Гнездо неприкаянных

Марина Медведева

Гнездо неприкаянных

Часть первая. Птенцы родились

Глава первая. Ася Звонкина

– Как он умер?

– Говорят, по голове ударили.

– Тихий был – не видно, не слышно. Кому помешал?

– В тихой заводи кто только не водится.

Ася Звонкина стояла на балконе и смотрела, как выносят черный мешок с телом соседа Рудольфа. Она его плохо знала. Здоровались на лестнице да пару раз обменялись пустыми фразами о погоде. Одинокий пенсионер, жил скромно – не шумел, телевизор на всю катушку не включал, водку не пил. Или пил украдкой – дома, без собутыльников и песенного ора. Ася пыталась вспомнить его лицо и не могла. Видела столько раз, а теперь, когда его в глухом мешке вынесли из дома, словно не человека, а мусор, в ее памяти оживало лишь расплывчатое пятно. Глаза вроде карие, однако, не точно. Губы, нос, подбородок и даже уши – все какое-то обычное, незапоминающееся. Выходит, умер человек, они год прожили в соседях, а она даже лица его вспомнить не может. Будто оно уплыло, растворилось в темном омуте Асиной памяти.

– Хоронить не будут. Разберут на органы. Он завещал тело какому-то институту.

– Не по-христиански это.

– Может, неверующий был. Атеист.

– Смерть всех равняет, и атеистов тоже. Каждый хочет жить после смерти. Кого не спроси.

– Откуда ты знаешь, что она есть, жизнь эта загробная?..

Ася шагнула в квартиру и захлопнула дверь. Звякнуло стекло – отрезало уличный шум и въедливые голоса любопытных соседей. Ася не любила похороны. С тех пор как переехала в этот дом, уже три раза хоронили соседей. Правда все они были людьми в годах, пожилыми. Вот только похороны от этого не становились легче. Потом, когда в опустевшие квартиры селились новые жильцы, Ася облегченно вздыхала. Шумные голоса, дребезжание окон, хлопанье дверей, гулкое бряцание велосипедов о ступени лестницы. Дом оживал, наполнялся жизнью, дышал новым, свежим воздухом молодости и стремлений. Ася жадно впитывала молодой дух, прислушивалась к голосам, к грохоту музыки и чувствовала себя счастливой. И молодой, да молодой. Хотя ей уже минуло сорок два, а в жизни все казалось неустойчивым, зыбким, ненадежным. Детей не родила и замуж не вышла. И к работе душа не лежит.

Правда, была любовь. Ася счастливо вздохнула и отчетливо представила лицо Кости, его запах – хвойный парфюм, и улыбку – яркую, уверенную. За улыбку его и полюбила. Тогда она только переехала в этот дом на Гнездовую и впервые осталась ночевать. Ни посуды, ни чайника еще не было. Вскипятила воду в микроволновке, заварила кофе и вышла на балкон. И увидела его. Он неспешно шел вдоль цветочных клумб и тихо напевал знакомую песню, которую Ася тоже любила. Она поставила чашку, облокотилась на перила – рыжие волосы колыхнулись, упали – и запела:

– Я раньше и не думал, что у нас

На двоих с тобой одно лишь д      ыхание…

Внизу раздался смех – он поднял голову и смотрел на нее. С улыбкой. Ася прекратила петь и молча глядела на него. Вдруг его лицо помрачнело – исчезла улыбка, появилась тревожность. Он опустил взгляд и быстро вошел в подъезд.

Ася взяла чашку и долго пыталась унять дрожь в руке. Сердце колотилось, тело пронзали мелкие иголки. Она закрывала глаза и вспоминала лицо и улыбку незнакомца. А ночью, во сне, жарко занималась с ним любовью. Проснулась в горячем поту и бросилась под холодный душ. Тело горело, жгло нестерпимым жаром.

