Пазолини. Умереть за идеи

Существует греческое слово, – оно дорого папе Франциску, – определяющее позицию тех, кто хочет говорить открыто, ничего не скрывая: паррезия (этимологический результат соединения корней пан, «все», и рема, «речь»: прямодушное высказывание, которое ничего не скрывает, не замалчивает). На этой концепции настаивал Мишель Фуко14, сформулировавший ее как «мужество свободы, посредством которого человек связывается с самим собой посредством акта откровенности»{Цит. по Bazzocchi 2017a, стр. 11.}. Баццокки пояснял: «Тотальное высказывание: сексуальность без цензуры. Иносказание: все более неправильные, пустые, ненадежные выразительные формы. Высказывание для другого: поиск особенного собеседника, который сможет принять необычное интеллектуальное наследие»{Там же.}.

Несомненно, что характеристики паррезии, на которых настаивал Фуко, отлично подходят и Пазолини, особенно к последнему этапу его творчества, таким образом избежавшему (само)цензуры. Как пишут Карла Бенедетти и Джованни Джованнетти15: «Классический образ паррезиста воплощает фундаментально этическое и лишенное идеологии, абсолютно естественное отношение Пазолини к истине. Паррезист – это тот, кто говорит все то, что должен сказать, просто потому, что это правда, даже рискуя стать отверженным, выразить позицию, не разделяемую большинством, высказать истину, за которую он рискует заплатить жизнью»{Benedetti-Giovannetti 2016, стр. 44.}.

Эта этическая позиция не предусматривает не только возможности оппортунизма, но и обычных благоразумия и осторожности, к которым прибегают порой даже честные интеллектуалы и порядочные политики. Таким образом паррезист, цитируя еще раз Фуко, «предпочитает откровенный разговор убеждению, истину – лжи или молчанию, риск умереть – жизни в безопасности, критику – лести, и моральный долг – собственным колебаниям или моральной апатии»{Foucault 2005, стр. 10.}.

Ориана Фаллачи16 вспоминала в отчаянном письме, написанном на следующий день после смерти Пазолини, что он исповедовал «необходимость быть искренним ценой того, чтобы показаться злым, честным до жестокости, и всегда смело высказывать то, во что искренне веришь: даже если это неудобно, возмутительно, опасно. Тебя оскорбляли, причиняли боль, пока сердце не разбилось»{Lettera a Pier Paolo, L’Europeo, 14 novembre 1975, или в Fallaci 2015, стр. 55–68: 57.}.

Благодаря этим качествам творчество Пазолини, его не умиротворяющие и неумиротворенные взгляды, могут сегодня дать нам ключ к пониманию тех изменений, что происходят не только в Италии и не только на Западе{К примеру, размышления Пазолини об антропологических мутациях после экономического бума были взяты у некоторых русских интеллектуалов – у Эдуарда Лимонова и Кирилла Медведева – в попытке понять новую капиталистическую Россию (см. Francesca Tuscano, Pasolini in Russia, в Felice-Larcati-Tricomi 2016, стр. 9–27: 18 ss.).}.

Несколько слов об этой книге

Заканчивая это краткое вступление, я хотел бы дать короткие пояснения по поводу методологических установок, которым я считал необходимым следовать. Эта книга, родившаяся в результате переработки, обновления и расширения удачного эссе, опубликованного издательством Bompiani в 2010 году и неоднократно переизданного под названием «Умереть за идею. Литературная жизнь Пьера Паоло Пазолини», станет дополнительным введением ко всему наследию автора, Пазолини, чье творчество прочно связано с самой жизнью. Поэтому для изложения контента в качестве критерия я взял нечто промежуточное между тематикой и хронологией. Или, чтобы было понятнее, я разделил повествование на несколько глав по темам, сосредоточившись на определенных работах, посвященных конкретной теме или темам, встроив их в базовую временную конструкцию. В конце концов, даже самые авторитетные биографы Пазолини{Мысли о Naldini 1989 и о Siciliano 2005.} связывают обстоятельства жизни автора с трактовкой его работ, ведь у Пазолини связь между работой и жизнью, между личным существованием и художественным моментом прочнее, чем у других творцов, поскольку его жизнью была, по сути, его работа (и наоборот). Эта часть, являющаяся сердцем повествования, обрамлена в начале повествования главой о жизни писателя, а в конце – рассказом о его смерти и о покрове тайны, до сих пор окутывающем его смерть.

