Потустороннее. Мистические рассказы

Когда открыли дверь – остолбенели, мебель была перевернута, оторванная дверь висела на одной петле, занавески болтались тряпками.

– Что тут произошло? Я вчера заходил, все было нормально, – выдавил сосед побелевшими губами.

А Верка, словно безумная, металась, поправляя стулья, подвешивая занавески. Неожиданно она охнула – нога подвернулась на подломленной половице.

– Смотрите, здесь что-то есть.

Из подпола извлекли довольно большой, крепко сбитый ящик. Сосед сбегал домой за инструментами, а когда вскрыли, изумленно ахнули:

– Да тут же целое состояние.

Кольца, серьги, ожерелья тускло поблескивали в скудном свете.

– Знаешь, Клавдия, я вот все думаю, – сказала как-то Степановна, забирая банку с молоком, – все-же Кирьяниха Верку любила. Пусть после смерти, оказывается, бывает и так. Всю жизнь девке нервы портила, а наградила щедро.

– Да уж. Верка, слышала, квартиру Ольге своей купила, да и сама из коммуналки выбралась. Мальчишку вылечили. Да и мы дешево половину Кирьянихи выкупили.

– Не боитесь жить здесь?

– А чего бояться? Иногда, правда, муж говорит, что слышит шаги. А я ничего не слышу, я за день так набегаюсь, что еле успеваю подушки коснуться…

Тень в окне

Странная все же штука – принятие. Он легко привык к патриархальной неспешности городка, к тому, что жизнь здесь – немного реалити-шоу, все всё знают. Но почему-то каждый раз вздрагивал от фразы: «гуляли по Островскому». Не по улице Островского, а именно «по Островскому». Местные алкоголики предпочитали собираться «на Гоголе». Интересно, кто автор столь странной затеи, дать улицам половины города имена писателей, тем более читать здесь не очень-то и любят. Как-то подслушал фразу двух кумушек: «Там, где Достоевский с Тургеневым пересеклись». Он даже остановился тогда, неужели о конфликте писателей? Оказалось, о продающемся доме.

Он не жалел о переезде, только тут он ощутил глубинное чувство привязанности к земле, только тут начал замечать многоцветье неба, различать горечь полыни и пряность белоголовника. Но главное, здесь можно было начать все заново, без постоянного желания объясняться со всеми знакомыми, детского желания. Подумаешь, не сложилось. Ну да, почти тридцать лет брака, взрослый сын. Только здесь понял, что все эти тридцать лет он прожил в каком-то искусственном мире. Ему повезло, благо, специалист он хороший. И единственный сохранившийся завод даже оклад ему предложил гораздо выше, чем здесь принято. Вырученных от продажи машины денег вполне хватило на небольшой домик. А машина, зачем здесь машина? Весь городок за полчаса неспешным шагом пересечь можно. Заодно и память потренировать.

«Вещь. Я – вещь. Наконец слово для меня найдено», – цитировал Ларису, обходя бугры улицы Островского.

«Я помню чудное мгновенье…»

Он не любил эту часть улицы Пушкина. Уютная, в клеточках милых газонов, именно здесь она разбивалась, упираясь в аскетизм улицы Рабочей. Разбивалась вовсе не метафорически: асфальт, расползшийся на латки, приросшие кучи мусора, почему-то обломанные деревья. Но главное, это картина умирания роскошного дома. Роскошного даже не по провинциальным меркам, всего же в городке было три таких здания. Два из них, занятых администрацией и школой, содержались довольно прилично. А вот третий… Третий пугал вываливающимися кирпичами, ножами битых стекол. Он узнавал, лет десять назад здесь было училище, готовящее педагогов для детских садов. А в этом корпусе находилось общежитие для студенток из близлежащих деревень. Училище закрыли, здание осиротело.

«Передо мной явилась ты…»

Показалось? Что это, какая-то белая тень метнулась в окне второго этажа. Нет, не показалось, в угловом окне фигурка девушки. Как она там оказалась? Не успел подумать – девушка исчезла. И почти одновременно хлопнула рама на третьем этаже. Сколько же их там? Волна озноба пробежала по телу, стало трудно дышать. Очнулся уже на перекрестке улиц Тургенева и Чехова. «Что, дорогой Антон Павлович, в мистику не верил, а к гадалке-то бегал», – билось в голове.

– Слушай, Мишка, а почему здание педучилища не реставрируют? – спрашивал он вечером у соседа, потягивающего пиво во дворе.

