Идеальное несовершенство

Вспомнил лавку и Анжелику, и ее взгляд сразу перед тем, как его ударило в грудь. Что-то его ударило – там ничего/никого не было, и все же удар отбросил его, словно куклу, перекинул через лавку, швырнул в дерево. Это он помнил. И взгляд Анны, сияние ее темных глаз, как глядела на него, с удивлением, жалостью и раздражением – в то время как он должен был видеть там страх и гнев…

Замойский стоял в пахучей тьме древних деревьев и смотрел. Сотни свадебных гостей, десятки слуг. Смотрел – и теперь видел.

Ни одной камеры, ни одного фотоаппарата.

Никто не разговаривает по телефону.

Никаких телохранителей, никакой, пусть самой незаметной, охраны.

Нет стариков, нет ни одного человека, о котором можно было бы сказать, что тот вышел из среднего возраста; время никого не угнетало.

Джудаса и убийцу вносят внутрь замка, совершенно не скрываясь – кто-то подбежит? крикнет? начнет истерить? Да куда там.

Невеста проходит подле террасы – видит останки отца, но что делает? Вздыхает, поднимает глаза к небу и идет себе дальше.

Замойский стоял, широко расставив ноги, тяжелой ладонью массировал мощный затылок.

Напиться. Не поможет. Спросить. Но о чем? Кого? Якса, где Якса? Почему его нет на свадьбе? Должен же быть. Это ведь он должен заговаривать зубы Макферсону, контракт – его дитя, я здесь – только представительский довесок. Я должен еще подогнать Лукасевича, президент намылит нам холки, если —

Моя память.

Он оперся спиной о ствол. Оперся и головой, это подняло его взгляд над стенами Фарстона. Воздушный шар был уже просто шершавой кляксой тьмы на фоне темного фиолета неба. Солнце зашло, и тени утратили чувство направления. Замойский был уверен, что небо безоблачно, но все же не видел ни одной звезды. Ах, нет, одна есть – шар то заслоняет, то вновь открывает ее – Венера, но ведь это тоже не звезда.

Следя за очередным ее затемнением, он похлопал себя по карманам в поисках телефона. Проверил также воротник пиджака, рубахи, манжеты. Нигде.

Шаги. Он не опустил взгляд от небосклона.

– Да прими уже решение.

Этот голос – голос Нины.

– Кто ты? – прохрипел он.

Она прижалась к нему. Пальцы на щеках, пальцы на губах, медленно, ласково считывала она Брайль его лица.

– Я всегда тебя любила.

Тогда он уступил: закрыл глаза, опустил голову. Обнял Нину, больной правой рукой искал ключицу, шею, так всегда считывал настроение женщин: по пульсации их крови, по напряжению мышц, по запаху кожи. Погрузился в ее волосы, втянул воздух.

Ее тело не выделяло никакого запаха.

– У меня в голове электронный фильтр? – спросил он спокойно.

– Уже нет.

– Ты не человек.

– Не человек.

– Почему я не вижу звезд?

(Все еще шепотом в ее волосы.)

– Потому что их там нет.

– Почему я не вижу звезд?

– Ш-ш-ш.

– Почему я не вижу звезд?

– Мы находимся на Земле, здесь только одна звезда – Солнце.

– Но свет, почему свет не доходит, с Млечного Пути, с других галактик?

– Здесь нет Млечного Пути, нет других галактик.

– Где: здесь?

– В Сол-Порту.

– А он? – (Слова в горячем дыхании прямо ей в ухо.)  – Этот Порт?

– Все узнаешь, стахс Макферсон получил известие из Колодца, ты будешь ему необходим.

– Макферсон мертв. Она проковыряла ему мозг, – захихикал. – Исключительно длинные у нее были ногти.

– Стахс Джудас Макферсон жив. Он уже отдал соответствующие распоряжения по твоему делу. Он привык к покушениям, и у него множество подготовленных тел.

Адам слушал, кивал:

– А ты?

– У меня нет тела.

