Эхо чужих желаний

Клэр получила письмо от монахини из средней школы, к нему прилагалась программа открытого конкурса на стипендию тысяча девятьсот пятидесятого года. Оно пришло вместе с обычным набором счетов, квитанций и рекламных объявлений от поставщиков, привозивших почту семье О’Брайен.

Агнес сидела у плиты и, наблюдая за движением ложки, раскладывала по тарелкам кашу. Старшие братья и Крисси расположились по одну сторону большого кухонного стола, покрытого рваной клеенкой; Клэр и младшие братья сидели спиной к двери. Зимой семья могла спокойно поесть только за завтраком. Никто не трезвонил в дверь лавки до того, как дети уходили в школу.

На теплой кухне могло быть уютно, если бы не груды хлама; при попытке встать из-за стола некуда было ступить. На обшарпанном диване валялись учебники и одежда. У стены громоздились сумки с товаром, которые не успели разобрать. С потолка угрожающе свисало белье, а комод был забит таким количеством вещей, положенных туда «на время», что не было видно посуды.

Том О’Брайен, как обычно, охал и вздыхал над коричневыми конвертами. На одних были прозрачные окна, а значит, внутри лежали счета, на других окон не было.

Внезапно отец вздрогнул:

– Клэр, здесь письмо для тебя.

Она никогда раньше не получала писем, и это событие вызвало переполох в семье.

– Думаю, у нее завелся какой-нибудь жуткий, уродливый, паршивый любовник, – предположила Крисси.

– Не говори так и не лезь не в свое дело, – сердито прикрикнула Агнес О’Брайен на непокорную старшую дочь.

– Ну и от кого же письмо? Почему ты ее не спросишь? Меня ты всегда спрашиваешь: где я была, с кем болтала. Почему нашу святую Клэр нельзя ни о чем спросить?

– Не смей так разговаривать с матерью! – рявкнул Том О’Брайен, и без того пребывавший в дурном настроении. – Ладно, Клэр. Скажи, от кого письмо, и положим конец этой тайне.

– Это список книг для экзаменов, – простодушно ответила Клэр, доставая исписанный лист, который приложила монахиня.

Само письмо осталось в конверте.

– Зачем тебе этот список? – усмехнулась Крисси.

– Чтобы не перепутать, что именно я буду изучать.

Крисси посмотрела на список.

– Мы прошли это в прошлом году, – уверенно заявила она.

– Хорошо. – Клэр сохраняла спокойствие. – Может, у тебя найдутся книги, которые пригодятся мне позже?

Она знала, что учебники Крисси давно порваны, исписаны каракулями или потеряны. Сестра явно не горела желанием обсуждать эту тему.

Агнес О’Брайен беспокоило нечто поважнее учебного списка. Она собиралась отправить обоих старших сыновей в Англию, где они будут жить в доме у незнакомой женщины и каждый день ходить на работу со взрослыми мужчинами самых разных наций. Будущее вселяло тревогу. Но что ждало детей здесь, в Каслбее? Будь у них несколько участков земли, все было бы иначе, но в этой маленькой лавке всем вместе не прожить.

После школы Клэр решила показать письмо мисс О’Харе. Она не хотела выставлять дружбу с учительницей напоказ, чтобы никто не заподозрил, что Клэр ходит у мисс О’Хары в любимчиках, получая дополнительную помощь и советы. По этой причине Клэр отправилась к мисс О’Харе домой. Анджела не возражала против визитов Клэр, и, конечно же, ей будет интересно взглянуть на письмо.

Дверь открыла миссис О’Хара – медленно и с трудом. Клэр так и подмывало сбежать, когда она услышала скрежет отодвигаемого стула, означавший, что старушка начала долгий, мучительный путь в сторону двери, – но так бы вышло еще хуже.

– Извините, что заставила вас подняться.

– Ерунда, – ответила пожилая женщина. – Я и так, похоже, скоро буду открывать дверь сама.

– Вы чувствуете себя лучше? – обрадовалась Клэр.

– Нет. Просто я могу остаться одна. Уж я-то способна распознать, куда ветер дует.

– Мисс О’Хара собирается уехать из дома?

Это было невероятно!

– Да, и судя по всему, из Каслбея.

– Она не может!

Несправедливость происходящего уязвила Клэр: мисс О’Хара должна была оставаться в Каслбее, пока Клэр не получит стипендию. Мисс О’Хара не могла уехать сейчас.

– Она выходит замуж? – спросила Клэр, питая неприязнь к одной только мысли о подобной возможности.

