Знаки Вечности

Знаки Вечности

N.O.K.

© N.O.K., 2025

ISBN 978-5-0068-1627-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Метка луны

Пролог

Зима была голодной и жестокой. Лес вокруг деревни стоял тёмный, колючий, и казалось – каждый ствол, каждая ветка, каждый занесённый снегом валежник следят за людьми. Сосны гнулись под тяжестью инея, дубы роняли сухие, скрипучие ветви, и в этой неподвижной тишине время будто замерло. Только ветер прорывался сквозь чащу, выл и стонал, заставляя женщин креститься, а стариков морщиться и сплёвывать через плечо.

В ту ночь, когда луна взошла над лесом – полная, тускло-жёлтая, как больное око, – в деревне собрались все. Мужчины в тёплых овечьих тулупах, женщины, закутанные в платки, дети с широко раскрытыми глазами. На площади, где скрипел снег под сапогами и копытами, ждали только одного – суда и казни.

Костёр уже был готов: толстые брёвна, щедро политые смолой, торчали пирамидой, и от них пахло хвоей и смолистым терпким духом. Над площадью висел густой дым, который будто тянулся к луне.

Перед костром стоял человек. Хотя слово «человек» звучало слишком жалко для того, что видели собравшиеся. Его волосы свалялись в клочья, лицо было изрезано глубокими царапинами, глаза блестели странным, влажным, почти звериным блеском. Его руки стягивали железные кандалы, и он стоял неподвижно, как хищник, пойманный в клетку, который всё ещё не потерял надежду разорвать решётку.

Инквизитор Иоанн фон Л., высокий и худой, с вытянутым лицом и внимательными глазами, держал в руках свиток пергамента. Его рука, обтянутая тонкой кожей, то и дело подрагивала. На свитке были зафиксированы признания: ночные убийства, растерзанные тела пастухов, признание в «службе дьяволу». Но даже он сам, человек, чья жизнь прошла в сомнениях и поиске истины, не знал – что есть правда, а что вымученные слова под пыткой.

Толпа гудела. В воздухе пахло дымом, потом и страхом.

– Ты признаёшься, что отрёкся от Господа и заключил союз с дьяволом? – голос инквизитора разрезал ночь.

Человек с кандалами усмехнулся. Его губы обнажили зубы – слишком острые, чтобы быть человеческими.

– Я служил только себе, – произнёс он хрипло, но ясно. – Волк во мне древнее вашего Бога. Он жил в этих лесах, когда вы ещё не умели ставить кресты. Он жил, когда ваш мир был тёмным и диким. И он будет жить, когда вас не станет.

Толпа заволновалась. Женщины завыли, мужчины начали кричать: «К костру! Сжечь нечистого!» Дети вцепились в матерей, кто-то уронил факел, и пламя осветило лицо приговорённого. Лицо, которое уже не принадлежало человеку.

Его потащили к костру, привязали к столбу. Деревянные брёвна заскрипели под тяжестью. Ветер усилился, зашумел в кронах, словно сам лес хотел услышать, что произойдёт дальше.

Пламя вспыхнуло, взвилось в небо, щёлкнуло, зашипело. Запах горящей смолы и плоти смешался с морозным воздухом. Толпа завизжала, кто-то молился, кто-то смеялся в истерике. Дым поднялся высоко, луна будто потускнела.

Когда огонь угас, инквизитор подошёл ближе. Под ногами тлели угли, пар поднимался от снега, но тела не было. Лишь обугленные верёвки и пустота.

В тот же миг из леса раздался вой. Долгий, низкий, будто вырванный из самой земли. Это был не вой волка – в нём звучало что-то иное, древнее, чуждое. Толпа замерла. Даже дети перестали плакать.

Инквизитор наклонился над протоколом, его перо дрожало. Он написал последнюю строку:

«Зверь не умер. Его след ведёт в чащу. Я отправляюсь за ним. Да сохранит меня Господь».

И, не оглядываясь на толпу, он шагнул в сторону леса, где тьма была гуще дыма и лунный свет не проникал в глубину.

Глава I. Поезд

Поезд скользил по рельсам сквозь заснеженные горы, словно железная змея, ныряющая в туннели и снова вырывающаяся наружу. За окнами клубился туман, закрывая еловые склоны и укрытые снегом долины. Иногда сквозь туман проступала луна – бледная, холодная, похожая на осколок кости, застрявший в небе.

