Казни египетские. Дело Морозова

Историю эту Серафима слышала раз сто наверное и знала наизусть. Ей всегда казалось, что за таким-то предком они перед судьбой как за крепостной стеной и всегда-то боженька найдет для них самый лучший кусок, место, долю.

Собственная жизнь ее особой не стала. Все как-то не до того было. Война, а потом всем не сладко жилось. Но она выдюжила, замуж вышла за человека сварливого, но несчастного – Игната Барсукова. Вернулся он с войны без правой руки, да без левой ноги, Серафиму сразу заприметил, а так как красив был ликом, то почудилось ей, что то судьба ее ангельская и лучшей жизни, чем с ним, у нее ни с кем не случится. Баба Фрося всегда говорила: выбирай мужа по глазам. В них вера небесная светить должна. А у него-то глаза были голубые-голубые, грустные, большие. Ну чистый ангел. Да и не плохим он мужем был. Строгим, аккуратным, правда иконы Грязновские все попрятал на палать, а Серафиме в церковь ходить запретил. Но куда уж тут перечить, коли бог ребенком одарил.

Сонечку Игнат любил, баловал с детства, с ней и к Серафиме мягче стал и вроде как и любил даже. Только вот недолго он прожил – через семь лет умер от старых осколков, добравшихся до самого сердца. И стала Серафима верить, что особая судьба должна быть у дочки ее и снова стала в церковь похаживать, за что Соня ее частенько ругала, но ведь не о себе она молилась, о дочери своей ясноглазой. Соня же как узнала, почему мать оставила их фамилию, так и взбунтовалась. Возьму отцовскую и все тут! Не хочу, мол, слышать ни о каких святых! Сказки все это и антисоветчина. Да вот не успела – беда с ней случилась.

Но прежде приключилась беда другая, о которой Серафима узнала ненароком, но рассказать кому боялась. А помощи попросить надо было. Ибо влюбилась Соня в человека взрослого и, как оказалось, насквозь порочного.

Поздно стала домой возвращаться, а по лету так и вовсе однажды только утром вернулась. Серафима в сердцах отшлепала ее бельевой веревкой, после отошла и пришла поговорить. Но Соня говорить с ней не стала, надулась, уткнувшись в книжку, а вечером снова ушла. Вот и с кем о таком поговорить? Близких-то больше никого. Поехала Серафима в Каменск – к Игнатовой тёте, да такого наслушалась, что вернулась домой с настроением хуже некуда.

Раньше Серафимы узнала та обо всем происходящем с Соней, но обидней и страшнее было то, что поведала она ей такие подробности, после которых лучше и не жить.

– Пойти тебе лучше в милицию и заявить на нее, – с видом превосходства, деловито сцепив пальцы рук на круглом животе, заявила родственница, – больше ничего не скажу. Зачем вообще приехала? Хочешь, чтоб нас всех посадили?

– Да за что? – оторвав наконец-то взгляд от аккуратно нарезанного на тарелке бородинского хлеба, встрепенуласьСерафима. – Она-то в чем виновата?

– Она у тебя в секте! – рявкнула тетка и живот ее затрясся. – Глаза разуй уже! Мужик этот её в секте! Чего вообще ко мне приехала?! Мне это на кой черт на старости лет?

– Да я ж посоветоваться… Мне ж больше поговорить и не с кем. – Серафима прикрыла лицо руками и завыла. – Я ж не думала… А ты, теть Клав, откуда узнала?

– Что ж я тебе человека закладывать стану? Не стану!

– Подробности-то такие откуда? Уж не сам ли этот человек оттуда?

Клавдия прям позеленела от злости и так сощурилась правым глазом на Серафиму, что у той предчувствия нехорошие в сердце шевельнулись.

– А ну давай отсюда! – грозно поднялась Клавдия и буквально пузом вытолкала Серафиму из кухни. – Это что ты на меня думаешь? Что я с сектантами якшаться стану?! Геть отсюда! И запомни – вы мне не родственники больше, а я вам никто!