– Замуж? Кто захочет обрекать себя на долгую вереницу страданий? Разумеется, она не выходит замуж. Ей не сидится на месте – вот что с ней, неугомонной, происходит. Это ее собственные слова. Всю ночь напролет бродит по дому, рядом с ней даже глаз не сомкнуть. Спрашиваешь: «Что случилось?» Отвечает: «Не сидится». Что ж, ни у кого нет времени на стариков. Запомни это, Клэр.

В этот момент вернулась мисс О’Хара. Она выглядела очень усталой. На занятиях она в последнее время вела себя вспыльчиво, но не по отношению к Клэр, поэтому девочка не ожидала резких слов.

– Боже всемогущий! И так нет покоя ни в школе, ни на улице, а теперь еще и дома?

Клэр была потрясена.

– Дашь людям палец – отхватят руку. Что у нас сегодня, Клэр? Деление столбиком или Большой катехизис? Говори скорее, и покончим с этим.

Клэр положила письмо из далекого монастыря на кухонный стол.

– Я подумала, раз вы помогли мне с письмом, то захотите увидеть ответ, который мне прислали.

Лицо Клэр покраснело от возмущения.

– Спокойной ночи, миссис О’Хара! – крикнула она в дверях и ушла.

Она шагала по длинной дороге, ведущей к полю для гольфа. Летом все больше людей предлагали здесь туристам ночлег и завтрак. Клэр спустилась вниз, к началу Черч-стрит, и вошла прямиком в поселок. Она не заметила, что Крисси и Кэт сидят на каменной ограде, болтая ногами, и разговаривают с Джерри Дойлом и парой его приятелей. Она не обратила внимания на переполох в мясной лавке Двайера, откуда выскочил шальной пес доктора Пауэра с бараньей ногой в зубах.

Дома паковали чемоданы, хотя до отъезда братьев оставалось еще несколько дней. Поездки случались нечасто, поэтому к сбору вещей относились очень серьезно.

Отец Клэр нашел хороший кожаный ремешок, чтобы обвязать тот чемодан, замки на котором давно заржавели и не защелкивались. Второй чемодан решили несколько раз обмотать толстой веревкой.

На кухне маму почти не было видно за развешанным бельем. Оно сушилось на пяти подвижных перекладинах – длинных деревянных брусках, закрепленных над плитой с помощью громоздкой системы шкивов. Разбиралась в ней только мама. Всем остальным приходилось вставать на стул, чтобы снять высохшие вещи. Но сегодня разразилась катастрофа невиданных масштабов. Мама стояла на выключенной плите и чинила крепление перекладины, с которой, вероятно, упало белье, судя по ярости на лице Агнес и куче покрытой пеплом одежды, сваленной в углу.

Мама выглядела так, словно ничто на свете уже не может ее обрадовать. Так оно и было.

– Чем помочь? – поинтересовалась Клэр спустя мгновение, решив, что такой вопрос более уместен, чем разговоры о том, что случилось.

– Было бы прекрасно, если бы кто-нибудь мне помог, – воскликнула мама. – Было бы очень приятно, если бы хоть кто-то в этом доме помог хотя бы чем-то. Это было бы очень мило. И очень неожиданно.

– Хорошо, скажи, что ты хочешь, и я сделаю. Давай приготовлю ужин, – предложила Клэр.

– Не говори глупости. Ты не сможешь приготовить на восьмерых.

– Тогда что ты хочешь, чтобы я сделала?

В голосе Клэр прозвучали недовольные нотки. Зачем проявлять заботу о маме, если та в ответ только срывает на тебе раздражение? Клэр пожалела, что зашла на кухню, вместо того чтобы подняться наверх в спальню.

– Почему бы тебе не пойти и не уткнуться носом в книгу, разве ты не об этом мечтаешь? – крикнула мама.

И в этот миг висевшая под потолком одежда, с которой капала вода, рухнула Клэр на голову.

Наступила тишина. Агнес спрыгнула с плиты и принялась срывать с Клэр рубашки и простыни, швыряя их на пол как попало.

– С тобой все в порядке, тебя не ушибло?

Агнес едва не плакала от потрясения. Она разбрасывала одежду до тех пор, пока не увидела лицо Клэр. Девочка рассмеялась – скорее всего, от испуга. Агнес обнимала дочку снова и снова, не обращая внимания на груду мокрой одежды, разделявшую их. Обычно при первой мысли о необходимости отжимать мокрое белье мама приходила в ужас и принималась объяснять, чем страшен ревматизм. Но не сейчас.

