Полная версия
Полное собрание стихотворений и поэм. Том 1
Эдуард Лимонов
Полное собрание стихотворений и поэм. Том 1
«Лимонов очень быстро нашёл свой голос, сочетавший маскарадную костюмность (к которой буквально толкало юного уроженца Салтовки его парикмахерское имя) с по-толстовски жестокой деконструкцией условностей, с восхищённой учебой у великого манипулятора лирическими и языковыми точками зрения Хлебникова и с естественным у принимающего себя всерьёз поэта нарциссизмом (демонстративным у Бальмонта, Северянина и ран него Маяковского, праведным у Цветаевой, спрятанным в пейзаж у Пастернака).
<…>
Поэзии Лимонова знатоки отдают должное охотнее, чем прозе; возможно, потому, что стихи дальше от шокирующей “жизни”, по классу же не уступают его лучшим прозаическим страницам.
<…>
Скоро их начнут со страшной силой изучать, комментировать, диссертировать, учить к уроку и сдавать на экзаменах, и для них наступит последнее испытание – проверка на хрестоматийность.
Александр Жолковский,российский и американский лингвист,литературовед, писательОт составителей
Данный четырёхтомник является единственным и наиболее полным на сегодняшний момент собранием поэтического творчества Эдуарда Лимонова.
Здесь объединены все его одиннадцать опубликованных поэтических книг:
• «Русское» (1979);
• «Мой отрицательный герой» (1995);
• «Ноль часов» (2006);
• «Мальчик, беги!» (2008);
• «А старый пират…» (2010);
• «К Фифи» (2011);
• «Атилло длиннозубое» (2012);
• «СССР – наш древний Рим» (2014);
• «Золушка беременная» (2015);
• «Девочка с жёлтой мухой» (2016);
• «Поваренная книга насекомых» (2019).
(Мы не упоминаем книгу «Стихотворения», изданную в 2003 году в издательстве «Ультра. Культура», так как она является компиляцией сборников «Русское», «Мой отрицательный герой», «Ноль часов» и нескольких стихотворных текстов, входивших в мемуарно-публицистическую книгу «Анатомия героя».)
Кроме того, в данном собрании опубликовано пять поэм («Максимов», «Птицы Ловы», «Любовь и смерть Семандритика», «Три длинные песни», «Авто портрет с Еленой») и около семисот ранее не издававшихся в России стихотворений Лимонова, в основном написанных им в доэмигрантский период.
Важно отметить, что в наименование данного собрания составители вынесли классическое для русской традиции жанровое определение «стихотворения и поэмы», хотя с начала 1970-х годов Эдуард Лимонов начинает давать жанровое определение «тексты» отдельным своим сочинениям, находящимся на грани поэзии и ритмической прозы. Например, подзаголовок «Текст» имеет одно из его центральных сочинений доэмигрантского периода, именуемое «Русское» (1971 год; не путать с одноимённым сборником стихов, вышедшим спустя восемь лет).
«Мы – национальный герой» (1974) носит авторский подзаголовок «Текст с комментариями» (в одной из своих статей Лимонов называл его «поэма-текст»). По внешним признакам «Мы – национальный герой» не является поэтическим сочинением – но в строгом смысле и к художественной прозе его тоже не отнесёшь. Можно определить эту вещь как авторский манифест, также балансирующий на грани ритмической прозы и белого стиха.
Стилистически родственно ему и другое, ранее не входившее в книги Лимонова, оригинальное сочинение – «К положению в Нью-Йорке» (1976), также опубликованное в этом издании.
