В свете мерцающих молний

– Не переживай. – Отодвинул кто-то соседний стул и мягко на него опустился. – Все будет хорошо.

Я подняла полные раздражения глаза, и наткнулась на уверенный и спокойный Димкин взгляд. И раздраженность куда-то пропала. Нет, все-таки, Димкин взгляд – это что-то совершенно особенное. Будучи сам так несокрушимо во всем уверен, он способен заряжать своей уверенностью других.

– А вдруг я что-нибудь забуду? – Спросила я как-то жалко и жалобно.

– Текст? – Уточнил рядом сидящий.

– Нет, текст я знаю хорошо. Какое-нибудь действие, важное действие.

– Например?

– Забуду, что тумбочка плохо закрывается…

– Какая тумбочка? – Запутался Димка.

– Тумбочка, которая стоит в комнате. – Пустилась в объяснения я. – Часть декораций. На самом деле она закрывается хорошо, но в спектакле она обязательно должна закрываться плохо… А я могу забыть… И закрыть ее с первого раза…

Почему-то мое признание очень развеселило одноклассника, и он расхохотался.

– Не забудешь. – Уверенно сказал он.

Я задумалась. Да, это обстоятельство я столько раз прокручивала в голове, что, скорее всего не забуду уже до конца жизни, но ведь есть куча других мелочей!

– Но ведь есть куча других мелочей! – Повторила я вслух.

– Ничего ты не забудешь. – Убежденно посмотрел на меня Димка. – А если вдруг что-то сделаешь не так, значит это не важно.

И мне вдруг стало совсем не страшно.

На генеральную репетицию все пришли вовремя, и нам, актерам «Мышеловки» и «Коттеджа «Соловей» впервые предстояло показать результаты своей работы друг другу. Первая пьеса почему-то казалась мне менее удачной, чем вторая. Возможно потому, что ко второй я непосредственно приложила руку. Мне казалось, что второй спектакль по Агате Кристи был поставлен просто идеально. В каждом движении героев четко просматривалась властная рука режиссера. И тут я поняла, что нам повезло: в основном, мы работали только втроем: я, Женька и Ирина, а сама пьеса была намного короче. Нам режиссер успевала объяснить намного больше, и намного больше показать. В игре наших «мышеловцев» чувствовалась какая-то натянутость, напряженность. Может, я, конечно, ошибалась, но в нашей игре я такого не замечала.

«Мышеловцы», конечно, захваливали нас точно так же, как и мы их, поэтому, то, что они думают на самом деле, осталось для меня так никогда и не раскрытой тайной. Захваливали друг друга мы вовсе не из лицемерия. Это было что-то вроде защитной реакции на волнение, страх, неуверенность, попыткой поддержать друзей, внушить им уверенность в успехе. Кажется, «мышеловные» девчонки остались от нашего обсуждения в стороне, но я тогда этого не заметила.

Мы все боялись премьеры, и старались о ней не думать. После «генералки» мы особенно остро осознали, что ее приближение было слишком стремительным. Завтра нам предстояло доказать самим себе: мы умеем выступать на публике. Ирина говорила, что бояться нечего, и когда даже самые незначительные действия доведены до автоматизма, нужно просто мысленно проводить аналогии с героем, думать, как он, действовать, как он… Но нам все равно было страшно.

В тот день я впервые примерила свой сценический костюм, вернее, серо-зеленое бледное сценическое платье. И какой-то навязчивый, хоть и абсолютно не яркий макияж, делающее мое лицо намного старше и строже. Именно такой Аликс Мартин и предстает в начале спектакля – серой, неприметной мышкой. Для меня самой стало очень удивительным то, что платье и лицо Аликс окончательно превратило меня в нее. Хотя, и сам наряд и грим к этой роли были предельно просты. Именно этого и добивалась и добивалась Ирина Беляева.

– Мне не нужен пафос, излишняя выразительность и кричащая сценичность. Я не желаю видеть театральные жесты и штампы, уж поверьте, насмотрелась. Мне нужна повседневность и искренность обыкновенного жителя планеты Земля. Я должна видеть живых людей в их естественном состоянии. Вы должны верить во все, что происходит на сцене. Верить наивно, искренне, немного по-детски. Только поверив в реальность предлагаемой ситуации, вы сможете прожить жизни ваших героев.

