Позвольте представиться!

Торговец склонился к экрану.

– Могу предложить веер, к примеру. Тоже из Севильи. Отличный веерок, расписной.

– Беру. – Эдуардо довольно потер ладони. – Спасибо тебе!

– И тебе спасибо, почтеннейший. Ну, кто там еще остался?

– Да вроде один я, – переступил с ноги на ногу Эд Краснов. – Пока обзвонил всех, припозднился малость. Так что, выходит, я последний. Из Москвы есть?

Торговец вскинул на Краснова взгляд блеклых старческих глаз.

– Откуда, ты сказал, браток?

– Из Москвы.

Торговец поднялся на ноги.

– Земляк, что ли? – неуверенно спросил он.

– Ну. Эдик Краснов с Таганки.

Торговец шагнул вперед.

– А я – Петька Родионов с Печатников.

Старики обнялись.

– Как она? – бормотал Эд. – Как Москва-то, а? Белокаменная.

– Да стоит себе. Стоит.

– А Кремль?

– Да на месте, на месте Кремль.

– Слава богу! У тебя там остался кто?

– Ну конечно, – закивал торговец. – Семья. Двое сыновей. Внуки – Машенька и Юрка.

– Привет им передавай. А привез-то что?

– Я? – Родионов внезапно отшатнулся, шагнул назад. – Из Москвы? – Секунду-другую он стоял молча, растерянно моргая, затем встрепенулся: – Есть, есть из Москвы. Ты постой здесь, браток.

Торговец засеменил к трапу, вскарабкался по ступеням и скрылся в шлюзе. Через пару минут появился вновь с металлической шкатулкой в руках.

– Вот, – он бережно поставил шкатулку на столик, дрожащими пальцами отпер защелку и откинул крышку. – Это из Москвы, Эдька. Все что есть. Половина твоя, бери.

Эдуард Краснов, мосластый, кряжистый, с задубевшей на солнцах кожей и седой как снег, с минуту безмолвно смотрел на шмат запекшейся аспидно-серой земли.

– Это из М-Москвы? – запинаясь, переспросил он. – Из самой М-Москвы?

– Да. – Родионов отделил половину, протянул в ладонях. – Забирай, твое.

Краснов принял землю, поднес к губам, поцеловал.

– Спасибо, – выдохнул он. – Вера, Людочка, товар!

– Ничего не надо, – отступил назад Родионов. – Так забирай. В подарок.

* * *

Когда торговое суденышко вышло на орбиту, Родионов мелкими стариковскими шажками добрался из пилотской рубки до мастерской. Постоял на пороге, затем шагнул вовнутрь. Пнул производящий фарфоровые статуэтки аппарат, плюнул на ткацкий станок, с горечью оглядел прочее оборудование. Раскрыл шкатулку и долго смотрел на оставшуюся половину запекшегося земляного брикета.

Он вспомнил, как накручивал по орбите витки. Как глядел на заснятые бесчувственной аппаратурой развалины Лондона. На воронку, оставшуюся там, где раньше был Дрезден. На пепел от Барселоны. На спекшуюся лаву Нью-Йорка. Вспомнил, как спускался в посадочном модуле туда, где была Москва. Как, задыхаясь от слезных спазмов, вгрызался киркой в грунт. Как…

Где-то там истлели кости обоих его сыновей. Где-то там лежала еще зола, оставшаяся от Машеньки и Юрки.

Денис Гербер

Чьеда-чьёда

Ева первой обратила внимание на происходящие рядом с Виктором странности. Несколько дней она наблюдала за ним, хотя следить за пациентами входило в мои обязанности, после чего поделилась открытием:

– Знаешь, я бы ни за что не сказала такое, если бы не убедилась наверняка. Но, когда этот Виктор играет сам с собою в шахматы, с доски пропадают фигуры.

– Что ты имеешь в виду? Он ворует фигуры у самого себя?