– Не зря меня матушка о тебе предупреждала, – схватив свою коричневую, хозяйственную сумку, выпалила Серафима, как на духу, – что злыдня ты! Что под ворота мне солому сыпала, да воду с покойника подливала, когда я Сонечкой ходила. Не верила я! Думала – не любит тебя просто, выдумывает. Теперь вижу – правда это! Злыдня ты, тетя Клава, как есть злыдня!

Серой, взъерошенной вороной вылетела Серафима из просторной, со старым, потемневшим паркетом, квартиры мужниной тётки и слезы душевного надрыва полились по раскрасневшемуся ее лицу. Обида переполняла ранимое, слабое ее сердце. Обида за одиночество, за несправедливую злобу родственницы, за дочку, которая бросает ее вечерами одну с размышлениями и страхами, словно отвергает за что. Но самое главное – не помещался в тесноватой голове Серафимы тот винегрет, которым потчует ее судьба который уже день подряд. А тут еще и Клавдия добавила. Что же ей – слабой, уставшей не по годам вдове – делать теперь со всем этим? К кому бежать? Уж ни к нему ли, о ком упомянула Клавдия, разорвав сердце Серафимы таким ужасом, какой не вынести ей на своих плечах.

Она бежала к автобусу, забыв совсем, что собиралась заглянуть на местный, богатый и широкий рынок, она твердо решила идти к нему! Ну раз уж такое дело! А ведь и не подумаешь… Может напутала что Клавдия? Может и не он вовсе, а просто похожий на него?

В автобусе подсела к ней Журавлева Егора жена, Наталья, да и ну рассказывать про секту, о которой Егор вчера случайно узнал и пойдет теперь, наверное, в милицию, писать на сектантов заявление.

Все это слушала Серафима словно издали, наплывами. Опять про секту? Ну неужто же правда?

– А Сонька-то у них, как золотая ручка, – вонзилось Серафиме в лоб имя дочери. – Слышь, Симка! – Наталья улыбнулась своими крупными губами, обнажив такие же крупные, как у лошади, зубы. – Сонька твоя, говорю, у них главная, что ли?

И тут, словно очнувшись от долгого тяжелого сна, Серафима повернула к Наталье свое скуластое, каменное лицо.

– А ты чего смеешься? – сурово заметила она, гневно сжав кулаки. – Ты это откудава взяла? Врешь небось все!

– Вру? Да весь поселок уже знает! – И Наталья снова хихикнула.

И тут словно пелена спала с уставших глаз Серафимы.

– Так это ты у Клавдии была? Ты ей сплетни привезла?

– Я ж тебе добра желаю! – Наталья крепко ухватила Серафиму за руки. – Ну ты подумай, ну кто тебе поможет? Ну раз дочка у тебя отродье такое?! А отвечать-то за нее тебе!

– Отродье?! – Раненой птицей закричала Серафима на весь автобус и стремительно полетела к выходу. Вот только автобус тронулся уже, а ехать ей далеко, а значит надо терпеть. Она вернулась к Наталье, ухватила ее за воротник плюшевой телогрейки и так тряхнула, что у той клацнули зубы. – На себя ж ты посмотри! При живом муже трех полюбовников сменила, а мою дочь отродьем называет!

– И правильно она тебе сказала, Сима, – донеслось с последних мест и Серафима вытянулась по струночке – голос был знакомый. И она не ошиблась. Мужа покойного одноклассник, Андрей Печеневский. Живет сейчас в соседнем хуторе, но иногда по стройке, да по ремонту что помогает им, не отказывает. А оттого обидней стало Серафиме вдвойне. – Я тоже слыхал об этом. И участкового давно прищучить пора за такие дела! Бог знает, что в поселке творится и никому дела нет! Сплошь одни чернокнижники!

– Да как же так, Андрей? – Серафима растерянно развела руками, автобус качнуло и она мягко плюхнулась на сиденье. – Ты же друг нам… был всегда.