Вечером раздался звонок в дверь. Ася открыла и резко отшатнулась. В дверях стоял он, Костя. Без улыбки, серьезный, с горящим взором. Ася протянула руку, он вошел. Дверь закрылась и отрезала Асю от прежней жизни. Одинокой и несчастной.

Ася хотела его. Страстно, нестерпимо. Не могла насытиться, надышаться. Не сдерживала стоны и всхлипы. С трудом пережидала день – глядела на часы. Бросалась домой, ждала его. Костя никогда не оставался ночевать – уходил за полночь, тихо закрывал за собой дверь. Ася притворялась, что спит, а сама лежала – глаза в потолок и замирала от счастья.

Через месяц она узнала, что Костя женат, и у него есть дочь. Когда Венера с Николь приехали из отпуска. Ася ни о чем не подозревала – они до того мало разговаривали и все о какой-то чепухе. Некогда было. Как-то Ася возвращалась домой – скорее в душ, нарядиться и ждать ЕГО. Поднялась на один пролет и обернулась на стук входной двери. Сначала показался Костя. Ася рванулась к нему – и резко замерла. Следом за Костей шла очень красивая женщина с надменным лицом и девочка-подросток. Костя бросил на Асю вкрадчивый взгляд и повернулся к девочке. Ася на онемевших ногах двинула по лестнице на свой этаж. Не помнила, как вошла, закрыла дверь и упала на пол. Очнулась уже ночью в темной квартире с болью в спине и разбитым сердцем. Достала из шкафчика коньяк и выпила из горлышка полбутылки. Коньяк она терпеть не могла и держала для гостей. С коньяка Асю вырвало на ковер. Она сидела на грязном ковре и рыдала, не в силах остановиться.

Он вернулся на другой день, поздно вечером.

– Сказал, что за сигаретами, – Костя нервно оглядывался на дверь. Боялся, что жена услышит и прибежит? – Ты сердишься?

Он крепко обхватил Асю, привлек к себе. Она выставила руки, пыталась освободиться.

– Я не сплю с женатыми.

– Уже спишь. Со мной ведь спала, – неловко отшутился он.

– Уходи, – сказала она. Все-таки освободилась и отошла к стене. Он стоял и смотрел. Улыбка завоевателя превратилась в горькую ухмылку. Глаза сально ощупывали Асину грудь. Она обхватила себя за плечи, прикусила губу – не разреветься бы.

Он ушел. И вернулся через неделю. Ася не помнила, как прожила эту неделю. Вроде спала, что-то ела, мылась. На работе сидела с застывшим взглядом – не слышала, что играют ученики. Сердце ныло – не могла думать о музыке. Когда наступила суббота, утром в дверь робко постучали. Она с надеждой открыла дверь и бросилась ему на шею. Они были вместе два дня и две ночи. А потом он ушел – встречать жену и дочь.

С тех пор Ася завела тайну. Для всех она оставалась одиночкой, ни кому не нужной. Но в тихую, когда никто не видел, встречалась с Костей и любила, любила, любила.

Глава вторая. Костя и Венера Неверовы

– Снова бросил грязную тарелку в раковину, – шипела Венера. – Я тебе не прислуга.

– На работу опаздываю. Ты же в отпуске. Одну тарелку за мужем вымыть не в силах?

– Отпуск – не домашняя каторга. Пусть до вечера лежит, плесневеет.

– Мама, где мой черный свитшот?

– Где вчера бросила, там и возьми. Не видишь, я с отцом разговариваю.

– Вы не разговариваете – ругаетесь. Лаетесь, как дикие собаки.

– Ты как матери отвечаешь, дрянь?

– Венера, зачем так с дочерью? Не с той ноги встала? Прибери свой длинный язык.

– Пошел вон, сволочь. И убери от меня свои грязные лапы.

