Хроники Драгомира. Книга 5. Там свет погаснет навсегда

– Мы приветствуем тебя, глубокоуважаемый Древлий!

Древлий хотел церемонно протянуть руку-ветвь, но, посмотрев на насторожившихся птиц, ограничился легким кивком.

– Я рад вас всех видеть! – глаза, утопающие в бороздах-морщинах, ласково сверкнули. – Мне отрадно, что вы не забываете старика и приходите его проведать, тем более в такой день. С днем рождения, Луна!

Луне вновь стало стыдно. Как всегда, они приходят к Древлию только тогда, когда им что-то нужно. Дав себе обещание навещать мудреца как можно чаще, она смущенно поблагодарила его и замолчала.

– Ну же! Говорите, что вас ко мне привело! – добродушно рассмеялся Древлий, – а то застеснялись как ученики-первогодки. Как будто я не знаю, что вы ко мне без причины не ходите.

Четверо взрослых и один подросток залились краской смущения до кончиков ушей. Правда, Реальгар, Аметрин и Луна превзошли Эгирина с Сентарией, заполыхав так, что вот-вот полетят искры, но и щеки земных волшебников тоже горели от стыда.

– Да, вы правы, – раскаянно прошептала Луна. – Но мы обещаем, вот прямо здесь, перед вами, что будем приходить чаще.

– Да ладно вам, – проскрипел Древлий. – У вас дела житейские. А я-то что? Я никуда не денусь. И мне вдвойне приятнее, что вы идете ко мне за советом. Выкладывайте, зачем пожаловали.

Реальгар, все еще немного робея перед мудрецом, кое-как, запинаясь на каждом слове, начал рассказывать.

Древлий внимательно выслушал неожиданных посетителей, посмотрел дневник и погрузился в раздумья.

Луна уже устала переступать с ноги на ногу. Аметрин, памятуя о метких деревьях, бьющих шишками точно в цель, и вовсе сел прямо на траву, не заботясь о смятых военных брюках. Сентария тут же с облегчением примостилась рядом с ним, а вот Эгирин с Реальгаром так и стояли столбами в ожидании, когда же Древлий вернется из дум.

– Я бы рад вам помочь, – голос Древлия раздался так неожиданно, что вся компания дружно вздрогнула.

Древлий медленно открыл глаза, спугнув пару мелких птичек, успевших сесть на широкие брови.

– В этот период Драгомир защищал купол, и ни правители, ни даже сами источники не знали, что происходило там – в петрамиуме Отверженных. Наши шпионы могли пройти сквозь купол, но потом бесследно исчезали. Духи Игниса сливались с мрачными тенями, скользящими по иссушенной земле, и растворялись в них без остатка. Капли Имбре пропитывались ядом и испарялись. Ветра Каэлия не могли преодолеть серую, промозглую тьму. Они становились тяжелыми и падали на землю, не в силах взлететь вновь. Мои крошки погибали, стоило им коснуться отравленной почвы. Поэтому мы оставили все попытки проникнуть за купол.

– Нам очень жаль, – вздохнула Луна.

Вспоминая задорных и жизнерадостных помощников, издревле служащих источникам, она жалела всех, кого погубила черная магия.

– Война… – глубокомысленно вздохнул старец.

Все замолчали, вспоминая личные потери.

– Но я могу попробовать вам помочь! – после минутной тишины воскликнул Древлий.

Луна тут же воодушевилась.

– Я попытаюсь прочесть воспоминания Эгирина.

Эгирин подошел ближе.

– Да я и не против. Но есть ли толк? Я, как открыл в себе дар целителя, практически не был во дворце и не видел Жадеиду. Боялся, что краска подведет, и она заметит изменившийся цвет волос, – Эгирин вздрогнул, торопливо прогоняя из памяти давний страх, что мать заставит его исцелять своих приспешников. – Сколько ни вспоминал, ничего нового…

– Наши воспоминания живут с нами всю жизнь. Если что-то забыл, то это не значит, что не помнишь! – Древлий поднял руку-ветвь.