– И ты всегда меня любила, да?

– Да.

– Кто ты такая?

– Я – именно это.

– Тебя тоже нельзя убить.

– Нет.

Он сжал руку на ее шее.

– Не хочу тебя больше видеть! Уходи! – оттолкнул ее. – Уходи! Никогда больше!

Не потеряв равновесия, она повернулась и двинулась к замку. Не оглядывалась. Не сбилась с шага. Никакой дезориентации в движениях.

Быстро исчезла между гостями.

Это правда – он видел это – видел это теперь ясно – не была она человеком.

Замойский сидел на земле, все под тем же деревом, когда к нему подошел тот мужчина, что с утра расспрашивал его о жонглировании и карьере астронавта.

Замойский тем временем успел прийти к двум выводам – и оба были для него совершенно неопровержимы. Во-первых, с его головой что-то не так; во-вторых, где-то между Варшавой и Шотландией, где-то над Северным морем – Замойский вошел в НФ-фильм.

Это очевидно, что он сходит с ума: дыры зияют в памяти подобно бомбовым воронкам, Нина например – настоящая Хиросима.

Но настолько же несомненно, что он окружен скрытой под поверхностью мира изобретательной машинерией F/X. Бух! Безропотный азиат из ничто в ничто. Бух! бух! бух! Он видел собственными глазами, это было реальным, словно зубная боль, пинок в щиколотку, он и не думал сомневаться в своем восприятии; это не чувства подводили.

Элегантный блондин отделился от людного полумрака, вырывая Замойского из этой депрессивной спирали.

– Фоэбэ Максимилиан де ля Рош, – представился он и присел рядом. Даже сидя на земле, между шершавыми корнями вяза, сохранял ауру элегантного пренебрежения. – Наверняка вы задумываетесь над причиной покушения.

– Ну, – пробормотал Замойский, – по крайней мере, оно не удалось, и Макферсон якобы жив. У вас, может, есть телефон?

Он не оглядывался на де ля Роша. Посторонний наблюдатель легко мог принять их за старинных приятелей: сидели плечом к плечу и лениво поглядывали на проплывающих в мелких тенях свадебных гостей.

– Я говорилу о покушении на вас, – пояснил Максимилиан. – Я хотелу бы предложить вам правовую и политическую помощь, как собственную, так и всех Горизонталистов. Без всяких обязательств. Мы были бы весьма… Стахс.

Каким-то чудом он сумел поклониться Анжелике, не вставая.

Та подошла к ним сбоку, из-за ствола, Адам сперва услыхал шелест платья, потом почувствовал запах ее духов (жасмин).

Анжелика окинула де ля Роша холодным взглядом. Адаму же, напротив, улыбнулась тепло.

Без слова и безо всякого колебания склонилась, схватила его за руку и энергичным рывком воздвигла вертикально. Он рефлекторно принял участие в пантомиме, симулировал бессилие тела, отерся спиной о кору.

Не имел представления, отчего он так легко поддался навязанному девушкой настроению. Теперь улыбались оба, он – кривой, иронической ухмылкой из-под усов.

Она отпустила руку Адама. Склонившись теперь над де ля Рошем, легонько пнула его в голень.

– Извини, фоэбэ. Господин Замойский мой близкий знакомый. И мы должны обговорить определенные, не терпящие отлагательств дела.

Де ля Рош встал, повторно поклонился и отошел, так и не сказав ни слова.

– Правда? – пробормотал Адам и глянул искоса на Анжелику. – Я ваш близкий знакомый? Рад это узнать. А какие же дела —

Она потянула его за локоть. Это у них родственное, подумал он, у Макферсонов.

– Теперь ты будешь проводить со мной больше времени, – сказала она, ведя его вглубь парка; деревья росли здесь густо, свет и музыка вязли в них. – Узнаем друг друга достаточно хорошо.

– М-м, надеюсь, что приятно будет не только мне, но куда, собственно, я должен бы —

– Ко мне. В Африку.