В вагоне было тепло, и ритмичный стук колёс убаюкивал. Несколько пассажиров дремали, укрывшись пальто. Молодёжь сидела гурьбой у окна – трое парней и девчонка, лет по шестнадцать-семнадцать, с наушниками, громкими голосами и смехом, слишком резким для тишины гор.

В углу, ближе к проходу, сидел мужчина лет сорока. Высокий, сутулый, в тёмном пальто. На коленях у него лежала потёртая кожаная сумка, внутри которой виднелись свёртки бумаг и старые книги. Его лицо было худое, вытянутое, с резкими скулами и внимательными глазами, которые редко отрывались от окна.

Это был отец Маттиас, инквизитор. Формально – исследователь, сотрудник церковного архива. Для большинства пассажиров – просто тихий, строгий священник.

– Эй, падре, – вдруг обратился к нему один из подростков, улыбаясь дерзко. – А вы тоже едете в монастырь? Вон там, за туннелем, говорят, древние рукописи хранят.

– Именно за ними, – спокойно ответил Маттиас, не поворачивая головы.

– И что, – вмешалась девчонка, – прямо такие важные? Старые бумажки. Зачем они вам?

– Чтобы помнить, – сказал он тихо.

Подростки засмеялись. Один из парней постучал пальцами по сиденью, другой добавил:

– Ага, помнить сказки про ведьм и оборотней? Тут местные любят пугать туристов, мол, «волки живут в горах, забирают охотников»… Ерунда.

Маттиас наконец обернулся. Его взгляд был серьёзен, но не враждебен.

– Сказки, – повторил он. – А вы хотите услышать одну из таких сказок?

– Ну давайте, – ухмыльнулся парень. – Нам всё равно скучно ехать. Только не слишком страшную, а то Мари начнёт кричать.

– Я не боюсь, – фыркнула девчонка, но руки её сжали края сиденья.

Маттиас кивнул. За окном сквозь клубы тумана показались чёрные силуэты елей, ветви которых тянулись к вагону, словно руки.

– Это было много веков назад, – начал он негромко. – В такой же зимней деревне, в ночь полной луны. Там был человек, которого судили за то, что он жил не как человек, а как зверь. Он говорил, что в его крови живёт волк. Что волк этот старше всех ваших богов и законов. Его приговорили к костру. Но когда огонь угас, тело не нашли.

Подростки слушали, переглядывались, ухмылялись.

– Ой, страшно, – сказал один. – Прямо «ужастик» из старой книжки.

– А дальше? – тихо спросила девчонка.

– Дальше, – продолжил Маттиас, – начались новые убийства. В соседних деревнях находили растерзанных охотников. Жители слышали вой в горах. Инквизитор пошёл по следу… и его записи обрываются. Но с тех пор – раз в несколько десятилетий – кто-то снова слышит этот вой.

– Ну да, – перебил парень, громко засмеявшись. – Волк, которому пятьсот лет! Смешно же.

Остальные тоже засмеялись, слишком громко, нарочито, будто этим смехом они хотели заглушить что-то другое – неприятное чувство, липнущее к коже.

Поезд нырнул в туннель. Стало темно, только лампы в вагоне мерцали жёлтым светом. Смех подростков отразился от стен туннеля и прозвучал чуждо, как эхо в пещере.

Маттиас смотрел на них спокойно, но его глаза оставались холодными.

– Смешно, – повторил он. – Но ведь каждая легенда начинается со смеха.

Поезд вырвался из туннеля. За окнами снова потянулись ели, и где-то далеко, внизу, в глубине ущелья, раздался вой. Или это был ветер? Никто не решился уточнить.

Глава II. Деревня

Поезд остановился на крохотной станции, где не было ни здания, ни кассы – только деревянный настил, заметённый снегом, и фонарь, мерцающий жёлтым светом в тумане. Маттиас вышел первым, сумка ударила его по бедру, сапоги провалились в рыхлый снег. За ним вышло ещё несколько пассажиров, но все они быстро разошлись по своим делам, будто боялись задерживаться на этом пустом месте.

Поезд вздрогнул, засвистел и ушёл дальше, оставив после себя только чёрный дым, растворяющийся в белесой мгле.

Вокруг тянулся лес. Сосны и ели стояли так тесно, что казались стеной, за которой уже не человек, а иной мир. Деревня находилась всего в нескольких километрах, но дорога туда была узкой, скользкой и почти не освещённой. Маттиас накинул воротник пальто и пошёл вперёд.