Костя выскочил на лестницу и яростно хлопнул дверью. Пипец! Достала – сил нет. Каждый день скандалы. Николь слушает мать и тоже грубит. Он скрипнул зубами, выскочил из подъезда и напоследок хлопнул еще одной дверью. Стены картонные, окно в кухне открыто – все соседи в курсе их с Венеркой семейной жизни. Ну и хрен с ними! Все равно в этом муравейнике ничего не скроешь. Костя стукнул дверцей своей «тойоты» и рванул со стоянки – шины жалобно свистнули, будто в ответ на Костину злость.

Костя ехал по забитой машинами улице: руки крепко вцепились в руль, он нервно тормозил на светофорах и резко газовал на зеленый. Курить хотелось до жути. С такой женой разве бросишь? Почему они с Венеркой без конца ругаются? Может, она разлюбила или другого нашла? Раньше же хорошо было. Что теперь не так?

Раньше Костю любили. Поздний ребенок, он появился в семье Неверовых, когда родителям уже стукнуло сорок. Мама тряслась над ним без памяти, в глаза заглядывала, предупреждала малейшее желание. Отец пытался строжить, но Костя был таким милым, приветливым, улыбчивым. Посмотрит невинными голубыми глазами – и что бы не напроказил, прощаешь. Как можно сердиться на ангела? А то, что Костю в семью Неверовых ангелы послали – мать и отец свято верили. Они же долгие пятнадцать лет вымаливали себе ребеночка. Бог услышал и подарил им чудо. Костеньку.

Учился Костик неплохо, но без особой охоты. Что на уроке запомнит – расскажет. Цепкий ум, отличная память не раз выручали, а родители особо не принуждали заниматься. Боялись, что у сыночка голова заболит от излишнего напряжения. Школу закончил так себе, но с отцовской подмогой устроился в строительный, где пришлось тяжко – сказывались пробелы в школьных знаниях. Все же кое-как закончил институт и угодил в проектное бюро, где и встретил будущую жену Венеру.

Красивой она была – до дрожи в коленях. Костя впервые страшился подойти к девушке, заговорить. А когда случалось по работе общаться – нес какую-то пургу и боялся смотреть ей в глаза. Осмелел только на корпоративе после нескольких рюмок. Включили музыку, начались танцы, и он пригласил Венеру. Потные Костины ладони бережно обнимали ее гибкую спину, а губы касались душных волос. Влюбился сразу и безвозвратно. Утонул в темных Венериных глазах. Колдовских, манящих. Венера Измайлова по матери была татаркой, по отцу – русской. Татарская кровь сильная – не перебьешь. К взрывному темпераменту прилагалась смуглая, будто приласканная солнцем кожа и густые смоляные волосы, которые тяжелым плащом укрывали Венерину спину. Она вечно твердила, что подстрижется. А сама гордо красовалась длинными, шелковыми кудрями и с легким смущением принимала восторги окружающих.

Свадьба была роскошной, в здании музея – старинном особняке с портиком и белоснежными колоннами, с регулярным парком и статуями девятнадцатого века. Жених и невеста приехали в конном экипаже, крикливо разукрашенном лентами и розами – красавица Венера не отличалась хорошим вкусом. На другой день молодые отбыли в Сочи, а, когда вернулись, объявили родителям, что ждут ребенка.

К вечеру Костя остыл и слегка подзабыл утреннюю ссору. Отходчивый, легкий, не мог он долго сердиться. Заехал в цветочный, купил жене букет розовых пионов, дочери ведерко мороженого и с легкой, заискивающей улыбкой вернулся домой. Венерка цветы приняла, но глазами сверкнула – еще обижалась. Николь на мороженое фыркнула – не ребенок уже. Костя сунул ведро в морозилку и обнял жену. Венера мешала в кастрюльке пахучий соус, а на сковороде бодро шкворчали румяные котлеты.