– Был… Когда был жив Игнат, но теперь…

– А вот попомните мои слова! – прервал его объяснения голос с передних мест и весь автобус насторожился. – Придет наказание на вас на всех!

– Анна Степановна! – ринулась Серафима к пожилой женщине в розовом шерстяном платке, лицо которой сохранило еще следы былой, весьма исключительной, как казалось, красоты. – И вы туда же! Что же это … такое?

Женщина взяла Серафиму за руки и посмотрела ей в глаза так тоскливо и жалостливо, как никто за всю ее жизнь не смотрел на нее ни разу.

– Поздно ты, Симочка, причитаешь! Упустила дочку. Соня твоя жертва. Но царь великий видит все! Близятся казни египетские! Они только все и смоют. И слезы твои тогда высохнут, а дочка твоя возрадуется облегченно!

Автобус резко затормозил. Водитель вышел к пассажирам злой, раскрасневшийся. Все сразу затихли, обратив к нему свои удивленные лица. Лишь Серафима, закрывшись руками, рыдала на весь салон.

Шофер поправил фуражку и обвел всех испепеляющим взглядом.

– Если еще хоть одна падла заведет тему про грехи, сатанистов и бога, – сквозь зубы произнес он, – я вас всех к чертям собачьим высажу и добирайтесь, как хотите!

Глава 6. Колокол твоей часовни

Сообщать печальные известия Антон не любил. А кто, собственно, любит? Но такая вот у него должность. Все и во всем полагаются на милицию. Но как теперь полагаться на участкового, у которого из памяти полностью выпало несколько дней? Пардон, теперь уже следователя. А когда назначили? Когда тело нашел? Где? Кто был рядом? Когда вода очистилась? Ничего этого Антон Морозов так и не вспомнил.

Но в данную минуту страшнее было другое. У Серафимы горе, а с чем он к ней направляется? С мерзковатенькими вопросами о порядочности жестоко убитой ее дочери.

Антон остановил мотоцикл у двора Грязновых с крепким еще, обмазанным и беленым каменным забором метра полтора высотой, который старательно ложил еще Серафимин отец.

Из большой будки выскочил средних размеров пес Бантик и радостно поприветствовал Морозова черным своим хвостом. Антон толкнул крепкую, крашеную суриком, калитку и несмело шагнул во двор. Было так тихо, что он услышал скрип хромовых своих сапог.

Чистая, белёная хатка всем своим длинным телом уходила вглубь яблоневого сада. Антон протянул руку к голубой, изрядно потертой двери, но тут же ее отдернул. С каким лицом задавать поганые свои вопросы? С чего начать?

За дверью послышалась возня и Антон вздрогнул, как мальчишка, застуканный в соседском саду. Он не был готов.

Но дверь распахнулась. В лицо сразу ударил запах горя. Описать его сложно, но убежать хочется сразу. На пороге стояла сильно осунувшаяся, посеревшая ликом Серафима. Глаза ее казались безразличными ко всему, на голове съехавшая на бок черная косынка, поверх темно-зеленого платья старая вязаная кофта. У ног Серафимы ластилась серая, пушистая кошечка, словно не понимавшая, что теперь происходит и почему все изменилось, но оставить хозяйку ей не позволяла природа.

– Сам пришел… – тяжело обронила женщина, не дав Морозову и рта раскрыть. – Мотоцикл твой услышала…

– Здравствуй, Сима… – едва слышно ответил Антон, что первое пришло в голову. – Ты ждала меня, что ли зачем? Я, может, что забыл?

Брови Серафимы удивленно-горестно сошлись домиком.

– Забыл… – повторила она и к чему-то прислушалась. – Слышишь?

Морозов испуганно прислушался, но услышал лишь, как у соседей заквохтали куры, а вдали кто-то свистнул.

– Свист?

Взгляд Серафимы стал жестким, колючим, нездешним.