Птицы уже устали возмущаться, поэтому тихо взлетели и, подождав, когда Древлий вновь застынет, вернулись на места. Шустрые, крохотные растения – помощники Древлия покрепче уцепились гибкими корешками, иначе бы тоже попадали как спелые плоды. А им было интересно, что же сейчас произойдет.

– Я готов! Что нужно делать?

Эгирин действительно был готов на все, даже пустить в воспоминания, лишь бы Луна поменьше тревожилась.

– Подойди ко мне, друг мой! Закрой глаза и постарайся не двигаться.

Птицы послушно взмыли в воздух, а Древлий положил руку-ветвь на голову Эгирина. Луна тут же вспомнила тот момент, когда мудрец предсказал ее будущее.

Но в этот раз все было иначе.

От огромной руки-ветви к голове Эгирина потянулись тонкие побеги, больше похожие на усы вьющегося растения. На кончике каждого побега красовался драгоценный камень. Приглядевшись, друзья ахнули: это были настоящие эгирины, загадочно отсвечивающие зеленоватым блеском. Подойдя вплотную к лицу, побеги прикоснулись к коже и потянулись к символу Эгирина – колючему чертополоху.

Эгирин слегка вздрогнул, но глаза не открыл. Луна же изо всех сил боролась с желанием подойти и схватить мужа за руку. Вместо этого она вцепилась в ладонь Реальгара, крепко сжав ее. Тот ничего не сказал, а лишь приобнял сестру за плечи.

Ярко-зеленые эгирины размером с половину рисового зернышка мягко исследовали кожу, обрисовывая контур символа. Делали они это тщательно, не пропуская ни единой веточки, ни единого цветка. Дойдя до конца рисунка, один из побегов юркнул под него. Не успел Эгирин вздрогнуть, как все побеги начали переплетаться с линиями символа, постепенно опутывая его. Как ни странно, символ от этого стал еще красивее, словно кто-то четко очертил все границы, украсив растение причудливыми завитками. Полностью оплетя символ, побеги продолжили путь. И через правый висок они проникли глубоко под кожу.

Эгирин так и стоял, не шелохнувшись.

Древлий глубоко погрузился в себя и тоже не шевелился. Даже ветер затих и перестал шуршать листьями. Через несколько секунд на правом виске Эгирина появилась золотистая точка. Прямо на глазах она становилась все больше. И вот это уже не точка, а тоненький ручей цвета чистейшего золота направился в путь по побегам, которые оплели символ Эгирина. Так же четко обрисовав контуры символа, из-за чего тот ярко вспыхнул, свечение потянулось дальше – к огромной руке-ветви Древлия.

Друзья завороженно следили за ним. Не останавливаясь ни на миг, золотистый ручей шустро пробежал по руке-ветви мудреца и проник под кору. Дальше его след терялся. Все растерянно переглянулись. Но вот свечение появилось на коре. Оно начало крутиться, закручиваясь в спирали и завитки, пока не превратилось в огромный шар. К своему изумлению, в этом шаре друзья увидели картинку, которая с каждой секундой становилась все четче. Через минуту перед ними предстал петрамиум Отверженных во всей «красе».

– О! – прошептала потрясенная Сентария. – Получается, мы сейчас видим петрамиум глазами Эгирина.

– Я тоже так думаю, – согласился Аметрин.

Луна же ничего не сказала. Она вновь смотрела на петрамиум Отверженных, а сердце сжималось от того, сколько боли пришлось испытать несчастным людям, да и вообще всему живому на земле.