Отдельно стоит сказать о своде стихотворений и текстов 1968–1969 годов, опубликованных в этом четырёхтомнике под названием «Девять тетрадей». Девять тетрадей лимоновских черновиков, о существовании которых он давно не помнил и сам, были обнаружены в 2011 году в архиве Вагрича Бахчаняна и любезно переданы нам вдовой художника. Тетради включают в себя не только стихотворения Лимонова (большинство из которых никогда не публиковалось), но и дневниковые записи, размышления о поэзии, короткие эссе, прозаические тексты. При подготовке этого издания было решено публиковать «Девять тетрадей» в том виде, в котором они и были написаны. Мы посчитали неразумным извлечь оттуда стихи и оставить малую прозу «на потом». В первую очередь по той причине, что и стихотворные, и прозаические произведения, собранные в «Девяти тетрадях», имеют, что называется, общую органику и зачастую перекликаются даже на сюжетном уровне.
Кроме того, мы собрали разрозненные тексты, стихотворения, опубликованные в периодике и мелькавшие в прозе, а также последний сборник стихотворений, публикующийся после смерти поэта.
Все тексты публикуются с сохранением авторской орфографии и пунктуации, грамматического и речевого строя стихотворений.
Общий свод собранных здесь произведений позволит наконец осознать, что в случае Лимонова мы имеем дело не только с большим русским писателем, оригинальным мыслителем и непримиримым оппозиционером – но и с поэтом.
Если угодно, так: великим русским поэтом.
Захар Прилепин,Алексей Колобродов,Олег Демидов«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения»
(1967–1968)
«В совершенно пустом саду…»
В совершенно пустом садусобирается кто-то естьсобирается кушать старикиз бумажки какое-то кушаньеПоловина его жива(старика половина жива)а другая совсем мертваи старик приступает естьОн засовывает в полость ртаперемалывает деснойчто-то вроде бы твороганечто будто бы творожок«Жара и лето… едут в гости…»
Жара и лето… едут в гостиАнтон и дядя мой ИванА с ними еду яВ сплошь разлинованном халатеЖара и лето… едут в гостиАнтон и дядя мой ИванА с ними направляюсь яЗаснув почти что от жарыИ снится мне что едут в гостиКакой-то Павел и какое-то РеброА с ними их племянник КраскаДа ещё жёлтая собакаВстречают в поле три могилыПодходят близко и читают:«Антон здесь похоронен – рядомИван с племянником лежат»Они читают и уходятИ всю дорогу говорят…Но дальше дальше снится мнеЧто едут в гости снова троеОдин названьем ЕпифанДругой же называется ЕгоромЗахвачен и племянник БарбарисОт скуки едя местность изучаютИ видят шесть могил шесть небольшихПодходят и читают осторожно:«Антон лежит. Иван лежитИвановый племянникКакой-то Павел и какое-то РеброА рядом их племянник Краска…»И едут дальше дальше дальше…Магазин
– Мне три метра лент отмерьтеПо три метра рыжей красной– Этой?Этой– Вж-жик. Три метра…– Получите… получите…– Мне пожалуйста игрушку– Вон – павлин с хвостом широкимСамый самый разноцветный– Этот?– Нет другой – левее…– Вот… Как раз мне подойдёт…– Мне три литра керосинаВ бак который вам протягиваю– Нету керосина?! Как так?!Ну давайте мне бензин– Нет бензина?! Вы измучились?!Шёпот: – Да она измучиласьпосмотри какая ху́даяруки тонкие и жёлтые– Но лицо её красивое– Да красивое но тощее– Но глаза её прекрасны просто!– Да глаза её действительно!..Портрет
