bannerbanner
Венец для королевы проклятых
Венец для королевы проклятых

Полная версия

Венец для королевы проклятых

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 6

А сама Вилма из молодой и веселой женщины стала тяжеловесной, будто каменной бабищей с холодными глазами и вечно опущенными уголками сжатых губ. Ее пухлые пальцы унизаны перстнями, на шее позвякивают цветные бусы, но отчего-то она кажется погасшей, неживой…

Неожиданно для себя самой Гвендилена почувствовала что-то вроде жалости к бывшей подруге матери. Пусть она сыта каждый день и носит цветные бусы, но муж ее – человек грубый, жестокий и почти такой же жадный, как покойный отчим. Когда-то, бывало, она жаловалась матери на мужнины побои и попреки. Не похоже, что с тех пор Гавер стал добрее!

Словно уловив ее мысли, Вилма вдруг смутилась, опустила глаза и поспешно скрылась в задней комнате лавки. Гвендилена поняла, что разговор окончен. Остается только повернуться и уйти прочь, но она продолжала ждать, сама не зная чего.

И, как оказалось, не напрасно. Вскоре трактирщица появилась снова. На щеках ее горели красные пятна, и глаза как-то подозрительно припухли… Вилма положила перед девушкой небольшой сверток.

– Забирай и уходи, – процедила она сквозь зубы.

Опустив голову, Гвендилена взяла сверток и пошла прочь. Потом, дома, когда она пекла пирожки, так трудно было удержаться, чтобы не попробовать хоть кусочек! Но она точно знала – если даст себе волю, остановиться уже не сможет. А обрядовое угощение непременно нужно отнести в монастырь!

Но все труды и унижения оказались напрасны – монахини не взяли ее дары. На длинном столе для приношений корзинка, покрытая салфеткой с розами (еще мать вышивала), выглядела так одиноко и сиротливо! Гвендилена растерялась и чуть не расплакалась от обиды.

Потом к ней вышла толстая монахиня и принялась увещевать. Она говорила о том, что срок траура священен, что нужно достойно позаботиться о душах близких, проводя время в одиночестве, молитве и строгом посте, и тогда, возможно, Всевышний смилуется над ними и откроет Врата Света…

Голос был сладким, вкрадчивым, но в ее глазах – маленьких, прищуренных и холодных – Гвендилена видела совсем другое. «Уходи и не возвращайся, – говорили эти глаза, – уноси свою беду, чтобы нас она не коснулась!»

Очень хотелось крикнуть ей в лицо: «Где же ваше милосердие? Зачем вы врете и себе и людям?» – но Гвендилена сдержалась. Бессмысленно… Все равно здесь ей не будет ни защиты, ни приюта. Поостерегутся монахини – а что, если у новой послушницы дурной глаз? Что, если она стала ангним, одержимой злым духом, сеющим смерть вокруг себя? Нет уж, лучше оставить все зло и печаль этого мира за воротами, дабы не отвлекаться от молитв и благочестивых размышлений.

Она терпеливо выслушала наставления и ушла, прихватив свою корзинку. Не пропадать же добру! В тот же вечер она съела варнегар до последней крошки – одна, в темноте, в пустом холодном доме…

И медовая начинка казалась ей горькой на вкус.

Девушка уж совсем было пала духом, когда однажды, подметая полы, она случайно нашла под половицей мешочек, набитый серебряными монетами. Очевидно, отчим припрятал и забыл о них… Развязав туго закрученные тесемки и увидев деньги, Гвендилена расплакалась от радости. Впервые она ощутила к отчиму что-то вроде благодарности. Пусть он не был хорошим человеком при жизни, зато после смерти помог ей, хотя и против собственной воли!

Теперь, по крайней мере, можно было быть сытой каждый день… Ну почти. Гвендилена немного воспрянула духом. Она даже позволяла себе иногда купить в лавке кайрим – дешевые разноцветные леденцы, и, поудобнее устроившись у горящего очага, долго-долго перекатывала во рту сладкие шарики, жмурясь от удовольствия.

О будущем девушка старалась не задумываться. Она понимала, что денег хватит ненадолго, и совсем скоро, как только наступит тепло, придется решать, что делать дальше – или наниматься кому-нибудь в услужение, или отправляться в монастырь, другой, подальше от дома… В любом случае придется уходить куда-нибудь, где никто не знает ее и не будет шарахаться, как от зачумленной!

Но это будет потом.

