Хроники Аальхарна: Изгнанник. На границе чумы. Охота на льва

Шани понимающе кивнул, и государь продолжал:

– Сможешь все уладить миром и убедить проклятого упрямца успокоиться – хорошо. Если не сможешь, решай сам. Я заранее принимаю любое твое решение, вплоть до необратимого.

По всему выходило, что владыка разрешил декану инквизиции убить собственного сына и наследника. Впрочем, несчастного отца можно было понять. Хельга удивлялась только тому, что Миклуш не дал такого позволения раньше – да хоть после взрыва ракеты на балу, когда два молодых дворянина погибли, а добрую дюжину гостей ранило осколками. Нет же, взрыв объявили роковой случайностью, пушкаря казнили, этим все и кончилось.

С ветки сорвалась снежная шапка и едва не упала Хельге на голову. Чихнув, девушка поправила капюшон плаща и осведомилась:

– Наставник, а разве в Гервельт нет нормальной дороги?

– Есть, разумеется, – сказал Шани, – но она наверняка охраняется верными людьми принца, и мне как-то не очень хочется с ними общаться. А тебе?

Хельге не хотелось.

Лес становился все глуше, словно стволы деревьев придвигались все ближе и ближе друг к другу, чтобы не пропустить двух путников к месту назначения. Где-то позади, там, где их лыжня терялась в подступающих сумерках, кто-то нервно всхрапывал, будто пытался догнать их и не успевал.

Хельга вспомнила, как в их поселке ходили убедительные рассказы о лешем, который выходил на край своих владений и всматривался в окна домов, пытаясь выглядеть свою очередную жертву. Олеко, местный охотник, однажды попался ему на забаву, и леший гонял его через весь лес, а потом вдруг вывел на околицу. После этого охотник лишился и ума, и речи: только мычал, бродя среди домов, да махал руками, словно желал избавиться от нечистого.

А вдруг какой-нибудь родич того лешего сейчас крадется за ними по пятам?

Стараясь не отставать от Шани, Хельга принялась читать молитву трем загорским святым, которая лучше всего отпугивала приятелей Змеедушца. Услышав негромкие слова, Шани покосился в сторону Хельги, но ничего не сказал.

«И нечисть-то ему никакая нипочем», – думала Хельга, пробираясь сквозь кустарник.

Когда колючие ветви змееполоха остались за спиной, она подняла голову и увидела, что они вышли на опушку, где стоял небольшой аккуратный домик. Дверь была заперта на засов, ставни заколочены, а белую простыню снега не запачкал ни единый след. В хижине лесника, если это была именно она, никто не появлялся с самого начала зимы.

Шани с облегчением вздохнул и улыбнулся.

– Все, дошли, – сказал он. – Вот и отдых.

В домике, разумеется, оказалось не теплее, чем на улице, но незваные гости, пошарив по простеньким навесным полкам, обнаружили и лампу, и огниво, и мешок с сухарями, припасенные по старинному охотничьему обычаю для тех, кого судьба приведет сюда зимой; возле печи нашлись и аккуратно заготовленные поленья.

Шани развел огонь, и вскоре в доме стало вполне тепло и уютно. Рыжие отблески пламени побежали по стенам, Хельга выпуталась из плаща, сняла шарф и с облегчением поняла, что на сегодня дорога закончена, холод ее больше не терзает, и можно – в самом деле можно – расслабиться и отдохнуть.

– Интересно, где сейчас лесник? – задумчиво промолвила Хельга, устраиваясь в углу на пушистой шкуре медоеда; брошенная прямо на пол, она служила чем-то вроде ложа.

Конечно, девушке следовало бы помочь Шани, который возился возле печки с пузатым металлическим чайником, но Хельга вымоталась настолько, что и шевельнуться не могла. Похоже, собственное тело ей уже не принадлежало, и, прикрыв глаза, Хельга словно наяву видела бесконечный зимний лес и себя, идущую среди деревьев.

– Лесник-то? Да, скорее всего, в Гервельте, пока охоты нет.

Шани пристроил чайник на железном крюке, и вскоре по избушке поплыл умопомрачительный аромат кевеи.

– Устала, девица-красавица?

– Устала, – решилась признаться Хельга и поспешно добавила: – Но я же не могла вас одного…

Шани усмехнулся. В золотистом свете огня его лицо казалось очень спокойным и очень мудрым, словно он, глядя на пламя, понимал что-то крайне важное. Хельге вдруг подумалось, что она никогда не сумеет дотронуться до этого понимания. Скоро экзамены, а там они распрощаются насовсем.

