Прости, но я скучаю

– Это я спрашиваю, что случилось. Ты где?

– О боже! Все! Так много всего случилось! Приехал спецназ! И саперы! И пожарные! Ты где, дорогая?

– Я… я не знаю. – Сунна огляделась в поисках таблички с названием улицы. – Угол Тринадцатой и Розовой. Зачем спецназ? Что происходит, Бренда?

– Угроза взрыва! Бомба! – проорала Бренда; в трубке трещало и квакало. Она выкрикнула что-то еще, вроде: «Поверишь ли!»

– Ничего не понимаю, когда ты так кричишь, Бренда.

– Извини! – Бренда продолжала вопить, медленнее и еще громче. – Угроза взрыва! Была угроза взрыва! Теперь ты меня слышишь? Я сказала…

– Да, я слышу, Бренда; но когда ты так кричишь, то ничего не…

– Я живу здесь уже тридцать лет, – не унималась Бренда, – а такое в первый раз!

– В каком здании? Кто-нибудь есть внутри?

– Ну, я не знаю, – сказала Бренда, как будто эта мысль раньше не приходила ей в голову. – Очень надеюсь, что нет. Ух, ёки-моки! – Бренда любила выдуманные ругательства и недоделанные бессмысленные словечки и использовала их в ситуациях, для которых и так было полно подходящих слов и выражений.

«Или вообще не было слов», – подумала Сунна. Она уже жалела, что любопытство заставило ее позвонить этой женщине. Никакие пожарные машины того не стоили.

Бренда притихла и, похоже, наконец испугалась, как будто прежде мысль о бомбе казалась ей настолько абстрактной и киношной, что не вызывала у нее настоящих эмоций.

– Господи! – воскликнула она. – Господи! Я выхожу и иду к тебе, Сунна!

Сунна застонала.

– Нет, Бренда, ты останешься там, где ты есть. Я сама приду.

Она повесила трубку, прежде чем Бренда успела уличить ее в обмане, и сбежала с угла Тринадцатой и Розовой.

– Что там происходит? – спросил кто-то. Это был худой старик с мутными глазами. Он небрежно прислонился к кирпичной стене старого многоквартирного дома, и Сунна не замечала его, пока он не заговорил.

– Понятия не имею. То есть, – она махнула рукой в знак того, что неправильно выразилась, – то есть я слышала, что была угроза взрыва. Но больше я ничего не знаю.

Мужчина улыбнулся.

– В каком здании?

– Не знаю.

– Держу пари, в художественной галерее. – Он зевнул и потянулся, как будто угрозы взрыва нагоняли на него скуку. – Это в мертвой точке города, а заправляет там кучка… – Он умолк. – Понятно, почему им пришлось эвакуировать все здания. Надо сказать, это самое увлекательное событие в городе за много лет. У нас тут мало что происходит. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Но вы… вы ведь не местная, а?

Сунна поймала себя на том, что пытается от него отшатнуться. Поначалу он выглядел безобидным. Теперь ей казалось, что он наслаждается ее смущением.

– Местная, – солгала она.

Но он знал, что она солгала. Это было видно по выражению его лица.

– Сунна!

Бренда. Чуть не свалилась прямо на нее. Бренда остановилась, пригладила волосы, поправила куртку, подтянула леггинсы.

– Я пошла на угол Тринадцатой и Розовой, а тебя там нет! Это Четырнадцатая, – проорала она, указывая на табличку. – Конечно, я могла ослышаться, но… вряд ли. – Бренда хихикнула, как будто замечательно пошутила. – Разве это не дурдом? Они пытаются заставить всех разойтись по домам, но люди хотят знать, что происходит! Похоже на грандиозную тусовку.

– Никакая это не тусовка, – отрезала Сунна. Ох уж эти провинциалы, преступление для них все равно что спектакль. – Все должны идти по домам. Они же могут пострадать! Пусть этим занимается полиция.

– Но ты ведь здесь! Мы тоже имеем право быть здесь, – возмутилась Бренда.

– Я только что пришла. И уже ухожу. Тебе тоже пора уходить.

Сунна оглянулась туда, где стоял старик, но он исчез, как будто вдвинулся в стену позади него или растворился в воздухе.