День премьеры навалился на меня необходимостью выполнения огромного количества разных мелких дел. Для начала нужно было бежать в школу и оповещать директора, что на этот день уроки для меня отменяются. Это несложное действие я выполнила без особого труда и абсолютно без потерь. Следующий шаг оказался еще менее временезатратным. Я постучала в наш класс и передала Димке два билета на сегодняшний спектакль. Потом предстояло быстро лететь в магазин за новыми туфлями: костюмерная театра для спектакля предоставила нам только одежду, а мои туфельки безвременно скончались, будучи стертыми до дыр о полы и подмостки храма Мельпомены. Мне нужно было что-то до консерватизма строгое и простое, отражающее привычный стиль жителей туманного Альбиона. Что-то, что я уже, наверное, никуда не надену, а потому, дешевое и одноразовое. Я прибежала на рынок и купила первые же попавшиеся мне на глаза сомнительного качества дерматиновые лодочки. И после этого со спокойной совестью поспешила гримироваться. Грим был совсем не сложный, а вот с прической мудрили до невозможного долго. После долгих экспериментов мои короткие волосы были идеально уложены, я надела платье, и была теперь абсолютно готова. Со сцены доносились голоса – это подходила к концу «Мышеловка». Больше всего на свете мне хотелось сейчас услышать несколько напутственных слов режиссера, но ее рядом не было: еще полтора часа назад она заняла место в первом ряду зрительного зала.

Мои зубы выстукивали целые симфонии, я не находила себе места. Я чувствовала, что все провалю. Из зала послышались аплодисменты, и за кулисы медленно стали стекаться довольные «мышеловцы». У них все прошло как по маслу. Они улыбались, и ободрительно хлопали нас по плечам. Мы невесело улыбались в ответ. Пришла наша очередь. Нас объявили, и я вышла. Одно обстоятельство меня, несомненно, успокаивало: страх играть не придется, потому что, чего-чего, а его-то у меня было выше крыши.

Но, к моему удивлению, когда я вышла на сцену, он вдруг куда-то испарился. Осталась только вошедшая в привычку, ставшая автоматической, последовательность действий и эмоций. Попав во, вроде бы, привычную среду, мозг принялся за выполнение своих обычных, репетиционных операций.

Вначале я все же не могла собраться. Навязчивая мысль, что на меня смотрят те, перед кем может быть стыдно Ирине, выбивала из колеи, и я пыталась не смотреть на первый ряд. И тем более не вспоминать лишний раз, что где-то в пятом ряду в самом центре зала сидят двое моих одноклассников. Главное не думать о зале, вертелась в моей голове только одна мысль, забивая весь предполагаемый внутренний монолог. Немного времени понадобилось, чтобы зал, наконец, перестал существовать, и я снова, как это было предшествовавшими этому событию месяцами, замкнулась на переживаниях своей героини. Полное отрешение от реальности, от зала, от сцены, от всех глядящих на меня. Есть только Аликс, и ее жизнь.

Сначала я чувствовала в своих действиях и словах натянутость и даже некоторую фальшь, но постепенно, втягиваясь в эту впервые демонстрируемую публично игру, я начала вдруг испытывать какую-то легкость, уверенность и даже некоторый драйв.

Изначально все шло именно так, как было запланировано и уже много раз проделано. Мы с Женькой идеально помнили текст, поэтому никаких сложностей не возникало, и, я была уверена, не могло возникнуть. Оказалось, могло.

Мне казалось, самый большой провал случится, если я забуду слова. Но при этом я была уверена, что такого произойти не может, так прочно он осел в моем сознании. Ничего другого я себе представить не могла, поэтому пришла в ужас, когда произошло непредсказуемое. Женька как раз пытался уговорить меня спуститься с ним в подвал. Я упиралась: я-то знала, что его намерение – мое убийство. Он приходил в бешенство, резко хватал меня за руку, и с силой дергал в нужном ему направлении.

– Давай же, моя милая, иначе я тебя понесу!

Я уже собиралась кричать про то, что я тоже убийца, как вдруг нога подвернулась, лодыжку прошибла боль, а от дешевых китайских туфель что-то отлетело и откатилось в сторону. Я дернулась, вырываясь из Женькиных рук, чуть было не упала, и инстинктивно схватилась за ногу.

– Что еще такое?! – Взревел Женька, уже прочно войдя в роль.