– Спасибо, – проронил он. – Спасибо, я действительно признателен. У меня не так много друзей, которые волнуются обо мне.

Хельга поежилась и села, словно среди натопленной комнаты ее внезапно обдало стылым снежным ветром. «Не обижайте меня вашей дружбой, – хотела сказать она. – Если не можете дать большего, то и подачек не давайте».

Шани снял чайник с огня и принялся разливать кевею по обколотым глиняным кружкам, найденным в закромах лесника. Хельга смотрела, как терпкий темно-коричневый напиток льется из носика, и понимала, что едва сдерживает слезы.

– И вам спасибо, – сказала она в конце концов. «У него ведь и без того хватает и трудностей, и забот, незачем нагружать его еще и бабскими бедами», – подумала она. – Я рада быть вашим другом.

Потом они сидели за неровным, но крепко и основательно сколоченным столом и ужинали, и Хельга вдруг успокоилась и расслабилась настолько, что даже отпустила какую-то вполне себе хорошую шутку, над которой Шани искренне расхохотался чуть ли не до слез. Тогда в груди Хельги словно распрямилась сжатая пружина, и девушка вдруг ощутила невероятное облегчение. Больше не надо было ни смущаться, ни бояться себя и своих мыслей, в мире ничего не осталось, кроме крошечного домика в центре леса, отблесков пламени на стенах и уставших в дороге людей, которым сегодня уже было некуда спешить и нечего терять.

– Наставник, вы все-таки убьете принца? – наконец задала Хельга вопрос, который не давал ей покоя со вчерашнего дня.

Шани пожал плечами и пару минут молча размышлял.

– Не хочу я никого убивать, – наконец сказал он. – Обернуться может и впрямь по-всякому, но не хочу.

Тревога кольнула висок. Она никуда и не девалась, просто задремала, разомлев от тепла и покоя, но сейчас зашевелилась опять, и Хельга вдруг подумала, что видит Шани в последний раз. И это была не просто случайная мысль, а железная уверенность.

– Но ведь и принц может… – начала было она и не довела мысль до конца.

Шани пожал плечами. Сиреневые глаза мягко блеснули в золотистом полумраке комнаты.

– Может, – просто сказал он. – Но я надеюсь, что не станет.

«Дыши глубже, глупая, – откликнулся внутренний голос, – не хватало тебе еще разреветься тут». Хельга шмыгнула носом и сказала, пытаясь преодолеть спазм, стиснувший горло:

– Несчастливая у меня судьба. Всегда теряю тех, кого люблю.

Шани вопросительно поднял левую бровь, разделенную пополам старым шрамом. На Хельгу он не взглянул, предпочитая смотреть на дно кружки. И что он там нашел интересного?

– Может, и не всех, – задумчиво откликнулся Шани, когда пауза явно затянулась и стала уже невежливой.

Хельга криво усмехнулась и с преувеличенным вниманием стала рассматривать свои пальцы – расцарапанные, с коротко срезанными ногтями. Мальчишеские некрасивые руки. Но ведь надо же на что-то смотреть, так пусть будут руки.

Ей и в самом деле было нечего терять. Все сделанное и несделанное припомнит и рассчитает Заступник на Суде, а сейчас Хельга чувствовала только внутренний озноб, с которым никак не могла справиться. Пальцы быстро постукивали по стенке кружки – внутренняя дрожь вырывалась наружу.

– Не ходите туда, – попросила она, не отрывая взгляда от рук. – Не ходите. Принц, он… Он готов на все что угодно. А у меня матери нет, семьи нет… И вас не будет…

Тяжелая сухая ладонь опустилась на ее левое запястье. Хельга несмело подняла голову и, отважившись посмотреть Шани в глаза, не увидела там ничего, кроме усталости.

В Хельге словно зазвенели струны, туго натянутые на колки.

– Неужели вы не видите? – проговорила она и не поверила, что смогла произнести это. Слова срывались с губ, словно родник, пробивающий дорогу сквозь скалы. – Не понимаете?

– Что?

– Что я люблю вас.

Слова вырвались на волю, и Хельга всей своей трепещущей в ознобе кожей ощутила точку невозврата, после которой уже ничего нельзя изменить и исправить.

Рука Шани дрогнула и сжала ее пальцы.

– Я знаю, – коротко и просто ответил он. – Давно знаю.