Глава 7

В начале весны, когда снег уже сошел и на пригорках, пригретых солнцем, появилась первая травка, когда старики, глядя на небо, прикидывали, каким выдастся год – урожайным или голодным, – а в храме Всех Богов начали возносить молитвы о добром урожае, в деревне стало твориться что-то неладное. Казалось, что весь устоявшийся и привычный порядок вещей вот-вот рухнет, будто карточный домик от дуновения ветерка, а что будет дальше – знают только боги… Именно неизвестность пугала больше всего.

Как обычно, в середине зимы граф Ральхингер покинул усадьбу и отправился в Орну, ко двору короля Людриха, дабы засвидетельствовать свое почтение и принять участие в таймери-гивез. Слово это в деревне произносили с особым придыханием, хотя вряд ли кто-то из сельчан имел хотя бы приблизительное представление о том, что оно означает.

Но Гвендилена знала. Конюх Вилерд, навещая сестру, любил прихвастнуть… Он часто и с удовольствием рассказывал бесконечные истории о славных деяниях графа Ральхингера, и по всему выходило, что господин без него просто шагу ступить не мог. Конюх был преисполнен гордости от приближенности к власть имущим. Гордо подбоченившись, он подкручивал ус, красуясь перед юной невестой, и Айя краснела, как маков цвет, опуская глаза…

Про таймери-гивез Вилерд рассказывал особенно часто и охотно. Видно, поездки в столицу были для него самыми яркими и запоминающимися событиями!

– Такое дело… Столица – это тебе, понимаешь, не деревня! Дороги мощеные, дома каменные. Как приезжаем, значит, сразу не на постоялый двор какой-нибудь, а прямо в королевский замок! Там ешь-пей от пуза, всего вдоволь – и мяса, и хлеба, и пива… А благородные господа запираются в большом зале и говорят до поздней ночи, а бывает, и до утра. И помешать им никто не моги, хоть гори крыша над головой! Государственное дело, понимать надо. Как закончат – кидают в очаг сырые дрова, чтобы, значит, дым густой валил. Тогда слуги сразу как всполошатся, как забегают – умора глядеть! Несут, значит, господам всякой снеди – и кабанов на вертеле, и дичь, и заморские фрукты, и вина самолучшего, музыкантов ведут, фокусников, танцовщиц… И такое начинается!

На этом месте Вилерд обычно закатывал глаза, выдерживал эффектную паузу и заканчивал свой рассказ всегда одинаково:

– Столица, понимаешь! Королевский двор!

Обычно господин граф возвращался домой вскоре после Йома… Но не в этот раз. Не вернулся он ни к Рождению Солнца, ни к празднику Соловин, после которого начинаются полевые работы. Это было очень странно – обычно он считал своим долгом выпить кружку пива и пожелать своим поселянам доброго урожая! Господин граф всегда строго следовал старым обычаям.

Вестей от него не было, и по деревне поползли нехорошие слухи. Болтали всякое – одни говорили, что граф тяжко занемог, другие – что он стал жертвой банды разбойников, орудующих на большой дороге… Таким болтунам, впрочем, никто не верил – не такой был человек граф Ральхингер, чтобы дать себя убить ватаге каких-то оборванцев! Да и вооруженные молодцы из его свиты, что, как обычно, отправились сопровождать господина, недаром хлеб едят.

Но все равно – ощущение тревоги и приближающегося несчастья с каждым днем становилось все сильнее. Беспричинно выли цепные собаки и плакали дети по ночам, у Шерата, деревенского старосты, корова родила двухголового теленка, и в ночь перед Равноденствием, с которой начинают отсчет следующего года, в небе видели Хвостатую Звезду, что, безусловно, было недобрым знаком. Последний раз такое случалось лет двести назад, в царствование блаженной памяти короля Агесира Доброго, перед нашествием варваров-тойренов…

И граф все не возвращался. Госпожа Вердана, его супруга, приказала монахиням в обители Всех Богов молиться за здравие мужа и его скорейшее возвращение. Она и сама приезжала в храм – разряженная в шелк и бархат, горделивая и прекрасная, как всегда… Но даже монахини заметили, что ее лицо залила бледность, под глазами залегли синие тени, и глаза – красные, воспаленные, с опухшими веками – глядели тоскливо и почти обреченно.