Кофейня рядом с крематорием

Сунна

Сунна медленно шла домой мимо парикмахерских и банка крови. Ее соседи ничего не знали о драме, разыгравшейся в центре города; тишина казалась зловещей. Сунна остановилась перед входной дверью. Что-то в ее квартире выглядело не так, но она не могла понять, что именно. Неужели она оставила раздернутыми шторы в гостиной? Да нет, не может быть. При открытых шторах Сунна могла заглянуть в окна соседнего дома, а соседям, по всей вероятности, было видно, что происходит у нее, поэтому она предпочитала держать окно занавешенным. Но сейчас шторы были раздвинуты.

Она задернула шторы, но ощущение, будто что-то не так, ее не покидало. Она оглядела комнату, но не увидела ничего необычного. Может быть, это просто потому, что она оказалась дома в часы, когда ей полагалось быть на работе. Оказалась в Реджайне, когда ей полагалось быть в другом городе. И делать что-то другое. И быть другой. Может быть, дело совсем не в шторах, а во всей ее жизни?

Сунна стояла в арочном проеме между кухней и гостиной и смотрела на темно-синие чайные салфетки, аккуратно развешанные на дверце духовки, на пустой холодильник, на грязные тарелки и сковородки, громоздящиеся в раковине, как будто у нее были дела поинтереснее, чем мыть посуду.

Это у прежней Сунны были дела поинтереснее. У прежней Сунны весь холодильник был увешан памятной дребеденью: корешки от билетов в кино и на концерты, моментальные фотографии из автоматов, аляповатые магнитики от подруги, которая много путешествовала. Когда она успела превратиться в эту новую Сунну, у которой нет ни хобби, ни светской жизни? Она подошла к стойке и взяла бледно-розовую глиняную кружку, в которой еще болтался холодный кофе, недопитый вчера или позавчера. Раньше даже кофе был связан с общением, но теперь осталась только кофеиновая зависимость. Сунна пила кофе одна и лишь по необходимости. Это было как будто официальным знаком одиночества.

Она вспомнила приглашение Маккензи: «Прийти за компанию»; «Посидишь со мной, выпьем кофе».

Но ведь там может оказаться и Мод. Вот в чем вопрос: что лучше – пить кофе одной или в компании Мод?

•

Едва ли Сунна когда-нибудь набрела бы на «Бумажный стаканчик» случайно. Узкое здание, втиснувшееся между подозрительного вида тату-салоном и унылым серым крематорием. Рядом с дверью – древняя телефонная будка; к ней прислонилась женщина в слишком просторной джинсовой куртке и вглядывалась в парковку, будто в бесконечную пустыню. Встретившись взглядом с Сунной, женщина слегка улыбнулась, повернулась и исчезла в крематории – теперь понятно, почему у нее такое печальное лицо. Сунна вздрогнула. Она ничего не имела бы против, если бы ее кремировали рядом с кофейней, но идея пить кофе рядом с крематорием ей не нравилась. Сунна вошла в кафе; над головой звякнул колокольчик, и ей вдруг показалось, что она вернулась в Торонто, но на десять лет назад.

Если в большом городе кофейни следуют модным тенденциям дизайна – чтобы не стыдно было вывесить в Инстаграме – и предлагают латте с овсяным молоком, то в этом заведении меню по-прежнему было написано от руки на доске за стойкой; на стене висела табличка, на которой некогда модным затейливым шрифтом было выведено изречение, гласящее, что без кофе нет жизни. В глубине играла негромкая народная музыка, а бариста, готовя напитки, болтали и хихикали.

Есть ли шансы, что таинственный автор письма уже там? В первый же день, в первый же час? Сунна представила, что вот сейчас откроется дверь, сейчас знакомый голос произнесет ее имя… По спине пробежали мурашки.

– Сунна! Ты пришла!

Сунна подскочила и повернулась, в полной уверенности, что увидит Бретт. Но это оказалась всего лишь Маккензи в сопровождении Мод. Сунна даже не поняла, что она чувствует – облегчение или разочарование. Она попыталась вытряхнуть из своей крови приливающий адреналин.

Маккензи тоже не сумела разгадать выражение лица Сунны.

– Что-то не похоже, что ты нам рада, – пошутила она. Ее рюкзак был так набит, как будто она намеревалась разбить в «Бумажном стаканчике» лагерь и жить там, пока не объявится таинственная личность. Рядом с Маккензи стояла Мод. Она выглядела растерянной, как будто никогда раньше не бывала в общественных местах. На ней была все та же нелепая шляпа, выглядевшая совсем уж дико в этой кофейне с ее атмосферой торопливых завтраков.

Сунна ощутила укол сочувствия.

– Привет. Как дела?

Мод насупилась.