Хельга почувствовала, как кровь пульсирует в висках. Вот как все спокойно и незамысловато. Он знает. Новость доведена до сведения, и ответ получен. Распишитесь в получении и живите себе дальше.

Хельга попробовала отнять руки, но Шани их не выпустил.

– Я давно об этом знаю, – повторил он. – Но, Хельга, ты же помнишь, кто я. Я не могу дать тебе ни семьи, ни положения в обществе. Ничего…

Хельга все-таки освободила руки и порывисто подошла к печи – к огню, который сейчас казался намного легче и добрее того пламени, которое глодало ее плоть где-то в области сердца. «Я же не ведьма, – подумала она, – зачем меня сжигать?»

– Неважно, – сказала Хельга вслух. – Все это не имеет никакого значения. Просто не прогоняйте меня. Я скоро доучусь и уеду куда-нибудь. Я никогда вас не потревожу и ничего не попрошу. Мне просто… – Голос дрогнул и сорвался. – Я просто не могла больше молчать.

Тонкие рыжие язычки облизывали поленья, и Хельге вдруг захотелось протянуть к ним руку и ощутить ласку пламени.

Шани поднялся с лавки и подошел к девушке. Хельга испугалась, что он сейчас услышит биение ее сердца. Его рука опустилась на ее плечо. Хельга почувствовала, как по телу прошла властная горячая волна.

– Посмотри на меня, – негромко произнес Шани. – Посмотри, пожалуйста.

* * *

«Пожалуй, Дрегиль в чем-то был прав», – думал Шани, глядя куда-то вверх, в потолок. Огонь в печи давно погас, и в доме царила глухая непроницаемая тьма. «Что можно сказать о любви, кроме очередных напластований розовой пошлости? Да ничего. Почему же тогда эта девочка была естественной, словно биение сердца? Которое, кстати, стало стучать с недовольными перебоями…»

Приподнявшись на локте, Шани поцеловал спящую Хельгу в макушку и плотнее укрыл одеялом. Она что-то пробормотала во сне, но так и не проснулась. Пусть отдыхает, завтра будет долгий и трудный день. Вернее, уже сегодня.

Сначала она плакала. Потом перестала. Потом ей было больно и горячо, и она кусала губы, чтобы не разрыдаться, но удержаться так и не смогла, и Шани все еще ощущал на губах соленый вкус ее слез. А потом, когда все закончилось и они лежали рядом, не в силах разжать стиснутые ладони, Хельга промолвила едва слышно: «Спасибо, это лучшее, что со мной было…»

Завтра она поймет, что отдалась некрученой, невенчанной, что у них нет абсолютно никакого будущего, что случившееся – не лучшее, а скорее страшное, и теперь она полностью зависит от расположения Шани. Но это будет завтра.

Государь Миклуш знал, о чем говорил: стоит распробовать вкус власти, и он придется по душе. И неважно, что это за власть, над влюбленной девушкой или над целой страной, вкус остается притягательным в любом случае.

Хельга шевельнулась во сне, и Шани погладил ее по спутанным волосам.

– Спи, девочка, – шепнул он. – Все будет хорошо.

Он поднялся, подошел к столу и пару минут чиркал огнивом, пытаясь зажечь лампу. Когда тихий свет озарил домик лесника, Хельга пошевелилась под одеялом, но не проснулась. Шани сел за стол и какое-то время смотрел на спящую девушку, а затем вынул из своей сумки лист бумаги и чернильницу, которые всегда носил с собой, и принялся писать. Аккуратные, почти каллиграфические буквы с резким подчеркиванием гласных ложились на бумагу.

Моя встреча с принцем может обернуться по-всякому, в том числе и очень плохо. Если я не вернусь к завтрашнему утру, то забери мою сумку и это письмо и возвращайся в столицу. Скажи государю, что я сделал все, что было в моих силах, и погиб с честью.

Хельга спала, дыша тихо-тихо, а Шани чувствовал, что в нем словно пробуждается старое, давно забытое чувство.

Сегодня наши звезды падали в небо. Я не мог оторвать глаз от тебя и больше всего хочу никогда тебя не покидать. Понимай это как надежду или как признание. В знак серьезности намерений девушкам принято дарить кольца – забери то, которое я оставил. Важнее его и тебя у меня ничего и никого нет. И уже не будет.

Закончив писать, он снял с пальца перстень с аметистом и положил его на письмо. Далеко за лесом занимался рассвет.