Мне почему-то стало так обидно за выброшенные на ветер деньги! Одноразовые туфли чересчур соответствовали своему названию. Я медленно сняла с правой ноги злосчастную обувь, и вдруг встретилась взглядом с напряженно взирающими на эту картину глазами режиссера. Руки Ирины судорожно впились в поручни: она почувствовала провал. Но как раз этого я позволить не могла, поэтому взяла себя в руки, и, разглядывая отломанный каблук, задумчиво произнесла:

– Каблук сломался… Не к добру такая примета…

Женька каждой своей клеточкой почувствовал какой-то подвох. Этого нет в сценарии! Он потом рассказывал, что действовал на интуиции и кураже. Думать о наличии сказанной мной реплики в напечатанном тексте времени не было. Нужно отвечать. И он ответил. Да не просто ответил, а нетерпеливо прокричал:

– Да сними ты их к чертовой матери, и пойдем быстрее!

– Нет, Джерольд, постой! – Воскликнула я, и как можно медленнее, стараясь не поддаться ритму, заданному моим гулко стучащим сердцем, заговорила:

– Я должна тебе что-то сказать… признаться… – Так же медленно сбросила вторую туфлю, закинула обе вглубь сцены.

Женя замер в недоумении, и с любопытством спросил:

– Признаться?

– Да, признаться. – Медленно произнесла я, чтобы выиграть время на сочинительство.

Женька презрительно усмехнулся:

– Наверное, бывший любовник…

– Нет. Другое. Ты бы назвал это… да, ты бы назвал это преступлением…

Дальше все шло по сценарию. Мы отлично сыграли оставшуюся часть спектакля, уже окончательно вошедшие в кураж после преодоления этой маленькой трудности. Не знаю, как зрители отнеслись к Женькиному упоминанию родительницы самого черта, и догадались ли они о наличии непредвиденной чрезвычайной ситуации, но тот факт, что я, считай, пол спектакля проходила босиком, явно, – сознательно или подсознательно, – записали мне в плюс.

Уходя за кулисы, я чувствовала невероятный эмоциональный подъем, и очень жалела о том, что все закончилось. Теперь я боялась одного… вернее, одну. Ирины в зале уж не было. Нас с Женькой ждала огромная взбучка, я даже морально к ней подготовилась, и более того, была намерена взять вину на себя, ведь это же мои туфли привели к патовой ситуации. И как же я удивилась, когда вместо крика, вошедшая в гримерку Ирина при всех протянула Женьке руку. Просто так, молча. Ничего не соображающий Женька руку пожал, и та же самая операция произошла по отношению ко мне. После бессловесных рукопожатий, на которые, не в силах вымолвить ни слова, обескуражено взирали все, до единого актера труппы, режиссер, как всегда сухо, произнесла:

– Вам двоим за находчивость в непредвиденной ситуации медаль бы вручила. Это достойно уважения. – И тут же, без всякого перехода задала вопрос, на этот раз уже мне одной:

– Что с туфлей-то случилось?

– Каблук сломался. – Потупила я взор, готовясь к взрыву. Я уже успела изучить нрав госпожи Беляевой, и прекрасно знала, что она зачастую действует, как один морской генерал из романа Виктора Гюго, который однажды стал свидетелем страшного события: по вине одного канонира одна из пушек сорвалась с цепей, и металась по борту, угрожая жизни пассажиров, находящихся на судне. Но тот самый виновник, проявив большое мужество и находчивость, предотвратил опасность, сумел водворить пушку на место, чем спас всех присутствующих. Генерал подозвал смельчака к себе, и прикрепил к его куртке крест Святого Людовика. Глаза лейтенанта засветились от счастья, но генерал указал на него пальцем и добавил: «А теперь расстрелять его». Такой метод нельзя назвать гуманным, но в том, что он справедлив, сомневаться не приходится. Хоть, конечно, и идет в разрез с устоявшимся выражением «победителей не судят». Судят, еще как судят!

– Бывает. – Без всяких эмоций проговорила режиссер, и скорее поставила в известность, чем выразила надежду:

– У тебя в последний раз. – И снова без всякого перехода показала на стоящие под столом черные туфельки. – Возьми мои. – Развернулась, и стремительно вышла.

Наверное, это был первый в моей жизни серьезный урок, выводами извлеченными из которого я пользовалась на протяжении всей жизни. После этого досадного случая я окончательно убедилась в том, что даже в самых неожиданных ситуациях никогда нельзя терять самообладания и уверенности в себе. Нужно подстраиваться под обстоятельства на ходу, мгновенно переключаться, и никогда не теряться. И еще: победителей все-таки не судят!