– Да шут их знает. Да, было время, девочки-студенточки… А что, Сергеич, может тебе бабу сосватать? Сколько можно разведенным ходить? У нас тут этого добра…

– Откуда ты-то знаешь, что разведен?

– Тоже мне тайна. У нас тут все всё знают. Светка, секретарша нотариуса, бабе Маше рассказала, а баба Маша у нас быстрее Интернета. Не, ну что ты, давай тебя с Маринкой познакомлю? Баба хорошая, хозяйственная. Домой придешь, а у тебя борщи, пироги. Красота!

– А что же сам одиноким ходишь?

– Так кто за меня пойдет, за безработного-то? Сам на мамкиной пенсии да еще жену приведу. А не хочешь Маринку, познакомлю с Веркой. Верка постарше, но тоже баба хорошая.

– Не надо меня ни с кем знакомить. Лучше скажи, здание училища закрыто? Туда никто попасть не может?

– Вон оно что… Катьку видел, – сосед даже побледнел.

– Что за Катька?

– Пойду я, Сергеич. Мать просила огород полить.

– Что за Катька? – поймал соседа уже у калитки.

– Здоровый ты, Сергеич. Ладно. Не к добру это. Ее у нас часто видят, и обязательно что-нибудь случается. Или помирают, или уезжают. Ну, или женятся, – неожиданно хохотнул мужчина.

– Так что за Катька? Не томи!

– Девка у нас лет пятнадцать назад умерла. В этом самом общежитии. Что там было, никто не знает толком. Кто говорил, что просто заболела, а кто-то, что забеременела. Короче, девчонки утром встали, а она лежит. Говорит, мол, заболела, пусть без нее идут. Вроде и воспитательница подходила, все нормально было. А во время уроков одна из соседок зачем-то вернулась и нашла Катьку мертвой. Отвезли ее в родную деревню, она, по-моему, из Березовки. Мать что ли тело забрала. Схоронили. Но с тех пор видели ее часто. И все время днем, во время занятий. Будто ходила по коридору в ночнушке. А вскоре и педучилище закрыли. И теперь иногда ее в окне видят. Славка кривой видел, мужики говорили. А через неделю помер. Колька Захаров под машину попал. А вот Витька, по слухам, после этого Юльку встретил, пятый год живут.

– Что за ерунда? Призрак, смерти…

– Смотри, Сергеич. Так я пойду? – и убежал, так и не дождавшись ответа.

«Как мимолетное виденье…»

Каждый вечер он приходил сюда. Каждый вечер вспоминал стихи великого поэта, всматриваясь в пыльные осколки. Пока не услышал плач. Метнулся в поисках входа, но парадная дверь забита досками. Груды кирпичей, стекло, вот он, черный вход. И маленькая фигурка женщины с букетом в руках. Посмотрела, даже не удивившись.

– Знала, что Катюша тебя приведет. Сегодня бы ей тридцать лет было.

– Вы кто?

– Наталья, сестра ее. Приехала вот… А вы Андрей?

– Да, Андрей Сергеевич. Но откуда? Что, тоже баба Маша?

Наталья посмотрела на него долгим взглядом:

– Нет, почему баба Маша? Катюша. Это она нас свела. И жить мы будем очень долго.

Темная фигурка заспешила вниз по улице Пушкина. Он шел следом, удивляясь, как полно вдыхает грудь.

«И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь».

Memento mori

– Ну что, кому некролог готовить? – губернатор хмурил лоб.

– Почему сразу некролог? – робко возразил министр культуры.

– Почему некролог, вы меня спрашиваете? А четыре смерти вас не убеждают? Вот вы нам и объясните, уважаемый, что в вашем учреждении творится? Как появляется эта проклятая надпись?

– Это мистика, Арсений Сергеевич. Мы выставляли охранников, те клянутся, что к объекту никто не подходил.

– И что же получается? Сами охранники намалевали? «Memento mori», помни о смерти! Латынь. Кто такое написать мог? Может медики, они латынь знать должны. И смерти эти…

Второй месяц город оплетали слухи. С тех самых пор, как в ночь на четверг, 14 марта, на стене городской библиотеки в первый раз появилась эта надпись. Ее проигнорировали, мало ли любителей граффити, но на следующее утро пришло известие о смерти областного министра транспорта Михайлова. Михайлов отличался редким здоровьем, любил спорт, ездил отдыхать на горнолыжные курорты. И как такой здоровяк мог умереть во сне? Возможно, смерть видного управленца и надпись не связали бы, но после смерти министра надпись исчезла сама собой. А ровно через неделю в смертельном ДТП погиб руководитель Общественной палаты. А накануне знаменитая фраза опять красовалась на прежнем месте.