Правда, злые языки болтали, что ночью, тайком, графиня послала своих слуг за старой Аливель и сулила большие деньги, если та скажет ей о судьбе мужа. Разбив сырое яйцо в стакан с водой, старуха долго всматривалась в него, будто искала только ей ведомые приметы, а потом скорбно поджала губы и начертала на высоком и чистом лбу графини косой крест – вдовий знак. И гордая госпожа не рассердилась на такую фамильярность, не приказала прогнать дерзкую прочь или наказать ее!

Что было дальше – никто доподлинно не знал. Слугам приказано было удалиться, но любопытная горничная по имени Ферла клялась, что видела, как графиня рыдала на плече Аливель, уткнувшись лицом в ее лохмотья, а старуха все гладила ее по плечу и что-то шептала на ухо.

Неизвестно, правда это или нет, на следующее утро госпожа Вердана приказала запрягать лошадей и спешно куда-то уехала в сопровождении нескольких самых доверенных слуг, взяв с собой лишь маленького сына да шкатулку с драгоценностями.

Графская усадьба, оставшаяся без хозяев, на удивление быстро пришла в запустение. Старинный дом, родовое гнездо многих поколений, выглядел так, будто из него ушла жизнь. Слуги бесцельно бродили по комнатам, не зная, что делать дальше. Одни – впрочем, немногие! – уходили прочь, куда глаза глядят, другие, особо предприимчивые, тащили все, что попадется под руку, но были и такие, кто предпочел остаться и надеяться на лучшее, несмотря ни на что.

Старая Аливель с тех пор как будто лишилась последних остатков разума. Она целыми днями бродила по деревне, повторяя: «Бегите! Бегите прочь… Может быть, еще успеете!» Односельчане в испуге шарахались от нее. Одни спешили осенить себя обережным знаком, другие шептали молитвы или сплевывали в сторону, отгоняя злых духов. Поговаривали о том, что ведьму давно пора бы утопить, зашив в мешок, или, по крайней мере, прогнать прочь из деревни, но исполнить это никто не решился – слишком силен был страх перед ее чарами. В конце концов даже горячие головы сочли за лучшее оставить старуху в покое.

Только Милва, знахарка, зазвала ее однажды к себе, встретила ласково, напоила гердлем – напитком из горячего пива с пряностями и медом, до которого старуха была большая охотница, и о чем-то шепталась с ней всю ночь… А наутро исчезла из деревни, ни с кем не попрощавшись и прихватив лишь свои снадобья да старую книгу в почерневшем от времени переплете, которой очень дорожила.

Это было странно, но не слишком. Чего еще ожидать от женщины, которая живет одиноко, ни с кем не дружит и занимается какими-то непонятными делами – то бродит по лесу в поисках трав и корешков, то сидит целыми днями, уставившись в свою книгу?

Жизнь шла своим чередом – растаял снег, семена легли в теплую влажную землю, на полях появились первые всходы, и коровы мычали на пастбище, радуясь теплу и свежей травке…

Но люди чувствовали себя осиротевшими и потерянными, в ожидании большой беды.

Глава 8

Однажды под утро сонную тишину над деревней нарушили конский топот, крики и лязг железа. Приоткрыв ставни и опасливо выглянув наружу, люди увидели всадников в развевающихся на ветру черных плащах, мчащихся по единственной деревенской улице. В тусклых предрассветных сумерках они казались не людьми, а призраками Дикой Охоты, что проносятся в небе перед грозой или ураганом… Хотелось поскорее закрыть окна, запереть дверь на засов, спрятаться в погребе – авось не найдут, не заметят, пройдет мимо беда!

Но тщетно. Ржут кони, грызя удила, и незваные гости стучат в окна и двери.

– Выходите! Выходите! Все на площадь!

Первой из своей лачуги выбежала старая Аливель. С растрепанными седыми волосами, в лохмотьях, развевающихся на ветру, она бесстрашно бросилась наперерез всадникам, отчаянно размахивая руками и что-то выкрикивая на непонятном языке. Казалось, конские копыта вот-вот растопчут ее, но лошади почему-то стали как вкопанные, храпя и роняя пену. Даже всадники выглядели обескураженными.

Только один – широкоплечий, рыжебородый – сумел сохранить самообладание. Привычным движением он вытащил меч из ножен, холодным синеватым огнем сверкнула отточенная шергиранская сталь… Миг – и старуха упала, корчась в собственной крови.

На ее крик выбежал староста Шерат – босой, в исподних штанах, с топором в руке. Когда-то давно старик служил в ополченцах, даже воевал в Агеларане, и теперь был преисполнен решимости защитить свой дом и семью.

