Любовь в Большом Диагнозе

Прием сдвигался где-то на час. Я шептала про себя все известные молитвы, чтобы только услышать заветное: «У вас ничего нет!»

И молитвы были услышаны.

Молодая красивая врач просмотрела результаты моих УЗИ, ощупала грудь и уверенно заявила.

– Рак не болит. И вы молодая и красивая, на раковую больную совсем не похожи.

«Ух ты!» – подумала я. Раз врач в таком крутом центре так считает, значит, и правда кто-то ошибся дверью!

– Давайте-ка переделаем УЗИ.

Меня вернули с небес на землю.

– Я вас записала через два часа. А пока погуляйте.

Гулять! Убежать из ада! Два часа в центре Питера и раньше всегда были в радость, теперь же восприняла это как заслуженную награду.

Я настолько с воодушевлением восприняла эту новость, что даже забыла сходить в туалет. Хотя, наверное, просто не хотела туда заходить, чтобы чем-то страшным не заразиться, раком, например.

И я забыла, что все кругом закрыто. Нет ни кафешек, ни магазинчиков.

И на дворе было 3 апреля, и вокруг холодно.

Ветер снова завывал в водосточных трубах. Так же, как и в моем городе, гонял по пустому городу мусор.

Я интуитивно пошла к Невскому. На удивление, машин было много, не столько, как обычно в это время, скорее, как ночью. Было желание выпить чаю с пирожком и найти туалет.

Но абсолютно все заведения, на которые я рассчитывала, были закрыты.

Окна были заколочены где-то досками, где-то ставнями.

В подземном переходе под Невским не было ни души. Если бы откуда ни возьмись появился грабитель и покусился бы на мою сумочку или, чего хуже, девичью честь, свидетелей бы не было.

На углу Невского и Садовой счастье улыбнулось: Центральная булочная Вольчека была открыта. И тут я решилась испытать судьбу еще раз, попросившись в туалет.

Никогда не была почему-то на экскурсиях по крышам города, а вот сегодня совершенно случайно пробралась на чердак практически в домик Карлсона. Такое вот приключение.

Угостив девушку-продавца эклером, попросив скушать его непременно за мое здоровье, я направилась в сквер у Инженерного замка. Руки обжигал стакан с горячим чаем, в пакете ждали своего часа сосиска в тесте и шоколад «Особый».

Примостившись на скамейку, я уже приготовилась к пикнику, но не тут-то было!

Откуда ни возьмись налетела стая голубей, как в фильме Хичкока. Людям, конечно, было тяжело, но о птицах все тоже как-то позабыли.

Голодные голуби едва не растерзали меня за булочку. Я решила, что им нужнее.

Да и какую жертву только не принесешь, чтобы услышать заветные слова: «У вас не рак. Живите спокойно».

Настало время возвращаться в диспансер.

Я снова рассматривала людей в очереди на УЗИ.

Очередь ожидала Королева Бензоколонки Ника откуда-то из-под Кингисеппа с достоинством, наверное, шестого размера. В этих недрах пряталась, как она надеялась, фиброаденома размером с мой кулак. Судя по тому, что Нику дальше я нигде не встречала, ей и правда повезло.

Врач-узист долго изучала мою историю, уже сформированную десятком документов. И изрекла то, что я ждала: «Рак не болит! Это не рак, а интромаммарный лимфоузел».

Я вылетела из кабинета на крыльях счастья! Всегда знала, что Бог слышит мои молитвы! Я ведь столько лет была хорошей, рак не может случиться с такой хорошей девочкой.

К этой мысли в будущем я еще вернусь не раз.

Прождав еще пару часов от врача разрешения идти домой, вооруженная рецептами мазей и витаминов, чтобы снять симптом, я вызвала такси и поехала домой.

Дальше можно было вздохнуть спокойно и просто жить.

Но как вздохнуть, вокруг нагнеталась ситуация с ковидом. Всем кругом было тревожно и безрадостно. Но на самовнушении моя грудь перестала болеть. Мне разрешили гулять три месяца до контрольного приема в Областном. Апрель и май я гуляла, пытаясь радоваться жизни.

В мае под мышкой снова что-то увеличилось. Я снова сделала УЗИ в поликлинике, теперь уже у заведующей, а потом и у Самого Лучшего Специалиста. Все ставили диагноз примерно такого содержания: «Что-то Непонятное, Не Рак».

