Знаки Вечности

Женщины кричали за ставнями, мужчины внутри домов сжимали оружие, но никто не осмелился выйти.

Монастырский колокол бил, но звон его уже не был молитвой – он был криком.

Маттиас стоял, и его тело дрожало. Он понимал: если сейчас он останется неподвижен, всё кончено. Но и шагнуть вперёд значило броситься в пасть смерти.

Зверь снова посмотрел на него. И в этом взгляде было обещание: «Не сейчас. Ты ещё нужен мне живым».

Он поднял голову, завыл так, что снег посыпался с крыш, и исчез в метели.

Только следы когтей и тела на снегу остались доказательством того, что это было не сном.

Утро принесло ещё больше трупов. Трое мужчин, одна женщина и двое детей. Их нашли возле домов, растерзанных, брошенных в снег, как игрушки.

Люди сходили с ума. Одни молились, другие требовали самосуда.

– Он среди нас! – кричали. – Кто-то его укрывает!

Толпа готова была рвать любого, кого укажут.

И Маттиас понял: зверь не просто убивает. Он ломает людей. Он делает их оружием против самих себя.

И если его не остановить, деревня сгорит в собственном безумии быстрее, чем в его когтях.

Глава XIV. Охотник и добыча

Деревня после второй ночи напоминала поле битвы. Снег был перепачкан кровью, доски выбиты, крыши провалены. Люди сидели по домам и не смотрели друг другу в глаза: страх сделал их чужими. Казалось, ещё немного – и они сами поднимут руки друг на друга, обвиняя в предательстве.

Но среди мужчин, самых крепких, самых отчаявшихся, что-то переломилось. Они видели трупы соседей, они слышали крики женщин и детей – и понимали: если ничего не делать, их ждёт та же участь.

Вечером они пришли в монастырь. Шестеро.

У каждого в глазах был страх, но поверх него – решимость. Один держал старую ружьё, второй – охотничий нож, третий – факел, остальные вооружились топорами и косами. Все понимали, что против того, что ждало их в лесу, это жалкие игрушки. Но идти с пустыми руками они не могли.

Маттиас смотрел на них и видел: это не герои, это обречённые. Но обречённые, которые решили встретить смерть лицом к лицу.

– Мы идём с тобой, – сказал старший из них, бородатый крестьянин с глазами, полными усталости. – Не ради славы. Ради наших детей.

Брат Симеон попытался остановить их.

– Это безумие! Он сильнее любого оружия! Вы идёте на смерть!

– Мы и так мертвы, – ответил крестьянин. – Только вопрос – сегодня или завтра.

Маттиас кивнул. Он чувствовал, что должен идти. Но теперь – не один.

Они вышли в ночь.

Снег падал редкими хлопьями, но ветер был тяжёлый, гнал их прямо в лица. Луна висела высоко, светила жёстким серебром. Лес стоял неподвижный, чёрный, как застывшее море.

Шаг за шагом они углублялись в чащу. Факелы потрескивали, разгоняя тени, но сами же и создавали новые. Каждая тень казалась шевелящейся. Каждая ветка скрипела, будто ломалась под чьей-то лапой.

– Тише, – прошептал Маттиас. – Он уже знает, что мы здесь.

Они шли, и под ногами хрустел снег. И вдруг хруст стал иным. Слева, потом справа. Будто кто-то идёт рядом, невидимый.

– Он играет, – сказал один из мужчин и перекрестился.

И тут послышался вой. Близко. Так близко, что у всех заложило уши. Лес отозвался эхом, и вой превратился в хор. Мужчины замерли, сжали оружие.

Факелы дрогнули. В их свете показались следы – свежие, глубокие. Огромные лапы и человеческие ступни вперемежку. Они вели вперёд, в самую тьму.

– Он хочет, чтобы мы шли за ним, – сказал Маттиас. – Он заманивает нас.

– А что нам остаётся? – ответил крестьянин. – Вернуться – значит ждать, пока он сам придёт.