– Слишком людно. Слишком шумно. С чего бы кто-то пришел сюда поговорить?

– Потому что в крематории кофе не подают? – предположила Сунна.

Мод непонимающе уставилась на нее.

– В каком еще крематории? О чем это ты?

Маккензи рассмеялась.

– Пойду займу столик, пока еще есть свободные. Закажи мне большой черный средней обжарки. Вот, без сдачи. – Она вложила в руку Сунны две кучки монет. – А вторая – чаевые.

– Ага. Ты часто здесь бываешь?

– Я же студентка. Кофейни – мой дом. – Маккензи направилась к пустому столику, развернулась, и ее рюкзак врезался в мужчину, сидевшего за столом позади нее. Сунну передернуло. – Мод, а вам что? Я угощаю.

– Я пойду домой, – проворчала Мод.

– Ничего подобного. Вы пойдете со мной. Сунна, прихвати для Мод чай или что-нибудь там, я отдам деньги.

Мод фыркнула.

– Я не пью чая. Мне кофе, без добавок. Простой черный кофе с кофеином. – Как будто Сунна собиралась тайком подсыпать что-то в ее напиток.

Подойдя к столику, Сунна увидела, что Мод смотрит прямо перед собой, а Маккензи неловко улыбается, сложив руки на коленях. Казалось, увидев Сунну, она почувствовала облегчение.

– Спасибо, что принесла, – сказала Маккензи. – Это за Мод. – Она протянула Сунне еще несколько монет. Мод кивнула, и темный букет на ее шляпе качнулся. Сунна подозревала, что эта женщина была как никогда близка к тому, чтобы сказать «спасибо».

– Не за что, – сказала Сунна, осторожно ставя чашки на стол. С минуту они сидели молча. Сунна почесала руку. Что она здесь делает? Зачем пришла? Одиночество уже не казалось достаточным поводом.

– Ну вот. Ты пришла, – снова сказала Маккензи.

– Да, – ответила Сунна, почувствовав, что ей и впрямь не терпится рассказать кому-то об утренних событиях. – Вы и не представляете, что случилось в центре города…

– Угроза взрыва, – произнесла Мод.

– Да, – сказала Сунна, откинувшись на спинку стула. – Откуда вы знаете?

– По радио сказали. Самое большое событие в этом городе за целую вечность. В художественной галерее в центре города – ты уже знаешь? – Лицо Мод оживилось, точь-в-точь как у Бренды. Как будто это было единственное в ее жизни интересное событие, с которым она столкнулась так близко, и ей хотелось быть хоть как-то к нему причастной.

– Ну надо же, в этом городе даже есть художественная галерея, – пробормотала Сунна.

– Конечно, у нас есть художественная галерея, – возмущенно сказала Мод. – Очень хорошая. А теперь еще и кража. Первая кража из художественной галереи.

– Не кража, – возразила Сунна, пытаясь подавить раздражение. – Угроза взрыва.

– Это неспроста, – сказала Маккензи.

– Что неспроста? – спросила Мод.

– Утром я проснулась с чувством, что сегодня случится что-то важное – вот оно и случилось. Но сначала я решила, что это не то, потому что обычно у меня бывает такое предчувствие, когда событие непосредственно связано со мной. А теперь вот пришла Сунна, а она там была, когда все это произошло, так что вот видите. Все-таки это как-то связано со мной. Значит, это не просто так, это неспроста.

Мод уставилась на Маккензи так, будто на лбу у той вырос рог.

– Да о чем ты, черт возьми? Что все это значит?

– Не знаю, – сказала Маккензи. – Когда что-нибудь что-то значит, не всегда понятно, что оно значит. Понятно только, что оно что-то значит. Что это неспроста.

Мод посмотрела на Маккензи, предельно – или даже запредельно – округлив глаза. Потом перевела взгляд на Сунну с крайне удивленной, недоверчивой миной.

– О, – сказала она, потягивая кофе. – Так ты из этих.

Маккензи, ничуть не обеспокоенная, отхлебнула кофе.

– Конечно, Мод. Не очень поняла, о чем ты, но именно так. У меня интуиция. Я замечаю все.

Мод хмыкнула.

– Как поработала вчера вечером? – вежливо улыбнувшись, спросила Сунна у Маккензи, чтобы сменить тему.

– Хорошо.

– Вот и отлично.

Они все уставились друг на друга, и Сунне показалось, что каждая изо всех сил пытается придумать предлог, чтобы уйти. Но Мод вдруг с шумом подалась вперед вместе со стулом, не сводя глаз с Маккензи.