Казалось бы, радуйся, дорогая! Все крутые спецы: и маммолог, и узисты – говорят тебе, что это не рак. А ты все чем-то недовольна и чего-то ищешь у себя. Следующий прием в Областном был в июне. Врач немного напряглась, когда увидела, что изменений нет, и между делом бросила: «А давайте удалим образование, которое мешает».

Действительно, в чем проблема, если мешает, надо удалить и забыть об этом.

Мне выдали внушительный список обследований перед операцией. Но муж и сын собрались в деревню в отпуск. Моя мама могла остаться с дочкой на пару дней. У меня была возможность использовать это время на походы к врачам и подготовку к операции либо на развлечения.

Разумеется, я выбрала последнее.

Каждый день я проживала как последний. Гуляла по ночному Питеру, ездила ночевать на озеро, гуляла в «Охта Парке», устроила фотосессию. Если не брать в расчет болезнь, то лето было удивительно сочным, ярким, богатым на события, как будто я чувствовала, что больше никогда не буду прежней, и пыталась нагуляться на всю оставшуюся жизнь.

Мы праздновали день рождения дочки, а на другой день предстояло отбыть для прохождения отборочной комиссии для операции.

Смотрю на это семейное фото со свечками, шариками. Я молодая и красивая, но зачем-то в черной футболке. Года за три до этого всего я зачем-то полюбила черный цвет, мама тогда ругалась, говорила, что не к добру это все, но я раздражительно отмахивалась.

С тяжелым сердцем на следующий день ехала в диспансер.

Город уже просыпался от ковидной спячки, не был настолько отстраненным и пустым. Открывались кафешки, пытаясь привлечь посетителей, ставили стулья на улицу, прямо на тротуар. Все старались выжить как могли.

В диспансере народу было тоже гораздо больше. Моя очередь была самая популярная. Около десяти женщин разных возрастов и грудей сидели и в напряжении ждали своего приговора.

Среди них было много молодых, одна выбежала из кабинета заплаканная и рванула в туалет.

Я поежилась, что-то липкое расползалось по шее и груди, мешая дышать спокойно. Я вспомнила и то, что просыпалась в поту по утрам, и температуру 37, на которую не обращала внимания. Но все еще грела себя надеждой, что здесь я только пассажир и сойду на ближайшей остановке под названием «Долгая и счастливая жизнь без рака».

А на фоне облезлых стен зияла плазменная панель с рекламой диспансеризации, где быстро всего за каких-то десять тысяч рублей обещали выявить рак чего-то там на ранней стадии. Каждый рак на ранней стадии – десять тысяч. Реклама менялась примерно десять раз. Десять раз по десять тысяч. Не знаю, на кого она была рассчитана. Пока еще здоровые и богатые сюда не ходили. Родственники больных были и так в теме. Больные… а больные были готовы кусать локти, что не знали, пожалели деньги и время. Реклама была насмешкой над ними и над упущенным временем.

Осмотр прошел быстро. Его вел усталый худощавый заведующий, похожий на прапорщика в отставке. Скорее всего, он сегодня не обедал, а очередь на мне не заканчивалась.

За его спиной сидела моя врач, я только сейчас заметила, что она настоящая восточная красавица, мысленно назвала ее Гюльчатай.

Прапорщик раздавал команды.

– Раздевайтесь. Да, и лифчик тоже, само собой (в кабинете, кроме него и Гюльчатай, было еще двое мужчин, вероятно, интернов). Руки за голову. Почему так долго тянули?

Я вытянула шею, пытаясь разглядеть Гюльчатай в надежде на ее поддержку, чтобы она еще раз повторила, что Рак не болит, особенно у таких молодых и красивых.

На она зарылась в бумажки, не смотрела на меня, а оттачивала каллиграфический почерк.

– Подозрение на рак. Вторая или третья стадия. Госпитализация послезавтра. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Мне отрежут грудь? Есть шанс, что это не рак? Сколько у меня осталось времени?

Думаю, из маленькой меня посыпались привычные вопросы.

Прапорщик немного подобрел и пытался пошутить.

– Как отрежем, так и пришьем. Может, и не рак.

Сходите поешьте, вон какая худая. После операции еще похудеете.

Я восторженно схватилась за эту мысль «может, и не рак» и готова была поцеловать Прапорщику руку.

