому певцу.

– Со временем, когда у вашего сына сформируется голос, у него будет прекрасный баритон. – Уверяла Нина Петровна Софью Николаевну.

Когда Владимиру исполнилось двенадцать лет, родители отдали его в Орловский Бахтина кадетский корпус.

Первые недели в этом учебном заведении стали суровым экзаменом для мальчика. Подъём в шесть часов утра, гимнастика, умывание холодной водой, молитва, первый завтрак, занятия… Всё это Владимир Головинский выдержал с честью. Но вот цукание кадетами старших классов младшеклассников приводило его порою в бешенство.

С этой мрачной традицией всех кадетских корпусов России Головинский столкнулся в первый же день. Он шёл по длинному коридору в спальную комнату, когда неожиданно услышал:

– Зверь, стоять! Ко мне! Бегом!

На эти странные для него слова Владимир не обратил никакого внимания.

– Сугубец, я тебе дал команду «стоять»! – послышался тот же, но уже очень раздражённый голос.

Головинский обернулся. В шагах десяти от него стоял верзила из последнего класса.

– Это ты к кому так обращаешься? – поинтересовался Владимир.

– Как к кому? К тебе! Ты же зверь!

– Моя фамилия Головинский! У меня нет никакого прозвища! При чём тут «зверь»?

У верзилы от возмущения вытянулось красное прыщавое лицо.

– Я, кадет выпускного седьмого класса, то есть «благородный корнет», а ты только начинаешь учиться в кадетском корпусе, поэтому и называешься «сугубый зверь» или «сугубец». Все вы, младшеклассники, являетесь сугубыми зверями и должны подчиняться нам. Ты понял?

Володя стоял, как вкопанный. Он никак не мог поверить услышанному…

А дальше было хуже: младшеклассники чистили «благородным корнетам» медные пуговицы на их мундирах, по их желанию выполняли приседания, отжимания на руках от пола, заправляли постели…

Головинскому не пришлось выполнять многих дурацких и унизительных приказов старшеклассников. Николай Теслицкий, тот самый верзила семиклассник с прыщавым лицом, стал его «наставником». В шутку в корпусе их называли «дядьками», и не давал Владимира в обиду. В благодарность за это покровительство, Головинский выполнял за Теслицкого все домашние задания по латыни.

Многие товарищи Владимира от цукания плакали по ночам в своих узких металлических кроватях.

«Когда я стану старшеклассником, то никогда не буду цукать младших!» – как-то поклялся сам себе Головинский.

21 декабря Владимир приехал домой на рождественские каникулы.

– Рассказывай, сын, как тебе нравится в кадетском корпусе или нет? Трудно? – первым делом поинтересовался у него отец, когда они остались вдвоём в кабинете.

– Всё хорошо, папа. Всё нравится… вот только…

– Что только? Рассказывай! – потребовал Юрий Михайлович.

– Цук кадетский совсем не нравится. Я его просто ненавижу! – признался Владимир.

– Ну, сын, ты не прав! Цук- это своеобразная «шлифовка» кадета и юнкера. Каждый мужчина, тем более будущий офицер, должен пройти через цук. Сначала старшие цукают тебя, то есть «шлифуют», а потом уже ты цукаешь младших. Таким образом сохраняются добрые традиции. В Николаевском кавалерийском училище, которое я закончил, и, в котором, я уверен, будешь учиться и ты – там тоже цук. Цук с особым шиком, основы которого были заложены самим Михаилом Юрьевичем Лермонотовым.

– Папа, я традиции уважаю и подчиняюсь им, а вот цукать никого не буду! – твёрдо произнёс Владимир.

– Сын, я тебя совсем не понимаю! – недоумённо пожал плечами Юрий Михайлович, – цук есть в знаменитой французской академии Сен-Сир, в престижном Вест-Понте в Североамериканских соединённых штатах… Как это без цука?

В первые же месяцы учёбы в кадетском корпусе Владимир Головинский получил почётное прозвище Голова. Ему он был обязан не своей фамилии, а успехами в учёбе. По всем предметам у него были отличные оценки. А преподаватель латыни Христофор Христофорович даже в табеле ставил Головинскому «пять с двумя плюсами», за что получал выговоры от начальника кадетского корпуса:

– Господин Игнатиади, напоминаю вам, что высшая оценка в российских учебных заведениях- это «пять»! Не пять с одним плюсом или двумя плюсами! Перестаньте своевольничать! Немедленно исправьте!