Разговор этот происходил на заднем крыльце пансионата. Мы – одетая в белый халат Ева и я в зеленой курточке охранника – курили и глядели на кусты шиповника, на дорожки из псевдомраморных плиток, на решетчатую ограду, за которой виднелись пригородные коттеджи. Вечерело, и небо прикрылось розовой дымкой, как на картинах Моне.

– Никто ни у кого не ворует, – проговорила Ева, выпуская дым. – Фигуры исчезают и тут же появляются. Это происходит быстро, за долю секунды. Сначала я думала, что мне кажется. Но сегодня это случилось снова. Я точно видела, как эта башня… черт, как она там?..

– Ладья.

– Да, ладья… Она пропала и тут же появилась.

– В другом месте? – спросил я.

– В том же самом месте. Я бы никогда… если б не убедилась.

Она присела к жестяной банке из-под кофе, служившей нам пепельницей. Пока Ева тушила окурок, я сверху разглядывал ее длинную шею и рыжие волосы, собранные в нечто вроде восьмерки. Заколка изображала изумрудного цвета змея с разинутой пастью.

– Ты много общаешься с ненормальными, – сказал я.

Она выпрямилась и уставилась на меня. Легкий гнев прибавлял очарования ее лицу.

– А ты за ними наблюдаешь. Целыми днями пялишься в мониторы, но ничего не замечаешь.

– Я больше наблюдаю за тобой.

– Вот оно что! – Она осмотрела мою грудь, плечи. – Кто-то соскучился по кладовке?

– Возможно, – сказал я и бросил окурок в банку. – Почему нет?

Утром, когда я сдал смену и уже собирался домой, меня вызвал Бреус – врач и руководитель пансионата. Усаживаясь в кресло с лакированными подлокотниками, я подумал, что это место обычно занимают сумасшедшие, которые вот-вот распрощаются с вольной жизнью и надолго поселятся в пансионате.

– Почти год здесь работаете? – уточнил Бреус. Он оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на меня сквозь очки в золоченой оправе.

– Десять месяцев. Только я не работаю – я тружусь.

– В чем разница?

– «Труд» – слово благородное, оно родственно слову «сотрудничество», а «работать» происходит от «раба», «рабства».

Бреус чуть повернул лицо вправо, словно принюхался к идущему от окна запаху.

– Если вы такой свободолюбивый, я могу сегодня же избавить вас от забот, – проговорил он.

– Нет, спасибо. Я добровольно согласился на эту должность. И уволиться хочу по своей воле.

Он усмехнулся и легонько постучал ручкой о стол.

– Любопытно… Трудиться, работать… Где вы такое услышали?

– От Евы, нашей медсестры.

– О ней, кстати, поговорим позднее… До того как попасть сюда, вы работали… трудились в художественном центре «Невский» – охранником, до того – системным администратором в музее… Почему вы согласились работать здесь?

– Я ведь говорил на собеседовании.

Он отложил ручку и чуть склонился вперед.

– А вы помните, что говорил на собеседовании я?

– О чем конкретно?

– О том, что это заведение особенное. Это не психиатрическая клиника, а специальный пансионат, где особенные клиенты получают особенное лекарство – покой. Помните? Вы призваны этот покой охранять! На собеседовании вы были более понятливы или казались таковым.

Я уже начал догадываться, к чему он клонит, и предпочел не возражать.

– Вот теперь о Еве, – продолжал Бреус. – Я настоятельно прошу вас прекратить все шуры-муры с медсестрами. Вы, разумеется, вольны делать, что захотите, но вне пансионата. Я говорю о ваших уединениях в кладовке. Помните: пациентам в первую очередь нужен покой, и мы здесь для того, чтоб это обеспечить.

– Хорошо, но не я инициатор…

– Я догадываюсь, что инициатор она. Но говорить об этом с девушкой… Или я не прав?