Глава 2. Пурмагезе

ВРЕМЯ АБСОЛЮТНОЕ (ВРЕМЯ БЕЗОТНОСИТЕЛЬНОЕ)

Следствие крафтового обобщения Теории Относительности. Так называемое «а-время».

Поскольку Время Словинского не зависит ни от положения наблюдателя в Эн-Порту, ни от его скорости, а Время Транса – постоянная, можно установить безотносительную разницу скорости течения времени на Плато (в инклюзии Словинского) и в другой произвольной инклюзии. Эта стандартизированная мера называется «а-временем».

Однако полная раздельность двух произвольных инклюзий делает невозможным сведение их к единому уравнению для любого надпланковского предела времени. А-скорости не описывают скорость системы относительно Плато (инклюзии Словинского) в каком бы то ни было смысле.

См. также: Порт-время (время данного Порта), к-время (время космоса, в единицах которого описывают традиционное Абсолютное Время).

«Мультитезаурус» (субкод HS)

В Пурмагезе шел обильный ливень, когда на надатлантическом аэродроме монастыря приземлился самолет «Гнозис Инк.», с Анжеликой Макферсон и Адамом Замойским на борту.

Дождь лил почти горизонтально; едва Анжелика встала в дверях реактивного самолета, как получила мокрой метлой по глазам. Перед отлетом из Фарстона она переоделась в наряд, более подходивший для путешествий: джинсы, боты с высокой шнуровкой, черный гольф. Впрочем, в этом она и чувствовала себя лучше всего, школа отца Френета впечатала в нее органическое презрение к любой чрезмерной роскоши. И теперь, несмотря на надетую кожаную куртку, ее сотряс ломящий кости холод африканской ночи.

Дом, подумала она, сходя к джипу, дом. На взгорье, над пальмовой рощей, что охватывала с востока единственную полосу аэродрома, громоздился квадратными террасами черный массив монастыря Пурмагезе. По конфигурации огней на высокой плоскости его стен она сумела бы сказать, кто уже спит, кто нет.

Готэс махнул ей из-за руля. Она крикнула Замойскому и сбежала к джипу. Негр, увидев Адама, оскалился Анжелике кривыми зубами. Та выругалась на его наречии.

Едва двинулись, Замойский принялся ронять с заднего сидения иронические замечания о совершенно непостижимой для него технической рафинированности раздолбанного вездехода.

Он все еще сердился на Анжелику. Понимал, что чувство это совершенно иррационально – но этого было мало, чтобы с ним совладать.

Их разговор в самолете… Не запомнил ни слова – но как тавруют раскаленным железом скот, так и она выжгла ему в голове клеймо подчинения: и ничем он теперь от скота не отличался.

– Ты воскрешен из останков, найденных на борту «Волщана» трезубцем отца, – сказала она с самого начала. – Добавь себе шестьсот лет.

– Сколько?

– Шестьсот. С гаком.

– Значит теперь —

– Двадцать девятый век. 2865 AD, 521 PAT.

– Как-как?

– Plateau Absolute Time[1] отсчитывается с момента открафтирования людьми первого Плато. Переводя на к-годы дает это год пятьсот двадцать первый, хотя РАТ тактирует в а-планках и —

– Ясно, ясно, ясно.

Он выглянул в иллюминатор на темное море, над которым самолет кропотливо возносился от побережья Шотландии. Адам отворачивал голову, чтобы Анжелика не смогла рассмотреть выражения его лица. Сам понятия не имел, какие чувства на нем отпечатываются; подозревал худшее.

Конечно же, соблазнительно было сыграть в циничного маловера – взорваться хохотом, высмеять, иронически скривиться; это – оборонительные механизмы здорового сознания. Но он верил Анжелике, верил почти органически: мурашками по коже, судорогами желудка, желчью на губах.

Он смотрел в темное небо:

– Почему не видно звезд?

– А-а, ну да. М-м. Я не слишком много понимаю в крафте, а у тебя, кажется, были какие-то курсы по естественным наукам…

Она подняла со столика хлопчатую салфетку, взмахнула нею перед носом Замойского; ему пришлось оторваться от вида за окном.