И они пошли дальше.

Чем глубже они входили в лес, тем сильнее казалось, что он живой. Ветки скрипели, корни цеплялись за ноги, тьма сжималась вокруг. Зверь не нападал – он сопровождал, дышал в затылок, ломал ветки то слева, то справа, заставляя оборачиваться.

– Он нас считает, – прошептал один из мужчин. – Считает, как пастух считает овец.

И тут раздался крик. Резкий, дикий. Один из молодых мужчин упал, схваченный когтями из тьмы. Его факел упал в снег, пламя шипело и гасло. Остальные рванулись к нему, но было поздно. Тело исчезло в темноте, только след крови тянулся по снегу.

– Назад! – закричал кто-то. – Это ловушка!

Но дороги назад уже не было. Вой перекрыл их крики. Снег взвился, деревья дрожали.

Зверь вышел из тени.

На этот раз – прямо. Во весь рост. Его глаза горели, когти блестели, дыхание было видно паром. Он был огромен. Больше, чем любой зверь, и страшнее, чем любой человек.

Мужчины закричали и бросились вперёд. Один ударил топором, другой вонзил нож. Но когти прошли быстрее. Топор отлетел в сторону, нож выпал, и крик оборвался в крови.

Факелы плясали, снег алел, мужчины падали один за другим. Но они сражались – до конца, отчаянно, с криками, с проклятиями.

Маттиас стоял с крестом в руке. Он видел, как один из добровольцев кинулся прямо под зверя, лишь бы дать остальным секунду. Его разорвали, но в его смерти было больше мужества, чем в сотнях молитв.

И зверь снова посмотрел на Маттиаса. Их взгляды встретились. Он понял: зверь оставляет его живым. Он убил всех вокруг, но его не тронул.

«Ты нужен мне. Я хочу, чтобы ты видел» – это читалось в его глазах.

Маттиас стоял в снегу, среди трупов, с крестом в руке. Ветер завывал. Зверь исчез в лесу.

Остался он – и кровь на снегу.

Глава XV. Падение веры

Он вернулся на рассвете.

Снег валил всю ночь, и теперь лес, дорога, деревня были укрыты свежим белым покровом, словно сама земля пыталась скрыть следы резни. Но скрыть не смогла. На его пальто были пятна крови, тёмные, застывшие; на сапогах – грязь и чёрный снег, впитавший чужую смерть. В глазах – то, чего никто в деревне ещё не видел.

Маттиас шёл медленно, будто каждое движение давалось с трудом. Его руки дрожали, крест в пальцах был холоднее самого воздуха.

Жители заметили его ещё издалека. Сначала – женщины, что стояли у колодца, потом – мужчины, выходившие на площадь, потом дети, цеплявшиеся за подолы матерей. Люди собрались, молча, тесным кольцом. Их глаза были полны вопросов, но никто не решался спросить.

И только один голос прозвучал, хриплый, злой:

– Где они?

Маттиас остановился. Снег падал ему на плечи, таял и стекал по лицу.

– Они мертвы, – сказал он тихо.

Толпа загудела. Женщины закричали, кто-то упал на колени, кто-то ударил себя в грудь. Дети заплакали, мужчины заматерились, сжимая кулаки.

– Все? – переспросил другой. – Все шестеро?

– Да, – ответил Маттиас. – Зверь… – он хотел сказать больше, но слова застряли. Он видел их смерть снова и снова. Видел, как когти рвали плоть, как лица искажались в крике, как кровь брызгала на снег. Слова не могли этого передать.

Толпа загудела ещё сильнее. И тогда раздался новый крик:

– Он оставил тебя! – выкрикнул молодой парень, глаза его горели ненавистью. – Всех убил – а тебя нет! Почему?

Эти слова упали на людей, как искры в сухую солому. Толпа зашумела, перекрикивая друг друга.

– Он сам оборотень!

– Он привёл его сюда!