– Конечно, правы. Впредь я воздержусь.

Пансионат вовсе не был элитным заведением, как мне говорили во время трудоустройства. Зарплату изначально платили невысокую, а в прошлом месяце урезали еще на четверть. Бреус назвал это «временной мерой» и объяснил снижением числа пациентов.

После того как двух женщин забрали родственники, а парня по фамилии Шульга вернули в психиатрический стационар, обитателей пансионата осталось семеро. Две недели назад прямо здесь скончалась пожилая Маргарита, и под моим наблюдением осталась шестерка, где единственным мужчиной был Виктор.

На вид ему было около сорока. Чуть полноватый, невысокий, с вечно опущенной, как у сварщика, головой, он перемещался по пансионату мелкими шажками и никогда ни с кем не разговаривал. Иной раз издавал тихие возгласы или бормотал, но все попытки вызвать его на разговор заканчивались ничем. Не знаю, какая болезнь замкнула его сознание. Наверное, аутизм или что-то вроде того.

Бóльшую часть времени Виктор проводил в игровой комнате за шахматами. Играя сам с собою, он не разворачивал доску на сто восемьдесят градусов, как это обычно делают. Просто ходил за себя и за того парня, который отсутствовал с другой стороны стола.

Спустя три дня после разговора с Бреусом наши с Евой смены опять совпали. После обеда она заглянула в комнату охраны, где я сидел за мониторами.

– Это случилось снова. Они пропадают.

Она закрыла дверь и уселась на диванчик. Выглядела Ева утомленной, и я подумал, что фантазия с исчезающими и появляющимися предметами явно не доставляет ей удовольствия. Или это вовсе не фантазия?

– Ты хочешь меня завести или что? – спросил я. – К чему все это?

– К черту тебя с твоим заводом! – огрызнулась Ева. – Ты единственный, кому я могу об этом рассказать.

– Расскажи Бреусу.

– Чтоб я сама оказалась в какой-нибудь палате?

– А почему я единственный?

Она встала с дивана и подошла к столу.

– Ты мне не веришь?

– Трудно сказать.

– Слушай. – Она указала на мониторы. – Эти записи, они ведь сохраняются? Где?

– На общем сетевом диске. Но они постепенно обновляются. Свежая запись заменяет самую старую.

– Сколько дней мы можем посмотреть?

– Не знаю. Где-то неделю, может больше.

– Давай сегодняшнюю с игровой.

Пока я отыскивал папку с файлами видеозаписи, Ева пододвинула второе кресло и уселась рядом.

– Где вообще у нас камеры? – спросила она.

– В игровой, на ресепшене, в коридоре и столовой. В комнате лечебной физкультуры.

– А в палатах?

– Это запрещено.

Мы начали искать сегодняшний случай с исчезновением. По словам Евы, он произошел после завтрака, когда Виктор, по своему обыкновению, пялился на шахматные фигуры. Я отыскал этот момент, увеличил изображение, и мы с Евой прильнули к экрану.

Виктор, одетый в свободный коричневый пиджак, сидел, чуть склонив голову. Он совершал ходы редко, больше думал. Белые атаковали и находились в выгодном положении, хоть и разменяли офицера на пешку. Они вскрыли центр и прессинговали черного короля. Мне даже стало интересно, чем закончится партия. Вдруг это случилось. Стоящий на F6 белый конь исчез и появился снова. Я будто моргнул на мгновение, только в это мгновение пропали не все окружающие предметы, а лишь один. Странное ощущение, что и говорить.

– Ты видел? – Ева стиснула мне запястье. – Видел же?

– Кажется, да.

Я отмотал запись на двадцать секунд назад и включил замедленное воспроизведение. Белый конь пропал и снова возник. Мы пересмотрели это раз десять.

– Что ты думаешь? – осторожно спросила Ева.

Я не нашел, что ответить. Только пожал плечами.