Через год Головинский записался в кружок столярного дела и в то время, как его товарищи корпели над домашними заданиями, он под руководством старого мастера Андрея Андреевича мастерил полки, табуретки, столы. Вскоре Владимир приобрёл в корпусе большую славу, как изготовитель гробов. Ведь в год их требовалось, как минимум, три.

– Голова, на следующей неделе будем «хоронить» химию. Гробик для неё сооруди! Да покрасивее! – обратился к Головинскому конченный двоечник из класса Иван Георгадзе по прозвищу Гога.

– Сделаю! Припасённые доски у меня есть… с удовольствием соглашался Владимир.

– Ой, ой, ой! Как будем «хоронить» эту дурацкую науку! – Гога зачмокал языком от предвкушаемого удовольствия.

Тайком, чтобы не видел Андрей Андреевич, Головинский сделал горбик и даже покрасил его жёлтой краской.

В одну из ночей они, кадеты третьего класса, завернувшись в простыни, со свечами в руках спустились в сад. В дальнем его углу заранее была вырыта ямка. Гога с Александром Поспеловским несли гробик, в котором лежали несколько старых учебников по химии и тетради по этому предмету. Прежде чем опустить гробик с «покойницей» в могилу, кадеты по-очереди произносили речи. На этот раз всех превзошёл Гога:

– Наконец ты сдохла! Сдохла ты – химия, которая пила мою кровь. Из-за тебя я остался на второй год! Но я – живой, а ты, старая и вонючая, лежишь в этом гробу…

Страстную речь Гоги все его товарищи прерывали стенаниями и надрывным плачем.

После Гоги прощальные слова сказал Головинский, а потом все остальные. Гробик опустили в ямку и закопали. Затем, согласно старинным традициям кадетского корпуса, они по- команде сбросили простыни и остались в костюмах Адама, сапогах, фуражках и, конечно же, при ремнях.

– К торжественному маршу! В колонну по-три – стройся! – скомандовал Гога.

После этого все кадеты третьего класса минут тридцать вышагивали по ночному саду.

Каждый год свой каникулы Владимир проводил в родительском доме. Помогал конюхам ухаживать за лошадьми, кузнецу перековывать их. Много читал… Рыбачил с деревенскими сверстниками и много играл на рояле и пел старые русские романсы. Их Владимир обожал и знал множество…

До окончания Орловского Бахтина кадетского корпуса Володе оставалось два года.

– Сын, ты не передумал? – спросил его Юрий Михайлович, когда вся семья собралась за рождественским столом.

– Ты о чём это, папа?

– Сделать блестящую военную карьеру кавалерийского офицерв?

– Папа, ты же знаешь, что военная карьера – это смысл всей моей жизни! – несколько пафосно ответил Владимир.

– Очень хорошо! Как ты собираешься её делать?

– После окончания Орловского кадетского корпуса буду ходатайствовать о моём зачислении в Николаевское кавалерийское училище.

– Правильно. Но для этого уже сейчас надо быть поближе к кавалерийскому училищу.

– Это как, папа? – не понял Володя.

– Я буду ходатайствовать о твоём переводе в Первый кадедтский корпус. Ты не возражаешь?

– Спасибо, папа! – обрадованно поблагодарил отца Владимир.

29 августа 1910 года Юрий Михайлович с сыном приехали в Санкт-Петербург.

– Несколько дней, пока не будут оформлены все документы, поживёшь у Анастасии Михайловны. – Объяснил он Владимиру.

– У той самой? – ужаснулся тот.

– Почему ты так о моей родной сестре и своей тётке? Ты даже ни разу её не видел! – строго поинтересовался отец.

– Просто я с самого детства слышал ваши разговоры с мамой о странностях Анастасии Михайловны.

– Владимир, тебя её странности касаться не будут. Я уверен.

В роскошном двухэтажном особняке на Невском проспекте их принял высокий бородатый швейцар, а затем по мраморным лестницам и тёмным коридорам проводил к двери из красного дерева.