– Кто вы такие? – крикнул он. – Убирайтесь прочь, иначе…

Договорить он не успел. Седая голова отлетела в сторону, и рыжебородый, пряча в ножны обагренный кровью клинок, произнес, обращаясь к мертвому телу:

– Ты глуп, старик! Но все же я отвечу на твой вопрос. Перед тобой – шеди-аваль, королевский карательный отряд!

И, оглядевшись вокруг, добавил:

– Так будет с каждым, кто осмелится нам помешать.

Это было как гром среди ясного неба! Много лет из уст в уста передавались страшные истории о нашествии тойренов, когда варвары обрушились на империю, словно стая саранчи. Но сейчас не враги пришли, не захватчики – люди на королевской службе! От разбойника можно и должно защищаться, спасая свою жизнь и достояние, но восстать на своего господина – худшее из преступлений…

Липкий, душный страх подкатывает к горлу. Торопливо одеваясь, дрожащими руками застегивая пуговицы и завязывая тесемки, люди и помыслить не смеют, что с ними будет дальше. Дети хнычут спросонья, испуганно тараща глазенки, матери стараются успокоить их как могут, а мужчины лишь хмуро ворчат – что, мол, копаетесь так долго! Неровен час – всем беда…

И правда – всадники-демоны не ждут. Они кричат, ругаются последними словами, подгоняя отстающих ударами плетей… Люди бредут, как покорное стадо, спотыкаясь и падая. На мертвые тела они стараются не смотреть. В сердце каждого еще трепыхается робкая надежда, что, может быть, все обойдется, нужно только не перечить, проявить должную покорность и смирение.

Один из рыцарей – совсем еще юнец с пробивающимся пухом на щеках – приметил синеглазую Линну, дочь трактирщика Гавера. Знаком он приказал ей подойти. Краснея, опустив голову, девушка повиновалась. Рыцарь спешился, привязал лошадь к дереву и, не стесняясь присутствующих, одним движением разорвал на ней платье от ворота до подола. Линна ахнула, слезы брызнули у нее из глаз… Она тщетно пыталась прикрыться обрывками одежды, а рыцарь лишь удовлетворенно хмыкнул и принялся расстегивать штаны.

На Гавера было больно смотреть. Его толстые щеки тряслись, по лицу текли слезы, но он не посмел вступиться за дочь.

– Не надо, господин… – бормотал он, – оставьте ее, умоляю вас… Я заплачу, заплачу, сколько скажете!

Трясущимися руками он развязал кошель, что всегда носил на поясе, но рыцарь лишь недобро прищурился.

– Похоже, ты вздумал торговаться со мной? Хочешь купить своими медяками? Я и так возьму, что захочу!

Вилма, которая до того стояла рядом с мужем, не смея поднять голову, вдруг страшно закричала и бросилась на насильника, пытаясь вцепиться в глаза. В первый миг он даже оторопел от неожиданности. Женщина успела оцарапать ему лицо, так что на щеке показалась кровь. Рыцарь отшвырнул ее, занес боевой топорик… Ее лицо уже превратилось в кровавое месиво, а он все продолжал наносить удары, рыча, словно зверь. Потом, насытив свой гнев, он повалил на землю дрожащую от ужаса Линну – здесь же, рядом с телом матери.

Когда всех согнали на площадь, уже рассвело, но нерадостным было утро. Солнце поднялось над горизонтом в серо-сизой туманной дымке, словно даже оно, Божье Око, не желало видеть происходящего.

Люди стояли, не смея сказать слово или пошевелиться, дабы не рассердить шеди-аваль. В этой покорности было что-то жуткое, но рыцари в черном были вполне довольны. Они весело переговаривались между собой, даже смеялись… Наконец рыжебородый – видимо, старший над остальными – выступил вперед.

– Слушайте меня, поселяне! Граф Ральхингер, презрев вассальную клятву, восстал на нашего короля. Его герб будет сломан, замок – разрушен, деревни – сожжены. Людям же – разумеется, лишь тем, кто не был замешан в подлых бесчинствах своего господина – по милости нашего короля, сохранят жизнь.

По толпе пробежал вздох облегчения. Но радоваться было рано. Рыжебородый строго глянул исподлобья, его подручные взялись за рукояти мечей – и снова стало тихо. Затаив дыхание, люди ждали решения своей судьбы.

А рыцарь продолжал:

– По крайней мере, некоторым. Они будут проданы в рабство, дабы своими трудами возместить хотя бы частично нашему милостивому повелителю тот вред, что нанес их вероломный господин.