– Вот и я ничего. – Ева откинулась на спинку кресла. – Но теперь я, по крайней мере, знаю, что не схожу с ума. А то уже передумала всякое.

– Кроме шахмат, ничего не исчезало? – поинтересовался я.

– Не знаю. Надо просмотреть записи со всех камер и за все дни.

– На это уйдет время.

– Мы их поделим и будем смотреть дома. Я принесу флешку, а ты скинь мне половину.

Я посмотрел на монитор, где красовался пойманный мною стоп-кадр: замерший с приподнятой рукой Виктор, пустое место на клетке F6. Я щелкнул мышкой, и изображение свернулось.

– Это против правил, Ева. Нельзя копировать и выносить записи с пациентами.

– Перестань, нет таких правил. А если есть – никто про это не узнает.

– Не хочу лишиться работы. Бреус меня к себе вызывал, отчитывал. Он знает про нас и кладовку. И запретил… шуры-муры – так он сказал, представляешь?

Ева вынула сигарету и играючи провела краешком фильтра по губам. На белой бумаге остался след от помады.

– Да к черту этого Бреуса! – томно сказала она. – Строит из себя поборника морали, а сам просто завидует, старый развратник. Ты знаешь, что у него в кабинете Библия прелюбодеев стоит?

– Что это еще такое?

– Библия с опечаткой. В одной из десяти заповедей наборщики пропустили частицу «не» и вместо «не прелюбодействуй» получилось «прелюбодействуй». Такое иногда случается, книги становятся коллекционной редкостью. – Она пододвинулась, и я ощутил плечом упругость ее груди под халатом. – Пойдем покурим. Только сначала заглянем в кладовку. Меня запреты еще больше заводят.

* * *

Несколько дней мы просматривали записи с камер видеонаблюдения. Сложность заключалась в том, что мы не знали, на какие предметы обращать внимание. Любой из них мог исчезнуть и появиться когда и где угодно. Поскольку исчезновения происходили очень быстро, мы не могли воспользоваться ускоренным просмотром, а иногда, если возникали сомнения или внимание рассеивалось, приходилось пересматривать.

Первое, что обнаружил я, – это «мигание» черного короля во время позавчерашней игры Виктора. Причем «мигание» происходило дважды. Затем я увидел, как мелькают другие фигуры, – ладья, офицер и сруб ленный ферзь, стоящий рядом с доской. Несколько раз пропадали и опять возникали пешки.

Последний инцидент случился едва ли не неделю назад, я обнаружил его в самых ранних из необновленных файлов. И этот случай отличался от остальных. Исчез белый король. Он не «мигнул», а пропал навсегда, оставив на и без того полупустой доске еще один свободный квадрат. Сколько я ни ждал, белый король так и не появился.

Камера в коридоре зафиксировала пропажу-появление цветочного горшка на подоконнике. Но уверенности в этом не было, потому что проходящий в этот момент Виктор наполовину заслонял горшок своим плечом, а от окна отражался какой-то блик.

Я вырезал все фрагменты со странностями и собрал их в единый видеофайл. Кое-где даже чуть увеличил контрастность – для усиления эффекта.

Ева принесла небогатый урожай. Она усмотрела один случай пропажи-появления, но случай не походил на остальные. Исчезло яблоко, лежащее на столе в столовой. Оно возникло на том же месте спустя несколько минут. Причем за столом в это время никто не сидел, а Виктор стоял у окна и глядел наружу. Высвечивался лишь его силуэт.

Обсудив с Евой наши открытия, я вдруг понял, что она сильно напряжена, словно ощущает угрозу.

– Знаешь, я ведь видела это яблоко раньше, – сказала она. – Как-то вечером зашла на кухню – зажигалку искала – и заметила его на столе. Удивилась тогда: что оно здесь делает? Одинокое, зеленое, лежит в темноте… Потом уже покурила и вспомнила про него. Подумала: возьму и съем – запах табака перебью. Возвращаюсь на кухню, а его уже нет. Словно померещилось.