– Ну, так как? – спросила Мод, решив наконец, что придвинулась к ней на должное расстояние. Она наклонилась к Маккензи. – Кого ждешь? – спросила Мод.

Маккензи, похоже, удивилась.

– То есть… в смысле кого? Сейчас?

– Конечно. Кто, по-твоему, написал письмо? Кто, по-твоему, придет сюда сегодня?

Маккензи оглядела полную народу кофейню и задержала взгляд на матери с дочерью за соседним столиком. Она смотрела на них так пристально и так долго, что Сунна засомневалась, слышала ли она вопрос.

– Вчера ты сказала, что может прийти кто-то для тебя важный, – настаивала Мод.

Маккензи медленно кивнула, ее взгляд вернулся к столу.

– Я так сказала?

– Ты так сказала. – Глаза Мод заблестели, и Сунна поняла, что она ждет пикантных подробностей.

– Ну да. Хорошо, отвечаю. Его зовут Джаред.

– Бывший парень?

– Ага. Окончил школу примерно через месяц после того, как мы начали встречаться. Мы были вместе тем летом и весь следующий год, пока он жил в другом городе и работал у своего дяди. А я училась в одиннадцатом классе.

– В этом возрасте год – большой срок для отношений, – сказала Сунна.

Она тут же спохватилась, что ее слова могли прозвучать снисходительно, но Мод выручила ее, высказавшись с неприкрытым высокомерием.

– Подумаешь, в школе, – пробормотала она. – Это не в счет.

В первый раз с тех пор, как Сунна познакомилась с Маккензи, та, казалось, по-настоящему обиделась.

– То есть как это не в счет? Очень даже в счет. Как вообще можно так вот говорить людям, что их чувства не в счет?

Мод выглядела немного виноватой, но от своего заявления не отказалась.

– Ну! – Она махнула рукой, как будто Маккензи сказала глупость. – В мое время было не в счет. Мало ли с кем я встречалась в школе, но ни о ком из них не страдаю.

Она поднесла чашку корту и громко отхлебнула.

Сунна повернулась к Маккензи.

– Тебе, наверное, около девятнадцати. Или… двадцать?

Маккензи кивнула.

– Девятнадцать.

– Ну вот. – Сунна выразительно глянула на Мод. – И давно вы расстались?

– В том-то и дело, – сказала Маккензи. – Мы не расстались. Он стал призраком. Испарился.

– Прошу прощения, – сказала Мод. – Как это «стал призраком»?

– Ну, типа исчез. В смысле из моей жизни. Мы не намеревались расставаться – просто он перестал звонить, перестал приезжать домой на выходные, чтобы повидаться со мной, перестал отвечать на мои сообщения. Как будто мы никогда не встречались, как будто его никогда и не существовало. Я думаю, он просто решил, что все кончено, и у него не хватило духу мне об этом сказать.

– Понятно, – сказала Мод. Она склонила голову набок, и перья на ее шляпе, казалось, поникли.

– Действительно странно, ведь я думала, что все хорошо. Я знаю, что так часто бывает, видела, как это случалось с другими. Но со мной – никогда. У меня все еще куча его вещей; у него все еще куча моих…

– А ты его любила? – спросила Мод.

Маккензи взглянула на нее с подозрением.

– Ну-у… это не было… я не думала, что выйду за него замуж или что-то в этом роде, но… мы через многое прошли вместе. И от этого отношения стали как бы глубже. Не знаю, как еще это назвать… Ну да. Любовь. Симпатия. Потребность друг в друге. Влюбленность. Мне нравился его запах. Честно говоря, даже если бы я его ненавидела, мне все равно хотелось бы знать, почему он вдруг перестал со мной общаться.

В удивительном порыве сострадания Мод положила руку на плечо Маккензи, а Сунна скривила губы в сочувственной улыбке. Маккензи поблагодарила их за то, что выслушали, и сказала, что ей нужно делать домашнее задание.

Автор письма в тот день так и не появился.