– Брат, я так тебя рада видеть! – к Юрию Михайловичу подошла высокая сухощавая женщина. – А кто этот очень милый молодой человек?

– Это мой сын, Владимир! – почему-то нервничая, произнёс Юрий Михайлович.

Анастасия Михайловна поцеловала племянника в щеку:

– Добро пожаловать в мой дом! – торжественно сказала она, – стол уже накрыт. Подождите, подождите.

Тётушка вдруг остановилась и долго молча и пристально рассматривала Владимира. Тот от растерянности покраснел. Юрий Михайлович не тоже не мог понять, что происходит.

– Боже мой! Боже мой! Это невероятно! – всплеснула руками Анастасия Михайловна и сняла со стены фотографию в резной рамке.

– Смотрите это же одно лицо!

Владимир посмотрел на фотографию. На ней был он, только в женском платье и с бантом в косе.

– Здесь мне шестнадцать лет! – пояснила Анастасия Михайловна.

– И мне уже исполнилось шестнадцать… – поражённый увиденным, прошептал Владимир.

– Действительно, похоже брат и сестра близнецы! Никогда не обращал внимания на это сходство! – удивлённо протянул Юрий Михайлович.

За обедом брат и сестра после долгих лет разлуки вели очень напряжённый диалог. А основном говорила Анастасия Михайловна.

Володя не вникал в суть их беседы. Он рассматривал огромный зал, где был накрыт большой стол. На стенах – картины фламандских мастеров, в углах – скульптуры. Потолок был покрыт фресками. Владимира раздирало от любопытства, что же там изображено. Но он не мог задрать голову за столом и смотреть на потолок Это являлось признаком полного отсутствия элементарной культуры.

За обедом им прислуживали повар Жан, худой мужчина лет сорока пяти, ужасно говорящий по – русски и Клавдия, расторопная молоденькая девушка.

Затем Юрий Михайлович взял извозчика, и они с сыном поехали в Первый кадетский корпус, располагавшийся в двухэтажном здании розоватого цвета на Васильевском острове.

Пока у Владимира в канцелярии принимали все документы, Юрий Михайлович в кабинете директора корпуса генерал-майора Григорьева подписал бумаги о том, что обязуется платить за учебу своего сына пятьсот пятьдесят рублей в год, а также нести все дополнительные расходы по его обмундированию.

– Меня приняли! – с восторгом сообщил Володя отцу, когда они вышли на улицу.

– Поздравляю тебя, сын! На какое число тебе приказали прибыть в корпус?

– К девяти утра 24 августа.

– Очень хорошо! Сейчас я отвезу тебя к твоей тётушке, а сам поеду на вокзал. Мне надо возвращаться домой. Сам знаешь сколько у меня дел. С тобой уже встретимся на Рождество. Не забывай писать письма.

Володя вернулся в особняк к Анастасии Михайловны с неприятным чувством. Ведь с самого детства он слышал от отца самые нелестные о ней отзывы.

Тётушка встретила его с искренней радостью. Уже был накрыт ужин на две персоны. Прислуживала Даша, молчаливая служанка лет двдцати семи.

Владимир чувствовал себя очень напряжённо до тех пор, пока Анастасия Михайловна вдруг не обратилась к нему на французском языке.

– Володинька, все молодые люди твоего возраста увлечены произведениями Жюля Верна. Ты, наверное, тоже не исключение.

– Я, тётушка, исключение. Мне нравятся романы Александра Дюма (отца). Фантастические приключения, которые описывает Жюль Верн, мне не очень понятны. – Ответил по-французски Владимир.

Анастасия Михайловна настолько удивилась правильному произношению и чёткости ответа племянника, что отложила в сторону вилку и нож. Её густые изогнутые брови ещё больше изогнулись, а глаза василькового цвета округлились.

– Прошлая неделя для меня была не очень удачной. Один из моих грузовых пароходов сел на мель у берегов Шотландии. Страховая компания пока молчит, – меняя тему, пожаловалась она по-английски.

– Тётушка, мне приходилось читать о кораблекрушениях в тех местах из-за сложных навигационных условий. Густых туманов, например. – Четко произнося каждое слово, рассудительно ответил по-английски Владимир.

Анастасия Михайловна от удивления потеряла дар речи. Она даже покраснела от восторга, и на её лице проявились «полянки» веснушек.