На врага голубого в лисьей шапкеВ огромных глазах и плечахХодит каждый день старушкаПодходя к портрету внука«Внук мой – ты изображеньеЯ люблю тебя как старостьКак не любят помиравшихЯ люблю тебя как жалостьВнук в тебя плюю всегда яО мертвец – мой внук свирепыйТы лежащий меня тянешьПо́глядом своих очей…»Так старушка рассуждаетИ всегда она воюетБьёт портрет руками в щёкиИли палкой бьёт по лбуТолько как-то утомиласьИ упала под портретомИ как сердце в ней остановилосьВнук смеясь глядел с портретаОн сказал «Ну вот и ваша милость!»«Криком рот растворен старый…»
– Криком рот растворен старыйЧто – чиновник – умираешь?Умираю умираюСлужащий спокойныйИ бумаги призываюДо себя поближе– Что чиновник вспоминаешьКверху носом острым лёжа?(Смерть точила нос напильникомЕй такой нос очень нравится)Вспоминаю я безбрежныеДевятнадцатого августаВсе поля с травой пахучеюС травой слишком разнообразноюТак же этого же августаДевятнадцатого но к концуВспоминаю как ходилаНахмурённая рекаИ погибельно бурлилаОтрешённая водаЯ сидел тогда с какой-тоНеизвестной мне душоюЕли мы колбасы с хлебомПомидоры. МолокоОй как это дорого!– Умираешь умираешьДрагоценный в важном чинеВспоминаешь вспоминаешьО реке и о речной морщине«Память – безрукая статуя конная…»
Память – безрукая статуя коннаяРезво ты скачешь но не обладатель ты рукГромко кричишь в пустой коридор сегодняТакая прекрасная мелькаешь в конце коридораВечер был и чаи ароматно клубилисьДеревья пара старинные вырастали из чашекКаждый молча любовался своей жизньюИ девушка в жёлтом любовалась сильнее всехНо затем… умирает отец усатыйЗаключается в рамку чёрная его головаПоявляется гроб… появляются слуги у смертиОбмывают отца… одевают отца в сапогиЧёрный мелкий звонок… это память в конце коридораМилый милый конный безрукий скачЕдет с ложкой малышка к столовойКушать варенье варенье вареньеЭлегия № 69
Я обедал супом… солнце колыхалосьЯ обедал летом… летом потогоннымКончил я обедать… кончил я обедатьОсень сразу стала… сразу же началасьДо́жди засвистели… Темень загустелаПтицы стали улетать…Звери стали засыпать…Ноги подмерзать…Сидя в трёх рубашках и одном пальтоПусто вспоминаю как я пообедалКак я суп покушал ещё в жарком летеОгнемилом лете… цветолицем лете…Кухарка
Кухарка любит развлеченьяТак например под воскресеньяОна на кухне наведёт порядокИ в комнату свою уйдёт на свой порядокОна в обрезок зеркала заколетСвою очень предлинную косуТремя её железками заколетПотом ещё пятьюА прыщик на губе она замажетИ пудрою растительной затрётВ глаза немного вазелину пуститНаденет длинно платье и уйдётНо с лестницы вернётся платье сниметНаденет длинно платье поновейИ тюпая своими башмакамиПойдёт с собою в качестве гостейОна с собой придёт к другой кухаркеГде дворник и садовник за столомГде несколько количеств светлой водкиИ старый царскосельский граммофон«А-ха-ха-ха» она смеётся холкой«У-хи-хи-хи» другая ей в ответА дворник и садовник улыбнутсяИ хлопают руками по ногамСидящие все встанут закрутятсяИ юбки будут биться о штаныО праздник у садовника в мехуИ праздник у дворника в руках!«От меня на вольный ветер…»
От меня на вольный ветерОтлетают письменаПисьмена мои – подолгуЗаживёте или нет?Кто вас скажет кто промолвитВместо собственных письменИли слабая старухаГражданин ли тощий эНКропоткин
По улице идёт КропоткинКропоткин шагом дробнымКропоткин в облака стреляетИз чёрно-дымного писто́ляКропоткина же любит дамаТак километров за пятнадцатьОна живёт в стенах суровыхС ней муж дитя и попугайДитя любимое смешноеИ попугай её противникИ муж рассеянный мужчинаВ самом себе не до себяПо улице ещё идёт КропоткинНо прекратил стрелять в обла́киОн пистолет свой продуваетИз рта горячим направленьемКропоткина же любит дамаИ попугай её противникОн целый день кричит из клеткиКропоткин – пиф! Кропоткин – паф!«В губернии номер пятнадцать…»