– Колокол твоей часовни призывает к новой жертве! Алтарь уже готов!

Она крикнула это так метко, что Антон почувствовал, как каждое слово хлещет его по щекам.

– Ты бредишь… – попытался он понять ее состояние.

– Да уж лучше бы так, – Серафима мертвецки усмехнулась и ледяными пальцами схватила Морозова за руки. – За что ж ты ее погубил, сатана? Она ж одна у меня! Ну выбрал бы кого другого! Ну ведь вся жизнь моя в ней одной теплилась!

– Что ж ты, Сима, такое несешь?

Морозов сошел с порога и потер руку, словно хотел стереть с нее прожегшие кожу обвинения.

– Я все знаю! – Серафима шагнула за ним в одних шерстяных носках. – Люди рассказали. Тогда еще придти к тебе хотела, да не поверила им. А когда ты Соню найти обещался, так и вовсе уверилась, что врут они все. Только вот зачем им врать, а, Антон Валерьянович?

– Постой, – Антон вытянул руку вперед, – я ничего не понимаю.

– Так разве ж не по-русски я говорю? – съязвила Серафима и снова приблизилась.

Бантик обиженно зарычал и неуверенно тявкнул.

– Меня ты в чем обвиняешь, я что-то не пойму? Что Соню не спас?

– Не спас?

Серафима схватилась руками за лицо.

Через забор заглянула полная, рыжеволосая соседка.

– Сима, что, похороны уже? А шо вы молчите? Не говорите никому?

– Похороны?! – Серафима так посмотрела на соседку, что та съежилась, как от озноба и часто заморгала.

– Ну… я смотрю, участковый здесь…

– Тебе, Райка, лишь бы поминки, – закричала Серафима в сердцах, словно хотела выплеснуть на соседку все накопленное за жизнь непонимание, – лишь бы выпить, да пожрать!

– Да что ты, ей богу! – растерянно пробубнила Раиса. – Я ж помочь хотела… Ты говори, если что… Ты ж одна совсем… Ну кто тебе еще поможет?

– Так может и не будет похорон-то никаких!

– Как не будет?

– Так может спасти еще дочку мою можно.

– Как это? – Раиса испуганно прикрыла рот рукой и горестно посмотрела на Морозова.

– А вот так! Вот Антон Валерьянович говорит, что можно ее спасти!

– Серафима! – строго оборвал ее Морозов, понимая, что это слишком. – Я ничего такого не говорил! Я вообще по делу пришел. Вопросы у меня к тебе есть.

– Вопросы? Ко мне? Так неужто ж я больше твоего знаю?

– Раиса, я вас прошу, вызовите скорую, – тихо обратился он к соседке. – Совсем ей плохо. Не дай бог, с сердцем что.

– Да, да, – тут же сообразила соседка и побежала по улице к угловым Цыпляям, у которых был телефон.

– Ты прости меня, Серафима, – продолжил Морозов, избавившись от посторонних ушей, – но у Сони при вскрытии обнаружились некоторые отклонения.

– Отклонения? Какие-такие отклонения? – В голосе ее и жестах читалось неуважение и злоба к участковому. Причем демонстративная злоба. – Она у меня дурой не была!

– Так я не об этом… Скажи, не рожали ли она тайно?

При этих слова милиционера Серафима вздохнула, как большая, уставшая собака и как тряпичная кукла опустилась прямо здесь, у колонки, на рассохшуюся кадку.

– Так может это ты мне скажешь, рожала Соня тайно или нет?

– Я точно не знаю, иначе бы не приехал. Ты вот что, Серафима, зайди в дом. Тебе прилечь надо. Я рядом побуду, пока скорая приедет. Тебе укол нужен.

– В дом? Ты? Да изыди ты отсюда, сатана! Чтобы духу твоего на родной моей земле не было! Иначе я собственными руками размозжу тебе голову!