– Во-ло-динь-ка! Ты такой юный и так много знаешь! Ты очень похож на моего покойного мужа, который был гением. Я уверена, Володинька, что тебя ждёт блестящее будущее. – Торжественно, как клятву, произнесла тётушка.

– Да никакая она не странная, как говорили мои родители. Анастасия Михайловна – прекрасный человек. И талантливый! Имеет пароходы, баржи, лесопилки… всего и не запомнишь! Этим же надо управлять! – подумал Владимир и встал из-за стола.

– Тётушка, ужин был просто отменный! Я вас очень благодарю! – он поклонился ей, потом подошёл и поцеловал в щёку.

– Как ты прекрасно воспитан! Я в восторге! – прошептала Анастасия Михайловна.

Тем временем Владимир подошел к роялю Эрара, стоявшему в дальнем углу.

– Точно такой же, как у нас! – подумал он и поднял его крышку. – Вы мне позволите побарабанить по клавишам?

– Володинька, барабань! – с готовностью согласилась его тётушка.

Владимир сел на круглый стул и прикоснулся пальцами к клавишам.

Дрем-лю-ют плаку-у-чие ивыНии-и-изко склоняя-ясь над во-од-ойСтру-у-йки бегу-ут торопли-и-иво

Запел он своим запоминающимся всем баритоном. Когда Владимир закончил «Дремлют плакучие ивы», сразу же, без перехода начал исполнять свой самый любимый романс «Гори, гори моя звезда»

Гори-и, гори-и, моя-я звезда-а,Гори-и, звезда-а, приве-етна-аяТы у меня-я одна-а-а заве-ет-на-а-яДруго-ой-ой не бу-де-ет никогда-а-а.Умру-у ли я-я, ты на-ад моги-и-ло-ю-юГори-и, сия-й-й, моя-я звез-да-а-а.

Владимир закончил… В зале повисла тишина, которая прервалась громкими аплодисментами Анастасии Михайловны:

– Браво, Володинька! Браво! Браво! Гениально! Гениально!

В восемь часов сорок пять минут утра 24 августа Владимир Головинский вошёл в парадный подъезд Первого кадетского корпуса. Старый швейцар в расшитой золотыми галунами ливрее поздоровался с ним, а затем рассказал как пройти в дежурную комнату строевой роты.

По широкому светлому коридору Владимир дошёл до мраморной лестницы, поднялся на площадку с большими круглыми часами. Здесь, над открытыми дверями на красной доске золотыми буквами было написано «Рота Его Величества». С замиранием сердца он вошёл в коридор с большими стеклянными окнами. Слева находилась дежурная комната. Подполковник с седыми усами и шрамом на левой щеке выслушал его рапорт и отправил искать каптенармуса подпрапорщика Егорова.

Через час в новеньком мундире: чёрных брюках, белой гимнастёрке, подпоясанной кушаком с медной бляхой стоял в спальной комнате у узкой железной кровати. В её головах была прикреплена табличка, выкрашенная в красный цвет. На ней золотыми буквами сияло «Владимир Головинский».

Первого сентября после общего построения на плацу, Владимир вдруг услышал за спиной:

– Голова!? Голова, и ты здесь?

Головинский обернулся. К нему, радостно улыбаясь бежал Константин Белкин, его хороший приятель по Орловскому кадетскому корпусу.

– Белка, здравствуй! Ты тоже здесь?

– Ага, ещё с прошлого года! Ты разве не знал? Папа настоял… Да и мама тоже очень хотела.

– Ну и как здесь? – поинтересовался Владимир.

– Мне нравится. – Ответил Белкин, а потом неожиданно закричал:

– Господа кадеты, хочу представить всем вам моего старинного приятеля Голову. Он знает латынь лучше, чем знали её римляне. А поёт он, как… как, как Шаляпин.

К Владимиру стали подходить кадеты. Протягивали руки и предствлялись.

В Первом кадетском корпусе в почёте были занятия по физкультуре, особенный упор делался на фехтование. Большое внимание педагоги уделяли воспитанию у своих питомцев правильных манер, умению танцевать и достойно вести себя в женском обществе. Для этого два раза устраивались встречи с девушками из женских гимназий Санет- Петербурга.