В толпе снова раздались всхлипы, стоны и причитания – впрочем, тихие, сдавленные… Даже сейчас парализованные страхом жертвы боялись рассердить своих мучителей. Ведь рабство – это все-таки жизнь!

Но что будет с теми, кого не продать на торгу, – стариками, больными, маленькими детьми? Вопрос этот у многих застыл на устах, но произнести вслух его никто не осмелился.

И ответ не заставил себя долго ждать. Рыцари быстро, деловито и сноровисто разделили толпу – мужчин отделили от женщин, а тех, кто показался бесполезным, согнали в большой сарай. Сопротивляться никто не смел – все видели, что случилось со старой Аливель и Шератом! Женщины старались успокоить детей:

– Тише, тише, не плачь! Все будет хорошо.

Самых маленьких вырывали из рук матерей и отдавали старухам. Те безропотно брали на руки младенцев, своих и чужих внуков и правнуков, и покорно шли, привычно и бережно придерживая драгоценную ношу. Трактирщик Гавер, которого, видимо, сочтя слишком старым и неуклюжим, повели к сараю, все пытался сунуть в руки карателям свои монеты.

– Умоляю… Умоляю вас, господин, отпустите меня! Я заплачу! Много заплачу!

Но рыцарь лишь рассмеялся. Он ударил трактирщика по руке, монеты раскатились по земле, и пузатый Гавер, опустившись на четвереньки, напрасно пытался собрать их. Ему не дали подняться на ноги и, подгоняя пинками, заставили ползти на четвереньках. Молодые рыцари находили это весьма забавным и хохотали от души.

Каратели заперли двери сарая, обложили его соломой и хворостом и подпалили с четырех сторон. Стоя на площади, люди видели, как взлетают к небу языки пламени, слышали крики и стенания, вдыхали черный удушливый дым… Никто не посмел двинуться с места – так велик был страх перед шеди-аваль. Только молодой Кервуд, услышав голос матери, как безумный бросился к горящему сараю. Свистнула стрела, вонзилась ему в спину между лопаток, и парень упал, коротко вскрикнув, дернулся несколько раз и затих навсегда.

Раздавленные ужасом случившегося, люди впали в странное, тяжелое оцепенение. Никто не заметил, как рассыпались по дворам каратели, дабы поживиться их добром, как выгоняли из хлевов скотину, как поджигали опустевшие дома…

Они покорно дали заковать себя в кандалы и двинулись за телегами, груженными их же нехитрым скарбом, – вперед, навстречу новой, рабской жизни.

Часть II. Служанка

Глава 1

Путь до Терегиста занял десять дней, может быть, немного больше или меньше – Гвендилена сбилась со счета. Ей он показался бесконечно долгим…

Проезжий тракт, проложенный еще во времена империи, давным-давно пришел в запустение, так что от дороги остались только колеи, заросшие травой. Говорят, раньше купцы ездили здесь чуть ли не каждый день, но теперь, после того как некогда огромная и могущественная держава распалась на пять королевств, непрерывно враждующих между собой, путешествия стали делом нелегким и опасным. На дорогах хозяйничали банды разбойников. Благородные господа ездили с многочисленной свитой, торговым людям приходилось нанимать охрану, но все равно нередко путники пропадали без вести, и только кости их белели по оврагам вдоль дороги…

Разумеется, напасть на обоз, охраняемый шеди-аваль, осмелились бы немногие, потому караван продвигался без помех, хотя и не слишком быстро. Невольников, скованных попарно кандалами, приковали к длинной цепи, чтобы легче было присматривать за ними. Для женщин сделали некоторое послабление – им сковали только руки, но идти все равно было тяжело.

Охраняя невольников, шеди-аваль менялись между собой. Свободные от несения службы ехали чуть поодаль, шутили, смеялись… Казалось, что не людей ведут они продавать на торгу, а просто сопровождают обоз или гурт скота. Иногда надсмотрщики попадались добрые – они не пускали лошадей рысью, даже разрешали присаживаться на телеги, иногда – злые и жестокие, и тогда свистели кнуты и раздавались жалобные стоны…

Шагая вместе с другими, Гвендилена изо всех сил старалась сдержать крик, рвущийся из глубины ее существа. Отупеть, ослепнуть и оглохнуть – только так можно выжить! Думать только о куске хлеба, о месте у костра, смотреть в землю, терпеть и ждать – все что остается.