Снег скрипел под ногами, дыхание превращалось в пар. С каждым шагом становилось тише. Даже ветер стих – лишь треск сучьев в лесу нарушал тишину. Иногда казалось, что кто-то идёт следом: то ли зверь, то ли эхо его шагов.

Когда он дошёл до первых домов, его встретил запах дыма и собачий лай. Деревня выглядела сонной: низкие крыши под тяжёлым снегом, узкие окна, из которых лился тусклый свет. Возле колодца стояли две женщины, завернувшись в платки. Они замолчали, увидев чужака, и крестились, будто от дурного глаза.

У монастырских ворот его ждал брат Симеон – сухой, пожилой монах с тонкими губами и усталыми глазами.

– Отец Маттиас, – произнёс он без особого радушия. – Мы получили ваш запрос. Архив готов. Но… – он замялся, и по его лицу пробежала тень. – Вы выбрали не лучшее время для поездки.

– Почему? – спросил Маттиас.

Симеон посмотрел на лес.

– Люди пропадают. Сначала пастух, потом двое охотников. Нашли только их одежду… и кровь на снегу. Говорят – волки. Но старики шепчут другое.

Маттиас ничего не ответил.

В архиве, куда его проводили, пахло сыростью, пылью и воском. Толстые деревянные полки, старые книги, пожелтевшие свитки. Он чувствовал, что здесь дышит сама история.

Среди стопок бумаг лежала папка, перевязанная бечёвкой. На ней – выцветшая надпись: «Acta Inquisitionis, 1589».

Он разрезал верёвку. На первом листе аккуратным почерком было написано:

«Подсудимый признался, что в его крови живёт зверь. Сожжён на костре. Тело не найдено».

Перо инквизитора, писавшего эти строки, будто дрожало в его руке, хотя прошло уже четыре столетия.

Снаружи зазвучал вой. Негромкий, тянущийся, будто ветер застрял между соснами. Но Маттиас знал: это был не ветер.

Глава III. Первые следы зверя

Утро пришло в деревню тревожно. Колокольный звон не звал к молитве – он резал воздух, как нож, и был похож на крик. Звон шёл с монастырской колокольни, тяжёлый, гулкий, будто само железо знало о беде. Псы во дворах выли, дёргались на цепях, рвали зубами ошейники. Люди выбегали из домов – кто в тулупах, кто в рубахах, наскоро натянув сапоги. Женщины тащили за собой детей, хотя те цеплялись за порог и плакали.

Маттиас вышел вместе с ними, притянув к лицу воротник пальто. Мороз щипал щёки, дыхание обращалось в пар, а над деревней стоял тусклый свет зимнего рассвета – серый, словно небо застлали пеплом. Он пошёл за толпой, чувствуя, как люди постепенно тянутся к окраине, туда, где лес вплотную подступал к домам.

На опушке собрались все, кто только мог ходить. В центре, на снегу, лежало тело.

Маттиас остановился и почувствовал, как его охватила та самая тишина, которая бывает перед грозой. Люди шептались, кто-то охал, кто-то крестился, кто-то тихо плакал. Мужчины стояли молча, с каменными лицами, но глаза их выдавали страх.

Тело принадлежало молодому охотнику. Его знали все – парень крепкий, здоровый, недавно женившийся. Теперь он лежал на снегу, словно выброшенный зверем трофей. Лицо его застыло в крике, глаза закатились, рот был полон застывшей крови. Грудь разорвана так, что сквозь рваную плоть виднелись белые рёбра, как сломанные прутья клетки.

Снег вокруг был чёрным от крови, и кровь эта уже начала застывать, превращаясь в ледяные узоры. По краям – следы лап. Но слишком большие, слишком тяжёлые, чтобы принадлежать волку. Пальцы длинные, когти вонзались глубоко, будто существо не ступало, а рвало землю при каждом шаге.

Полицейский, мужчина с красным носом и грубым голосом, наклонился над телом. На плече у него висела винтовка, но сам он выглядел скорее растерянным, чем готовым к бою.

– Волки, – сказал он уверенно, хотя в голосе дрогнула нотка сомнения. – Голодные, злые. Зима тяжёлая – вот и полезли.

– Это не волки, – прорезался из толпы хриплый голос.

Все обернулись. Старая женщина, согбенная, с платком, стояла на коленях и смотрела на снег. Её губы шевелились, будто она молилась.

– Это он, – прошептала она. – Он вернулся. Я слышала вой ночью. Не волчий это вой…

– Замолчи, – резко оборвал её полицейский. – Сказки твои только пугают людей.