Время от времени, в разных главах, я буду останавливаться на произведениях, наиболее значимых в свете изучаемой темы (поэтому следует подчеркнуть, что глубина обсуждения различных произведений не всегда будет пропорциональна их значимости в комплексе пазолиниевских трудов). Что касается его фильмов, за некоторыми исключениями, я ограничусь теми, что были сняты, оставив за скобками (или останавливаясь на них очень кратко) кинематографические проекты, не ушедшие дальше стадий эскизов, сюжета или сценографии. Значительно больше внимания (относительно того, что достанется другим, пусть и более важным произведениям) я уделю роману «Шпана», как потому, что речь пойдет о самом читаемом произведении Пазолини (не обязательно самом «главном», как бы ни требовали того схоластические традиции), так и для того, чтобы дать наиболее детальный и глубокий анализ текста в книге, которая претендует на своих страницах представить «всего Пазолини», и которая поэтому не может обойтись без некоторых упрощений (которые не станут примитивизацией, как я, по крайней мере, надеюсь). Основная цель этой книги – как непосредственно, так и используя некоторые интеллектуальные стимулы, облегчить чтение текстов Пазолини и просмотр его фильмов. Именно поэтому, излагая материал книги, я избегал техницизмов, предпочитая удобочитаемость.

Когда кто-то решает заняться автором, написав о нем книгу, это значит, что исследователь испытывает интерес, порой даже страсть к его творчеству. Я лично люблю Пазолини и уже много лет не перестаю его читать и изучать. Но в этой книге я постарался отнестись к нему без снисхождения. Мне не было интересно написать «житие» писателя, примкнуть к лагерю «Агиографы и Ко». Сегодня, на мой взгляд, пришла пора отойти от «мифа» о Пазолини. Для этого надо сепарироваться и от «восхваляющих», и от «проклинающих», занять позицию sine ira et studio (лат. – без гнева и пристрастия), чтобы попробовать дать наконец оценку, достойную уровня его творчества, определить вершины и пределы, достоинства и недостатки, сильные и слабые его стороны.

За годы, прошедшие с момента исчезновения Пазолини, его думы и его труды сделались более привычными и банальными, даже можно сказать, что временами их нам «навязывают», задавив критикой, больше напоминающей следствие, постоянно накручивающейся на саму себя. Таким образом, нам следует перечесть Пазолини зрительно и ментально, глазами и интеллектом, отбросив предубеждения и предрассудки, которые способны заставить нас поверить в то, что мы на самом деле не знаем, понять то, что на самом деле вовсе не понятно. Только так еще можно обсуждать творчество Пазолини и способствовать преодолению наших сегодняшних тревог. Я надеюсь, что следующие страницы книги смогут помочь читателю начать самостоятельно двигаться в этом направлении.

Сегодня критику творчества Пазолини уже никто не пишет, и я задался вопросом, как относиться к так называемым вторичным биографиям (т. е. исследованиям о самом Пазолини). Я прочитал большую часть того, что было написано (все прочесть было бы нереально), и мне пригодились многие источники, снабдившие меня датами, информацией, ключами к текстам и герменевтическими подсказками, которые я активно использовал и развил. Стремясь избежать излишней перегрузки повествования, я старался лишь по необходимости цитировать критические труды, отдавая предпочтение наиболее значимым работам и первоисточникам, то есть текстам самого Пазолини, так, чтобы читатели, еще недостаточно знакомые с его наследием, смогли бы познакомиться с его голосом еще до самостоятельного чтения собрания сочинений. Я старался создать скорее «рассказ» о Пазолини и его творчестве, чем новую или натужно оригинальную трактовку его произведений, но уверен, что к концу чтения мое личное отношение к Пазолини и оценки его творчества в целом станут понятны.

Жизнь Пьера Паоло Пазолини

режде чем перейти к обсуждению творчества Пазолини, его деталей и различных проблем, которые его волновали, уместно проследить, хотя бы кратко, основные моменты его жизни, в том числе и в силу уже упомянутой во введении сильной связи между его жизнью и творчеством, сказавшейся на исканиях Пазолини.