В губернии номер пятнадцатьБольшое созданье жилоЖило оно значит в аптекеАптекарь его поливалИ не было в общем растеньемИмело и рот и три пальцаЖило оно в светлой банкеЛежало оно на полуВ губернии номер пятнадцатьКак утро так выли заводыКак осень так дождь кислилАптекарь вставал зеваяВливал созданию воду до краяИ в банке кусая губыСоздание это шлёпалоТак тянется год… и проходитЕщё один год… и проходитСоздание с бантиком краснымАптекаря ждёт неустанноКаждое зябкое утроВтягиваясь в халатАптекарь ему прислужитПотом идёт досыпать«Этот день невероятный…»
Этот день невероятныйБыл дождём покрытКирпичи в садах размоклиКрасностенных до́мовВ окружении деревьев жили в до́махЛюди молодые старые и дети:В угол целый день глядела КатяБегать бегала кричалаВолосы все растрепала – ОляКнигу тайную читалС чердака глядя украдкой мрачной – ФёдорВосхитительно любилаЧто-то новое в природе – Анна(Что-то новое в природеТо ли луч пустого солнцаТо ли глубь пустого лесаИли новый вид цветка)Дождь стучал одноритмичныйВ зеркало теперь глядела – ОляКушал чай с китайской булкой – ФедорЗасыпая улетала – КатяВ дождь печально выходила – АннаКаждому своё
В месте Дэ на острове ЗэтРастёт купоросовая пальмаВ месте Цэ на перешейке КаПроизрастает хининное растениеВ парикмахерской города эНСтрижен гражданин ПерукаровИ гражданке ПерманентовойДелают хитрые волосыБрадобрей МилоглазовГлядит в окно недоверчивоПримус греет бритвуИ воспевает печальХолодная щека плачет в мылеМилоглазов делает оскорблённые глазаВоенный часовой убивает командираКомандир падаетНедобрым сердцем вспоминая мать«Здоров ли ты мой друг…»
– Здоров ли ты мой друг?Да ты здоров ли друг мой?Случайно я тебя встречаюЗдоров ли друг мой. Что ты бледен?– А я здоров и ты напрасноМеня в болезни обвиняешьЗдоров ли ты в своей компаньеТужурки табака и волоса?Здоров ли в компании многих лет твоихНе смущают ли твои воспоминанияВишня на которой ты признайсяХотел висетьДа не смог сметьНе смущает лиВисел почти ведь?– Я здоров мой другЯ здоровЧто мне вишняНичто мне эта вишня…Пётр I
БрёвнаСветлый деньСидит Пётр ПервыйУзкие его усыРугает ртом морякаПоднимается – бьёт моряка в лицоВажный моряк падаетПодходит коньПётр сел на коняПётр поехалПыльПётр едет по травеВдоль дороги полеНа поле девушкаПётр сходит с коняИдёт Пётр к девушкеХватает Пётр девушкуДевушка плачет но уступает ПетруОни лежат на соломеПётр встает и уходитДевушка плачет. Она некрасиваУ неё нарост на щеке мяснойПётр на коне скрылся из её видаКлочья моря бьют о берегТьма всё сильнееТьма совсем. Тёмно-синяя тьмаЯрко выражен тёмно-синий цветСвидание
Вера приходит с жалким лицом с жалким лицомПриходит в помещение из внешнего мира внешнего мираВ помещении сидит голый человек голый человекМужчина мужчина мужчинаОн на диване сидит выпуска старого где зеркалоЗеркало узкое впаяно в заднюю спинку серуюВера пришла с холода с холода с холодаА он сидит жёлтый и издаёт запахи тела в одежде бывшего ранееДолго и долго и долго запахом не насытишьсяТело подёрнуто подёрнуто салом лёгким жиром тельным– Садись Вера – он говорит – садись ты холоднаяА он с редким волосом на голове цвета бурогоА Вера такая красивая такая красиваяОна села села согнула колени на краешекА он потянулся обнять её спереди спередиНеудачно нога его тонкой кожей сморщиласьНеудачно его половой орган двинулсяА Вера такая красивая такая морозная– Ух как холодом от тебя также молодостьюРаздевайся скорей – ты такая красиваяНа тебе верно много надето сегодня и он улыбаетсяЗеркало зеркало их отражает сзади овальноеТолько затылки затылки затылкиКнижищи