– Он кормит его нашими жизнями!

Женщины оттаскивали детей подальше, мужчины шагали ближе, лица их перекосились от злобы. Ещё миг – и они разорвали бы его, как разрывали свои обвинениями друг друга.

Маттиас поднял крест.

– Я жив не потому, что он пощадил меня, – сказал он твёрдо. – Я жив, потому что он играет. Ему нужно, чтобы я видел. Чтобы я передал ваш страх дальше. Чтобы я нес его с собой.

Толпа замолкла. Но в их молчании не было веры – только сомнение.

Старуха вышла вперёд. Та, что всегда говорила о звере. Её лицо было жёстким, в морщинах, но голос звучал твёрдо:

– Он не лжёт. Зверь оставил его, потому что так он делает всегда. Он выбирает свидетеля. Он любит, когда кто-то живёт, чтобы помнить.

Мужчины отступили, но ненависть осталась. Она висела в воздухе, как дым после пожара.

В монастыре царил гул, полный отчаяния. Люди молились, но молитвы их были не как раньше – спокойные, привычные. Нет, теперь это были крики, мольбы, хрип. Они били поклоны, падали на колени, но слова их звучали пусто, будто не долетали до небес.

Маттиас стоял в крипте, смотрел на свечи и понимал: вера ломается. Вера, которая должна была быть крепче всего, теперь трещала, как лёд на реке весной.

– Господи, – шептал кто-то, – где Ты? Почему Ты молчишь?

– Мы молимся, а он всё ближе, – отвечал другой. – Может, это наказание. Может, нас всех уже прокляли.

Дети слушали эти слова и смотрели широко раскрытыми глазами. В их взглядах не было ни веры, ни надежды. Только страх.

Брат Симеон подошёл к Маттиасу. Его лицо было серым, губы дрожали.

– Мы теряем людей, – сказал он. – Но страшнее – мы теряем веру. Ещё одна ночь – и они начнут убивать друг друга. Они уже не знают, кто страшнее – зверь в лесу или человек рядом.

Маттиас молчал.

Он смотрел на крест в своей руке. Когда-то он чувствовал силу в этом символе, защиту. Теперь крест был лишь куском холодного металла.

И он понял: зверь убивает не только тела. Он убивает души.

В ту ночь Маттиас сидел у окна кельи. Луна висела над лесом, снег падал тихо, словно мир хотел утонуть в молчании. Но он знал – молчание это обманчиво.

Где-то в глубине леса, в чёрной гуще елей, зверь ждал. Ждал новой ночи. Ждал нового крика.

И Маттиас чувствовал: если он не найдёт способа остановить его, то скоро в этой деревне не останется ни веры, ни людей.

Глава XVI. Зверь под стенами

Ночь началась с тишины. Снег валил ровно, густо, и белые хлопья ложились на крыши, словно пытались укрыть всё случившееся за последние дни. В криптах монастыря горели свечи, воздух был тяжёлым от копоти и молитв. Люди сидели тесными группами: женщины с детьми, старики, мужчины, у которых дрожали руки даже на рукоятях топоров.

Всё было слишком тихо. Даже ветер, казалось, утих, будто сам боялся нарушить это напряжённое молчание.

Маттиас сидел у стены, глядя в пламя свечи. Лица вокруг были серые, тени под глазами делали их похожими на мёртвых. Молитвы звучали хрипло, пусто. Никто больше не верил, что слова могут остановить чудовище.

И вдруг стены содрогнулись.

Глухой, тяжёлый звук, словно кто-то огромный ударил по камню. Люди вскрикнули, свечи дрогнули. Потом снова. Удар. Камень застонал, древний свод, который держался веками, будто вздохнул.

– Он здесь, – прошептал кто-то.

В крипте началась паника. Женщины закричали, дети завыли. Мужчины метались, поднимая оружие, хотя знали – камень не пробить топором.

Маттиас поднялся и пошёл к воротам. Каждый шаг отдавался в ушах, как удары сердца.