– Когда это было?

Ева долго не отвечала, смотрела почему-то на мой подбородок.

– Года два назад. И вот еще что: этого белого короля я тоже видела.

– Где?

– В игровой, рано утром. Все шахматы с доской были убраны в шкаф. А король один лежал на столе. Я взяла его и положила в коробку к остальным фигурам. Это тоже давно случилось.

– И что все это значит?

– Кажется, я начинаю догадываться, – пробормотала Ева. – Пойдем-ка на крыльцо, проветримся.

На улице было прохладно. Уже подбиралась осень, и на березах оголились ветки. Желтая листва покрывала дорожки и давно пустующую скамейку. Тучи на небе скрутились и стали похожими на огромные темно-синие кулаки, грозящие нам сверху.

– Он перемещает их во времени, – не глядя на меня, сказала Ева. – Знаю, звучит фантастично, но иначе объяснить не могу.

– Должно быть другое объяснение.

– Какое? – усмехнулась она. – Этот Виктор каким-то образом отправляет предметы в прошлое и возвращает их назад. Я увидела яблоко в те минуты, когда оно пропадало здесь. Только я видела его два года назад. А этот белый король… Виктор отправил его в прошлое на некоторое время, там я его нашла и переложила в шкаф. Потому-то он и не появился на доске. Он появился в нашем времени уже в коробке, в шкафу.

– Может, это какой-то фокус?

– Да, проделанный сумасшедшим… Фокус, который никому не демонстрируют, – разве такое бывает?

Я затянулся и отчего-то подумал, что, обладай я способностями Виктора, выпустил бы сейчас дым в минувшее столетие, а там появившаяся в воздухе струйка кого-нибудь бы напугала.

– Он сейчас там, – сказала Ева и решительно затушила окурок. – Пойдем! Поговорим с ним.

Я не был в восторге от этой идеи, но последовал за Евой. Виктора мы и вправду нашли в игровой. Он в полном одиночестве сидел над очередной партией и никак на наше появление не отреагировал. Ева поставила два стула, и мы присели.

– Скажи, Виктор, как ты это делаешь?

Он продолжал сосредоточенно глядеть на доску, где остатки белых фигур – я с первого взгляда понял весь расклад – гоняли черного короля вокруг черной же пешки, а та пыталась пройти поле и обернуться ферзем.

– Виктор, я знаю, что ты слышишь нас и понимаешь. Просто ответь, как ты это проделываешь. Нам все известно. Скрывать не надо.

Он дернул щекой, точно отогнал досаждающую муху. На лбу его быстро, как волдыри, взбухли крупные капли пота.

Я тронул Еву за руку и тихо сказал:

– Нам лучше не беспокоить его, если не хотим проблем.

Она отдернула руку и с презрением глянула на меня.

– Что значат проблемы, когда тут настоящие чудеса открываются? А если мы узнаем, как это делается, – представляешь, что тогда?! Удивительные перспективы!

– Какие, например?

– Удивительные! Будем послания в прошлое отправлять, предметы перемещать. Может быть, и в будущее есть способ попадать. Мы же всего не знаем.

Неожиданно Ева протянула руку и с силой ущипнула Виктора за кожу на запястье. Он вздрогнул и еще пристальнее уставился на шахматную доску.

– Ева, что ты делаешь? – прошептал я. – Его нельзя тревожить. Бреус нас накажет.

– Плевать мне на Бреуса. И на тебя плевать, если у тебя и грамма любопытства нет.

Она снова ущипнула Виктора и на этот раз сжимала кожу долго и сильно – так что пальцы ее побелели от усилия. Он терпел, затем высвободил руку и спрятал ее под столом.

– Говори! – зашипела на него Ева. – Все равно тебя растормошу. Как ты это делаешь? Скажи, и я отстану!