– Двумерное упрощение пространства-времени.

– Эта вот салфетка.

– Да. Теперь, – она сложила материю в пустой мешочек, – прогибаем ее «внутрь». С момента закрытия – для внешнего мира этого места не существует. Две отдельные системы. Они не имеют даже границ, как ни прикидывай, изнутри или снаружи. Свету звезд никак не добраться внутрь, он продолжает бежать по своим гравитационным траекториям, огибая возникший таким образом Порт. А изнутри также не вылетает свет Солнца: нет никакого окна, устья, соединения с тем, что снаружи. Разве что мы откроем Порт специально.

Он снова взглянул в темноту.

– Отчего же вообще царит ночь?

– М-м?

– Если уж солнечные лучи не могут покинуть этого места – не могут пробить салфетку…

– Раньше или позже мы бы сварились, да. Но – разве что через миллионы лет… Ты на эдаких подробностях меня поймаешь, лучше я сразу признаюсь. Знаю, что существует внешний сброс энергии, Клыки дренажируют ее сквозь крафтхол, пополняя свои запасы.

– Клыки?

– Обычно имеют вид конусов, таков стандарт: сто двадцать метров диаметра у основания, четыреста в длину. Базовые инструменты крафтинга. Нужно три штуки, чтобы завить и удерживать Порт; Клыки остаются «снаружи», единое пространство между ними «сжимается». Сол-Порт удерживается несколькими тысячами Клыков. Хватило бы, пожалуй, двадцати-тридцати, но – все для чувства безопасности, сам понимаешь.

Он прижался виском к холодному металлу. Они вышли на нужную высоту, самолет двигался прямым курсом. Действительно ли они летят на юг? Никаких огней в небе, никаких огней на земле, на море. Висят в темноте.

– Я догадываюсь, что этот Сол-Порт охватывает всю Солнечную систему.

– Да. Вместе с облаком Оорта, всем мусором.

– И где же мы находимся сейчас на самом деле?

– Насколько помню, проходим сквозь ядро Млечного Пути к Второму Рукаву.

– Быстро?

– Без понятия. С необходимой скоростью.

– Зачем вообще?

– Для безопасности.

Наконец он взглянул ей в глаза. Она не улыбалась, и это прибавило ему мужества.

Осмотрелся внутри просторной кабины.

– Облицовка. Кресла. Деревянная мебель, – указывал вытянутой рукой. – Стаканы… стеклянные. Вон монитор, ЖК, технология устаревшая даже для меня. Лампы накаливания. О, телефон. Хотя в Фарстоне я не видел. Да и Фарстон тоже… Это что, некий этнографический музей? Или те фильтры в моем мозгу все еще действуют? Отчего я везде здесь вижу двадцать первый век?

Чтобы подчеркнуть, он похлопал по подлокотнику кресла, словно только прикосновение и могло доказать реальность окружения.

Анжелика пожала плечами.

– Мы ведь на Земле, чего же ты ожидал?

– Прогресса. Прогресса в каждой детали. Может это обман моей памяти, но тот английский – это классический английский времен моей молодости!

– И что же?

– Шесть веков – это ведь настоящая бездна!

– Это и есть бездна. Но нас обязывают определенные договоренности. Мы живем в Цивилизации, – тут она вздохнула. – Расскажу тебе. Что хочешь знать?

– Зачем ты забрала меня со свадьбы? Так внезапно. Словно мне что-то угрожало. Эти покушения… Де ля Рош говорил, что оно было и на меня. Поэтому? Чтобы меня спрятать? Кто хочет меня убить? Кто? Зачем?

– Да, ля Рош… – заинтересовалась Анжелика. – Что еще говорилу?

– Предлагал мне юридическую помощь.

– А это уже интересно, – Анжелика поджала губы, глянула на потолок. – Фоэбэ Максимиллиан не упустит возможности. Так или иначе, но именно ону стоялу за одним из тех убийств, руку дам на отсечение.