Собаки снаружи выли, но их вой быстро оборвался – словно что-то заставило их замолчать.

У ворот было темно, факелы снаружи давно погасли от снега и ветра. Лишь луна, висевшая низко, освещала белый двор. И там, у стены, он увидел его.

Огромная тень двигалась в снегу. Лапы оставляли глубокие вмятины, когти скрежетали по камню. Существо обходило стены, шаг за шагом, будто проверяло, где слабее. Его дыхание было слышно даже отсюда – тяжёлое, влажное, с хрипом.

Маттиас застыл.

Зверь остановился прямо у ворот. Тишина нависла, словно воздух перестал дышать. Потом когти медленно, нарочно заскребли по дереву. Скрежет пронёсся по коридорам монастыря, как нож по стеклу. Люди внутри закричали.

Маттиас поднял крест.

– Во имя Господа… – его голос был тих, но он дрожал.

Скрежет прекратился.

И вдруг удар. Такой силы, что ворота прогнулись, доски затрещали, снег посыпался с крыши. Люди в крипте начали молиться в голос, вперемешку с криками. Второй удар. Третий. Казалось, ещё немного – и ворота рухнут.

И всё же зверь не ломился внутрь. Он бил, царапал, снова уходил в сторону и возвращался. Он испытывал. Он играл.

Иногда он уходил в тень, и люди начинали надеяться, что он исчез. Но через миг когти снова скребли по камню, и надежда рушилась.

Маттиас стоял неподвижно. Его пальцы онемели от холода, крест был тяжёлым, как камень.

Он понимал: если зверь захочет, он войдёт. Но он не хотел. Не этой ночью. Он хотел, чтобы они слышали его. Чтобы они чувствовали, что он рядом. Чтобы страх стал сильнее любой стены.

Когда вой раздался прямо под стенами, люди в крипте начали биться в истерике. Кто-то падал на колени, кто-то кричал, кто-то пытался выломать двери, чтобы бежать в метель. Брат Симеон срывал голос, пытаясь успокоить их, но сам дрожал, как свеча.

Зверь кружил вокруг монастыря ещё долго. Скрежет, удары, вой. Потом – тишина.

Только под утро, когда снег лёг новым слоем, следы исчезли, а вой растворился в лесу.

Но никто в монастыре больше не спал.

Маттиас стоял у ворот до рассвета. Его губы шептали молитвы, но сердце знало: эта крепость не вечна. И если ждать следующего полнолуния – никто не доживёт.

Он повернулся к крипте, где люди плакали и молились, и понял: завтра надо действовать.

Глава XVII. Совет выживших

Утро принесло не свет, а только усталость. Люди сидели в крипте, уставившись в пустоту, и шёпот их молитв был похож на бормотание больных. Стены монастыря, казавшиеся вчера крепкими, теперь дышали страхом – каждый помнил, как ночью когти зверя скребли по камню, как гремели ворота.

Маттиас сидел за столом, перед ним лежали записи XVI века. Он листал их уже десятки раз, но не мог оторваться. Каждое слово Иоанна фон Л. было не просто текстом – это был голос из прошлого, опыт того, кто шёл по той же дороге.

«Я ждал, что он нападёт в полнолуние. Но не дождался. Он бродил, он выл, он кружил. И понял я: силы его – в полной луне. Но с её уходом зверь слабеет. Не умирает, нет, но слабеет. И если есть час ударить, то только в убывающей луне. Потом он снова скроется, снова будет ждать. А мы не доживём до следующего месяца».

Маттиас провёл пальцами по этим строчкам. Вот он – ответ. Вот почему они должны идти. Не завтра, не через неделю, а сейчас.

Совет собрали в главном зале. Там было холодно, свечи коптили, тени дрожали. Люди сидели плотным кругом: мужчины, женщины, даже подростки, которые уже умели держать оружие. Их лица были измучены, но глаза горели – страх и злость смешались так, что рождали готовность на всё.