Лишь однажды, проходя мимо Нарединского холма, где, как говорят, давным-давно стоял замок, называемый Гнездом Драконов, Гвендилена подняла голову и посмотрела в небо. Ей показалось, что на мгновение среди облаков мелькнули очертания золотого замка, парящего в воздухе высоко над землей. В этот миг она позабыла обо всем – на волшебный замок хотелось смотреть бесконечно… Но видение скоро исчезло.

Не все сумели сразу смириться с рабской долей. Мужья и жены, женихи и невесты, братья и сестры звали друг друга, обмениваясь бесполезными клятвами:

– Мира, я найду тебя! Только потерпи…

– Авер, я буду тебе верна! Я люблю тебя! Мы будем вместе!

Поначалу надсмотрщиков это веселило, но вскоре стало заметно раздражать. По спинам загуляли кнуты, не разбирая правых и виноватых, а потом лошадей пустили вскачь, так что рабам пришлось бежать за ними, задыхаясь и в кровь сбивая ноги. После этого желающих окликнуть близких больше не находилось… Люди шли в молчании и лишь иногда, на привале, позволяли себе перекинуться словом вполголоса. Многие женщины, потерявшие детей, плакали по ночам – тихо, сдавленно, чтобы надсмотрщики не заметили.

Немало хлопот доставляла Линна. После того, что случилось с ее семьей, она повредилась рассудком – то плакала, то смеялась, то бормотала что-то непонятное, то порывалась бежать куда-то… Всегда такая опрятная, кокетливая, теперь она даже не замечала, что на ней все то же платье – грязное, окровавленное, разорванное от ворота до подола, – и не стыдилась своей наготы. Сердобольная Варда пыталась дать ей свой передник, чтобы девушка могла прикрыться, но Линна тут же сорвала его под дружный хохот надсмотрщиков.

В конце концов рыжебородый старшина (теперь все невольники знали, что его зовут Хайрем, и вздрагивали при одном упоминании его имени) подошел к девушке во время дневной стоянки, посмотрел ей в глаза, зачем-то потрогал лоб и досадливо покачал головой. Он велел снять с нее кандалы и отвел в сторону, к глубокому оврагу. Послышался короткий, сдавленный крик, потом стало тихо… А назад Хайрем вернулся уже один.

– Все равно бы не дошла до Терегиста, – он с досадой покачал головой, пряча в ножны тяжелый охотничий нож, – да и кто такую купит? Порченый товар!

Рыжебородый говорил деловито, хозяйственно, будто речь шла о занемогшей скотине, которую пришлось прирезать. У многих от его слов пробежал мороз по коже… Но те женщины и девушки, что шли рядом с Линной, вздохнули с облегчением – бедная безумная слишком сильно дергала цепь, да и удары кнутом доставались им чаще других.

В Терегист они вошли на закате дня. Надсмотрщики немилосердно торопили невольников, и в конце концов лихорадочное возбуждение передалось и им. Когда вдали показались городские стены, высокие башни и даже узкая полоска моря, сверкающая в лучах заходящего солнца, даже рабы воспрянули духом – конец пути близок! Отдых, ночевка под крышей, может быть, даже горячая еда – есть ли счастье больше?

Город встретил их шумом и суетой. Казалось, все здесь не идут, а бегут, не говорят, а тараторят, как будто спешат куда-то и очень боятся опоздать. Мощеные мостовые под ногами, огромные каменные здания, нарядные прохожие – все было внове! Гвендилена вертела головой, стараясь разглядеть удивительные диковины вроде фонтана на площади или статуй, изображающих то грозных всадников с мечами, то благочестивых святых… «Счастливы же люди, которые могут здесь жить, ходить по улицам и смотреть по сторонам сколько угодно!» – с завистью подумала она и чуть не заплакала. Раньше ей как-то не приходило в голову, как это прекрасно – просто идти куда хочешь, хотя бы и в родной деревне, когда руки не скованы опостылевшими кандалами, а за спиной не стоит надсмотрщик с кнутом!

На базарной площади, рядом с овощными лотками и загонами для скота, старшина Хайрем долго спорил о чем-то с толстым, приземистым бородачом. Отойдя в сторону, они кричали так, что, казалось, вот-вот поубивают друг друга, но в конце концов ударили по рукам. Хайрем, получив увесистый мешочек золота, обратился к невольникам с краткой, но содержательной речью:

На страницу:
3 из 6