Когда красное морозное солнце выплыло из сонно похрустывающего дымного тумана и зарумянило охрой стволы корабельных сосен, Шани уже вышел на дорогу, ведущую в Гервельт. До особняка предстояло идти не больше часа.

Гервельт, изящный деревянный терем среди золотистых сосен, озаренный солнцем, казался иллюстрацией к старинной сказке. Мороз нарисовал дивные узоры на стеклах его окон; казалось, что за ними живет королевна или волшебница или таятся невиданные сокровища.

Шани какое-то время рассматривал его балконы и башенки, прикидывая, какая часть особняка охраняется хуже, а затем решил не красться татем в ночи, а войти с парадного входа. Он поднялся по ступеням и толкнул дверь особняка.

Охранец, дремавший внутри, явно не ожидал гостей и вскочил со своей лавки с очень комичным видом. Шани смерил его презрительным взглядом и холодно приказал:

– Доложите принцу, что прибыл декан инквизиции.

Видимо, от удивления у охранца наступило нечто вроде помрачения мозгов: вместо того чтобы отправляться на доклад, он обнажил саблю. Ага, гостей тут ждут с нетерпением.

Шани вздохнул: что ж, хотите по-плохому – извольте.

Когда-то давно, на Земле, Саша Торнвальд занимался боевыми искусствами нового поколения, да и во время жизни в Аальхарне поднаторел в борьбе и фехтовании. Впрочем, чтобы разоружить и слегка поучить глупца уму-разуму, не надо быть кем-то сверхвыдающимся, вроде спецагента Британской федеральной земли, приключения которого тянутся из дремучего двадцатого века. Несколько грамотных ударов – и охранец скорчился на полу. На всякий случай Шани подобрал его саблю и пошел по коридору к лестнице на второй этаж, ведущей к покоям принца.

По пути ему попался еще один охранный караул, безмятежно игравший в кости. Судя по всему, шум драки на первом этаже их совершенно не встревожил. При появлении Шани они поднялись со своих мест и угрожающе опустили руки на оружие.

– Я иду к принцу, – сурово сказал Шани и швырнул им саблю того охранца, который сейчас корчился у входа, пытаясь подняться на ноги.

Сабля была приметная, с алой оплеткой и кокетливыми кистями. Охранцы ее узнали и сделали шаг назад, однако собственных сабель не выпустили.

«Да что ж все по плохому-то идет?» – устало подумал Шани и приготовился драться всерьез.

Впрочем, на этот раз вступать в бой ему не пришлось. Одна из дверей открылась, и Шани услышал сварливый голос Луша:

– Нигде от тебя не скроешься, святоша.

– Я счастлив, что вы это понимаете, ваше высочество, – откликнулся Шани.

Охранцы расступились, и он увидел принца. Сонный, в бархатном домашнем халате до пола, тот стоял в дверях и смотрел на Шани с сердитым недоумением, словно не понимал, как это декана инквизиции угораздило сюда добраться.

– Ладно, – сказал принц охранцам. – Ступайте отсюда. И завтрак накрывайте, ко мне братец изволил приехать. Праздновать будем, пировать будем. Вина несите, да побольше!

«А ведь он и отравить может», – подумал Шани, когда сел в компании принца за богато накрытый стол.

Луш не соблюдал постов, и на тарелках можно было увидеть и смуглые куриные ножки, запеченные с травами, и фрикадельки, и нашпигованного кашей и колбасками поросенка, и густые ароматные соусы.

Подцепив серебряной двузубой вилкой крылышко цыпленка, маринованное в меду, Шани отправил в рот небольшой кусочек, но ничего подозрительного не обнаружил. Вполне возможно, принц был честен. Хотя…

Губы и язык стало слегка пощипывать, и это ясно говорило о том, что цыпленка мариновали вместе с гарвишем – местным растением, которое в кулинарии применялось только в особых случаях вроде приезда в гости заклятых друзей: даже в небольших дозах оно было смертельным.

– Вина? – предложил Луш.

Шани отрицательно покачал головой:

– Не люблю, спасибо.

Луш взял высокий хрустальный графин и с удовольствием выкушал бокал южного шипучего в одиночку. Утерев губы и отрезав себе знатный кусок поросенка, он поинтересовался:

– Чего приехал-то?

– Убедиться, что вы находитесь в Гервельте и не собираетесь в столицу, – сказал Шани и предложил: – Давайте поговорим начистоту.