Глава 7. Царство жабье

«Это было какое-то царство жабье», – писала в своем дневнике Таня Улитина, ученица десятого класса, отличница, комсорг класса, мечтавшая стать переводчиком, – «они были повсюду: во всех углах, в уборной, во дворе, в магазине. Их были тысячи».

Именно так начался следующий день, назначенный днем похорон Сони Грязновой и погрузивший Чичерино и близлежащие поселки в новый ад под названием «нашествие жаб».

Не добившись адекватного разговора с Серафимой по поводу странной анатомии ее дочери, к вечеру Антон Морозов получил распоряжение начальства сворачивать дело в связи с отсутствием следов какого бы то ни было насилия. Причиной смерти Софьи Грязновой отныне должно значится не убийство, а самоубийство в связи с тяжелой и мучительной болезнью.

Проснувшись утром от толчков по всему телу и обнаружив прыгающих повсюду жаб и лягушек, преодолев панику и растерянность, Антон вышел на улицу, убедившись, что земноводные повсюду. Они прыгают, переползают, сбиваются в кучки, слава богу, но хотя бы с неба не падают.

Он вспомнил, что от кого-то слышал о возможном нашествии всяких тварей после разливов кровавых рек, а еще о возможных эпидемиях, не приведи бог. Внутренне он был готов к чему-то подобному, так как много об этом читал в связи с последними событиями. Но вот откуда они взялись и когда это, собственно, произошло, хотелось бы подробностей. Морозов был уверен, что не с неба упали точно, что скорее всего это все кем-то подстроено. Но в таких масштабах… Чтобы провернуть подобный фокус, нужны финансы, люди, время. Так же, в общем, как и с кровью. Фокус однозначно, но масштабы намекали как минимум на разветвленную организацию. Предполагаемые мотивы его почему-то пугали. Похоже на массовое запугивание с одной только целью – захват власти.

Сейчас главным для него было остаться при памяти, а не выпасть из обоймы событий, как на днях. В планах – не смотря на распоряжение начальства, опросить тех, кто обнаружил Соню. Он не понимал, почему в протоколе судмедэксперта с места обнаружения тела у ворот кладбища, значилось, что на шее девушки имеются следы удушения. Ведь все, кто видел ее повешенной, твердили, что подвешена она была за ноги. И когда он, а также зав лабораторией Азчеррыбвода, в присутствии того же самого судмедэксперта, обследовали тело погибшей, они не обнаружили совершенно никаких следов в области шеи. Он помнил это четко.

Антон очень просил, чтобы младшего оперуполномоченного Аркадия Гриваса назначили наконец оперуполномоченным, так как ему очень был нужен помощник сообразительный, расторопный и из местных. Выслуга лет у Аркадия была немалая, а потому Борис Владимирович сразу дал добро, раз уж это необходимо для дела. И теперь, несмотря на шустро свернувшееся свитком расследование, Антон Морозов, как никогда, планировал использовать нового оперуполномоченного Аркадия по прямому назначению.

Аркадий быстро обежал всех свидетелей и все они, как один, подтвердили, что Соня Грязнова была подвешена за ноги, вернее, за одну ногу. Вот за какую – в этом вопросе свидетели расходились в своих показаниях.

Подготавливая дело к сдаче в архив, Антон напоследок изучил все обнаруженные им улики и, вспомнив, что нашел их, не имея на то никаких полномочий и они совершенно никак не оформлены, он поручил это дело Аркадию. И в очередной раз убедился в правоте своего выбора, так как у нового помощника имелись свои соображения по поводу некоторых предметов.

– А значок-то новенький, Антон Валерьянович!

– Да, он еще и чистый абсолютно. Его скорее всего в тот же день и обронили.

– Так я не об этом. Последнего выпуска значок. Этого года. Надо бы выяснить, кто в этом году новые получал. Таких не много. Вы выясняли?

– Не успел, Аркадий! Вишь, как все быстро свернулось.

– Надо у Эрнеста Васильевича спросить. Он этим делом у нас занимается. А так его могли и в Лихой выдать, и в районе, и в области.