Первым заговорил старый крестьянин, седой, с потрескавшимися руками:

– Сколько ещё мы будем сидеть в этих стенах? Он придёт снова. Мы слышали его когти. Вы видели, как ворота дрожали. Сколько ещё?

– Надо уходить, – выкрикнула женщина, прижимая к себе ребёнка. – В горах найдём тропу, убежим в другую долину!

– Уйдём – и он пойдёт за нами, – ответил другой. – Мы приведём его к другим. Мы не спасёмся бегством.

– А что нам остаётся? – вскрикнул молодой парень. – Сидеть здесь, как крысы?

Гул поднялся, крики перемешались. Люди перебивали друг друга: «уйти», «остаться», «молиться», «бороться».

Маттиас поднялся. Его фигура возвышалась над толпой, и шум постепенно стих.

– Я знаю, почему он не вошёл вчера, – сказал он. – Я знаю, почему он кружит и ждёт.

Люди смотрели на него.

– Его сила – в полной луне, – продолжил он. – Три ночи мы видели её свет. Три ночи он был в своей мощи. И он играл с нами. Но теперь луна убывает. Он всё ещё силён, но слабее, чем был. Это единственный наш шанс. Если мы не пойдём сейчас, он подождёт месяц – и тогда никто из нас не доживёт.

Толпа загудела снова, но иначе. Не паника – напряжение.

– А откуда ты знаешь? – крикнул кто-то. – Может, ты врёшь, чтобы увести нас в лес и бросить зверю!

– Я читаю то, что оставил тот, кто шёл по этому пути до меня, – ответил Маттиас и поднял дневник. – Четыре века назад он записал то же самое. Он тоже видел три ночи полнолуния. Он тоже слышал вой у стен. Он понял: ждать нельзя.

– И чем это кончилось для него? – спросил молодой крестьянин, прищурившись.

Маттиас замолчал на миг.

– Смертью, – сказал он наконец. – Но и памятью. Он оставил слова, которые дошли до нас. Он дал нам шанс.

Тишина. Люди переглянулись. Кто-то перекрестился, кто-то закрыл глаза.

Старуха поднялась со скамьи, её голос был твёрдый:

– Он прав. Я слышала вой всю жизнь. Каждый раз – в полнолуние. И каждый раз мы ждали. Ждали, пока зверь заберёт своих. Если он говорит – идти надо сейчас, значит, так и надо.

Толпа зашумела, но уже иначе. Теперь в глазах людей было что-то новое. Страх остался, но поверх него – решимость.

Маттиас поднял крест.

– Я не обещаю спасения, – сказал он. – Но я обещаю борьбу. И если мы падём, мы падём с оружием в руках.

Шум поднялся вновь, но теперь это был не крик отчаяния, а крик согласия. Несколько мужчин вышли вперёд.

– Мы идём.

– Я тоже.

– И я.

Женщины заплакали, но никто не удерживал их. Каждый понимал: это не жертва ради славы, это жертва ради детей, ради того, чтобы хоть кто-то выжил.

И Маттиас понял: решение принято.

Они идут в лес. Сегодня.

Глава XVIII. Следы в снегу

Они вышли днём, когда солнце едва пробивалось сквозь серые облака. Свет был мертвенным, безжизненным – он не согревал, лишь напоминал, что день существует. Метель стихла, но следы зверя остались: глубокие, рваные, будто земля сама сопротивлялась его шагам.

Их было десять. Маттиас впереди, с крестом и фонарём, рядом – бородатый крестьянин с охотничьим ножом, за ними – мужчины с топорами, ружьём, даже вилами. На плечах у одного болталась верёвка – на всякий случай, если придётся ловить, а не убивать. Лица у всех были серые от холода и усталости, но в глазах горела решимость.

Лес встретил их тишиной. Снег хрустел под ногами, и этот звук был громче любого слова. Деревья стояли неподвижные, чёрные, как колонны храма. И казалось, что сам лес слушает их шаги.