Вылетела из кабинета, купила слойку с сосиской и побежала прочь от диспансера.

Присев на скамейку в китайском садике на Литейном, хладнокровно подумала, как же умудрилась так влипнуть. Впереди была ровно половина лета, маячили отмена ограничений, первый поход дочки в садик, 1 сентября сына, составление резюме, новая работа. Маяки здоровой нормальной жизни нормального человека, за которые, разумеется, я зацепилась.

Решив не искушать судьбу на новые болезни, которые могла подцепить в троллейбусе, до Финляндского вокзала шла пешком.

Пока шла, представила, как вышел два года назад с диспансера мой папа. Из этого страшного мрачного затхлого ада, с болью и без диагноза, он вышел на красивый богатый Литейный, по которому неслись дорогие машины, который манил запахами свежей выпечки и ароматами свежесваренного кофе.

Вышел, опустил голову и пошел на электричку, чтобы вернуться в свой маленький поселок и умереть.

Теперь я была почти как папа.

Глава 3. Здравствуй, больница

Через несколько дней я собиралась в больницу и бодрилась.

Сейчас закончится вся эта неизвестность, я избавлюсь от этой гадости и заживу прежней жизнью.

Собрала любимый красный чемодан, надела длинное платье.

Где-то я писала оду красному чемодану. Хочу оставить ее и здесь.

Наше знакомство с ним состоялось в то безбашенное лето 2006 года, когда вопреки всему и наперекор всем я приняла решение потратить первую крупную сумму заработанных денег не на ипотеку, а на первую в жизни поездку на море.

И эта мысль пришла, когда увидела этот красный компактный чемодан в витрине тогда знаменитого магазина на Петроградке. Решение было спонтанным и судьбоносным.

Потом были командировки, свадебное путешествие и много других приятных моментов, которые мы разделили с этим старым другом.

Когда летом 2020 все пошло наперекосяк, мой старый друг тоже был рядом. Правда, складывала я в него уже не шарфики и «типалабутены». Сглатывая комок, подступивший к горлу, я подумала, что страшна не смерть, а жизнь, где нет места любимым вещам и привычкам.

И вот теперь красный чемоданчик первый раз едет со мной в Онкологический Диспансер, на хирургию, где будет неизвестно что-то. Мы с ним еще не знаем, что больницы в моей жизни теперь навсегда, а я еще надеялась, что на этой поездке все окончится.

Таксист уточнил, точно ли мне надо в онкологический диспансер. Слез не было, я просто отвернулась к окну. Он начал рассказывать что-то, как ему казалось, жизнеутверждающее и бубнить про дядю, у которого была «от-такая штука на шее», и у соседа его, оказывается, тоже был рак. Я холодно повернулась, мой взгляд поверх трусов на лице заставил его замолчать.

Удивительное лето 2020 принесло нам новый предмет гардероба, маски, иногда даже маски-шоу. Разумеется, тонкие бумажные маски не котировались, все вокруг принялись носить тряпичные. Издали это было похоже на трусы. Мужу на работе выдали строгие черные, скорее напоминающие намордник. С моим длинным красным платье в стиле «Кармен» не сочетались ни трусы, ни намордник.

Отсутствие нормального внешнего вида добавляло дегтя во всю остальную бочку.

Я очень хотела познакомиться с врачом и понравиться ему, казалось, шансов, что не рак, в этом случае почему-то будет больше.

Здание диспансера, где лечили рак груди, располагалось в поселке за городом. Там же принимали пациентов и с другими диагнозами.

В фойе в приемнике гуляло огромное количество женщин в платках и с лысыми лицами, это был мой страшнейший сон.

Палата была рассчитана на четыре человека.

Одно место не было заправлено.

Две кровати стояли пустые, на одну из них я и примостилась.

Сначала сглотнула слезы, подумав, за что это все, а потом принялась разбирать вещи и обустраивать больничный быт.

Не сказать, что больничный быт пугал. Я успела належаться с детьми в самых разных больницах. Здесь же я обратила внимание на белоснежное постельное белье, такого еще не видела. Накрахмаленное, наглаженное, почти как в отеле. Странно, я думала, что сюда приезжают умирать, но здесь совсем не пахло смертью. Был запах кондиционера от постельного белья и щей с котлетами из столовой. Тогда я просто перепутала больницу с хосписом.