Я все еще не могла отойти от Ирининой похвалы, но на промедление времени не было: нужно было спускаться в холл. Там меня ждали одноклассники, которые пришли посмотреть на мой первый серьезный спектакль.

Я накинула прямо на платье чью-то длинную шубу, быстро всунула ноги в ботинки, и выскочила в зал через боковую дверь. Димка со Степкой должны были дожидаться где-то в холле. Я пробиралась сквозь толпившихся у гардероба людей с номерками в руках.

– Вот парочка! – Громко прокричал кто-то за спиной. – Лихо же она его!

– Да не убивала она его! Это защитная реакция! – Спорил уже женский голос.

Только теперь я поняла, что они обсуждают спектакль. И не «Мышеловку», а «Коттедж «Соловей»! Я остановилась, украдкой поглядывая на спорщиков. Это оказались парень и девушка, наверное, старше меня года на три.

– Да ты ее глаза видела в конце? Маньячка типичная!

– Ничего подобного! У нее шок был!

ПОВЕРИЛИ! – Готова была кричать я. ПОВЕРИЛИ! Я вся засветилась от радости и гордости. Я впервые была так счастлива. Я НАСТОЯЩАЯ АКТРИСА!

– Хороший же шок! – Не сдавался парень, помогая девушке надевать дубленку. – Довела до приступа человека!

– Он же больной! Как еще можно было спастись? – Девушка водрузила на голову вязанную шапочку, и они быстро прошествовали к двери, продолжая отчаянно спорить.

– Да не могла она быть убийцей нескольких человек! – Донеслось с другой стороны. Я инстинктивно повернула голову. Эти слова принадлежали мужчине в возрасте. – Такая милая девушка!

– Милая! – Громко произнесла женщина, по всей видимости, его жена. – А парень какой симпатичный! А когда пытался ее убить, маньяк настоящий! Молодец девчонка, не растерялась!

– Два маньяка под одной крышей! – Доносилось справа. – Клево!

– Да, такая война! Кто кого!

У меня голова шла кругом! Если бы все было однозначно – он убийца, она – находчивая жертва, никого бы эта постановка не заинтересовала! Но здесь ставка была именно на неопределенность и неоднозначность! И всех беспокоил один только вопрос – кто же на самом деле убийца, а кто жертва! Именно по этому поводу на репетициях и было больше всего споров, но Ирина все же настояла на своем. Гениально!

– Можно ваш автограф? – Громко шепнул кто-то мне в самое ухо. От неожиданности я вздрогнула, и мгновенно подняла глаза. Передо мной стоял улыбающийся Димка.

– Леруська, ты гений!

На радостях я обняла одноклассника за шею.

– Димка, они говорят о спектакле!

– Слышал. – Кивнул он. – Раскрой главную тайну – она убийца, или все-таки нет?

– Нет, нет, Димка, она не убийца! У нее у самой шок был, что все так получилось!

Только теперь я заметила Степку, и помахала ему рукой.

– Ты умница, Лерка, я не ожидал! – Воскликнул он.

– Спасибо! – Закричала я. Весь мир вдруг стал каким-то солнечным, светлым. Я смотрела в темноту на улице, и мне хотелось туда.

– Пойдем на улицу! – Закричала я, и побежала. Распахнула дверь, и сбежала вниз по белым, засыпанным снегом ступенькам. Снег громко скрипел под ногами, расстегнутая шуба распахнулась, прическа, на которую гример потратила полтора часа, растрепалась. На голове не было шапки, на ногах – тонкие колготки, полы мягкой верхней одежды развивались, но мне не было холодно. Я была счастлива! Смотрела наверх, и видела светлое, красноватое зимнее небо. Его плотно застилали тучи, но я видела пробивавшиеся сквозь пелену черных облаков россыпи ярких звезд. Звезды я, конечно, сама придумала, но ведь в принципе они ведь есть! Их просто не видно!