Видимо, Эгирин куда-то торопился. Картинка то и дело смазывалась, так как он с быстрого шага переходил на бег. Приседая и прячась, он крался по территории, захваченной Жадеидой. Всюду царили разруха и нищета. Под ногами валялся мусор, объедки, а один раз Эгирин нечаянно наступил в останки какого-то мелкого животного. Изображение дернулось, а зрители подавили тошноту. Вытирая ботинок о чахлую траву, Эгирин постоянно оглядывался, боясь, что его заметят.

Так друзья смогли получить полную картину того, что же происходило тогда.

Помимо мусора, они увидели жалкое подобие хижин, заменявших жилье стражникам ведьмы. Наспех сколоченные из потемневших досок, они были больше похожи на шалаши, выстроенные неумелыми детскими руками. Возле одной из них стояла тренога, на которой висел котелок. В котле булькало варево неаппетитного серого цвета.

Сентария невольно зажала пальцами нос, будто могла учуять запах.

– Никогда не пойму, что их так туда тянуло, – с тоской прошептала она, глядя, как здоровенный мужчина из огненных, которого видел спрятавшийся Эгирин, выполз из лачуги. Зачерпнув варево из котелка, стражник тут же сунул ложку в рот. Отфыркиваясь от горячей каши, он даже не заметил, как брызги попали к нему на бороду, что и без того была усеяна какими-то крошками и колтунами, придавая солдату вид настоящего дикаря. Сев прямо на землю, он начал быстро есть, шумно дуя на ложку. Доев кашу, отбросил котелок в сторону и, сыто рыгнув, повалился у костра. Не прошло и минуты, как раздался громоподобный храп.

Изображение вновь начало двигаться. Это Эгирин, убедившись в том, что стражник крепко спит, направился дальше.

Все так же поминутно озираясь, он достиг замка Жадеиды.

Друзья с удивлением смотрели на развалины. Замок, созданный черной магией, полностью соответствовал царившей вокруг разрухе. Но его острые пики, покосившиеся стены да дыры, в которых завывал ветер, вызывали настоящий страх. Стражники до одури боялись заходить внутрь. Среди них ходили слухи, что в апартаментах ведьмы кроме огромного паука, обитает еще много всякой нечисти. А нечисть была прожорлива и могла запросто сожрать зазевавшегося стражника. Конечно, слухи про нечисть были преувеличены, но вот черные книги своей ненасытностью в несколько раз превосходили все фантазии приспешников ведьмы.

Наконец-то Эгирин добрался до небольшого проема в стене.

Луна тут же узнала его. Именно через этот ход Эгирин и вывел ее после того, как спас из страшной камеры. Кинув на мужа взгляд, полный благодарности, она продолжила следить за воспоминаниями.

Пробравшись тайными ходами, Эгирин оказался в большой кладовой. Там он поспешно наполнил сумку съестными припасами и пустился в обратный путь.

Через несколько минут картинка снова изменилась. Эгирин был в лабиринте и готовил обед.

Полетели дни. Луна с ужасом наблюдала за тем, как жил ее муж. Он мало что рассказывал о своем детстве, и Луна знала, что оно было непростым. Но чтобы таким тяжелым… Внутри все переворачивалось, а по щекам бежали слезы, и она их даже не замечала. Молча смотрела на то, как Эгирин день за днем прятался от стражников, тайком добывал пропитание, тщательно красил волосы в страхе, что кто-то может увидеть их настоящий цвет.

Из людей он общался только с Гноючкой. Калека иногда пробирался по лабиринту, чтобы принести мальчику еду. А с едой было совсем плохо. Практически ничего не росло на отверженной земле. Запасы в кладовых таяли на глазах, а пополнить их мешал купол. Поэтому и ели чахлые овощи да фрукты, пили воду, отдававшую гнилью. Стражники не брезговали есть даже крыс, которые расплодились в черном петрамиуме. Но и крысы, поняв, что им грозит опасность, ушли глубоко под землю. Петрамиум охватил голод. Лишь страх перед черными книгами был единственной преградой назревавшему бунту.