В окна билась ветка березы и виднелся лес.

Глаза снова налились слезами, так как вспомнила, как лежала в такой же палате с новорожденным недоношенным сыночком. Вспомнила все те переживания, страхи… и вот переживаю это снова.

– Давай не будешь реветь, хорошо?

Из грез вывел голос скорее не пожилой, а старой худой женщины с чалмой на голове. От нее как раз и пахло щами с котлетами, вероятно, она вернулась с обеда.

– Всем тяжело. Если будешь реветь, я тоже начну, а мне нельзя.

Тут я заметила, что сбоку у нее болтается банка с красной жидкостью, очень похожая на кровь.

– Я Ася, очень приятно познакомиться. Хотите печенье?

Я бы хотела подробнее рассказать о Вере и других обитателях палаты.

Это мои первые живые знакомые в ОнкоМире.

Почему я это пишу? С самых первых подозрений почти любой обитатель ОнкоМира ищет ответ на вопрос: сначала «За Что?», а потом и «Для Чего?» он сюда попал? Самый первый маршрут – это исследовать других соседей по несчастью, как пассажиров на «Титанике», чтобы найти сходные черты и понять причину случившейся беды.

Итак, хочу написать здесь про моих первых живых знакомых в ОнкоМире, все, кого я встречала до диагноза, как-то очень быстро умирали.

Первую онкопациентку, которую я здесь встретила, звали Вера. По отчеству здесь было не принято представляться, хотя по возрасту она годилась мне если не в бабушки, то уж точно в матери. Очень худая, немногословная, с остатками седых волос на голове, которые являлись миру, когда она снимала чалму. Вера приехала с Гатчины, прошла несколько курсов химиотерапии, теперь вот ей удалили одну грудь. Запомнила ее, вероятно, потому что она была первой. Чем еще запомнилась Вера, так это тем, что когда она начинала разговаривать, все ее немногочисленные разговоры сводились к детям, которые ее обижали и недостаточно ценили. Что ж, там правда было чему обижаться.

Вера поведала мне азы ценной информации, за расшифровкой которых я полезла в интернет.

Рака еще не было, зато были новые термины.

– «Красная-белая» (не вино на выбор, а режим химиотерапии).

– Таблетки (поддерживающие гормоны, про «Капец» – капецитабин – я узнаю через три года).

– Реконструкция (это когда взамен удаленной груди ставят имплант).

Туда же эспандер (временный протез молочный железы, когда молочную железу удаляют, зачастую вместе с кожей, под оставшуюся кожу вставляют временный имплант. Его накачивают из шприца, используя возможность кожи растягиваться. Таким образом, из нулевого размера можно подойти к пресловутому третьему размеру груди).

Через полчаса была возможность увидеть реконструкцию своими глазами. На незастеленную кровать после операции привезли грузную женщину лет 50 по имени Наталья. Так впервые я увидела, что представляет собой общий наркоз и его последствия. Наталье, по словам Веры, как раз делали реконструкцию, поэтому операция длилась несколько часов.

Наталья стонала, бредила, ее рвало. Из ее тела тянулись несколько катетеров с контейнерами с мочой и кровью.

Когда начал отходить наркоз, несмотря на укол обезболивающего, она начала стонать и причитать громче. It’s your Life. It’s my life. С Натальей мы практически не разговаривали. Все дни, проведенные мною в больнице, она лежала на спине и стонала.

А еще через полчаса подоспела и третья обитательница палаты, Марина из Тихвина. Ей было 39 лет. Марина прибыла в сопровождении мужа, баулов, ей предстояла операция в тот же день.

В диспансере действовала какая-то хитрая схема, что двустороннюю реконструкцию (поставить два импланта на две груди) можно было либо в два этапа, либо платно. По медицинским показаниям бесплатно можно было удалить только одну грудь, в которой была обнаружена опухоль. Но врачи, опираясь на личный опыт, иногда рекомендовали удалять и вторую грудь, чтобы снизить риск рецидива, ведь страшен не сам рак, а то, что эта болезнь считается неизлечимой, то есть он может вернуться в любой момент. Также к двусторонней реконструкции часто прибегали женщины, которые хотели добиться эстетического эффекта. Согласитесь, странно, если справа упругий маленький мячик, а слева ухо спаниеля?