– У нас так много физкультурников?

– Не мало. У меня тоже есть значок. Пятилетней давности, правда. А у вас разве нет?

– Да есть конечно. Но тоже давний. Ну вот ты с Эрнестом и поговори. А если ничего, то назад, в Лихую. Там посмотрим.

Аркадий ушел. Скрепя сердце, Морозов подготовил все документы по делу Сони, благо их было не так много. Попутно вспомнил, как хотел спросить у Лилии Типуновой про капроновую на вид ниточку, но не помнил, спросил ли. Картина окружающего казалась тоскливой. Это, конечно не реки крови, но повсюду ходили люди с мешками и собирали лягушек. Таково было распоряжение местных властей. Слава богу, хоть так. Не сказать, что их становилось больше, но они вдруг снова оказывались там, откуда их убрали.

Не успел Антон впасть в состояние тоски, как дверь распахнулась и на пороге его кабинета возник зав лабораторией Азчеррыбвода, старый его знакомый, Вадим Юрьев. Правда на этот раз он был в светлом длинном плаще и темных очках. Весьма экстравагантно, как заметил Морозов, и удивленно протянул руку для приветствия.

– Вы снова к нам?

– Опять беда у вас по нашу душу.

– Справляемся вроде. Вот, в отделении чисто. С утра было не пройти.

– Вы так спокойно об этом говорите, а мы вот еле доехали. Ждали бригаду по уборке. А иначе транспорту двигаться просто невозможно. Мы же их давим.

– Полностью с вами согласен! – Антон как-то воодушевился от такого заявления товарища Юрьева, так как тоже имел слабость к любым живым существам и все сейчас происходящее было для него испытанием на твердость. Жаб и лягушек гибло очень много и все время, но другого выхода просто не было. Это был тот самый случай, когда любовь к одной особи превращается в ненависть к этим особям, когда их нашествие. Можно даже таракана пожалеть, но когда их туча, ты начинаешь их убивать. – И каков ваш вердикт в этой ситуации?

– По нашим наблюдениям, в последнее время метаморфоза в таком объеме не наблюдалось. Поточнее вам скажут герпетологи. Ждите от них звонка. Вернее, от нас. Они позвонят нам, а мы вам обязательно сообщим, что происходит и как с этим бороться.

– Тут уже мистические версии даже среди атеистов появились.

– О казнях египетских? – Вадим открыл странного вида объемную сумку и, порывшись в ее глубинах, вынул маленькую карточку – глянцевую, цветную, тоже нездешнюю. – Об этом везде говорят, поверьте.

Он протянул карточку Антону. По всему его облику и этим предметам Морозов принялся строить догадки об иностранном происхождении завлаба или некой шпионской деятельности.

– Что это? – Антон произнес это как ребенок при виде первого в его жизни снега.

– Моя визитка.

– Визитка?

– Там мой номер телефона, адрес работы и другая информация. Всегда звоните, если что.

Антон осторожно взял золотистую карточку с черными и белыми буквами, часть которых была почему-то на иностранном языке.

– Здесь не все на русском.

– У нас очень насыщенная международная деятельность, – виновато улыбнулся Вадим и подошел к телефону. – Вы позволите?

– Конечно, звоните, – безразлично ответил Морозов, продолжая вчитываться в иностранный текст на карточке.

«Inviolabilis! Daemon, succubus, creatura, geoth a sanguine ardebit Arse» – мелким черным шрифтом было написано под московским почему-то адресом некого загадочного учреждения. Антон перечитал странный текст несколько раз.

– Демьян, есть помещение? Я здесь, – произнес Вадим в трубку и это было не менее странно, чем надпись.

– Вы могли бы и у меня остановиться, – тут же предложил Морозов.

– Благодарю, я не прихотлив, но требую особых условий.

Брови Морозова удивленно шевельнулись.

– У вас на карточке… это же латынь, да?