– Смотрите, – сказал один из мужчин, указывая на землю.

В снегу тянулась дорожка следов. Огромные лапы, когти, вмятины. Но рядом – босые человеческие ступни. Глубокие, будто кто-то шёл бегом, не чувствуя холода.

– Это… он? – прошептал молодой крестьянин.

– Это он, – ответил Маттиас. – Он идёт то зверем, то человеком. Он – оба.

Мужчины переглянулись и перекрестились.

Они шли часами. Следы то вели вперёд, то исчезали в снегу, то снова появлялись. Иногда они находили клочья шерсти, иногда – следы крови. Пару раз – останки зверей: оленя, разорванного пополам, лисы с вырванным хребтом. Всё это не было охотой ради еды. Это было убийство ради убийства.

– Он оставляет это для нас, – сказал Маттиас. – Чтобы мы видели. Чтобы знали, что он рядом.

Ветер гнал снег, и каждый шаг давался с трудом. Мужчины молчали. В тишине слышалось только их дыхание.

К полудню они вышли к месту, где снег был взрыт, словно землей рылось чудовище. Здесь следы становились глубже, земля проступала из-под снега. В центре лежала яма, заваленная сучьями и костями.

– Это его логово? – спросил кто-то, дрожащим голосом.

Маттиас наклонился. Снег был залит кровью, впитавшейся в землю. Среди костей валялись человеческие черепа, обломки рёбер, клочья одежды. Старые и новые – всё вместе.

– Нет, – сказал он тихо. – Это не логово. Это место жертв. Он приводит их сюда.

Они молчали, глядя на яму. У кого-то задрожали руки, кто-то перекрестился так резко, что стукнул себя по груди.

И вдруг старший из мужчин указал дальше, вглубь леса.

– Смотрите.

Через снег, сквозь сугробы, вела узкая тропа. Следы зверя уходили туда, в тень, где деревья сжимались плотнее.

Они пошли.

Дорога вывела к руинам.

Сначала они увидели тёмные силуэты, потом – остатки каменных стен. Полузасыпанный снегом костёл, построенный, должно быть, ещё во времена Иоанна фон Л. Каменные блоки валялись, как кости великана, обросшие мхом и инеем. Половина здания стояла, половина – рухнула. Узкие окна зияли, как пустые глазницы.

– Бог здесь не живёт, – сказал один из мужчин глухо.

Внутри руин снег лёг толстым слоем, но под ним виднелись каменные плиты, треснувшие, поросшие лишайником. На стенах – выцветшие кресты и символы, почти стёртые временем.

Но самое страшное – кровь.

На камнях, на плитах, на обломках – свежие пятна, тёмные, густые. Они вели к алтарю, на котором лежали клочья мяса и шерсти.

– Он приносит сюда свои жертвы, – сказал Маттиас. – Как будто смеётся над нами. Место, где молились Богу, стало его капищем.

Мужчины молчали. Никто не осмелился войти глубже.

И тогда раздался вой.

Не издалека, не из леса – отсюда. Изнутри руин.

Он ударил в грудь, прошёл по костям. Мужчины закричали, один уронил факел, другой прижал руки к ушам. Маттиас стоял, сжимая крест, и его сердце билось так, что казалось, он не выдержит.

Вой стих. Наступила тишина.

И в этой тишине было ясно: зверь знает, что они пришли. И он ждал именно этого.

Глава XIX. Ночь у руин

Снег продолжал падать, когда они собрались у руин. Мужчины разложили костёр у полуразрушенного алтаря, сложили рядом оружие: топоры, ножи, вилы. Один заряжал старую винтовку, другой точил клинок на камне, и скрежет металла отдавался в гулких стенах костёла, словно колокол.