Убийств. Замойский поморщился, склонился вперед, принялся громко щелкать суставами пальцев.

– Что это вообще значит, – забормотал он, – эти выражения, слова вежливости или что, фоэбэ, стахс, оска, слышу их уже несколько часов, искусственные включения в нормальный в остальном язык…

– Как оно там было, погоди, сложилось века назад… О! Post-Human Being, Standard Homo Sapiens и Out-of – Space Computer[2].

– И он, значит, постчеловеческое существо, а ты – тот самый стандартный Хомо сапиенс.

Она благодушно похлопала по его сцепленным до боли в суставах руках.

– Не переживай так, в конце концов, ты даже, быть может, получишь гражданство.

Лишь через минуту он понял. Поднял яростный взгляд на Анну. Та улыбалась утешающе. Если бы он стиснул кулаки еще сильнее – на них бы кожа лопнула.

Именно так-то Адам Замойский узнал, что он предмет, собственность Макферсонов. Им владеют.

Однако устаешь даже от ярости: когда они покинули аэродром Пурмагезе, он впал в мрачное молчание. Старый негр косился на него в зеркальце заднего вида, все так же осклабившись. Вокруг джипа вода лупила кнутами в твердую землю.

Они въехали на подворье монастыря, Замойский выглянул в окно и увидел большой каменный колодец. Взглянул вверх: дождь падал из туч прямо на него, словно из пасти гигантской фузеи, убыстренный спиралями подвижных теней.

Анжелика побежала к дверям в глухой стене. Он вылез и направился следом. Входя в сухое помещение, слышал, как отъезжает джип: машина взревывала, пробуксовывая.

Стены даже внутри были холодными, темными от многовекового мрака, что проступал масляной росой на голых камнях.

Анжелика навязала темп почти маршевый, Замойский не собирался ни о чем спрашивать, пришлось бы тогда обращаться к ней из-за спины; он рта не откроет.

Монастырь, пусть бы при взгляде с аэродрома он и маячил на горизонте монументальной глыбой, на самом деле был спроектирован с большим уважением к пространству: коридоры, которыми они шли, были ровно такой ширины, чтобы двоим легко в них разминуться – и ни на палец шире. Никаких огромных залов, просторных холлов, монструозных лестниц Замойский не увидел. Никаких украшений, роскошного декора: камень, камень, камень, изредка дерево. Освещение на границе полумрака: сочащиеся желчью лампочки, скрытые в изгибах потолка. Кабели, тонкие, в поблекшей изоляции, ползли в щелях между камнями, закрепленные железными крюками.

Единожды они встретили мужчину с монголоидными чертами, в грязном свитере, в штанах из-под комбинезона и сандалиях. Анжелика обменялась с ним несколькими фразами на латыни. Тот кивнул Адаму. Потом ушел своей дорогой, не оглянувшись.

Они шли и шли, глубокими кишками здания, и Замойский, отрезанный глухими плоскостями гранита от влажной ночи, окончательно запутался. На сколько этажей они уже поднялись? Сколько раз повернули, сколько сотен метров прошли?

Внезапно Анжелика остановилась, отворила дверь слева и с изысканным полупоклоном указала в открывшуюся полутьму:

– Твоя келья.

Он сделал вид, что заглядывает.

– Выспись, – посоветовала Макферсон. – Завтра еще поговорим.

Он воткнул руки в карманы.

– Узник?

– В смысле?

– Ну, узник или нет!..

Усталым движением она откинула со лба черные волосы. Жест очаровал Замойского, но он придавил в себе это чувство.

Анжелика со вздохом качнула полуотворенную дверь. Та заскрипела так, что эхо пошло по всему монастырю.

– Узник? – зевнула. – А ты что же, заключен куда-то? В какое такое узилище? В монастырь? Нет. В Пурмагезе? А куда тебе отсюда идти? В Сол-Порт? Наверняка, ведь ты не настолько богат, чтобы его покинуть. В галактику, во вселенную? Не в большей мере, чем остальные. В свое тело, в свое сознание? Освободись, если сумеешь, если захочешь именно этого. Но – обязательно ли сегодня ночью? Иди спать.