Правая нога оказалась на скользком, я поняла, что падаю, и зажмурилась. Димка попытался подхватить меня, но вместо этого мы вместе со смехом полетели в снег, выкатились на огромную ледовую площадку – летний водоем с маленьким фонтанчиком. Фонтанчик был полностью засыпан снегом, а лед раскатала малышня. Он был идеально гладким от тысячи маленьких подошв – на коньках здесь явно не ездили, – что елозили здесь всю зиму. Поверхность блестела, и была абсолютно прозрачна. Я сделала шаг, всматриваясь внутрь, под лед, еще шаг. И вдруг услышала хруст – это по льду замерзшего фонтанного бассейна пошла трещина. Из-за внезапного потепления он начал таять, и теперь был слишком тонким. Я вскрикнула, и замерла, чувствуя, как колотится мое сердце. Провалится в ледяную воду – хоть и неглубоко – совсем не хотелось. Димка сходу оценил ситуацию, жестом приказал мне не шевелиться, и сделал осторожный шаг, потом еще один, протянул мне руку. Я крепко схватилась, и уже через секунду мы с Димкой перепрыгивали через бортик, почти полностью исчезнувший под толстым слоем снега, и поэтому почти сравнявшийся с землей.

– Почему лед не сломался? – Спросила я, переводя дух, и пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце.

Димка пожал плечами:

– Ты просто слишком легкая и маленькая. Взрослого человека не выдержал бы.

Я рассмеялась, уже окончательно успокоившись, хлопнула Димку по плечу в знак благодарности. Он хлопнул меня в ответ, и я побежала вдоль по широкому пешеходному проспекту, который, обычно с двух сторон прорезанный многочисленными клумбами с цветами, теперь был засыпан снегом, и казался невероятно, бесконечно широким и длинным.

Такого простое детское счастье. Мы бегали, кружились, играли в снежки, падали, поднимались, снова валились в снег…

Потом вышел Женька. Он должен был позвать меня, и когда увидел, в каком я состоянии, пришел в ужас. От безупречной укладки не осталось и следа, короткие сапожки были полны снега, платье намокло, макияж растекся… Женька Пронин был в бешенстве. Он тащил меня в гримерную через черный ход, по каким-то невероятным коридорам и переходам, в которых я никогда до этого не бывала.

– Если Ирина тебя увидит, точно костей с тобой не соберем! Ну ты что, женушка моя? Я-то, может, еще выживу, а тебя попрут, кто ж меня травить будет?

– Я тебя не травила! – Скорее машинально, чем на самом деле, ввязалась я в перепалку, которая велась между мной и моим «муженьком» с самого первого дня репетиций.

– Давай жена, топай! – Командовал провожатый. – Сейчас отмывать тебя будем!

Гримерша при виде меня пришла в еще более трудноописываемый ужас. Все ее старания пошли насмарку. Даром я перед ней извинялась. Она была непреклонна – после спектакля грозилась немедленно доложить все Ирине. Я похолодела: только теперь вспомнила, что нам сегодня предстоял еще одна премьера еще более важная, чем эта. Следующий спектакль был направлен на потенциальных спонсоров, поэтому здесь уж осечки быть не должно.

На этот раз прическа заняла всего полчаса. Платье пришлось переодеть, а макияж переделать. До окончания второй за сегодняшний день «Мышеловки» оставалось всего десять минут. Женька, предварительно отругав меня за несерьезное отношение к работе, умчался поближе к кулисам и сцене, чтобы пообщаться с Вовчиком. Гримерша куда-то ушла, а я осталась в небольшой комнатке со множеством зеркал. Только сейчас я вдруг поняла, насколько опустошил меня страх. Хотелось просто лечь, и расслабиться, но времени на это не было. Женька уже звал готовиться к выходу.

Этот, второй спектакль ворвался в мою жизнь таким вихрем эмоций, которые запоминаются на всю жизнь. Волнение, страх, ненависть, злость, любовь, удовлетворение от работы, эмоциональный подъем, кураж… Все эти чувства переплетались в какие-то причудливые смешанные, абсолютно новые синтезы ощущений и эмоций. Экстаз, который окрылял меня на протяжении всего театрального действа, был фантастичен. Все разворачивалось стремительно, добавляя в сонату моих эмоций все новые и новые оттенки чувств. Все нарастало и пульсировало, переворачивая снова и снова меня и все мои внутренности, преобразовывая мою душу, а потом вдруг закончилось. Я ползла по закулисью, плохо соображая, что происходит. Страх высосал из меня все силы, колоссальная отдача отобрала мысли, эмоции…

Так я не играла еще никогда. Я почувствовала, что отдала зрителям все. Все, что было у меня в душе, в сердце, в мыслях, отдала все эти окрыляющие чувства, эмоции, жизненную силу.