Такой мальчик красивый беленькийПрямо пончик из кожи ровненькийКак столбик умненький головка просвечиваетТакой мальчик погибнул а?Как девочка и наряжали раньше в девочкуТолько потом не стали. сказал:«что я – девочка!»Такой мальчишечкане усмотрели сдобногоне углядели милого хорошегочто глазки читают что за книжищиУ-у книжищи! у старые! у сволочи!загубили мальчика недотронутогос белым чубчикомЧтоб вам книжищи всем пропастьтолстые крокодиловы!Мальчичек ягодка крупичичкастал вечерами посиживатьвсё листать эти книги могучиевсё от них чего-то выпытыватьУбийцы проклятые книжищидавали яду с листочкамис буковками со строчкамисгорел чтобы он бледненькийКогда ж он последнюю книжищуодолел видно старательнозаметно он стал погорбленныйпохмурый и запечалённыйОднажды пришли мы утречкомЧего-то он есть нейдётГлядим а окно раскрытоеВ нём надутое стадо шариковИ он до них верёвочкой прищепленный«Шарики шарики – говоритНесите меня»И ножкою оттолкнувшисяА сам на нас строго погляделИ в небо серое вылетел…И видела Марья ПавловнаКак понесло его к моречкуА днями пришло сообщениеЧто видели с лодки случайныеКак в море упали шарикиНа них же мальчонка беленькийНо в море чего отыщешь тыГорите проклятые книжищи!Сирены
Вдохновляюсь птицею сиреною в день торжественных матросовПлетни волн не сильно говорливые. видят вид мой чистыйВымылся и палубу помыл. скоро остров с красными цветамиИ об том дают мне знать. птицы бледными крыламиПолон чьих-то дочек он – сирен. с бледными прозрачными крыламиПолон я каких-то чувств летающих с бледными и тонкими крыламиПадают насколько мне известно на самые красивые кораблиНасколько мне известно падают на чистые где и матросы чистыПадают эти сирены с грудями со многими грудямиВ коротких падают рубашках с кружевами с кружевамиНасколько мне говорили с кружевами и грудямиЛенточкой у горла перевязаны они. ленточкою чёрнойСами белокуры и волосы они также веют ленточкою чёрнойКожа их бумажная сонная неживаяОсновное их занятие – летать и петь целой стаейВот они. летят они. помогают ногами крылам слабымВот они. и сели они. и до чего ж красивы эти бабыВот они. и плачут они. и отирают они слёзы и песни запелиКаждая песня о неизвестном растении о неизвестном животномВ заключение песню запели они об острове своём волосатомИ улетать они собрались. улетают а меня не берут. не берутСколько к ним не бросаюсь!«Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная…»
Баба старая кожа дряхла одежда неопрятнаяВедь была ты баба молода – скажиВедь была ты баба красива́Ведь была резва и соком налитаВедь не висел живот и торчала грудьНе воняло из рта. не глядели клыки желты́Ведь была ты баба в молодой кожеЗубы твои были молодые зайчикиГлаза очень были. как спирт горящийКаждый день ты мылась водой с серебромВ результате этого была ты не животноеНе земное ты была а воздушноеА небесноеИ что же баба ныне вижу яПечальное разрушенное ты строениеВот в тебе баба валится все рушитсяСкоро баба ты очистишь местоСкоро ты на тот свет отправишься– Да товарищ – годы смутные несловимыеРазрушают моё тело прежде первоклассноеДа гражданин – они меня бабу скрючилиПетушком загнули тело мнеНо товарищ и ты не избежишь того– Да баба и я не избегу того«Я в мясном магазине служил…»