– Бедняжка, с тобой все хорошо, ты цела? Это Господь наказал меня за то, что я злилась на тебя из-за ерунды.

Клэр растерялась и обрадовалась: происшествие вернуло маме хорошее настроение.

– Давай сниму с тебя эти мокрые тряпки… или нас обеих прихватит ревматизм. Я поставлю чайник, и мы с тобой выпьем по чашке чая с печеньем – только вдвоем. А потом уже бросим эту чертову кучу белья в корыто, все равно ее придется перестирывать заново, и попросим кого-нибудь из наших лодырей починить сушилку.

Мама давно не выглядела такой счастливой.

Тем временем Дэвид Пауэр попал в большую беду, а по его вине и вся школа. Отец Келли зачитал злосчастное письмо перед лицом собрания не один, а целых три раза как живой пример того, какими лживыми могут быть мальчики.

Письмо пришло от девушки по имени Анджела О’Хара, которая, по-видимому, проживала в родном поселке Пауэра. Теперь письмо, адресованное Дэвиду, школа знала почти наизусть.

Дорогой Дэвид, я не против выполнить твою просьбу и прислать тебе генеалогическое древо династии Тюдоров, указав, как каждый из этих монархов относился к Ирландии. Правда, в моем понимании ты бы мог попросить об этом любого священника из вашего огромного уродливого замка, где вас обучают за немалую плату, при этом твоим учителям даже не нужно застилать себе постель и готовить завтрак. Но я не собираюсь участвовать в глупых играх, подписываться именем Эндрю и сочинять подробности о выдуманных матчах по регби. Если твоя школа напоминает теплицу, где поощряется подобная чепуха, мне жаль тебя и тех, кто отвечает за твое воспитание.

Желаю тебе и твоему другу Джеймсу Нолану всяческих успехов.

С уважением,

Анджела О’Хара

Никто из членов ордена не мог припомнить более грубого письма. Только представьте: ученик обращается к постороннему за учебным пособием! Всем известно, что их школа лучшая в Ирландии и одна из лучших в Европе. Мало того, ученик описывает школу так, что окружающие отзываются о ней как об «огромном уродливом замке».

Ученик допускает и даже поощряет оскорбления в адрес помазанных служителей Господа. Он позволяет попрекать священников тем, что они не готовят себе завтрак, – как будто в этом состоит их предназначение! Что еще хуже – ученик призывает девочку лгать, просит ее притворяться мальчиком, подписываться вымышленным именем и выдумывать истории о спортивных матчах, чтобы обмануть невинных школьных опекунов, которые о нем заботятся. Не исключено, что подобное поведение – обычная практика, а учителя не знали о ней, пока это отвратительное письмо не предали огласке. Учащимся пообещали провести тщательное расследование и велели тем, кто что-нибудь об этом знает, заявить о себе.

Дэвид извинялся перед всеми, как только мог. Он не предполагал, что мисс О’Хара способна на такое, ведь прежде она вела себя восхитительно. Дэвид обратился за поддержкой к Нолану, и тот, положа руку на сердце, признал правоту приятеля.

– Наверное, она сошла с ума. Это единственное объяснение, – оправдывался Дэвид.

– Да, похоже на то, – согласился Нолан, знакомый с проявлениями безумия и крайне раздосадованный тем, что его имя упомянули в скандальном письме.

Снотворное действовало очень странно. Сначала тяжелели ноги, потом руки, голова не отрывалась от подушки – и вдруг наступало восемь утра. Только к полудню Анджела понимала, что проснулась окончательно, и потом весь день чувствовала себя прекрасно. Таблетки дарили ей по меньшей мере несколько часов, в течение которых она могла проверить упражнения и тесты, а также попытаться частично исправить вред, причиненный себе в первые недели после письма от Шона, когда почти не смыкала глаз.

Матушка Иммакулата сообщила, что Анджела стала опять похожа на себя прежнюю, вызвав у нее своими словами неописуемое раздражение. Сержант Маккормак, экономка священника, выразила удовлетворение по поводу того, что Анджела явно преодолела свой тяжелый характер. Миссис Конуэй поинтересовалась, что именно ищет Анджела, если то и дело заходит на почту и снова уходит, так ничего и купив. Мать обрадовалась, что Анджела перестала бродить ночью по дому, и с загадочным видом попросила сразу честно сообщить ей о новых планах на будущее, если такие появятся.