Луш некоторое время молча жевал, глядя куда-то в сторону окна, за которым в серебристой снежной дымке ровными стражами стояли сосны; пронзительная морозная синева неба резала глаза. Шани не торопил принца, отдавая должное завтраку. Со стороны это, должно быть, выглядело очень куртуазно: два господина благородного происхождения, истинные джентльмены, проводят чудесное раннее утро в компании друг друга.

Хельга наверняка уже проснулась. С испугом обнаружила, что осталась в избушке одна, и прочла его письмо. Шани подумал, что хочет вернуться живым. Очень хочет. Ему снова было куда возвращаться, и это дорогого стоило.

– Ну давай, – вздохнул принц. – От тебя все равно не отвяжешься, я чую.

– Итак, вы предприняли несколько попыток убить государя, – начал Шани.

Луш недовольно крякнул и уселся на стуле поудобнее.

– Я не позволил вам довести начатое до конца, и вы можете быть уверены, что не позволю и впредь. Как исполняющий обязанности шеф-инквизитора я мог бы отлучить вас от святой Церкви прямо сейчас – за отказ поехать на войну. Вы понимаете, что это означает?

Луш скривил губы в неприятной ухмылке. Шани почувствовал, что наверняка целый охранный полк держит на прицеле незваного гостя и только и ждет сигнала, чтобы спустить рычаги арбалетов, – например, шелковый платок с монограммой, которым Луш сейчас обстоятельно и важно вытирает жирные пальцы, упадет на пол…

– Младич не подпишет, – сказал принц, но в его голосе не прозвучало ожидаемой уверенности. – В кресле шефа пока старый маразматик, а не ты. И патриарх не заверит.

Шани улыбнулся.

– «Старый маразматик» уже все подписал. Давным-давно. И Кашинец заверил. Приказ о вашем отлучении и государева булла о лишении всех прав состояния лежат в моем сейфе. Если я не вернусь в столицу завтра к вечеру, живой и здоровый, то документу дадут ход. Перед Заступником все равны: и еретики, и ведьмы, и наследник престола. Думаю, количество ваших незаконнорожденных братьев дает его величеству выбор. И вряд ли среди них будут такие щепетильные, как я.

Шани блефовал напропалую и сам удивлялся собственной наглости. Разумеется, никаких бумаг подобного рода у него не было: Младич и Кашинец не настолько утратили здравый смысл, чтобы подписывать отлучение принца. Однако Луш об этом не знал и изменился в лице.

– Чего ты все с этой курицей возишься? – хмуро сказал он и быстро забрал у Шани тарелку. – Бери мясо, что ли. Отличный кабанчик, сам вчера застрелил. И водицы выпей, – принц поспешно всунул высокий бокал с водой в руку незваного гостя. – Да побольше, побольше.

Вода была ледяной, до ломоты в зубах. Шани осушил бокал и почувствовал себя лучше. Вовремя распробовал, как говорится.

– Ну как? – спросил Луш. – Попускает?

Шани кивнул.

– Спасибо, ваше высочество. Я так понимаю, что вы не оставите попыток ускорить встречу его величества с Заступником?

Луш недовольно отвел взгляд и промолчал, но Шани и не нуждался в его ответе.

– А я не оставлю вас в покое. И даю слово чести, что не позволю этого сделать.

Луш ухмыльнулся и придвинул к себе блюдо с густым соусом.

– Откуда у тебя честь? – промолвил он. – Ни роду ни племени.

– В последнее время это не совсем так, – сказал Шани, наливая себе еще воды. Дотронуться до предложенного принцем кабанчика он так и не рискнул. – Другой на моем месте давно бы втерся в доверие к государю настолько, что уже носил бы корону. А вы бы проводили время в подземной тюрьме инквизиции, и уверяю, что это не Заступниковы кущи. – Он сделал выразительную паузу и закончил: – Ситуация патовая, вы не можете этого не видеть. Как будем ее разрешать?

Луш пожал плечами.

– Не знаю. Все давным-давно бы разрешилось, если б не такой ушлый тип, как ты. В любую дырку без мыла залезешь. – Он помолчал, по-прежнему глядя за окно, и произнес: – Но, пожалуй, ты прав, нам надо прийти к какому-то общему решению. Что ты предлагаешь?

– Не знаю, – ответил Шани совершенно искренне. – Разве что вы дадите мне честное слово, а я ему поверю.

В отличие от Земли, где понятие чести давным-давно стало каким-то милым атавизмом, слово дворянина в Аальхарне стоило очень и очень дорого, особенно слово наследника престола.