Я в мясном магазине служилЯ имел под руками всё мясоЯ костей в уголки относилРазрубал помогал мяснику яЯ в мясном магазине служилНо интеллигентом я былИ всё время боялся свой длинныйПалец свой обрубить топоромНадо мной все смеялись мясникиНо домой мне мяса давалиЯ приносил кровавые кускиМы варили его жарили съедалиМне легко было зиму прожитьДаже я купил пальто на ватеМного крови я убиралИ крошки костей уносилМне знакомы махинации всеНо зачем этот опыт мнеЯ ушёл из магазина мясногоКак только зимы был конецИ тогда же жену обманувВ новых туфлях я шёл по бульваруИ тогда я тебя повстречалМоя Таня моя дорогаяЖизнь меня делала не тольконо и делала меня кочегаромя и грузчиком был на плечахВот и с мясниками побывал в друзьях«В один и тот же день двенадцатого декабря…»
В один и тот же день двенадцатого декабряНа тюлево-набивную фабрику в переулкеПришли и начали там работатьБухгалтер. кассир. машинисткаФамилия кассира была ЧугуновФамилия машинистки была ЧерепковаФамилия бухгалтера была ГалтерОни стали меж собой находиться в сложных отношенияхЧерепкову плотски любил ЧугуновГалтер тайно любил ЧерепковуБыл замешен ещё ряд лицС той же фабрики тюлево-набивнойБыли споры и тайные страхиОб их тройной судьбеА кончилось это уходомГалтера с поста бухгалтераИ он бросился прочьС фабрики тюлево-набивнойЗаписка
Костюмов – душенька – я завтраВас жду поехать вместе к ВалеОна бедняжка захворалаУ ней не менее чем гриппНо только уж пожалуйста любезныйТы не бери с собой БуханкинаУж не люблю я этого мужланаОх не люблю – и что ты в нём находишьКриклив… У Вали это неприличноКогда б мы ехали к каким-то бабамА то приятная безумка ВалентинаОна же живо выгонит егоНу как Костюмов – милый Фрол ПетровичНапоминаю – ровно в семь часовИ без Буханкина пожалуй сделай одолженьеА я тебе свой галстух подарюСмотри же. жду. Приятель ПавелПэ. эС. И я тебе сюрприз составилПослание
Когда в земельной жизни этойУж надоел себе совсемТогда же заодно с собоюТебе я грустно надоелИ ты покинуть порешиласьМеня ничтожно одногоСкажи – не можешь ли остаться?Быть может можешь ты остаться?Я свой характер поисправлюИ отличусь перед тобойСвоими тонкими глазамиСвоею ласковой рукойИ честно слово в этой жизниНе нужно вздорить нам с тобойВедь так дожди стучат суровоКогда один кто-либо проживаетНо если твёрдо ты уйдёшьСвоё решение решив не изменятьТо ещё можешь ты вернутьсяДня через два или с порогаЯ не могу тебя и звать и плакатьНе позволяет мне закон мойНо ты могла бы это чувствоватьЧто я прошусь тебя внутриСкажи не можешь ли остаться?Быть может можешь ты остаться?Кухня
Только кухню мою вспоминаюА больше и ничегоБольшая была и простаяМолока в ней хлеба полноТёмная правда немногоТесная течёт с потолкаНо зато как садишься кушатьПриятно движется рукаГости когда приходилиЧаще в зимние вечераТо чаи мы на кухне пилиИз маленьких чашек. Жара…А жена моя там стиралаОколо года прошлоВсё кухни мне было малоУшла она как в стеклоСейчас нет этой кухниПётр Петрович приходит ко мнеСидит в бороде насуплен«Нет – говорит – кухни твоей»Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Жолковского)
«Фердинанда сплошь любили…»
Фердинанда сплошь любилиОн красавицам был вровеньИ ценили его до могилыА уж после и не ценилиИ все его нести не захотелиТолько те кто его не любилиПосмотреть на то захотелиИм и пришлось нести его«На горелке стоял чайник Филлипова…»