Однако вернуть доверие Клэр О’Брайен оказалось не так-то просто – по крайней мере, за те часы послеполуденной бодрости. Всего несколько месяцев тому назад белое личико Клэр обрамляли ярко-желтые ленты, а большие темные глаза сияли надеждой на победу в конкурсе на лучшее сочинение по истории. Ничего этого Анджела больше не видела. Клэр настороженно смотрела на нее глазами собаки, которую однажды ударили, и та не допустит, чтобы это повторилось.

Анджела попыталась все исправить.

– Держи письмо от сестры Консуэло. Ее ответ обнадеживает.

Клэр взяла конверт и поблагодарила.

– …Я повела себя резко в тот день, когда ты пришла ко мне домой. У меня было много забот.

– Да, мисс О’Хара.

– Извини, что я вспылила. Ты же знаешь, что разозлила меня вовсе не ты.

– Да, разумеется.

– Тогда заходи снова, и мы позанимаемся. Выбирай любой вечер, какой захочешь.

– Нет, спасибо, мисс О’Хара.

– Черт возьми, Клэр О’Брайен, что ты хочешь, чтобы я сделала? Встала перед тобой на колени?

Воцарилось молчание.

– Сейчас я кое-что скажу для твоего же блага. Ты одаренный ребенок. Я бы очень хотела, чтобы ты получила эту чертову стипендию. Я не против заниматься с тобой каждый вечер до полуночи, чтобы помочь тебе добиться этого. Разве я могу провести время с большей пользой? Но твоя привычка обижаться просто отвратительна. Да, это так. Я помню, ты вела себя точно так же, когда не выиграла конкурс по истории. Тех, кто дуется, Клэр, никто не любит, потому что это форма шантажа: я не получила того, что хочу, и не буду ни с кем разговаривать. Это, пожалуй, самый предосудительный порок из всех возможных. Мой тебе совет: избавься от этой привычки, если хочешь иметь друзей.

– У меня не так уж много друзей, – ответила Клэр.

– Подумай, возможно, причина как раз в этом.

– Как бы то ни было, – не сдавалась Клэр, – если вы уезжаете, зачем предлагать помощь?

– Я, оказывается, уезжаю? Впервые об этом слышу. Куда же я направляюсь?

– Ваша мать сказала…

– Моя мать не знает, утро сейчас или вечер.

– Она сказала, что вы по ночам бродите по дому и хотите уехать из Каслбея.

– О господи, так вот что она обо мне болтает!

– Значит, это неправда? – повеселела Клэр.

– Это неправда. Но если я не увижу перемен в твоем поведении, я с таким же успехом могу уехать, для тебя это ничего не изменит. Приходи сегодня вечером, и мы приступим к занятиям. Если честно, мне самой нужно немного отвлечься от разных мыслей.

– Скоро установится ясная погода, и долгие ночи останутся позади.

– Почему ты вспомнила об этом? – удивилась Анджела.

– Моя мама всегда так говорит, когда хочет подбодрить. По-моему, звучит очень мило.

– Да, так и есть.

Анджела решила не посылать брату телеграмму. Минуло пять недель с того дня, как пришло письмо, прежде чем она смогла ответить. Только мысль о том, что брат ждет весточки, провожая взглядом почтальона-японца, заставила ее взяться за ручку. Она начинала письмо дюжину раз, но оно выглядело неправдоподобным. Анджела не могла радостно поблагодарить брата за доверие, потому что предпочла бы ничего не знать. Она не могла выразить брату сочувствие, потому что не испытывала жалости. Она не хотела ни приветствовать невестку Сюю и племянника Дениса, ни восторгаться скорым появлением у Шона второго ребенка. В голове Анджелы по-змеиному извивались и ползали тревожные мысли. Случился бы у матери удар, узнай она эту новость? Не придется ли семье компенсировать часть денег, потраченных на обучение Шона, если он отказался от сана? Могут ли Шона отлучить от церкви за его проступок и станет ли отлучение достоянием общественности? Узнают ли об этом ирландские священники? Не прочтет ли об этом отец О’Двайер в каком-нибудь церковном бюллетене? Анджела знала, что должна быть добрее и относиться к брату как к одинокому и хрупкому человеческому существу – именно так называл себя Шон. Однако в следующем предложении он сообщал, что наконец познал совершенное счастье и впервые понял, зачем мужчина и женщина оказались на этой земле.