Но хитрость на этом не заканчивалась. Даже если пациент был готов оплатить операцию на здоровой груди, не тут-то было.

Нельзя было сделать платную и бесплатную операцию в один день, только с интервалом в две недели. Да здравствует еще один наркоз (см. на Наталью выше) и всякие мелкие неприятности в виде повторного сбора анализов и документов, сборов в больницу, больничных листов, объяснений с родственниками и, собственно, поездки в диспансер, которая была зачастую неблизкой, со всеми вытекающими обстоятельствами в виде возможности подхватить ковид, например.

Поэтому был только один вариант – сделать операцию на обе груди платно в один день.

У Марины как раз и был такой случай. Всей большой семьей они с трудом собрали необходимую сумму, которая, может, и не была космической, но и комфортной для жителей райцентра в Ленинградской области вряд ли была.

Чтобы сэкономить, Марина решила сократить количество дней пребывания в стационаре. Она планировала сделать операцию в день поступления, пережить следующий день и уехать утром третьего дня. Расчетный час за сутки пребывания на койке диспансера был в 12:00 – все как в лучших отелях.

Марина привезла с собой мужа. Почему-то ему разрешили быть с ней в палате, несмотря на наличие двух полуголых женщин, не считая меня. Наталья после наркоза мало что понимала, но вот Вере было явно некомфортно.

Забегая вперед, хочу сказать, что хотя моя операция была немного сложнее, чем у Марины, в стационаре в общей сложности я провела 12 дней. И скорее выползла оттуда, чем вышла.

Марина, несмотря на мандраж перед операцией, была более словоохотливой, чем Вера.

Так мой Онкословарь пополнился понятиями Стадия, Дренаж, Объем импланта, Таргетная, инвалидность. Все как на ладони. It’s your life, baby.

Позже, ворочаясь от боли бессонными ночами, я пыталась понять, за что это все. Или почему это произошло со мной? Два самых главных вопроса для любого онкопациента.

Бесчисленное самокопание принесло только два варианта.

Я не боюсь смерти, но очень сильно люблю жизнь в ее лучших проявлениях, люблю жить ярко, вкусно, насыщенно. Для меня не страшна смерть и даже сама болезнь, страшно ее лечение, именно то, что отвлекает от жизни. Страх стать «серой мышью», «обывателем» – это главный страх. А происходит именно то, чего боимся больше всего.

Я жадная в отношении своего здоровья. Все кругом говорили: «Надо любить себя».

Так я и люблю. Купить новое платье? Дорогое, красивое, которое сделает меня неповторимой и сногсшибательной? Дайте два.

Хотя уже не надо. Зачем плодить общество потребления?

Нет, все же дайте.

Не тащиться на автобусе, а прокатиться на такси? Легко.

Мороженое, черешня, шампанское – на всех, пожалуйста!

Потратить на помощь ближнему? Ну разумеется.

Потратить 5 тысяч рублей на платного врача? Да вы с ума сошли, что ли?

Психологи, психотерапевты, больничный – это все для слабаков!

Вероятно, не пожалей я тогда денег на платную консультацию у грамотного специалиста, удалось бы отделаться быстрее и дешевле.

Самое неприятное, что из этой истории я так и не сделала выводы. Осталась такой же радостной, ответственной, правильной девочкой, несмотря на свои почти 40 лет. Надеялась, что это ошибка или я ошиблась дверью, выбрав болезнь. К сожалению, несделанные выводы дали о себе знать очень быстро. Да и правильные ли это были выводы?

Но есть наблюдение. Ранняя стадия РМЖ (Рак Молочной Железы) и многих других видов рака – это ерунда, правда.

Он лечится, неприятно, но лечится, даже если поставили 4 стадию.

Миллионы людей после рака живут в ремиссии, забыв об этом, как о страшном сне, и не важно, что пишут об этом в интернете.

Все, кто лечился со мной, в ремиссии.

Просто мне не повезло, а возможно, у Бога были на меня другие планы?

Но вернемся к моим новым знакомым.

Когда обитатели палаты, наконец, были в сборе, пришла пора знакомиться с Доктором.

Он влетел в палату в сопровождении очаровательного улыбчивого интерна. ДВ, я мысленно назвала его так, Доктор, похожий на Карлсона, был улыбчивый, обаятельный, дарящий надежду, что все будет хорошо.