– Приятно иметь дело с образованным милиционером.

– Международное сотрудничество на мертвом языке ведете?

– В узких кругах, – Юрьев натянуто улыбнулся, – как врачи, или юристы, если вы меня понимаете.

– Одно знакомое слово я увидел, – Морозов рассмеялся, – демон… кажется.

– О, мы так называем свою сплоченную команду по борьбе с нерадивыми фабриками, загрязняющими наши воды.

Брови Морозова снова шевельнулись. На этот раз глубокомысленно.

– Остроумно! И часто загрязняют?

– Да постоянно. Вы визитку эту, пожалуйста, носите с собой.

– Зачем это? Я вот тут, в столе ее оставить хотел. У меня дома к сожалению телефона нет пока. К тому же, я номер могу просто себе в блокнот записать. К чему вам всем подряд такие изысканные вещицы раздаривать?

– Скажу вам по секрету, с этой карточкой вас всюду пропустят и на любой вопрос отвечать станут. Получше, чем ваше удостоверение, работает.

– Странно… Я бы лично на нее никак не отреагировал.

– А вы попробуйте! Поэкспериментируйте несколько дней. Потом расскажете.

– Да, я попробую, если не забуду. Сейчас, сами понимаете, валится на нас то одно, то другое. Слышите? Что вокруг? Гул лягушачьего кваканья. Боюсь, это сильно нас вымотает. Интересно бы узнать, как в других поселках дела обстоят. И проехать невозможно. Удивительно, что вы до нас добрались. Вот я болван! Как же доберется Аркадий?!

– Так я видел его. Он пешком пошел.

– Вы знакомы с Аркадием?

– Ваша секретарша Тоня назвала его по имени.

– Да, озадачил я его.

В кабинет, словно услышав свое имя, заглянула Антонина.

– Борис Владимирович всех срочно собирает, – сообщила она, отпихивая от дверей лягушек.

– Ну вот, не успеваем оправляться! – стараясь быть спокойным, сообщил главный собравшимся сотрудникам. – Только что из Чичерино позвонили. Снова труп нашли. Теперь не исчез, но и не наш вроде.

– Что значит, не наш? – спросил следователь Савельев.

– Не знают в поселке такого человека. Не местный. Пока никто не опознал. Может лиховской, может из Комиссаровки. Будем разбираться. Надо идти. Ехать не получится, как вы понимаете. Антон Валерьянович, вы и отправляйтесь. Дело Грязновой закрыли. Берите новое. Да, вы мне его пока так и не сдали. Ну, давайте уже завтра. Сейчас отправляйтесь в поселок. Пока то, да это, дело к вечеру. Дома и останетесь. Раз такая у нас сейчас чрезвычайная обстановка… Где, кстати, представитель рыбвода этого? Вроде к вам пошел.

– Я думал, он к вам заходил тоже?

– Что, отбыл уже? А что сказал?

– Он с ночевкой, я так понял. От каких-то там специалистов по лягушкам ответ будем ждать. По их профилю странностей снова нет.

– Странностей нет, а они происходят… А что это я Гриваса не вижу.

Антон совсем забыл, что отправил Аркадия по закрытому уже делу и как теперь это объяснять? Придется что-то выдумывать.

Но тут дверь открылась и в кабинет вошел Вадим Юрьев. Бегло поздоровался с присутствующими и поставил на стол свою длинную, большую сумку.

– Я тут вашего сотрудника задействовал! – неожиданно выдал он. – Вы уж извините, Борис Владимирович, не спросил. Мне просто реактивы кое-какие нужны, я его в центр, в лабораторию и отправил. Аркадий, кажется… – Глаза Морозова и Юрьева в это мгновения встретились. Взгляд Антона был полон изумления и растерянности, взгляд Вадима почудился ему заговорщицким. Антону показалось, что он шутит и вот-вот рассмеется. – Надо было спросить, да? – уголки губ Юрьева изогнулись в едва-уловимой усмешке.