– Отстань. Что ты делаешь? Убери руки – я же готовлю, – Венерка нехотя противилась ласкам мужа, но уже тихонько постанывала. Костины пальцы проникли под тонкий халатик и нежно гладили горячее тело жены. Венера мгновенно зажглась – застонала, уронила лопатку и крепко вцепилась в стол. Оба старались сдерживать стоны и крики, чтоб дочь не услышала, но выходило не очень. Костя хрипло сопел, приближаясь к цели. Венера страстно попискивала. Подгоревший соус припахивал гарью… Когда все закончилось, оба перевели дыхание. Потом Костя привычно чмокнул жену в потную шею и застегнул брюки. Венера оправила халат и не удержалась от едкого выпада:

– Опять твоя похоть! Окно открыто – все соседи слышат, – не прошептала – прошипела она. Черные глаза маслянисто поглядывали на мужа.

– Пусть слышат, – отмахнулся довольный Костя. – В этом доме только у нас здоровый секс. Остальные его сто лет не видали.

– Лишь бы дочь не узнала, – она бросила на дверь опасливый взгляд.

– Николь музыку слушает, в наушниках, – успокоил Костя.

– Ой, соус горит! – встрепенулась Венера и закрутилась у плиты.

В дальней комнате на розовом диване сидела Николь. Розовые наушники лежали рядом. Глаза девочки угрюмо смотрели на розовую стену, заклеенную постерами известной кей-поп группы. Николь все слышала.

Ночью, когда сонный дом затянула душная мгла, Неверовы лежали на смятой постели и тихо разговаривали.

– У Николь за год две тройки, – ворчала жена. – Зря платили репетиторам. Не помогло. Троечница – с ума сойти! Я с золотой медалью закончила.

– Не идут у ребенка физика и математика. Отстань от нее. Зачем учить то, что не нравится, не к душе? Зато, у нее по истории и географии пятерки. Книги читает. Не успеваю новые покупать.

– Что значит «не нравится»? – фыркнула Венера. Она перевернулась, легла на живот. Тяжелые черные волосы потно змеились по белой груди. Костя лежал на спине, глядел на блестящую люстру и жадно хотел курить. – Школу пусть закончит, а там выбирает – нравится, не нравится.

– Да закончит она школу! Не дави на ребенка. И так целыми днями из комнаты не выходит.

Костя медленно встал, потянулся, натянул трусы и отправился на кухню – покурить. Венера демонстративно отвернулась к окну и сделала вид, что заснула.

Красный огонек сигареты озарял хмурое Костино лицо. Вонючий дым отгонял ночных комаров, которые с радостным писком ринулись в квартиру, стоило Косте открыть окно. Курил он медленно, наслаждаясь каждой затяжкой, и прислушивался к тихому женскому голосу из квартиры сверху.

«Я пытаюсь разучиться дышать,

Чтоб тебе хоть на минуту отдать

Того газа, что не умели ценить,

Но ты спишь и не знаешь…»

Костя улыбнулся и попытался представить себе девушку, которая поет. Квартира сверху долго пустовала. Лишь несколько дней назад туда заехали новые жильцы. Костя пока не знал, кто там живет. Решил спросить у Венеры. Жена всегда в курсе домовых дел. Любопытная очень.

Воображение рисовало Косте стройную красавицу с белокурыми волосами до талии и длинными ногами. Костя представил, как они втроем с Венерой и этой блондинкой и чуть не выронил сигарету из пальцев. Он сердито затушил окурок и бросил в раковину. Что с ним? Никогда не изменял жене. Только что жарко занимался любовью с Венерой, а теперь думает о другой. О девушке, которую даже не видел. Лишь слышал голос. Голос, который пел любимую Костину песню.

Через пару недель Николь закончила школу, и они с Венерой укатили к теще на дачу. Костя остался один. И встретил Асю.