Но люди уже слушали её больше, чем его. В их глазах отражался ужас. Они шептались между собой, и слово «оборотень» рождалось в их речах, как чёрное семя, что пускает корни.

Маттиас медленно присел рядом с телом. Его пальцы, защищённые перчатками, коснулись раны. Он видел – это не укусы, не работа звериных зубов. Это когти. Длинные, неестественные. И удары были слишком точные, слишком сильные. Будто охотник не сопротивлялся, не успел даже понять, что на него напало.

Он поднял взгляд на следы. Сначала – крупные отпечатки лап. Но дальше, в нескольких шагах от тела, снег показывал другое: отпечатки, напоминающие человеческие стопы, тяжёлые, вытянутые. Словно существо перемещалось, меняя облик: то зверь, то человек.

– Вы ведь верите в волков, отец? – полицейский усмехнулся, заметив его взгляд. – Всё остальное – глупости.

Маттиас посмотрел на него холодно.

– Я верю в то, что вижу, – ответил он тихо. – А это… не волк.

Полицейский отвернулся, но его пальцы нервно теребили ремень винтовки.

Толпа стояла молча. Собаки продолжали выть, будто чувствовали чью-то невидимую близость. И вдруг – из леса донёсся треск ветвей. Резкий, тяжёлый, будто что-то большое прошло между деревьями. Люди вздрогнули, кто-то вцепился в соседа.

Собаки рванулись вперёд, залаяли бешено, но никто не решился войти в лес. В белесом тумане между стволами мелькнула тень.

Маттиас почувствовал, как мороз прошёл по его коже. Это не было похоже на простой страх. Это было чувство, что рядом – нечто чуждое, древнее, то самое, о чём люди шептались сотни лет.

Он знал: это только начало.

Глава IV. Дневник старого инквизитора

Вечером, когда деревня стихла, а за окнами монастыря ветер ворошил снег и стонал в щелях старых стен, Маттиас сидел в архиве. Огромная каменная зала, где пахло пылью, плесенью и свечным воском, напоминала крипту. Полки уходили в темноту, и отовсюду глядели переплеты старых книг, словно мёртвые глаза.

На дубовом столе перед ним лежала папка, перевязанная бечёвкой, которую днём передал брат Симеон. Бечёвка хранила сухой хруст, как будто и она прожила здесь века. На обложке чернела надпись, выцветшая, но всё ещё отчётливая:

«Acta Inquisitionis, 1589»

Маттиас разрезал нить ножом. Листы хранили запах сырой кожи и копоти, будто впитали в себя огонь тех костров, возле которых писались. Почерк был аккуратен, но местами дрожал, буквы плясали.

Он начал читать.

«Подсудимый, именем Петер Ш., признал, что в его крови живёт зверь. Признал, что по ночам он превращается в зверя и пьёт кровь человеческую. Признал, что волк внутри него – древнее Христа и апостолов, что он жил в лесах задолго до появления креста на этих землях».

Маттиас сжал пальцы. Слова были те же, что он слышал днём от старухи у тела. Та же фраза о древнем волке.

Дальше почерк становился более нервным.

«Тело подсудимого было предано огню. Но после того как костёр угас, тело не найдено. Остались лишь угли и обугленные верёвки. Толпа видела дым, идущий в лес, и слышала вой, что не принадлежал ни человеку, ни зверю. Я, инквизитор Иоанн фон Л., засвидетельствовал это. Да сохранит меня Господь».

Маттиас остановился. Его сердце билось гулко, в ушах звенела тишина.

Он пролистал дальше. Следующие страницы были уже не протоколами суда, а личными заметками. Неофициальными.

«Я иду по следу. В соседних деревнях – новые трупы. Мужчины разорваны когтями, их кровь покрыла снег. Волки так не убивают. Люди не верят. Они смеются, как всегда смеются, когда боятся. Но я слышал вой. Он идёт за мной».

Чернила на этих словах были размазаны, будто перо дрожало в руке.

Маттиас перевернул страницу – и там, среди строк, написанных неровным почерком, нашёл то, от чего его дыхание перехватило.

«Я видел следы. Сначала лапы, как у зверя, огромные, тяжёлые. А потом – отпечатки человеческих стоп. Зверь меняет облик, он и человек, и волк. Я боюсь, что его не убьёт ни сталь, ни огонь. Только серебро может пронзить его сердце. Если это правда, то в наших руках лишь один шанс».