Несколько раз Анджела переступала порог почтового отделения миссис Конуэй, собираясь отправить брату телеграмму с уведомлением о том, что его письмо получено, и просьбой больше домой не писать. Но как отреагируют в поселке, когда узнают о содержании телеграммы? Дома и лавки вверх и вниз по Черч-стрит, по дороге к полю для гольфа и на Фар-Клифф-роуд по ту сторону бухты загудят от догадок и сплетен. Чтобы сохранить происшествие в тайне, телеграмму пришлось бы отправить из соседнего города. К тому же жесткий ответ мог толкнуть Шона на какой-нибудь действительно глупый поступок. Брат с безумной нежностью толковал в письме о том, что хочет вернуться в Каслбей, чтобы показать жене и детям свою родину. Преподобный Шон О’Хара показывает родину жене и детям! Он, должно быть, сошел с ума! Не просто рехнулся, а окончательно лишился рассудка!

Анджела пыталась представить, что бы она посоветовала, окажись на месте Шона кто-то другой. В Дублине Анджела дружила с Эмер, они вместе учились и рыскали по разным подходящим местам в поисках жениха. Предположим, что речь идет о брате подруги. Что сказала бы Анджела? Она, вероятно, убедила бы Эмер написать ни к чему не обязывающее, уклончивое письмо, чтобы все уладить. Прекрасно. Но когда пишешь о чем-то подобном родному брату, сложно сохранять беспристрастность. Нелепо ожидать, что у тебя получится остаться в стороне. И Анджела написала ответ от чистого сердца.

Она призналась, что шокирована тем, что брат отказался от сана. Шон должен понимать, что все ирландцы будут шокированы не меньше, пусть даже священники миссии отнеслись к собрату с пониманием и оказали ему поддержку. Если Шон не сомневается в том, что навсегда утратил веру, то она рада счастью, которое он обрел в отношениях с подругой-японкой, и тому, что рождение сына доставило им обоим столько отрады. Анджела просила Шона осознать, что в тысяча девятьсот пятидесятом году ни один житель Каслбея не смог бы легко и непринужденно смириться с мыслью о священнике, вступившем в брак.

Она писала ответ, сидя в темной комнате. За окном шел дождь, а мать тыкала в открытую дверцу духовки грубой старой кочергой, держа ее обеими руками. Было очевидно, что миссис О’Хара не должна узнать о грехопадении сына. Когда матери не станет, можно будет еще раз все обсудить. Но сейчас подобная весть разрушит жизнь старой женщины, а ведь никто не поспорит с тем, что, когда раздавали судьбы, матери досталась очень плохая. Анджела соглашалась с братом, что это тяжело, но все же просила проявить высшую доброту и писать письма, как будто он все еще состоит в ордене. Поскольку миссис Конуэй просматривала каждый конверт, проходивший через ее почтовое отделение, Анджела решила, что будет указывать адрес Шона, как раньше. Что бы чувствовал Шон, окажись на его месте Анджела? Она допускала, что брат надеялся получить более теплое и исчерпывающее письмо, но при этом подчеркивала, что ее ответ был честным и практичным и ничего лучшего она пока предложить не может.

Письмо пролежало на комоде два дня, прежде чем опустилось в почтовый ящик. Анджела запечатала конверт, и можно было не опасаться, что мать его вскроет. Старушка думала, что внутри обычное письмо и сложенные вчетверо фунтовые банкноты – на оплату мессы. Анджела почти надеялась, что письмо унесет ветер или что оно упадет и потеряется, поэтому его никогда не отправят.

Клэр О’Брайен, которая всегда пытливо оглядывалась по сторонам, заметила конверт.

– Можно я отнесу письмо отцу О’Харе на почту? – нетерпеливо спросила она. – Когда отправляешь письмо в Японию, чувствуешь себя кем-то очень важным.

– Хорошо, отнеси, – откликнулась мисс О’Хара странным голосом.

– Давайте посмотрим на глобус, чтобы узнать, сколько стран облетит письмо, прежде чем попадет к адресату, – предложила Клэр.

Ей нравилось доставать старый глобус, который скрипел, когда вращался.

– Давай, – сказала мисс О’Хара, но не сделала ни малейшего движения, чтобы передать девочке глобус, стоявший рядом.

– Можно мне? – смутилась Клэр.

– Что? Ах да. Давай посмотрим.

Анджела поставила глобус на стол, но не спешила его повернуть.

– Итак, письмо покинет Каслбей… – подсказала Клэр.

Мисс О’Хара встряхнулась.