Детство и юность: частые переезды и каникулы в Казарсе

Пьер Паоло Пазолини родился в Болонье 5 марта 1922 года, он стал первенцем в семье Карло Альберто, кадрового офицера (принадлежавшего к младшей ветви семейства родом из Равенны, Пазолини даль Онда) и Сюзанны Колусси, учительницы начальной школы родом из коммуны Казарса-делла-Делиция, расположенной в провинции Фриули (сегодня – провинция Порденоне), на берегу реки Тальяменто{Эта глава, посвященная биографии, основана на разных источниках, и было бы совершенно невозможно упомянуть все. Достаточно назвать самые основные: Naldini 1989, Siciliano 2005a, Schwartz 2020, а также Cronologia от Nico Naldini в R1, стр. CXLV-CCXII.}.

Все детство и юность он жил в разных городах Северной Италии, следуя за отцом по местам его службы: в 1923 году семья оказалась в Парме; в 1924 году – в Конельяно; в 1925 году – в Беллуно, где родился младший брат Гвидальберто, которого в семье звали Гвидо. Старший брат впоследствии вспоминал с нежностью: «Утром, в день, когда родился Гвидо, я встал первым, побежал на кухню и увидел его в кроватке. Я помчался в спальню к маме, чтобы рассказать ей новость. Я долго гордился, что первым его увидел»{Цит. по Nico Naldini, Cronologia, в R1, стр. CXLV-CCXII: CXLVIII.}.

И снова переезды: в 1927 году семья перебралась обратно в Конельяно, где Пьер Паоло пошел в начальную школу, а в следующем году отправилась в Казарсу, и там разделилась: Сюзанна с сыновьями поселилась в ее семейном доме, поскольку Карло Альберто, проигравшись, оказался под арестом в казарме. Брак постиг тяжкий кризис (ссоры между супругами и измены мужа); в разногласиях между родителями Пьер Паоло принимал всегда сторону матери, с которой у него была очень тесная, почти симбиотическая связь.

В 1929 году, по окончании срока наказания Карло Альберто, семейство обустраивается в Сачиле, неподалеку от Порденоне, и живет вплоть до 1931 года (с краткими визитами в Идрию, ныне территория Словении). В Сачиле Пьера Паоло допускают до вступительного экзамена в гимназию: его сочинение на итальянском было ранее отклонено, поскольку тема показалась педагогам «непривычной». Он сдает (успешно) повторный экзамен в Удине и посещает начальные классы в Конельяно.

С 1932 по 1935 годы семейство Пазолини жило в Кремоне, потом перебралось в Скандиано (провинция Реджо-Эмилия), и дальше в Болонью, где оставалось до конца 1942 года. Пьер Паоло доучивается в гимназии в Кремоне и Реджо-Эмилия и поступает в классический лицей Гальвани в Болонье. В гимназии в Реджо он знакомится с Лучано Серра, с которым вновь встретится год спустя в лицее Гальвани в Болонье; Лучано стал одним из самых близких его друзей юности. Там же он увлекся игрой в футбол – спортом, которым будет заниматься всю свою жизнь.

Закончив в следующем году лицей с блестящими оценками, Пазолини в 1939 году поступает на филологический факультет Болонского университета. На протяжении всей его юности в семье сохранялась традиция проводить каникулы в Казарсе. Она стала центральной географической и сентиментальной точкой отсчета внутреннего мира будущего писателя. В университете любимыми занятиями Пазолини стали романская филология и история искусства: он посещал лекции историка искусства Роберто Лонги17 и решил писать у него диплом. Лонги, с его глубокими знаниями и харизматичной натурой, стал для Пазолини-студента глотком свежего воздуха, способного развеять ощущение закупоренности конформистской культуры режима: «Лонги был острым, как заточенный меч. Он умел говорить, как никто. Его молчание несло в себе тотальную новизну. Его ирония была беспрецедентна. У его любопытства не было аналогов. Его красноречию не требовалась мотивация. Для задавленного юноши, униженного схоластикой культуры, конформизмом фашистского общества, это было революцией»{Там же, стр. CLIX.}. Благодаря мастерству преподавания Лонги, Пьер Паоло смог развить в те годы художественный вкус, который воплотился впоследствии и в его романах, и, прежде всего, в фильмах{О влиянии Лонги не только на Пазолини, но и на большую часть итальянской культуры второй половины ХХ века см. Bazzocchi 2021.}.