Маттиас замер. Листы шуршали, будто шептали. Слова инквизитора XVI века совпадали с тем, что он сам видел днём – рваные раны, отпечатки лап и стоп рядом, следы борьбы, которых не было.

Он поднял глаза на тёмный зал архива. Казалось, что полки, переплеты, книги – всё смотрит на него. Как будто старые мёртвые голоса хотели спросить: «А ты пойдёшь по тому же пути, что и он?»

Маттиас сжал пальцы до боли.

Он продолжил читать.

«Если я не вернусь, знайте: зверь бессмертен. Он не умирает от времени. Он ждёт, пока вновь поднимется луна. Он ждёт, пока снова польётся кровь. Я не знаю, хватит ли у меня сил. Но я должен попробовать. Иначе он будет ходить по земле до конца времён».

Эта запись обрывалась посередине строки. Чернила растеклись по пергаменту, словно рука дрожала или её прервали в последний миг.

Маттиас закрыл глаза. Перед ним встала картина сегодняшнего утра: мёртвый охотник, следы в снегу, вой в лесу.

Всё повторялось. Всё, что записал инквизитор четыре столетия назад, возвращалось теперь, в этих же горах.

И Маттиас понял – он не просто исследователь. Он – наследник.

Глава V. Сомнения и страх деревни

На следующий день площадь деревни снова заполнилась людьми. Не было ярмарки, не было праздника – просто страх собрал всех вместе. Мужчины стояли с вилами и топорами, женщины прижимали к себе детей, хотя те тянулись к снегу играть. Собаки рвались с цепей, выли, будто знали то, чего не знали хозяева.

Маттиас пришёл вместе с братом Симеоном. Пожилой монах шёл молча, опустив голову, будто стыдился чего-то или пытался укрыться от чужих глаз. На площади уже был полицейский с винтовкой – тот самый, с красным носом и грубым лицом. Он пытался говорить громко, уверенно, но голос его дрожал.

– Мы справимся, – повторял он. – Волки не страшнее людей. Держите детей ближе к дому, и всё будет хорошо.

– Волки? – выкрикнул кто-то из толпы. – Ты видел их лапы? Видел? Это не зверь, это нечистая сила!

Толпа загудела. Старуха, та самая, что вчера шептала о войне, снова вышла вперёд. Её глаза блестели, как у человека, который всю жизнь ждал этого момента.

– Это он, – сказала она глухо. – Я помню рассказы моей бабки. Тогда тоже находили тела. Тогда тоже смеялись. Смеялись, пока не стало поздно.

Люди заговорили громче, слова путались: «оборотень», «дьявол», «кара небесная». Кто-то крестился, кто-то сплёвывал. В глазах мелькала паника.

Полицейский выругался и поднял винтовку.

– Хватит! – крикнул он. – Будет ещё одна паника – арестую любого. Это зверь, и мы его найдём.

Маттиас вышел вперёд. Его голос прозвучал спокойно, но от этого ещё сильнее прорезал гул толпы.

– Я видел его следы. Это не волк. Волк не ходит на двух ногах.

Толпа стихла. Люди смотрели на него широко раскрытыми глазами, словно услышали то, что боялись произнести сами. Но молчание длилось недолго.

– Значит, ты тоже в эти сказки веришь? – с усмешкой сказал полицейский, но в его глазах мелькнул страх. – Может, ты сам и напугал бабку своими рассказами?

Несколько молодых мужчин засмеялись нервно. Смех прозвучал резко, ненатурально, как удар ножа по камню. Смехом они пытались заглушить собственный ужас.

Маттиас не ответил. Он смотрел на лица людей – усталые, морщинистые, серые от холода. В каждом взгляде читалось: они хотели верить, что всё это просто волки. Но глубоко внутри каждый знал: это ложь.

Ветер налетел с леса. Снег закружился вихрем, и в этом шорохе показалось, что слышен вой. Дети закричали, женщины схватили их за руки.

Толпа зашумела, кто-то бросился домой, кто-то побежал за оружием. В воздухе запахло паникой.

Старуха перекрестилась и прошептала так тихо, что услышал только Маттиас:

– Он вернулся за нами. За всеми.

Маттиас стоял неподвижно. Его глаза были устремлены в сторону леса, где тьма сгущалась между елей. Там, в глубине, что-то ждало. Он чувствовал это, как чувствуют зверя на охоте.

И в ту минуту он понял – эта деревня держится на краю пропасти. Одного крика, одного нового тела будет достаточно, чтобы страх превратился в безумие.