В следующий четверг стена библиотеки вновь выглядела зловеще, но никто из известных людей не умер. В пятницу директор библиотеки, явившаяся первой, надписи не обнаружила.

Но наутро четверга «Memento mori» встречала первых сотрудников. А в пятницу на рыбалке утонул руководитель комитета по экологии. После похорон губернатор созвал экстренное совещание. Негласно объявили ЧП. Привлекали множество специалистов. Удалось узнать, что надпись сделана краской, которой не менее ста лет! Уборщица догадалась соскоблить образец.

Следующая неделя обошлась без жертв, хотя фраза добросовестно пугала. А еще через неделю умер еще один известный человек, заслуженный учитель. Мужчина преклонных лет, давно на пенсии, казалось бы, кончина вполне естественная. Если бы не случилась в ночь на пятницу. У библиотеки установили круглосуточное дежурство. Ее закрыли для посетителей, обязав сотрудников приходить каждый день.

В пятницу сообщили о смерти бывшего редактора регионального СМИ. Мужчина долгое время боролся с раком и умер в больнице.

А во вторник в библиотеку пришел странный субъект. Он требовал допустить его к архивам, но документов не предоставил. Мужчину задержали, а потом привезли в кабинет губернатора. Арсений Сергеевич с интересом рассматривал пожилого, плохо одетого мужчину с затертой старой папкой в руках.

– Говорите, что знаете, где искать причину? Как вас там?

– Станислав Петрович. Да, я догадываюсь, у меня есть теория, совершенно безумная теория, на первый взгляд. Но она все объясняет.

– И что это за теория?

– Мне надо попасть в архив, я знаю, что искать. А еще нужна помощь сотрудников, тех, кто принимает книги на хранение. Вы можете прикрепить ко мне сопровождение.

– Отправить под охраной, вы хотите сказать? Хорошо, но потом обязательно ко мне с докладом.

Станислав Петрович устало усмехнулся, но возражать не стал. А еще через час он перебирал пыльные стопки недавно пожертвованных книг. И очень обрадовался, обнаружив старый рукописный листок в одной из них.

– Нашлась! Все сошлось.

Губернатор ждал с нетерпением:

– Ну как?

– Нашел. Смертей больше не будет.

– ?

– Сначала небольшое отступление. Здание, в котором находится библиотека, некогда принадлежало графу Михаилу Юрьевичу Виноградову. Он и организовал тайное общество поклонников смерти. Дело было на рубеже веков, тогда многие интересовались мистикой. Поговаривали, что в подвале члены этого общества устраивали какие-то обряды, спиритические сеансы. И вот во время одного из них что-то пошло не так. Испуганные мистики спешно покинули графский дом. А сам Михаил Юрьевич заперся в кабинете, что-то писал, потом отправил запечатанный конверт с нарочным. Позвал своего сына, пятнадцатилетнего Алексея Михайловича, говорил с ним при закрытых дверях. Слуги вспоминали, что юноша вышел весь в слезах. К обеду Михаил Юрьевич умер от удушья. За короткое время все шесть гостей графа, участвовавших в злополучном сеансе, умерли загадочной смертью. Город перемалывал слухи. Но тут случилась война, а за ней революция. На долю потомков тех несчастных выпали другие испытания.

– Ну и какое отношение события столетней давности имеют к дням сегодняшним? – не выдержал губернатор.

– Помните про отправленное письмо графа Виноградова? В том письме было тайное послание мира мертвых. А еще там была приписка от самого графа. Он писал, что за необдуманный поступок нужна жертва, поэтому все, кто был с ним, он сам должны умереть. Но это еще не все. Тайную запись можно уничтожить, но не раньше, чем через сто лет. И цена избавления – семь жизней потомков неосмотрительных дворян. А жертвенный молох придет в движение, когда бумага окажется в комнате, куда вызвали демонов.

– Мистика…

– Вы правы, Арсений Сергеевич, мистика. Мой друг, Виноградов Павел Петрович, давно уехал из этого города. Всю жизнь проработал инженером, а на пенсии решил заняться своей родословной. Он и раскопал эту историю. Мы переписывались. Он писал, что в последнее время не может избавиться от необъяснимой тревоги. Недавно я вернулся с его похорон. Да-да, он умер в пятницу.

– А мы думали, что никто не умер.

– Зря так думали, все семь жертв принесены.

– А бумага?

– Ее больше нет, я уничтожил ее.

– Он, действительно, сжег какой-то листок. Мы хотели отнять, но не успели, – подтвердил охранник.