Я дотащилась до гримерки, улеглась на узкую деревянную лавку, на которой обычно лежать не могла – слишком уж она узкая и твердая. Но в тот день мне было все равно. Я впервые пребывала в самой настоящей эйфории. Я не ощущала пространства и времени, не чувствовала лопатками деревянной поверхности. Я летела. Такое ощущение бывает только в детстве, если долго-долго кружиться по комнате, а потом падать на диван. В отличие от детского чувства, мое сегодняшнее состояние было глубже, всеобъемлюще. Я парила где-то в космическом пространстве, в полной пустоте, в темноте, где-то, где нет ничего. В голове было до невозможного пусто. До этого в моем мозгу всегда была хоть глупенькая, мелкая, но мыслишка, а такой сладостной внутренней пустоты я даже представить себе не могла. Вокруг меня тоже была пустота. Мое тело было совершенно невесомым, даже, скорее, его не было вовсе. Я перешла в какое-то газообразное состояние легкости и безмятежности. Ничего приятнее и необычнее я никогда до этого не испытывала, и потом всегда мечтала отдать своим зрителям все, что у меня было, все силы, всю энергию, все противоречия, страдания, радости, горести… Все, только бы снова превратиться в это счастливое невесомое ничто…

«Коттедж «Соловей» мы играли в общей сложности всего шесть раз, а потом вплотную принялись за вечер, посвященный творчеству Сергея Есенина. Снова нас закружил вихрь репетиций, проб, ошибок, попыток понять каждое слово, которое вышло из-под пера великого поэта.

На дворе стояла неожиданно теплая и солнечная весна. Жизнь набирала обороты, и менялась все стремительнее. А я присматривалась к переменам в моих друзьях.

Аленка становилась все более убедительной при чтении стихотворений, ее голос все пронзительнее передавал тончайшие переливы сложных душевных терзаний. Она с ходу ловила все дополнения и уточнения режиссера, и тут же воплощала в жизнь режиссерские желания. Она больше не кривлялась, и не изображала вредную математичку. Теперь это было ниже ее актерского уровня и актерского же достоинства. Она научилась потрясающе улыбаться и совершенно великолепно строить глазки, и пробовала свое вновь приобретенное оружие на всех представителях противоположного пола, которых встречала на своем пути. Но я-то видела, что она по-прежнему без ума от Вовчика, потихоньку становившегося просто неподражаемым интриганом. Скорее всего, он тоже догадывался об Аленкиных чувствах, но, как и все парни трех смежных дворов, был по уши влюблен в красавицу Таню, хоть так и не написал ей ни одного признательного письма.

Ольга заметно охладела к некогда лучшей подруге Аленке, видя ее поразительные актерские успехи, и практически с ней не общалась. Она заканчивала девятый класс, и совершенно серьезно готовилась ехать в Москву, чтобы поступать в театральное училище. Для этого она постоянно ходила вслед за Ириной Александровной, и донимала просьбами заняться ее подготовкой.

Павлик, наверное, был единственным, кто не втянулся в наши сложные любовные многоугольники, смешные детские интриги, и пустячковые, преувеличенные во много раз проблемы. Он держался со всеми одинаково дружелюбно и непринужденно. Ни при виде кого не краснел, не бледнел, и глупостей не говорил. Отсюда следовал вывод, что влюблен ни в кого не был, и любил всех коллег открытой дружеской любовью широкой веселой и немного наивной души. Он по-прежнему покорял своим умением рассмешить, открывая это свое мастерство для все более широкой публики. Только теперь его выбивала из колеи невообразимая занятость: молодой талант, способный стать гвоздем любого КВНовского конкурса рвали на части представители клуба веселых и находчивых, приглашая в команды разного уровня от школьных до университетских и городских. Теперь местом прописки восходящей звезды стали всевозможные актовые залы, разнообразные дома культуры и сцены любой величины.

Димка совершенствовал свое актерское мастерство на радость маме и на умиление бабушке. Он окончательно забросил школу, и это сошло ему с рук: мечтательные родительницы уже прочно связали в своем воображении жизнь любимого чада с великим искусством. Они уже видели в нем ни больше, ни меньше, нового Смоктуновского. Самого же актера такое положение дел полностью устраивало. Он особенно ни о чем не беспокоился, и ни о чем серьезно не думал.