Маттиас сидел чуть в стороне, с крестом в руке. Его глаза следили за трещинами в стенах, за тенью в углах, за каждым шорохом ветра. Здесь, в этих руинах, воздух был другим. Казалось, сама земля пропитана кровью, и ночь дышала им в лицо.

– Мы будем ждать, – сказал бородатый крестьянин. – Если он придёт, мы будем готовы.

– Он придёт, – ответил Маттиас. – Но будет играть.

Ночь опустилась быстро. Снег перестал, и луна вылезла из-за облаков – огромная, круглая, но уже чуть надломленная, будто кто-то надкусил её край. Убывающая, но всё ещё страшная. Её свет ложился на стены руин, превращая их в чёрные зубья, торчащие из снега.

Костёр трещал, бросая искры в воздух. Мужчины сидели тесным кругом, молча. Их лица были серые, руки сжимали оружие так сильно, что костяшки белели. Тишина была давящей. Каждый ждал. Каждый думал о том, что будет через миг.

И вот – первый звук.

Ветки за склоном хрустнули. Потом второй.

Мужчины вскочили, направив оружие в темноту. Факелы дрожали. Но там – ничего. Только деревья, только снег.

– Он рядом, – прошептал кто-то.

Снова хруст. Слева. Потом справа. Потом сзади. Звук шагов, тяжёлых, но осторожных.

– Он кружит, – сказал Маттиас. – Он считает нас.

Мужчины переглянулись. На их лицах был не только страх, но и отчаяние.

И тогда раздался вой.

Не громкий, не далекий – тихий, низкий, словно зверь выл прямо им в ухо. Вой прошёл через кости, и один из мужчин закричал, зажимая голову руками.

– Тише! – зашипел другой. – Не слушай!

Но уже поздно. Молодой крестьянин, самый юный из них, вскочил и побежал. Вылетел из руин, бросив топор, исчез в снегу.

– Стой! – крикнул бородатый, но его голос утонул в ночи.

Через миг раздался крик. Пронзительный, полный ужаса. Потом хруст – и тишина.

Мужчины переглянулись.

– Он убил его, – сказал кто-то хрипло.

Снег зашевелился у стены. Тень мелькнула. Один из мужчин ударил вилы в темноту, но только задел воздух. В ответ – рычание, глухое, утробное.

– Держитесь вместе! – крикнул Маттиас.

Они сомкнулись кругом у костра. Факелы трещали, огонь бросал дикие пляшущие тени.

И вдруг он появился.

Сначала – глаза. Два жёлтых огня, вспыхнувших в темноте. Потом силуэт – огромный, сгорбленный, шерсть блестела от инея и крови. Когти сверкали, зубы блеснули в лунном свете. Он стоял, смотрел, и в его взгляде было что-то почти человеческое.

– Стреляй! – крикнул кто-то.

Грохнул выстрел. Пуля ушла в тьму, зверь пошатнулся, но не упал. Он рыкнул и исчез.

– Ты попал? – задыхался стрелявший.

– Не знаю…

И снова – шаги. Уже ближе. Уже за их спинами.

Один из мужчин закричал и ударил топором. В ответ когти рассекли его грудь, и он рухнул на землю, кровь брызнула на снег.

– Держите факелы! – кричал Маттиас. – Не дайте тьме проглотить вас!

Они держали. Но зверь прыгал из тени в тень, быстрый, сильный, как сама ночь. Каждый удар когтей был громче молнии. Каждый крик – короче молитвы.

И тогда он вышел прямо в круг огня.

Костёр осветил его. Огромный, звериный, но с лицом, в котором было что-то человеческое. В глазах горел разум, но разум чужой, холодный, вечный. Он поднял лапу, и когти блеснули.

Мужчины кинулись на него. Топоры, ножи, вилы. Всё – в его тело. Но он рвал их одного за другим. Кровь залила снег, крики рвались в ночь.

Маттиас держал крест. Он видел, как один из добровольцев вонзил нож в бок зверя – и тот завыл, отшатнулся. На снегу осталась кровь. Первая рана.