Время шло, за пару минут Древлий успевал показать несколько недель, почти ничем не отличавшихся друг от друга. Эгирин был прав, когда говорил, что не видел мать. Он действительно не видел Жадеиду, так как сделал все, чтобы спрятаться от нее и стражников. Вопрос о том, где же все это время находилась ведьма, вновь повис в воздухе.

Вдруг что-то изменилось в однообразных воспоминаниях.

Эгирин спокойно сидел в лабиринте и в тусклом свете, проникавшем через специальное отверстие в потолке, читал книгу.

Неожиданно раздался хлопок.

Настолько сильный, что у внимательных зрителей заложило уши. Словно нечто гигантских размеров упало на землю с огромной высоты.

– Бам-м-м…

Эхо после удара прокатилось по окрестностям.

Эгирин вскочил, уронив книгу на пол. От звука удара в ушах появился тоненький писк. Чиру, мирно дремавшая в уголке, тут же запрыгнула к Эгирину на плечо и воинственно распушила хвост. В тщетной попытке избавиться от противного писка Эгирин с силой тряхнул головой и заспешил к выходу из лабиринта. Вынув из стены небольшой камень, он торопливо выглянул в смотровое окно. Его он сделал специально для того, чтобы перед выходом из лабиринта иметь возможность посмотреть, есть ли снаружи люди. Осторожно отодвинув лозу плюща, он не удержался и удивленно воскликнул:

– Это еще кто?

И было отчего удивиться. Прямо у границы купола он увидел девочку. Красивую и в то же время странную.

Луна в настоящем оторопело смотрела на себя в прошлом. Смотрела и не узнавала. Магия ведьмы, выманившая ее из безопасного Манибиона, сделала свое дело. В один миг похудевшее лицо, заострившиеся скулы, землистого цвета кожа, тусклые волосы, бессмысленный взгляд… Та Луна с трудом стояла на ногах, качаясь из стороны в сторону. Коротко вскрикнув, она упала. Серебро волос тут же накрыло ее.

Эгирин рванулся к выходу. Чиру заверещала, мертвой хваткой вцепившись в капюшон его куртки, но парень досадливо отмахнулся от хранительницы. Начав откатывать огромный камень, закрывавший вход, он вновь застыл. На черной туче летела его мать, которую он не видел так давно. Воспоминания четко обрисовали ее лицо, и Аметрин с Сентарией поняли, о чем так горячо рассказывала Луна. Ведьма и впрямь выглядела так, что вот-вот оставит эту жизнь и уйдет в мир забвения.

Реальгар, видевший Жадеиду только на рисунках, вообще открыл рот от изумления, перемешавшегося со страхом.

Летописцы не договаривали, как описывая, так и зарисовывая ведьму. Никого ужаснее Реальгар еще не видел. Пусть когда-то Жадеида была признанной красавицей, но то, что сделали с ней черные книги, невозможно описать словами. Дрожь пробрала до самых кончиков каштановых волос, даже ладони вспотели от такого зрелища.

Эгирин из укрытия видел почти все. Друзья почувствовали его смятение, когда Луну, завернутую в сети, стражники с улюлюканьем и свистом потащили в замок, чтобы бросить в подземелье. Поставив на место камень, Эгирин побежал через весь лабиринт к другому выходу, который был почти у замка. Там он успел увидеть, куда именно отнесли пленницу.

Дальше уже можно не смотреть. На их главный вопрос Древлий так и не нашел ответ. Мудрец еще покопался в памяти Эгирина, заставляя его вновь и вновь прокручивать события давно ушедших дней, но вскоре сдался. Тонкие побеги медленно втянулись обратно под кору, и свечение исчезло. Эгирин, словно очнувшись, открыл глаза.

– Все полгода ты ее не видел, – со вздохом подтвердил Древлий.