Луш вынул из-за пазухи шнурок с нательной иконой, поцеловал тонкую золотую пластинку с ликом Заступника и серьезно произнес:

– Клянусь, что не буду замышлять ничего дурного против его величества, моего отца. – Тяжелый и мрачный взгляд принца не нравился Шани, однако Луш был вполне искренен. – Даю честное слово, что останусь в Гервельте и не появлюсь в столице до окончания войны за Круг Заступника.

Он поцеловал икону еще раз и убрал ее под рубашку.

Шани кивнул, принимая клятву, и Луш произнес:

– Надеюсь, этого хватит?

– Я верю вам, ваше высочество, – ответил Шани. – Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей искренности?

Луш гулко расхохотался – весело и от души. Отсмеявшись, он вытер выступившие слезы и ответил:

– Да как в тебе сомневаться, когда ты как блаженный Еремей: что на уме, то и на лице. Верю. Если до сих пор корону не надел, то и дальше не наденешь.

Он хотел добавить еще что-то, но в дверь деликатно постучали, и в обеденный зал вошел тот самый охранец, которого Шани разоружил возле порога. Он посмотрел на декана инквизиции с мрачным неудовольствием, козырнул Лушу и доложил:

– Ваше высочество, охранный отряд схватил младшего инквизитора на подступной черте к Гервельту. Что прикажете предпринять?

«Хельга, – подумал Шани. – За мной подалась, дурочка».

Луш вопросительно вскинул бровь.

– Твой мальчишка? – спросил он.

Шани утвердительно качнул головой, стараясь сохранять максимально невозмутимое выражение лица.

– Вы, помнится, назвали его сестру шлюхой, ваше высочество, – спокойно ответил он.

Луш хмыкнул и ответил:

– А я и не отступаюсь. Шлюха и есть.

Шани решил не развивать тему. Все равно Луш останется при своем.

– Ничего с ним не делайте, – приказал принц охранцу, который, судя по всему, прикидывал, как бы расквитаться с обидчиком. – Пусть посидит в караулке, наставник его сейчас заберет.

Шани допил воду из своего бокала и встал. Взять Хельгу за руку – и прочь отсюда, не прекращая радоваться, что оба они возвращаются домой живые и здоровые. Относительное перемирие достигнуто. Он имел все основания верить честному слову принца – не снимая при этом особой охраны с государя: береженого Заступник бережет. Обнаглеть, что ли, вконец и попросить у Луша карету до столицы?

Хельга, суровая и решительная, сидела на лавке в караульной и сейчас действительно напоминала насупленного мальчишку. Глядя на нее, Шани не мог сдержать улыбки: очень уж она была хорошая.

Увидев наставника, Хельга поступила абсолютно по протоколу – поднялась, отдала поклон и отрапортовала не хуже охранца его высочества:

– Добрый день, ваша неусыпность. Прибыл по оставленному распоряжению сопровождать вас в столицу.

Луш заглянул в караульную, смерил Хельгу пристальным взглядом и поинтересовался:

– Как сестрица, парень? Смотри, выдерут ее плетьми да в смоле обваляют за гульбу-то.

Хельга посмотрела на принца выразительно и очень нагло, но поддаваться на провокации не стала и промолчала.

Шани надел плащ и сделал ей знак следовать за собой.

– Всего доброго, ваше высочество, – сказал он. – Благодарю вас за заботу о моем здоровье. Кстати, ваш гарвиш не причинил бы мне вреда. Никакого.

На Луша было жалко смотреть. Его покрасневшее мясистое лицо сделалось очень мрачным – словно обманули его ожидания. Хельга посмотрела на него с торжеством, которое быстро сменилось настоящим испугом: она вспомнила, что такое гарвиш и для чего его используют.

– Противоядие, что ли, принимаешь? – осведомился Луш, стараясь, чтобы голос звучал как можно безмятежнее.

Шани кивнул:

– Уже пять лет. Как только стал брант-инквизитором.

Луш обиженно поджал губы, напоминая ребенка, у которого обманом выманили игрушку, да еще и потешаются над ним. Шани хотел было сказать что-то ему в утешение, но не стал и просто пошел к выходу.

Кстати, легкий закрытый возок с тройкой лошадей им предоставили сразу и без просьб.

Когда Гервельт остался далеко позади, а стройную колоннаду соснового храма сменили легкомысленные белоствольные деревья, очень похожие на земные березы, Хельга сняла рукавицу и протянула Шани кольцо, горячее от ее ладони.