Уже раздеваясь, чтобы искупаться, она вспомнила его взгляд. Униженный, он чувствует себя униженным. Жаль. Я ведь сейчас наверняка воплощаю для него жестокость судьбы. Анжелика погрузилась в горячую воду. Но выбора у нее, собственно, не было. Могла ли отказать отцу? Теоретически – да. Но практически… Она не могла себе вообразить другого поведения в тот момент. Он едва-едва вышел из сборника, вытирали его толстыми полотенцами. Катакомбы Фарстона уходили на три этажа под землю; подвальные склады пустышек хорошо охранялись. Анжелику туда провел прим однуё из неосвобожденных фоэбэ «Гнозиса», Аркан Меттил.

Он тогда стоял позади нее, в дверях ярко освещенного зала – перед ней же тряслось в руках медицинской многоманифестационной программы новое тело Джудаса Макферсона.

– И каков интервал твоих архиваций? – спросила она сухо, сложив руки на груди.

– Четверррть чассса. У меня одно-но-направленная пррррив-в-в-в… соединение, – выдавил из себя Джудас. – Од, но, но, вре, временно было напад-д-дение на… на По-о-о-оля архихи-хи-виз…

– Кто?

– Не з-з-з-знаю… Слепым алг-г-горитм-м-мом. Бэ-бэ-бэ-бэ-бэ-бэ-бэкапился на темных Полях. Внеплат-т-т-товский тр-р-рансссс.

– Она должна была иметь какой-то триггер, та программа, должна была настраиваться на знак. Ты ведь не веришь в случайную синхронизацию.

– Конечно нет. Н-н-н-но…

– Пожрал свой хвост. Да. Та женщина?

– Одержимая, дан, ян, кан…

– Скан?

– Арка-а-ан тебе скажет. Я ны-ны-нынчччче невнятен. Ты же сссссслышишшь…

Он вырвался из рук манифестаций медика, начал подпрыгивать, размахивая руками. Ненадолго замолчал, лишь двигал челюстью, вертел языком, глубоко дышал. Дважды свалился, конечности ударили в пол с мокрым шмяканьем. Напоминал лягушку с приложенными к мышцам электродами.

Анжелика мимоходом загордилась, что такое сравнение вообще пришло ей в голову.

Сидя потом на полу, он говорил дочери уже куда отчетливей. Она подошла, присела с ним рядом, на корточки. Рассматривала его вблизи. Видела, как он страдает, стараясь овладеть телом, в чей мозг он едва-едва был впечатан. Неловко повернулся, помогая себе локтем, – рыба, выброшенная на берег, бьющая плавниками о землю.

Анжелика принялась массировать мышцы его спины. Кожа была горячей, влажной, липкой.

Говорил он все тише; обязывал протокол, а манифестация медика и Меттилу слышать его не могли.

– Полулучилучили мы из нашего Колодца весть о войне, – он сражался с гортанью и языком, постепенно добиваясь от них послушания. – Датируется плюс-семьде-де-десят. Как причина – назвававан этот Замойский. Несколько сотен бит, ничего конкретного. Император утверждает, что первое покушение на него, то есть, на Замойского, было на полном серьезе. Удалось исключительно на Плато. Потому френ остался сохранен в теле – но пр-р-ри-войка в его мозгу – обну-нулилась. Теперь все дело в том, чтобы —

Отворились двери второй камеры, и в зал ввалился трясущийся Мойтль, тоже обнаженный и мокрый.

Доктор Сойден купно с медиком пытался его удержать, но Мойтля мотало во все стороны, словно в приступе пляски святого Витта.

– Каааак…? – стонал он. – Кааак это слулулучилось?

– Отсутствие ко-контакта, – ответил Джудас.

Мойтль схватился за голову.