– Да я вообще ее редко видел, – начал оправдываться Эгирин. – Лет с двенадцати я жил в лабиринте, а уж когда мои волосы поменяли цвет…

– Я тебя понимаю, друг мой. Тебе не в чем себя винить. Все, что мог, я сделал. Увы, больше нет никого, кто мог бы видеть ведьму в тот период и рассказать, чем же она занималась.

Древлий развел руки-ветви в разные стороны. Да, действительно, все стражники ведьмы и ее ближайший помощник были мертвы. Спросить не у кого, оставалось гадать или смириться с тем, что ведьма где-то пропадала.

Луна попыталась спрятать страх, тенью пробежавший по лицу. Подойдя к мужу, она уткнулась горячим лбом в его плечо. Сердце разрывалось от увиденного. Пряча жалость, она схватила Эгирина за руку.

– Я же просил, – тихо сказал тот. – Не надо меня жалеть, все давно прошло.

Та глубоко вздохнула в ответ.

*** Двадцать лет назад.

– И что нам с ней делать? – неопрятная женщина с лицом, перечеркнутым гримасой отвращения, уставилась на сверток.

– Главное, спрячьте ее. А я потом заберу. Когда все закончится.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу детей, – к гримасе отвращения примешалась и брезгливость, так как сверток, который держал в руках скрюченный от болезни и нечеловеческой усталости Гноючка, зашевелился.

– Уж мне-то и не знать, – с горечью обронил калека.

– Я не возьму ее. – Женщина встала и широко распахнула дверь. – Уходи!

Тусклый свет озарил большую комнату, с беспощадной четкостью обрисовывая закопченные стены, затянутые многолетней паутиной. Гноючка увидел запыленную мебель, покрытый копотью очаг и грязный котел, от которого шел тошнотворный запах из-за протухших остатков еды, прилипших ко дну.

«Ну точно, логово ведьмы», – подумал он.

И сама хозяйка походила на страшную колдунью из детских сказок. Сальные волосы когда-то красивого глубокого зеленого цвета свисали до поясницы и были похожи на спутанную проволоку. В колтунах прекрасно разместилось целое семейство пауков, оплетя и без того перепутанные пряди несколькими слоями паутины. Лицо с затейливым цветочным орнаментом, украшенным гортензией нежно-лилового цвета, портил надменный взгляд и высокомерно вздернутый подбородок. Злые глаза, обильно подведенные черным карандашом, так и полыхали яростью. Из-за этой неприкрытой злобы лицо давно перестало быть красивым. Казалось, что перед тобой сварливая старуха. Некогда богатый наряд был заношен до дыр, что еще больше усиливало сходство с колдуньей.

Гноючка брезгливо поморщился. Он многое повидал и, решившись прийти сюда, предполагал, что все будет не так просто. Но картина, представшая его измученному взору, превзошла все опасения.

Нет, дом не был бедным, как могло бы показаться на первый взгляд. Мебель хоть и была простая, тем не менее добротно сделана. Здесь стояли и большой вместительный шкаф, и пузатый сервант, и круглый обеденный стол с резными ножками, вокруг которого примостились высокие табуреты. Покрывала, подушки, занавески были сшиты из обычной, но крепкой ткани. Пол покрывал когда-то красивый ковер с цветочным орнаментом. Все было в этом доме, но из-за чрезмерной лени хозяйки со временем стало грязным и убогим. Пыльные занавески висели унылыми тряпками, грязный котел стыдливо прятался в тени, чашки со следами заварки укоризненно смотрели сквозь заляпанные стеклянные дверцы буфета. Сюда бы хорошую хозяйку, и дом преобразится. Но, к сожалению, хорошей хозяйки здесь не было.

Гноючка кое-как скрыл горестный вздох. Прижав к себе сверток, он опустился на колени. Искалеченные кости сразу протестующе заныли. Стиснув зубы от боли, он протянул руки с ребенком вперед.