Призраки в галерее

Ларри

Ларри мало кому говорил, что работает уборщиком. Не то чтобы ему было стыдно работать уборщиком, но другим становилось неловко за него, и он это замечал. А ему было неловко из-за их косвенного осуждения. Если бы ему просто говорили: «Мы тебя меньше уважаем из-за твоей работы», он мог бы, по крайней мере, испытывать к ним неприязнь, не чувствуя себя виноватым и не спрашивая себя, правильно ли он понял. Но странно, что люди так относились к его работе. Уборщик – серьезная должность: она требует внимания к деталям, хорошей трудовой этики, добросовестности. И вверенное ему здание было непростым: самая большая и престижная художественная галерея в провинции. Его дядя-художник всегда мечтал выставить здесь свои работы. (Годы спустя после его смерти тетя Ребекка однажды обмолвилась, что частично винит галерею в его самоубийстве – за то, что столько лет «обходила его стороной», за отказ поддержать местного мастера и принять его в сообщество художников. Но Ларри, по-своему преданный галерее, где проработал почти двенадцать лет, старался не думать об этом.)

Нет, Ларри не стыдился своей работы, просто она ему не нравилась. Не нравился беспорядок в туалетах, не нравился накрахмаленный комбинезон, который ему приходилось носить, не нравился Бенджамин, раздражительный, похожий на слизняка ночной сторож, который всю смену спал за своим столом и не сторожил ничего, кроме собственных снов.

А больше всего Ларри не нравилась темнота. Не нравилось, когда в галерее было темно.

Старое здание было большим, а его смена начиналась, когда галерея закрывалась для публики. В восемь вечера. Но восемь вечера летом – это одно. И совсем другое – восемь вечера в октябре, когда солнце уже давно зашло. Когда нужно входить в темное здание, где тени сгущаются по углам и растекаются по полу, как нефть. Деревья скребутся в окна острыми, тонкими пальцами. А сторож у двери спит.

Ларри всегда работал в тишине, опасаясь, что если, моя полы, он наденет наушники, кто-нибудь непременно подкрадется сзади и стукнет его чем-нибудь тяжелым по голове. Он понимал, что это глупо: ну кому бы понадобилось так бессмысленно его убивать? Но глупые страхи пугают не меньше, чем обоснованные. К тому же отличить глупый страх от обоснованного так же трудно, как отличить в темноте манекен от живого человека.

А теперь еще эта история с бомбой. Ларри это совсем не понравилось. Он пришел на работу, ни о чем не ведая, так как не слушал, не смотрел и даже не читал новостей. И тут Бенджамин рассказал ему о телефонном звонке.

«Я собираюсь взорвать художественную галерею! – сказал звонивший. – Я взорву ее! Можете мне верить! Лучше убирайтесь все оттуда, а то тоже взорветесь!»

Бедняжка Ай Фен, всеобщая любимица, работавшая администратором, ответила на этот звонок и пережила такое потрясение, что ей дали месяц отпуска, чтобы она могла отойти от шока. Интересно, думал Ларри, почему месяц отпуска не дали всем, – или они так уверены, что никакой бомбы не было? И даже если так, была ли это просто пустая угроза?

Но как бы не так. Ему не дали даже выходного. Только утром возникла серьезная угроза, прошло менее двенадцати часов, и вот Ларри уже моет полы, которые могут взорваться под ним, как извергающийся вулкан, разорвать его на миллион кусочков и рассыпать их, как кровавое конфетти, на лужайку перед галереей.

Он быстро тер пол. Интересно, кто-нибудь заметит, если он уберет не все помещения? Просто быстро вытрет здесь и там, только сегодня вечером?

В первый раз услышав этот звук, он попытался убедить себя, что это Бенджамин. И даже произнес это вслух, чтобы это стало правдой.

– Эй, Бенджамин!

Его голос эхом разнесся по большому обшитому деревом залу. Прямо перед Ларри была картина, изображавшая женщину с лицом в виде еловой шишки. Она критически рассматривала его. Сердце забилось в груди, как испуганная кошка в шкафу, полном кастрюль и сковородок.

Ларри снова услышал звук и, даже несмотря на страх, отметил, что напрягает слух, чтобы понять, что это. Что-то неземное. Шепчущий, шаркающий звук, доносившийся отовсюду и ниоткуда одновременно. Кошка в его груди замерла.

– Б-Б-Бенджамин?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Герои Хогана» (Hogan's Heroes) – телевизионный сериал 1965–1971 гг.; также название американской хардкор-панк-группы, образованной в Нью-Джерси в 1984 г. (Здесь и далее прим. пер.)

2

«Бритвенный пирог» (Razorcake) – американский тематический журнал («фанзин»), посвященный субкультуре панков, в первую очередь музыке.

3

Название аэропорта в Саскачеване.

4

«Обмен», или «Культурный обмен» (Exchange, Cultural Exchange) – культурный центр с концертной площадкой в Реджайне, Саскачеван.