Сначала он справился о самочувствии прооперированной им Натальи, далее надолго задержался у Марины, они обсуждали детали операции.

Ко мне обещал вернуться позже, так как предстояло еще оперировать Марину.

Кстати, Веру вел заведующий отделением, тот самый, похожий на прапорщика. За все время, что я здесь пробыла, он не зашел ее проведать, обычно она ловила его в коридоре.

При разговоре доктора с Мариной я навострила уши на разговоры об имплантах.

Моей мечтой всегда было иметь красивую большую упругую грудь с соблазнительным декольте. Возникла надежда, что, может быть, судьба привела меня в эти стены за красивой грудью?

Через пару часов Марина вернулась в палату со стонами и в бреду. Муж был рядом и готовил ее к сборам домой. Ночевать ему предстояло в машине.

ДВ, такой же свежий, веселый, как Карлсон, несмотря на то что провел много часов у операционного стола и, боюсь представить, сколько времени у письменного стола, заполняя нудные бумаги, лучезарно улыбаясь, сказал:

– Теперь я в вашем распоряжении! Прошу в мой кабинет.

Рядом с таким интересным мужчиной я даже забыла про свой предполагаемый рак.

Как и все хирурги, он был предусмотрительный, внимательный, деликатный и с чувством юмора.

Мы вовсю обсуждали возможности реконструктивной хирургии, я спрашивала про формы, стоимость и размер имплантов. Под конец доктор маркером сделал две пометки на опухоли. Их оказалось даже две. Завтра будет операция.

Вечером предстояло познакомиться с другими обитателями отделения. Медсестры, санитарки были не как в других больницах, а добрые и приветливые, наверное, даже слишком добрые.

Я мимоходом заглянула на сестринский пост посмотреть список пациенток. Были женщины возрастом 39, слегка за 40 и за 50. Самая юная была пациентка Ася в возрасте 36 лет, самая возрастная – Вера в возрасте 63 лет.

Мне еда не полагалась перед операцией, но я зашла в столовую познакомиться с другими пациентками, чтобы получить от них поддержку. Большинство женщин были после операции, кто-то после химиотерапии, кому-то химия еще предстояла. Соседка по несчастью, такая, как я, с неподтвержденным диагнозом «рак» скорее раздражала и вызывала зависть, чем сочувствие. Наперебой начали рассказывать истории, не слишком жизнеутверждающие, как одна пациентка пришла с фиброаденомой, а по гистологии у нее нашли рак, и сейчас ходит лысая где-то на химиотерапии. А у другой поздно все нашли и «ну, сама понимаешь».

Но я пыталась сконцентрироваться на новой груди, которая будет в награду за все эти мытарства. А потом вернулась в палату и провалилась в тяжелый липкий сон.

На утро я в мандраже ждала операции, без еды и питья.

Как выяснилось, напрасно, так как моя операция считалась легкой, и с учетом тяжести и возраста других пациенток попала на операционный стол к 15 часам.

Это был первый в жизни общий наркоз.

Сладкое забытье, и вот я уже под обезболом в палате.

Больше всего волновало то, что нашли.

Когда ДВ зашел навестить, на мой вопрос его лицо было несколько обескураженным и растерянным.

Так поняла: увидели не то, на что рассчитывали.

– Ммм, там что-то похожее на раздавленную фиброаденому!

– Это ведь не рак?

Я вспомнила, как пыталась выдавить лактостаз. Конечно же, это следы от выдавленного лактостаза.

– Вот через 10 дней дождемся гистологию и посмотрим.

И снова обман в ожиданиях. Я почему-то была уверена, что доктор скажет: «Это не рак! Свободна! Бегом домой!»

Мир сжался до размеров палаты. Ждать, ждать.

Сейчас я уже не жду результата, я наслаждаюсь его отсутствием, хотя все еще боюсь контролей.

Самое страшное уже произошло, смысл бояться дальше.

А вот бестолковая надежда выматывает, отнимает силы и жизненные соки.

Ты прокручиваешь в голове тысячи вариантов. Ты ждешь, чтобы тебя отпустили на волю.

А отпустить можешь себя и сама.

Мой рецепт таков: если бы я не сделала КТ, то думала бы, что это ОРВИ.

У миллионов людей ОРВИ. Некоторые от него даже умирают, а умирать все равно придется.