– Я прошу вас… Вы бросили дочь, вы бросили внука, возьмите хотя бы ее, спасите свою душу. Мне больше некуда идти.

– У нее есть мать! Вот пусть о ней и заботится! – Женщина бросила половник и злобно зашипела: – Посмотри, что с нами стало из-за нее.

Подбежав к шкафу, она открыла дверцы. Достав глиняную тарелку с отбитым краем, она сунула ее практически в лицо коленопреклоненному человеку.

– Посмотри, из чего я ем! Где мои фарфоровые сервизы, расписанные вручную?

Бросив тарелку на пол, она схватила деревянные ложки, потемневшие от времени.

– Где мое столовое серебро с личной монограммой?

Вытащив стопку белья, уже не сдерживаясь, закричала:

– Где мои шелковые простыни с вышивкой?

– Но ведь не в этом счастье, – тихо обронил мужчина, – счастье в них, в наших детях…

– Да что ты говоришь?! – взвилась женщина.

От злости голос сорвался, и последние слова потонули в приступе кашля. Держась одной рукой за горло, она поспешно схватила кувшин с водой. Расплескав воду на пол, жадно выпила добрую половину.

– У меня отняли все. Эти мерзкие правители. Отняли из-за нее. Так что не проси.

– Никто у вас ничего не отнимал. Вы сами решили уйти вслед за ней…

– Я?! Я думала, она меня возьмет с собой! Мы будем жить в самом Манибионе, а она… Она меня бросила и забыла. Сунула мне этот жалкий домишко.

– Она позаботилась о вас. Она вас спрятала.

– Ха… Спрятала… Как бы не так. Она избавилась от нас. Как от ненужного хлама, сунув в эту непроходимую чащу. Да я даже не могу выйти из этого леса, он не выпускает меня.

– Это все ради вашей же безопасности, – Гноючка пытался успокоить разгневанную женщину, но та ничего не слышала.

– Запереть меня в этой глухомани, отнять лучшие годы. Мало того, что я растила ее не жалея себя. Она забирала все мое время. Мне бы погулять, но ей нужно есть, мне бы на танцы, но ее нужно укладывать спать… И что же, она думает, что я сейчас возьму ее ребенка? Никогда! Да как она вообще смеет меня о чем-то просить?

– Она и не просила… Она думает, что ее дочь родилась мертвой, – тихо прошептал Гноючка.

– Но у нее же должен быть отец? Вот пусть он заберет.

– Отец не знает о ней.

– То есть ее как бы не существует?

– Получается так…

– Ха! Вот пусть так и будет. Оставь девчонку в лесу. Нечего ей мучиться. И убирайся! Мне надоело тебя слушать! Уходи, пока я не позвала мужа. Уж он с тобой церемониться не станет.

Гноючка с трудом встал. Прижимая к себе драгоценный сверток и шатаясь от горя, он вышел из дома. Прикрыв дверь, поковылял в сторону леса, глотая крупные слезы.

Дойдя до первых кустов, он сел прямо на землю и приподнял край одеяла, открыв лицо ребенка. Малышка, почувствовав свет, сначала зажмурилась, а потом открыла глаза. Гноючка замер от нахлынувших чувств. Таких глаз он не видел никогда. Огромные, с длинными загнутыми ресницами, они были разного цвета. Левый – теплого янтарного оттенка с золотистыми искрами, а правый – глубокого зеленого цвета, как изумруд в чистом виде. Двухцветными были и волосы: нежные зеленые кудряшки словно тронул огонь и кончики волос горели ярко-рыжим цветом. На них было невозможно смотреть, чудилось, что в лесу пылает пожар. Вздернутый носик украшали задорные веснушки. На правой щеке начала путь зеленая ветвь с крохотными листочками, а на спине алели рубиновые камни, пока больше похожие на обычные родинки. Но Гноючка был уверен, что это не так. Это вовсе не родинки, а начало символа огненного волшебника. Как это возможно? Он не знал. Таких детей он не видел ни разу. Даже в случае брака между уроженцами разных петрамиумов ребенок всегда наследовал дар отца. Да, во внешности могли быть заметны признаки обеих магий, как, например, Сентария и ее знаменитые волосы, в которых буквально сплелись воздушная и земная стихии, но дар всегда переходил от отца. А у крошки, лежащей на коленях Гноючки, были символы обоих родителей, что могло означать одно – девочка будет владеть не только магией огня, но и земли.