Еще в студенчестве он начал писать статьи для журнала «Архитрав» (Architrave) университетской фашистской группы GUF (Gruppo universitario fascista), работал главным редактором в «Сите» (Setaccio), органе «Итальянской ликторской молодежи» GIL (Gioventù italiana del littorio){См. Ricci 1977.}. Для ясности: сотрудничество с этими газетами не означает, как формально считают некоторые, идеологической приверженности юного Пазолини фашизму. Тогда все, до некоторой степени, были «фашистами». Пазолини родился в 1922 году, поэтому весь процесс его учебы и формирования шел при диктатуре, а диктатура означает единомыслие. Какая иная возможность выбора могла быть у молодежи его поколения, кроме как следовать, во многих случаях некритически (это вся их «вина», если уж мы так хотим ее найти), единственной возможной в их обстоятельствах политико-идеологической точке зрения?

Тот же дискурс, с небольшими отличиями, можно наблюдать в культурной деятельности во времена молодости и других авторов; достаточно указать только некоторые имена представителей итальянской литературы примерно одного поколения: Элио Витторини18, Васко Пратолини19, Романо Биленки20. Поэтому мы можем говорить, в частности, относительно Пазолини тех лет, о некоем «а-фашизме» (по крайней мере, до 1943 года, после которого все резко изменилось и его позиция стала определенно антифашистской).

Существует хорошее выражение: «самый политизированный писатель 60-х равен наименее политизированному писателю сороковых»{Cabona 2003.}. Действительно, просто регулярно бывая в мире «университетского фашизма», Пазолини начал развивать в себе определенную нетерпимость по отношению к духоте и цензуре режима, интуитивно почувствовав его культурную провинциальность: неудивительно, что после некоторых разногласий с директором (Джованни Фальцоне, последователь фашистской риторики) «Сито» прекращает публикации, выпустив всего шесть номеров. В последнем номере журнала вышла статья Пазолини под заголовком «Последнее слово об интеллектуалах» – чрезвычайно полемического характера, спорящая с культурной пропагандой режима. В это же время он активно общался с друзьями, в частности с Серрой, Эрмесом Парини, Франко Фарольфи, Элио Мелли, Франческо Леонетти, Роберто Роверси{О болонских годах Пазолини см. свидетельства, содержащиеся в Ferrari-Scalia 1998.}.

В 1942 году в небольшом издательстве в Болонье он опубликовал «Поэзию Казарсы», тексты, написанные на фриульском – «по правую руку от Тальяменто» – языке21, не имевшем литературной традиции и частично им самим и изобретенном из чисто художественных соображений. Эта публикация, получившая высокую оценку литературного критика Джанфранко Контини, изменила жизнь автора: с этого момента его основным занятием стала поэзия.

Фриульский период: война и первый опыт в образовании

25 июля 1943 года правительство Муссолини было вынуждено уйти в отставку: фашистский режим пал. Пазолини, отучившийся на курсах для офицеров запаса в Поретта Терме (Болонья), был призван в армию всего за несколько дней до перемирия 8 сентября22. Когда его подразделение было захвачено немцами, он умудрился спрятаться в канаве и спастись в Казарсе, куда семья переехала, чтобы дождаться окончания войны, там было безопаснее, чем в Болонье: в это же время его отец попал в Африке в плен к англичанам и был отправлен в лагерь для военнопленных в Кении, откуда вышел только по окончании военной кампании. Убегая, Пьер Паоло потерял свои заметки к диссертации, и это событие побудило его пересмотреть тему исследований: в ноябре 1945 года он окончил магистратуру с диссертацией о Джованни Пасколи («Антология поэзии Пасколи: введение и комментарии»), референтом был Карло Калькатерра23.