– Кровавую столетнюю глупость надо было предать огню.

– Вы правы… Помни о смерти…

– Memento mori.

Вещие сны

Помнится, на какой-то вечеринке меня спросили – верю ли я в вещие сны. Вопрос меня позабавил. Скажите, а вы верите, ну например, в алфавит? Еще в детстве я понял, что вокруг нас множество подсказок, зашифрованных и явных, множество указателей. Надо лишь внимательно вглядеться в то, что нас окружает. Сновидения очень часто напоминают некий текст-подсказку, только написан он частью знакомым алфавитом, но другая его часть – это инопись. Именно трактовка очень часто приводит нас к сомнениям. Представьте некий рассказ, в котором все подлежащие прорисованы иероглифами. Вы читаете текст, опуская подлежащие. Часть рассказа легка для понимания из контекста, но встречаются места, где трактовка может быть совершенно произвольной. Именно так мы часто и трактуем наши сны, опираясь на всевозможные сонники, забывая о главном подсказчике, что живет внутри каждого из нас.

В первый раз я понял, что сны – своеобразный мостик, связывающий нашу реальность с каким-то другим, неизведанным и загадочным миром, еще в школе. Когда я учился в четвертом классе, умерла моя дальняя родственница. До этого дня я, конечно же, задумывался о смерти, но, как у всякого ребенка, эти размышления были весьма поверхностны. Помню, что на похороны меня не взяли, и мы договорились, что я самостоятельно приеду к поминальному столу после школы. Признаться, о смерти этой пожилой женщины я думал без какого-либо сочувствия, я больше наслаждался возможностью с некоей долей трагичности, совсем по-взрослому, сообщить своим приятелям, что после занятий отправляюсь на похороны. Единственное, что вызывало во мне какое-то сожаление, была утраченная возможность видеть два предмета, которые манили меня во время нечастых визитов в дом к этой родственнице. Еще совсем маленьким я часами наблюдал за чудесной литой печной дверцей, разукрашенной цветами и сказочными листьями. Сквозь щели был виден огонь, и это зрелище казалось мне завораживающим… А еще на этажерке гордо восседала самая настоящая белка. Мне всегда казалось, что она подсматривает за мной своим стеклянным глазом, и поэтому я старался наблюдать за ней издали. Это было первое чучело, увиденное мной, и именно его натуральность производила на меня совершенно мистическое впечатление. Впрочем, это все были детские страхи, а в четвертом классе я ощущал себя вполне взрослым человеком, отправляющимся на самые настоящие похороны. Всю дорогу, до дома я представлял картины, как родственники делят наследство, втайне мечтая стать владельцем этой белки. Но для белки нашлись родственники и поближе, и я вскоре позабыл и про свои желания и про поминальный стол, как впрочем, и про саму похороненную родственницу.

Но перед сороковинами эта старушка мне приснилась. Я помню этот сон в мельчайших деталях. Помню, что был он двуцветным – не черно-белым, а именно двуцветным, без всяких оттенков, и оттого фантасмагоричным. Надо сказать, что сны мне почти всегда снятся цветными. Я видел абсолютно ровную темно-серую поверхность гладкую до такой степени, что она была похожа на стекло, но без блеска. Никаких кустиков, кочек, камней, ничего, за что мог бы уцепиться взгляд. Возможно, именно поэтому огромное круглое белое здание, которое располагалось на сером нечто, так манило и притягивало. Помню, что меня поразило отсутствие дверей. Я несколько раз обошел строение, но никакой возможности пробраться внутрь, так и не обнаружил. Вскоре рядом со мной материализовалась эта моя умершая родственница. Она рассказала, что сейчас живет внутри этого здания, что у нее все хорошо. Помню, что я очень просил проводить меня к ней в гости, на что получил весьма категоричный отказ. Она попросила меня сообщить родственникам, что с ней все нормально, а также сказала, что теперь я часто буду видеть тех, кто ушел.

Проснувшись, я долго не мог прийти в себя. Я сразу понял, что теперь мне не быть прежним, что-то внутри меня проросло каким-то взрослым осознанием изменившегося времени. Появилось новое ощущение, которому я не мог подобрать слов. Позже, я понял, что это ощущение будет дополнительной подсказкой в моменты, когда я буду в этом особо нуждаться. Иногда оно возникает после сна, иногда при бодрствовании в голове сама собой рождается мысль под аккомпанемент этого «предчувствия», как я потом обозначил это состояние. Предчувствие может длиться от нескольких секунд до нескольких суток, тогда я начинаю искать информацию, на которую оно указывает.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.