В его горле зародился утробный звук, который стал нарастать.

– Хотя бы покажи нам! – напирала Ева. – Сделай это сейчас, чтоб мы видели! Давай, перемести что-нибудь, и мы уйдем. Пешку вот эту перемести.

Утробный звук из горла Виктора пробивался наружу. Я понял, что скоро раздастся крик, а дальше… ничего хорошего дальше не будет.

– Ева, хватит! – Я поднялся. – Так мы ничего не добьемся. Пойдем, обмозгуем все.

Она нехотя встала со стула.

– Да, ты прав. Придумаем, что делать.

Но в тот вечер мы так ничего и не придумали. Выпили по три кружки чая, съели полкоробки подаренных кем-то Еве конфет и разошлись.

На следующий день, когда я дома отсыпался после дежурства, Ева мне позвонила.

– У тебя далеко запись с исчезновениями? – спросила она.

– А в чем дело?

Я протер глаза и взял стоящий рядом с кроватью ноутбук, открыл его.

– Мы кое-чего не замечали, – говорила Ева, – а все потому, что смотрели на исчезающие предметы. Теперь взгляни на его лицо, на лицо Виктора.

Я запустил видеофайл – нарезку из всех найденных инцидентов. И понял, о чем говорила Ева: каждый раз, перед тем как предметы исчезали, Виктор едва заметно шевелил губами.

– Он что-то произносит, – проговорил я в трубку.

– Вот именно! Но я не могу разобрать. Почему звук такой тихий?

– Камера так пишет. Я попробую увеличить. Перезвоню тебе, как сделаю.

Около часа я возился в звуковом редакторе, загрузив туда файл с записью. Сначала увеличил уровень громкости, но бормотание Виктора потонуло в общем шуме комнаты. Сделав захват шума, я удалил его со всей записи и в итоге получил чудовищно искаженный голос, более похожий на голос робота. Теперь я слышал речь Виктора, но никакой ясности это не внесло. «Чьеда-чьёда… – всякий раз повторял пациент. – Чьеда… чьеда-чьёда».

– Это что, заклинание какое-то? – спросила Ева, когда я позвонил ей и все рассказал.

– Понятия не имею. Какая-то чушь. В Интернете по этому поводу ничего вразумительного нет.

– А ты точно это слышал? Чьеда-чьёда?

– Определенно. Он постоянно это говорит.

– Ладно, – протянула она. – В следующую смену всё обсудим.

Положив трубку, я представил, как сейчас Ева хватает предметы и, произнося «чьеда-чьёда», пытается отправить их в прошлое. Я посмеялся, а затем сам уставился на ноутбук и сказал:

– Чьеда… Чьеда-чьёда…

Ничего не произошло. Ноутбук остался на столе.

* * *

Наши смены пересеклись раньше обычного. Это не было совпадением – Ева специально поменялась с коллегой.

– Я знаю, что надо делать, – заговорщицки сообщила она. – Надо добыть его историю болезни. Выведаем, как он здесь оказался, – все поймем. Возможно, там про его болтовню что-то есть. Может быть, кто-то знает о фокусах со временем и специально держит Виктора здесь.

– Как мы ее добудем?

– Ты отвлечешь Бреуса, сделаешь так, чтоб он вышел из кабинета. Я войду туда и украду историю болезни. Знаю, где они хранятся. В электронном виде тоже есть, но там не достать. А бумажные – в шкафу, ключ всегда в дверце торчит.

– Он закрывает кабинет, когда уходит.

– Не всегда. Если что-то срочное – может и не закрыть.

Я вспомнил, как с виноватым видом сидел перед Бреусом. Не хотелось, чтоб меня снова отчитывали. Впрочем, затея Евы могла окончиться не только серьезным разговором с начальством. И не только увольнением.

– Если ты не поможешь, я сделаю все сама, – предупредила Ева. – Но с тобой будет проще, безопасней.