В самом начале учебного года 1943–1944 в Сан-Джованни (деревня в окрестностях Казарсы) он открыл частную школу для детей, которые из-за бомбардировок не могли посещать школу в Порденоне или в Удине. Это был первый и грандиозный педагогический эксперимент Пазолини. В реальности он продлился всего несколько месяцев (с октября 1943 по февраль 1944), поскольку школа была закрыта после вмешательства Управления образования Удине (Порденоне тогда еще не был столицей провинции) – у учебного заведения не оказалось необходимых разрешений: школьная бюрократия всегда разит безжалостно.

Весной 1944 года Пазолини вместе с матерью поселились в арендованной комнате (ставшей его персональным убежищем, забитым книгами) в сельском доме в Версуте, крошечной деревне в окрестностях Казарсы, более безопасной, чем семейный дом в самой Казарсе (сегодня там находится Центр исследований Пазолини); дом располагался недалеко от железной дороги и рисковал подвергнуться воздушным бомбардировкам союзников. Сначала в Казарсе, а потом в Версуте Пазолини начал свой второй педагогический эксперимент, для малышей из начальной школы и детей из средней. Война вселяла страх, поэтому все стремились найти возможность учебы рядом с домом. Предложение исходило от Сюзанны, учительницы начальных классов, и ее сына, занимавшегося ребятами постарше. В более теплые месяцы Пазолини проводил уроки в casèl (т. е. «домике» на фриульском), «сооружении с кирпичными стенами и черепичной крышей, размерами примерно пять на шесть метров, поставленном прямо в поле», служившем для хранения сельхозинвентаря и в качестве «укрытия от летнего ливня, налетевшего внезапно»{Ovidio Colussi, Memorie di un Accademico, в Malaguti 2006, стр. 51–63: 53.}; его остатки до сих пор можно увидеть среди полей недалеко от Версуты.

Эта преподавательская деятельность продолжалась вплоть до конца 1947 года, впоследствии Пазолини считал ее самой захватывающей в своей карьере учителя: в этих детях, сыновьях крестьян, он встретил незамутненную чистоту, создававшую им в его глазах моральное превосходство над их сверстниками из буржуазных семей. К Пазолини еще до окончания войны присоединились в качестве преподавателей некоторые друзья из Болонского общества: Джованна Бемпорад24, Рикардо Кастеллани, Чезаре Бортотто25, художник Рико Де Рокко, скрипачка Пина Кальк, дочь дружеского семейства словенцев, и Сильвана Маури, дочь болонского друга Фабио, влюбленная в Пьера Паоло (впоследствии она вышла замуж за писателя Оттьеро Оттьери26). Пазолини преподавал итальянскую и современную зарубежную литературу, латынь и греческий и писал стихи на фриульском.

Травма смерти брата

Брату Гвидо в 1944 году исполнилось 19 лет, и летом, по окончании научного лицея, он сблизился с партизанами; парень выделялся своей отчаянной храбростью в самых опасных операциях – от нанесения агитационных надписей на стены до распространения листовок, нападения на немецких военных с целью изъятия оружия, хранения дома пистолета. Он был членом бригады Озоппо, группы приверженцев старых антифашистских партий: католиков, либералов, монархистов (Гвидо был членом либерально-социалистической Партии действия).

12 февраля 1945 года, во время резни в Порзусе27, Гвидо был убит партизанами-коммунистами из бригады Гарибальди, воевавшими за присоединение Фриули к только что созданной Югославской республике, под руководством маршала Тито: «одна из самых противоречивых и надолго исключенных из истории страниц движения Сопротивления»{Oliva 2000, стр. 156. Об издании Porzûs см. также Piffer 2012.}.

Вот что произошло на самом деле: сотня гарибальдийцев, притворяясь заблудившимися, захватили членов бригады Озоппо и обменяли их на оружие. Гвидо стал пленником вместе с еще 30 товарищами, и их должны были казнить после «упрощенного» судебного разбирательства при участии «юристов» из бригады Гарибальди. Во время политического процесса Гвидо крикнул своим товарищам, что «у коммунистов все представления о юстиции сводятся к выстрелу в затылок». На судебных процессах в Пизе и Брешии, организованных после войны с целью пролить свет на обстоятельства резни (Пьер Паоло присутствовал на обоих, в качестве свидетеля обвинения), свидетели показали, что никто даже не дал себе труда ответить на его слова{См. Schwartz 2020, стр. 171.}.