– Это самая трудная часть его путешествия, – заметила она, приходя в себя. – Если оно вырвется из цепких рук миссис Конуэй и его не вскроют с помощью пара, значит худшее позади.

Клэр пришла в восторг оттого, что выслушала скандальные обвинения в адрес ужасной миссис Конуэй, ужасной матери воистину ужасной Берни Конуэй. Клэр выбрала для доставки письма в Японию западный маршрут через Атлантику в Новую Шотландию, где, как известно, приземлялись все ирландские самолеты. Она медленно перевезла письмо через все Соединенные Штаты, направляясь на Гавайи, а затем в Японию.

«Наверное, так его и доставят, – думала Клэр. – Чем меньше земли, тем меньше остановок».

Она поинтересовалась, может ли отправитель выбрать маршрут для письма? Мисс О’Хара покачала головой. Возможно, маршрут зависит от того, в какую сторону раньше вылетит самолет? Клэр посмотрела на мисс О’Хару, ожидая подтверждения своей гипотезы, и, к удивлению, заметила в глазах Анджелы слезы.

– Он скоро вернется домой? – сочувственно спросила девочка.

Клэр поняла, что бедная мисс О’Хара, должно быть, скучает по Шону и, возможно, при ней не следует без конца твердить о том, как далеко ее брат и как огромен мир вокруг. Вероятно, это было бестактно.

Крисси сказала, что Клэр ненормальная, потому что большой палец на ее ноге больше второго. Это обнаружилось, когда Крисси красила ногти на ногах и в спальне так сильно пахло лаком, что Клэр захотела открыть дверь.

– Нельзя этого сделать, – прошипела Крисси. – Все почувствуют запах.

– Но никто не увидит лак у тебя под носками. Какой в этом смысл? – недоумевала Клэр.

– Смысл в том, что я – взрослая, а не тупая дура, как ты, – объяснила Крисси.

Клэр пожала плечами. Разговаривать было бесполезно. Диалог всегда заканчивался утверждением, что Клэр – зануда, и это, казалось, служило первопричиной всего. Крисси насмехалась над младшей сестрой по любому поводу.

– У тебя ужасные волосы. Гладкие, как бумажный пакет.

– Я же не втираю в них средство для прочистки труб, как ты, – парировала Клэр.

– Вот видишь. Ты такая дура, что даже не можешь накрутить себе бигуди.

Тут же, без паузы, Крисси атаковала с другой стороны:

– У тебя даже нет подруг. Я вижу, как ты сидишь на игровой площадке, как ходишь в школу и обратно совсем одна. Даже у твоих гадких глупых одноклассниц есть хоть капля ума, они понимают, что с тобой дружить нельзя.

– У меня есть подруги! – крикнула Клэр.

– Кто? Назови хотя бы одну. К кому ты ходишь домой по вечерам? Ответь! Нет у тебя никого!

Клэр искренне желала, чтобы Кэт и Пегги приходили к Крисси не так часто. При них Клэр не могла войти в спальню, а внизу ее постоянно просили что-нибудь сделать.

– У меня много разных подруг. На уроке домоводства я дружу с Мариан, потому что мы занимаемся за одним столом, а еще я дружу с Джози Диллон, мы сидим с ней рядом в классе.

– Фу, Джози Диллон – толстая и противная.

– Она не виновата в этом.

– Ну конечно, она же вечно таскается с едой в своей толстой руке и что-то жует.

Сама Клэр считала Джози скучной – та, казалось, ничем не интересовалась, однако была безобидной, доброй и одинокой.

Ругая Джози, сестра корчила бесившие Клэр гримасы:

– Брр, Джози Диллон! Хотя с кем еще ты могла подружиться, кроме как с этой бледной жирной размазней.

– Она не размазня! А у твоей Кэт вообще в волосах гниды, об этом все в школе знают.

– Ну разве ты не мерзкая? – закричала Крисси. – Зачем говорить о людях такие гнусности? К тому же о Кэт, которая всегда хорошо к тебе относится.

– Она никогда не относилась ко мне хорошо. Все, что я от нее слышала, – это «Заткнись и проваливай!». Ты говоришь точно так же.

Крисси посмотрела на ноги Клэр:

– Выставь ступню вперед.

– Зачем? Не буду!

– Давай, всего на минутку.

– Ты намажешь мне ногти этой ужасной красной краской.

– Нет, я не стану переводить на тебя лак. Просто покажи ногу.

Клэр с подозрением свесила ступню с кровати, и Крисси осмотрела ее.