Глава третья. Николь

Николь ненавидела родителей. Мать – злая ведьма. Отец – мягкий, как подтаявшее мороженое. Мать вечно орет про учебу. Хвалится, что была отличницей. Все-то у матери идеально. Волосы длинные, а у нее, Николь, никак не отрастут, светлые перья, как у отца. И тощая она, коленки да ключицы – отец иногда Колючкой зовет. А мать – фигуристая и похотливая сучка. Думает, никто не слышит, как она вопит, когда они с отцом трахаются. Приходится, когда родители дома, в наушниках сидеть. Не помогает. Она ведь ЗНАЕТ, чем они там занимаются. А когда не трахаются, ругаются, вопят, как демоны. Сто пятьсот раз хотела из дома сбежать. Да что толку? К подругам не сунешься, на отель денег не хватит.

Хотя, куда ей в пятнадцать бежать? И терпеть этих уже невмоготу. А теперь два месяца у бабки в деревне торчать – грядки полоть. И что ей на старости лет дачу захотелось? Раньше ведь в городе жила. Как хорошо было. Родители ссорятся, можно к бабке уйти. Теперь хоть вой, никуда не деться.

– Николь, обедать!

Мать даже в деревне среди дачников наряжается и мейк делает. Белые шорты, яркая блузка, маникюр, педикюр, волосы собраны в хвост, на губах помада, и глаза будто с масляной пленкой – обшаривают окрестности в поисках мужиков. Но сегодня мать сердитая, злая и еще больше на всех крысится.

– Ешь быстрее. После обеда возвращаемся в город.

Николь лениво болтает ложкой в густой окрошке, щедро усыпанной зеленью с огорода.

– Венера, чего ребенка торопишь? – заступается бабка. Крупная, голосистая, с длинными острыми ногтями. Как только на огороде с такими работает? Николь украдкой перевела взгляд с бабки на мать. Похожи! Только бабка в три раза толще. Подавилась смешком. Значит, и мать такой станет. И тогда она, Николь, порадуется. Припомнит ей жестокие слова: «Учись, старайся. Ты некрасивая. Замуж все равно не возьмут» «В кого у тебя такие ноги кривые? И волосы – три перышка». И еще много чего. Скажет, а потом извиняется, обниматься лезет. Думает, Николь забудет. Ни фига! Все до последнего слова помнит. Словно огнем в мозгу выжжено.

После обеда, за которым Николь почти не ела – аппетита не было, сели в машину – смешной крошечный «фольксваген-жук» любимого мамочкиного красного цвета, и отправились домой.

– Чего молчишь? – косится мать. – Радуйся, что домой тебя везу. Будешь опять целыми днями в четырех стенах торчать. Интроверт, блин. Я в твои годы на улице бегала. С мальчиками дружила. А тебя из дома не выгнать.

– Что я на этой улице забыла? – голос у Николь тихий, будто приглушенный подушкой. Не сравнить с матерью. – Грязно и жарко. И делать нечего.

– Можно подумать, ты дома вся в делах! – фыркнула мать. – В телефон или в ноутбук пялишься. Скоро видеть ничего не будешь. Знаешь, так и зрение потерять недолго. А очки тебе не пойдут. Лицо слишком узкое.

Николь до боли вцепилась ногтями в ладони, стиснула зубы – чтобы не заорать и не ударить мать. В голове шумело, сердце колотилось, будто вот-вот вырвется из грудной клетки, уши сдавило. Она прикрыла глаза и старалась подумать о другом. О новых анимэ, которые посмотрит, когда будет дома. О книге, которую читает. Об отце – мякише, который терпит эту наглую суку, свою жену. До самого дома ехали молча. Мать демонстративно включила радио и подпевала убогой попсе. Противно и фальшиво.

Возле дома встретили отца. Он почему-то сидел на скамейке и смотрел на балконы. Что там интересного? Увидел, как они с матерью из машины выходят, глаза вытаращил. Смешно! Мать бросилась к нему, пакеты сунула с бабкиными огородными подарками, что-то заверещала. Отец не чмокнул ее, как обычно, а как-то странно взглянул, будто на чужую.

Николь шла за ними и пристально разглядывала спину отца. Рубашка новая – поло. И пахнет от него другой туалетной водой. И волосы на затылке короче пострижены. Отец изменился – это факт. Но почему?