– Да? И как его отвлечь?

– Придумай что-нибудь!

– Хорошо. Но ты ее не украдешь. Сфотографируешь листы на телефон и вернешь на место.

После обеда я обошел пансионат и убедился, что все находятся в нужных местах: Бреус – в своем кабинете, Ева – в процедурной через стенку, дежурная – на ресепшене, пациенты отдыхают по палатам. Я вернулся в комнату охраны, осмотрел мониторы, затем по внутреннему телефону позвонил Бреусу.

– Владимир Олегович! – сказал я тревожно. – Кажется, у Шелковниковой какой-то приступ. Вижу на экране: она упала в игровой и трясется.

– Где медсестра? – рявкнул он. – Найди ее и бегом туда!

Я положил трубку и тут же удалил последнюю запись с игровой. Заметил на мониторе идущего по коридору Бреуса. Сейчас его нужно задержать.

Я выбежал в коридор и нагнал начальника у входа в игровую. Там было пусто, даже Виктор со своими шахматами отсутствовал. Бреус осмотрелся и вопросительно взглянул на меня. Я стоял, обливаясь потом, и думал: закрыл ли он кабинет, когда вышел?

– Где она? – недовольно спросил Бреус.

– Не знаю, может, вернулась в палату.

Бреус затопал по коридору к палатам. Я – следом.

Шелковникову мы застали лежащей в кровати. Она держала в руках глянцевый журнал и с удивлением глядела на нас. Какая-то актриса в красной шляпке так же взирала на нас с обложки журнала.

– С вами все в порядке? – спросил Бреус.

Она кивнула.

– Как себя чувствуете?

– Нормально.

– Мы видели, что вы упали в игровой. Что случилось?

– Упала? – Она недоуменно осмотрела нас. – Нет, просто утром голова немного кружилась.

– Хорошо, не переживайте. – Бреус повернулся ко мне: – Где сестра?

– Не могу ее найти.

– В кладовке смотрели? – усмехнулся он и вышел из палаты.

Я кинулся следом за ним.

– Постойте, Владимир Олегович! Я видел, как она покачнулась. Можем пойти и посмотреть записи с видеокамеры.

Он остановился, с презрением глянул на меня.

– Отыщите медсестру, пусть осмотрит и давление смеряет. И прошу не беспокоить по пустякам.

* * *

Я ждал Еву около часа. В моей голове крутились всевозможные варианты неудачного развития событий. Что, если Бреус застукал ее в кабинете? Что, если ей не удалось отыскать желаемое? Или она так и не проникла внутрь. Затем я поймал себя на размышлениях о собственных чувствах к этой девушке. Особенной привязанности и тем более влюбленности я не испытывал. Почему же вечно шел у нее на поводу, словно какой-нибудь студент, связавшийся с порочницей на десять лет его старше?

Наконец на смартфон пришло сообщение: «Удалось. Все сняла. Изучаю». А вечером, когда остальной персонал пансионата разошелся, Ева заглянула в комнату охраны.

– Ну как? – сразу спросил я. – Что разузнала?

Ева уселась на диван и некоторое время молчала – будто испытывала мое терпение.

– Увы, – наконец произнесла она. – В истории болезни ничего о его способностях. Он обычный аутист. В детстве ему поставили неверный диагноз – шизофрению, но потом поменяли. Такое раньше сплошь и рядом случалось.

– А про его бормотание?

– Это обычная эхолалия.

– Что это?

– Он повторяет услышанное. Возможно, и «чьеда-чьёда» где-то слышал. В прошлом или в будущем. Кто знает, в каком вообще мире он живет. Может, для него время – как кубик Рубика, который можно вертеть так и сяк.

Она замолчала, и я заметил в ее взгляде нечто неприятное – будто она задумала что-то, но не решается мне рассказать. По опыту я знал, что она все равно расскажет. И не ошибся.