На горелке стоял чайник Филлиповакастрюля с картошкой ВаренцовойКастрюля с борщом стояла Ревенкои кастрюля белая маленькаяс манною кашей для ребёнка ДовгеллоНа верёвке простыня рябелаИз кухни была дверь в комнату ПрожектёроваКоторый сидел за столомлбиные мышцы напрягшиВот первый прожект кладёт на бумагу рука«Всё было всё теребилось рукою…»
Всё было всё теребилось рукоюГде же теперь же милые вещи теИ почему они заменились другимиМожно всё перепутать в темнотеРечь идёт о новых жильцахна моей на её квартиреРучки дверные даже сменили ониТам где я вешалБессменно пальто своё четыре годаТам у них пальма серая вся замерлаПрийдя вчера это всё я обнаружилМножество также мелких вещей иныхЯ пытался кричать «Где у вас суп с тарелкамиТам стояла кроватьИ она на ней видела сны!»Но куда там… мне сразу закрыли ротИ выгнали силою двух мужчин на лестницуАх! Они там едят свой негодный парующий суп!У неё там стояла кровать!Там наша кровать стояла!«Красивый брат кирпичный дом…»
Красивый брат кирпичный домСтоял наднад глухим прудомИ не двигалась водаего наверно никогдаЖил некий дед и был он старВ костюме белом в ночь ходилИ каждодневно грустный внукВ поля горячие пошёлБыла старинная женаинтеллигентная онаи на скамейке всё сиделаи в книги длинные смотрелаБлестел средь ночи высший светИ на террасе внук и дедСидели в креслах грандиозныхВ беседах страшных и нервозныхВнизу сапожник проходилНосивший имя КлараИ что-то в сумке приносилИ следовал за нимиОни вели его к прудуНе говоря ни словаИ филин ухал не к добруИ время полвторогоКрасивый брат кирпичный домСтоял над высохшим прудомИ не сдвигалася водаего наверно никогда«И всегда на большом пространстве…»
И всегда на большом пространствеОсенью бегает солнцеВсе кухни залиты светомИ всё в мире недолговечноУтром постель твоя плачетОна требует она умираетСкорый дождь всех убиваетИ любой шляпу надеваетЯ помню как по дорогеБегут собака и бумагаА их догоняет грустныйАляповатый Антон Петрович«Граммофон играет у Петровых…»
Граммофон играет у ПетровыхПлачет и терзает он меняЯ сижу средь кресла на балконеСвою юность хороняБоже я бывал тут лет в шестнадцатьТанцевал… впервые полюбили опять сижу я у ПетровыхПотеряв фактически себяМилые коричневые стеныБибльотека ихнего прадедаТёмные ветвящиеся рукиИхнего отца среди столаКончил бал. Вернулся. Сел. ЗаплакалВот и всё чем этот свет манилВот тебе Париж и город НиццаВот тебе и море и корабльА Петровы понимают чуткоЭто состояние моёОтошли. Когда же стало жуткоПодошёл отец их закурилСёстры! Я привез в подарокЛишь географическую картуИ одну засушенную птицуи её размеры черезмерныДлинно я сижу и едет в пальцахСтиранная сотню раз обшивкаВашего потомственного креслаВпитывает тёмную слезу!«Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…»
Когда бренчат часы в тёплой комнате ЗоиИ Зоя сидит на ковре гола веселаИ пьёт в одиночестве шипящие настоиИз бокалов душистых цветного стеклаТо часы бренчат то Зоя встаёти по тёплой комнате тянет телото и дело мелькает Зоин белый зади жирком заложённые ноги смелоИ привлекательных две груди большихВисят подобно козьим таким же предметамПухлое одеяло пунцовое сохраняет ещёОчертания Зоиных нежных и круглых ветокТут Зоино пастбище – Зоин лужокОхрана его – толстые двериСиеминутная Зоина жизнь – поясокВдруг одела и в зеркало смеётся боками вертитНаправляется к туалетному очагуСидит и моча журча вытекаетОна же заглядывает тудаОт проснувшейся страсти тихо вздыхаетЕвгения