Глава VI. Первая ночь в монастыре

Монастырь стоял на холме, нависая над деревней, словно серый каменный страж, поставленный здесь века назад. Его стены были покрыты мхом, трещинами и инеем, крыша скрипела под тяжестью снега. Казалось, время прошло мимо этих ворот: ржавые петли, потемневшие от дождей кресты, маленькие узкие окна, за которыми едва теплился свет свечей.

Маттиас вошёл внутрь, и холод не отступил – лишь сменился другим. Каменные коридоры хранили сырость, пахли старым воском, пылью и книгами, которые жили здесь дольше любого человека. Огромные тени тянулись вдоль стен, дрожали при свете лампад, словно ждали, чтобы шагнуть вперёд, если пламя погаснет.

Брат Симеон проводил его в келью. Маленькая комната: кровать с жёстким матрасом, стол, свеча в кованом подсвечнике. Окно, узкое, похожее на бойницу, выходило прямо на лес. Симеон пожелал спокойной ночи и ушёл, оставив его одного.

Маттиас сел за стол. Его руки всё ещё держали папку с архивными бумагами, и хотя он устал после дороги и событий дня, мысли не отпускали. Он снова открыл записи XVI века. Слова инквизитора Иоанна фон Л. словно оживали в темноте:

«Я слышу вой. Он зовёт меня. Каждый раз он звучит ближе. Я не знаю, сон это или явь. Но я чувствую: если я закрою глаза, он войдёт ко мне».

Маттиас откинулся на спинку стула и прислушался. Монастырь дышал – гулко, глубоко, как живое существо. Где-то скрипнула дверь, где-то в коридоре шептал ветер, проникая сквозь щели. И в этом шорохе можно было услышать всё: плач, стон, молитву.

Он встал и подошёл к окну. Снаружи лежала ночь. Лес стоял чёрной стеной, и над ним висела луна – круглая, холодная, будто высеченная из кости. Снег отражал её свет, и вся земля сверкала мертвенным серебром.

И вдруг он услышал это.

Вой.

Не громкий, не резкий – протяжный, глубокий, будто рождённый самой землёй. Он шёл из леса, но не был похож на вой обычного зверя. В нём было что-то человеческое – боль, злость, тоска. Словно плакал изгнанник, потерявший всё. И вместе с тем в этом вое слышался вызов: хищник искал жертву.

Маттиас сжал подоконник так, что скрипнули пальцы. Его сердце забилось быстрее. Он был человеком веры, человеком, привыкшим к страху и сомнению, но этот звук прошёл сквозь него, как холодное железо.

Внизу, у ворот монастыря, залаяли собаки. Их лай был рваным, истеричным, и в нём слышалось больше ужаса, чем злости. Лес, казалось, откликался на их лай, посылая обратно новые волны воя.

Он хотел отойти от окна, но не смог. Его взгляд был прикован к деревьям, чьи вершины дрожали на ветру. И тогда, между стволами, он увидел движение. Тень. Сначала показалось, что это всего лишь ветер качнул ветви. Но потом – снова. Что-то большое скользнуло между деревьями, мелькнуло на фоне снега и исчезло.

Вой повторился, ближе.

Маттиас отпрянул, крестясь, хотя сам не был уверен, помогает ли здесь крест. Слова старухи, сказанные утром, зазвучали в голове: «Он вернулся за нами. За всеми».

Свеча на столе дрогнула, будто от дыхания. Пламя вытянулось и почти погасло. В комнате стало темнее, и Маттиас ощутил, что он не один. Архивные бумаги, лежавшие перед ним, вдруг зашуршали сами собой, как будто чья-то невидимая рука перелистывала их.

Он медленно подошёл, склонился – и увидел, что открыта последняя страница дневника. Та самая, что заканчивалась обрывком.

«…я слышу его за стенами. Если я не вернусь…»

Больше текста не было. Только брызги чернил, словно перо сорвалось из руки, и тёмное пятно.

Вой затих. Собаки у ворот захрипели и тоже стихли, будто их заставили замолчать. Лес снова застыл, как чёрная неподвижная стена.

Маттиас долго стоял, глядя в окно. Луна смотрела прямо на него, и в её мертвенном свете ему казалось, что сама ночь улыбается.

Он задув свечу, лёг на жёсткую кровать, но сон не пришёл. Каждый раз, когда он закрывал глаза, ему слышался вой.

И в этот момент он понял: с этой ночи у него больше нет дороги назад.

Глава VII. Новая жертва