Существует версия, что Гвидо было предложено спастись, перейдя на другую сторону: если бы он присоединился к сражавшимся на стороне Тито, он бы сохранил жизнь, но он отказался. В народе также распространялись слухи, впоследствии признанные ложными, о том, что мученики Озоппо были казнены с помощью кувалды. На самом деле 12 февраля Гвидо заставили спуститься в заранее вырытую для него канаву – могилу, где его и застрелили. Остальные 36 пленников, среди которых был и местный коммунистический лидер, были приговорены к весьма суровым наказаниям (вплоть до пожизненного заключения).

Официальное извещение о смерти Гвидо пришло в Казарсу только спустя три месяца, в конце мая. После отпевания в Удине его похоронили на кладбище Казарсы, в братской могиле, вместе с другими жертвами резни – на внутренней территории, справа от ворот. Пьер Паоло узнал об этом во время прогулки с кузиной Анни в окрестностях Версуты. Ему пришлось рассказать ужасную новость матери: то был один из самых тяжелых моментов молодости в его воспоминаниях.

Его непереносимая боль вырвалась наружу в душераздирающем письме, написанном 21 августа 1945 года Лучано Серро, его другу и сокурснику по университету в Болонье. В письме он изложил то, что было известно в его семье о резне:

Я не могу писать об этом без слез, мысли приходят ко мне спутанные от рыданий. Сначала я чувствовал только ужас, нежелание жить дальше, и единственным неожиданным утешением стала вера в существование судьбы, от которой невозможно скрыться, и потому по-человечески справедливой. Вспомни воодушевление Гвидо, ведь мысль, что день за днем билась у меня в голове, звучала так: «Он не мог пережить свой душевный порыв». Этот парень был создан из благородства, смелости, невинности, которые казались невероятными. Он всегда был лучше нас всех: у меня до сих пор перед глазами как живой образ – его волосы, его лицо, его куртка, и меня охватывает невыносимая, нечеловеческая тоска […]. Должно его оплакивать вечно, поскольку только так можно хоть чуть-чуть искупить безграничную несправедливость, постигшую его. […] Поэтому единственная мысль, что меня хоть как-то успокаивает, это то, что я не бессмертен, что Гвидо просто щедро опередил меня на несколько лет на пути в ничто, к которому я стремлюсь{L1, стр. 197–198.}.

Удар был весьма тяжел, как в плане семейных чувств, так и в области политики: ведь Пьер Паоло постепенно дозревал до принятия марксистской идеологии, что привело его в конце 1947 года к вступлению в Коммунистическую партию Италии, активному участию в ее действиях и занятию поста руководителя местной ячейки. Искренность его привязанности к коммунизму таким образом проявлялась в том, что, думая о смерти брата от рук «красных партизан», Пьер Паоло имел все основания стать антикоммунистом по личным причинам. Но он смог разделить эти две стороны жизни, несмотря на пережитую его семьей трагедию.

Знакомство с политикой, обязательства и «дело Рамушелло»

В Казарсе Пазолини целиком отдался своей страсти к преподаванию: сначала, во время войны, как мы уже упоминали, в маленькой частной школе, открытой им совместно с матерью, а потом, начиная с 1947 года, в государственной средней школе в Вальвасоне, симпатичной деревушке недалеко от Казарсы (пять километров, которые писатель ежедневно преодолевал на велосипеде); там он проработал учебные годы 1947–1948 и 1948–1949. Жизнь в провинции сблизила его с людьми и их социальными проблемами: с тех пор диалект стал для него не только языком, на котором можно слагать стихи, но и полноценной идиомой со множеством смыслов. А тем временем, в связи с окончанием войны, в Казарсу вернулся его отец, и семейство воссоединилось.

Пазолини увлекся политикой: вначале он вступил в ассоциацию борцов за автономию Patrie tal Friùl (из нее впоследствии образовалось сепаратистское «Движение Фриули»), а в 1947 году решил записаться в Коммунистическую партию Италии, проповедовавшую принципы марксизма: они стали ему близки. Осознавая, что некоторые коммунисты несли ответственность за смерть его брата Гвидо, он тем не менее без колебаний принял членский билет, в соответствии со своими убеждениями и политической совестью – признак выстраданного и подлинного членства.