Вошли в подъезд, как всегда, с шумом и криками. Мать разве угомонишь? Женщина – фейерверк, блин. Когда поднимались, увидели соседку сверху – рыжую Асю, училку из музыкалки. Ася тоже увидела Неверовых и почему-то испугалась. Застыла и глаза вытаращила, как рыба без воды. А потом развернулась и бросилась по лестнице вверх. Хотя сначала вниз шла.

Что-то в этом доме изменилось, заключила Николь и решила подумать об этом, когда ляжет спать. Все равно заснуть не сможет, пока эти не натрахаются.

Месяц спустя мать вечером вдруг засобиралась в салон красоты. Николь привычно слушала ругань родителей, потом хлопнула дверь, зацокали каблуки по лестнице, снова дверь, и дома остались они вдвоем с отцом.

– Ника, я к Виталику сбегаю, – встрепенулся отец и выскочил из квартиры.

Николь бросилась к двери и прижала ухо. Вторая дверь не хлопнула – остался в подъезде. Интересно, куда он делся? Она тихо, чтобы не скрипнула, приоткрыла дверь и прислушалась. Сверху донесся легкий стук, дверной скрип, возглас, потом хлопнула дверь, и все затихло. Николь почувствовала, как дрожат пальцы, и по телу пробегают мелкие колкие иголочки. Отец зашел в квартиру Аси. Решилась мгновенно. Бросилась в свою комнату, дернула ящик стола, подняла пачку комиксов и вытащила ключ. Этот ключ был ее самым важным секретом. Долго не решалась им воспользоваться – боялась, что ее поймают. Ключ все лежал под комиксами и ждал своего часа. И дождался. Николь схватила прохладный стальной ключ, выскочила из квартиры и аккуратно закрыла за собой дверь.

Осторожно, на цыпочках, поднялась на второй этаж, сунула ключ в замок, отперла дверь и вошла в чужую квартиру. Точнее, квартира была не чужая, а как бы ничья. Ведь Рудольф умер, а наследников никто не видел. Хозяина нет, значит, она, Николь, ничего плохого не делает. Да и ключ она не крала – нашла на лестнице. Рудольф тогда еще жив был. Николь понятия не имела, чей это ключ. Просто взяла и спрятала его в своих вещах, среди старых комиксов. В самом безопасном месте. Мать комиксы терпеть не могла и никогда в стол не лезла. То ли дело комод с одеждой. Из комода мать запросто могла вышвырнуть все содержимое, если ей вдруг казалось, что вещи сложены неаккуратно. Типа воспитывала. Чей это ключ Николь узнала позже, когда Рудольф ходил по квартирам и расспрашивал соседей. Она сразу решила: ключ не отдаст. Николь обожала секреты, а ключ от чужой квартиры таил в себе столько возможностей разузнать что-то о Рудольфе. Вроде не пенсионер, а не работает, дома сидит. И люди к нему ходят какие-то странные. Вот только при жизни Рудольфа Николь не успела воспользоваться ключом. Торчала в школе, а когда возвращалась, Рудольф дома сидел. Сколько раз после школы поднималась на второй этаж и прислушивалась – в квартире негромко гундел телевизор. Значит, дома. Николь досадливо вздыхала и шла домой. А теперь вот ключ пригодился.

В однокомнатной квартире мертвого Рудольфа удушливо пахло тухлятиной. Николь поморщилась – словно хозяин умер и разложился прямо здесь, на красном паласе с жуткими черными цветами. Брр! Стараясь не дышать, Николь бросилась к стене и прижала щеку к выцветшим шершавым обоям. Перегородки в доме тонкие, подслушивай – не хочу. В квартире Аси говорили двое.

– Пойми, обман гложет меня, вытягивает душу. Я чувствую себя преступницей. Надо расстаться.