Несмотря на то, что она совсем недавно родилась, ее взгляд уже был осмысленным. Она внимательно смотрела на спасителя, будто читая его невеселые мысли. Гноючке вдруг привиделось, что в этих удивительных глазах промелькнуло сочувствие. Он почувствовал, как в груди расплавилось сердце. Прижав к себе ребенка, Гноючка начал раскачиваться. Усталость последних дней навалилась на него, а страх вновь заворочался, подступая прямо к горлу. Столько всего ему пришлось сделать, пойти на такой обман, что руки до сих пор тряслись мелкой дрожью. Рискуя собой, он вырвал девочку из лап неминуемой смерти, посмел обмануть самую могущественную колдунью, сказав ей, что ее дочь мертва, и получается все зря.

– Прости меня, Сфалерита,10 но я не знаю, что мне делать, – слезы вновь покатились по изуродованному лицу.

Хранитель Сфалериты внимательно смотрел на него, озабоченно поводя ушами. Гноючка замер, невольно залюбовавшись и им.

Пушистый каракал11 Аурис12 тоже был удивителен. Его мордочка под стать глазам и волосам подопечной, тоже была двухцветной. С одной стороны рыжая, с другой зеленая, в сочетании с длинными заостренными ушами, на кончиках которых поблескивали сфалериты, она была невероятной.

И девочка, и ее хранитель обещали стать удивительно прекрасными, когда подрастут.

Если подрастут…

Гноючка вновь вздохнул и начал подниматься, одной рукой крепко цепляясь за ветви куста. Надо что-то решать. Здесь Сфалериту не возьмут. А он так рассчитывал на это. Распрямившись и поджав скрюченную ногу, он привязал сверток с уснувшим ребенком к груди, вновь соорудив из старой простыни подобие люльки. Достав верное мачете, Гноючка приготовился снова продираться сквозь непролазную чащу, которая окружала этот негостеприимный дом. Взявшись рукой за первую колючую ветвь, он уже занес мачете, как услышал властный голос.

– Стой!

Гноючка вздрогнул и выронил нож. Прижимая к себе ребенка, он, превозмогая страх, медленно обернулся. Увидев, кто перед ним, невольно попятился, прикрывая драгоценную ношу. Длинные шипы, торчавшие из ветвей кустарников, тут же впились в ничем не защищенную спину.

– Стой! Кому говорю!

Огромная фигура выдвинулась из леса и заторопилась к Гноючке.

Тот вскрикнул, пытаясь продраться сквозь кустарник. Капли крови окрасили ткань рубашки. Шипы вонзились еще глубже, причиняя невыносимую боль.

– Да стой же ты! Покалечишься ведь. И ребенка покалечишь. Стой! Я не причиню вам вред!

Гноючка замер.

8

Собравшись с мыслями, Луна решительно направилась к лунфилету. Страхи страхами, а люди ждут. Нельзя обижать простых драгомирцев, а то еще подумают, что Луна из всенародной любимицы превратилась в зазнавшуюся гордячку. Нужно отдать дань появившейся традиции и посетить остальные петрамиумы.

Под приветственные крики детей, которые никак не хотели отходить от лунфилета, вся компания поднялась на борт. Аметрин с Реальгаром сели за штурвал и взяли направление в Кристаллиум – петрамиум воздуха, ветра и облаков.

Эгирин подошел к жене, молча сидящей на скамье, и тронул за плечо.