– Иииисусе! Еще наверняка и синнннтез фре-ренов!..

– Ага. Если найдешься.

– Су-су-су-су-су-ккка.

– Я и сам не сказал бы лучше.

Анжелика никогда ранее не встречала Мойтля. Он находился на пару ступеней ниже в генеалогическом древе рода, но был старше ее на несколько десятков лет. Учитывая доминирование внеклановых генов, от фенотипа Макферсонов у него осталось немного.

Он глянул на Анжелику внимательно – из-под трепещущих, словно крылья колибри век – но видимо без доступа к Плато не понял, кто перед ним. Анжелика знала, что Мойтль не принимает Первую Традицию.

Наконец энергия совершенно покинула свежевоскрешенца, тот оперся о ближайшую белковую кадку. Там до него добрался Сойден – дал пощечину, оттянул пальцами веки, заглянул в глаза, ударил кулаком в грудь: раз, другой. Мойтль зарычал, закашлялся и выхрипел на паркет кусок густой флегмы.

Меттил принеслу Джудасу одежду. Пока Джудас застегивал жилетку и надевал фрак, Мойтль пришел в себя достаточно, чтобы совладать с постимплементационной горячкой эмоций и получить относительный контроль над более сложными телесными функциями.

– Сколько? – спросил он. – Сколько?

– Почти три месяца, – ответил ему Сойден.

– Боже!..

– Беатрис как раз выходит замуж. Наверху свадьба.

– А Джу-джудас…? Почему?

– Традиционно, – сказал Джудас, опробывая свободу движений в одежде. – Помнишь, куда ты хотел по-олететь?

– Куда?

– Ты взял тройку без фиксации конечной точки. Лизинг под личные га-га-гарантии.

Мойтль покачал головой.

– Ннне знаю.

– Может, получим из Чистилища.

Джудас взял дочь под руку и отвел за сборник, в котором в медленных водоворотах мутной жидкости кружила одна из пустышек матери Анжелики. Анжелика уставилась на нее. Джудас хотел толкнуть дочку, но рука не послушалась его, потянул, они столкнулись. Анжелика отступила, непроизвольно расправила ему рубашку.

– Я не стану дренажировать Замойского, – сказал он, поправляя жилет. – Предсказания исходят из обстоя-тельств, которые нам неизвестны – возможно, именно данные, которые я получил бы из такого дренажирования его френа привели бы все в движение. Ты заберешь его в Пурмагезе, пусть само выйдет на поверхность. Ничего больше.

– В Пурмагезе?

– Да.

– Перед лицом войны?

– Ну, с войной я так и эдак ничего не по, не по, не поделаю, а убирая его с глаз, мы уменьшаем шанс, что реализуется будущее, о котором мы получили сигнал через Колодец. Кто хочет войны? Никто не хочет войны. Позволим этому угас-с-с-снуть, не станем подливать масла в огонь.

– Император дал гарантии?

– А ты подумай, Анжелика.

Она взглянула на отца вопросительно. Тот лишь вздернул бровь. Некоторые вещи – совершенно очевидны.

Обязывал протокол FTIP. В той степени, в которой это было вообще возможно, он страховал от опосредованного и непосредственного вмешательства Императора, цензурируя инф. Император был не в состоянии слышать их разговоры. Анжелика могла бы поспорить, что пока тот не слышал и о новом предсказании Колодца «Гнозис». Соответственно, не имел никаких причин давать гарантии Замойскому. Просьба же о таковых пошла бы именно по линии предсказания, поскольку выдвигала бы Замойского на сцену и превращала бы его в значимый элемент политических игр. Если Джудас хотел избегнуть войны – а он хотел, наверняка хотел, Анжелика верила этим его словам, не могла вообразить причину, по которой желал бы он уничтожить Цивилизацию – тогда единственное, что ему оставалось, это убрать Замойского со сцены, затолкнуть его вглубь из первого ряда. А есть ли в Сол-Порту более отдаленная провинция, нежели Пурмагезе? По крайней мере – не на Земле.