– Рыжик, ну что ты! Я без тебя не могу. Нам же хорошо вместе. Правда? Ты – мое солнышко, радость моя. Только о тебе и думаю.

– Я же с ней на лестнице вижусь. Каждый раз стараюсь быстрее проскочить. Смотреть на нее не могу. А она ведь здоровается. Что мне делать?

– Не думай о ней. Я ведь не ее люблю, а тебя. Ты же чувствуешь? Скажи!

Голоса стихли, послышались вздохи, тонкие, нежные, другие. До усрачки знакомые Николь. Она тяжело выдохнула – сбросить накопившуюся злость. Голова пухла от мыслей. Рассказать матери. Ей будет больно, ох, как больно! Николь хоть немного порадуется. Впервые одержит верх над мамочкой. Может, она даже скандал Музыкалке закатит. На радость всем соседям. Или не говорить? Николь вдруг поняла, что в ее руки попал очень ценный секрет. Еще бы разобраться, как она может его использовать. Можно пригрозить Музыкалке, что она расскажет матери и потребовать у нее денег? Только Николь почти не знала Музыкалку. Вдруг, она пойдет и доложит матери? Остается отец. Николь злорадно улыбнулась, ей вдруг стало хорошо, так хорошо, что по телу разлилось приятное, обволакивающее тепло. Отец теперь ей все купит. Все, что не попросит. Теперь он в ее, Николь, руках. Она рассеянно оглядела комнату Рудольфа – надо как-нибудь здесь пошарить, когда время будет. Аккуратно – не шуметь, заперла чужую дверь и так же на цыпочках спустилась на свой этаж. Когда вернулся отец, Николь уже сидела на своем диване, уткнувшись в книгу, а на ее губах блуждала легкая, ироничная улыбка.

Глава четвертая. Эльвира Завидова

– Эля, миксер не одолжишь? Хочу торт испечь, а мой сломался.

Ася для вида постучала и, не дождавшись ответа, как здесь было принято, скользнула в квартиру соседки. Эльвира стояла на табуретке и, вытянув пухлые руки, цепляла к карнизу тяжелые портьеры. Одарив Асю недобрым взглядом, бросила занавеску и, держась за стену, грузно слезла на пол.

– Чего такая довольная? – Эльвира бросила на соседку проницательный взгляд. – Кто это тебя так порадовал. Аж, светишься.

– Солнце, хороший денек. Вот я и радуюсь, – весело ответила Ася Звонкина. И даже голос ее сегодня звенел ярче, по-особенному. – Сладкого захотелось, а миксер сгорел. Дай на часок. Потом тортом угощу.

– Гостей ждешь? – глаза Эльвиры стали похожи на узкие щелочки, словно она пыталась разглядеть что-то тайное, запретное за веселым Асиным лицом.

– Никого не жду. Просто вспомнила, что давно ничего не пекла, а сегодня выходной. И дел у меня особых нет.

Эльвира, плавно переваливаясь на ходу, отправилась на кухню. Ася потянулась следом. Кухни в доме номер два на Гнездовой улице были просторные, с высокими потолками и вытянутыми окнами. Кухня Эльвиры, как и вся ее квартира, походила на магазин секонд-хенда. Шкафы, полки, столы, подоконник и даже пол – все в этой кухне плотно забили вещи, казалось-бы совершенно ненужные, бросовые, которым только в мусор. Как-бы не так! Эльвира каждой из них, даже самой бесполезной давала новую жизнь.

Длинные ряды голубых майонезных банок – для рассады, обрезанные коробки из-под сока – для того же, узлы пакетов, пакетиков, коробочек, баночек, упаковок. И над всей горой этого «добра», кропотливо накапливаемого Эльвирой, гордо высился разлапистый фикус с густо-зелеными, пыльными листьями. Фикус стоял на узком шкафу-пенале и, будто с усмешкой, взирал на горы «добра», которое Ася считала обычным мусором. Эльвира жила в двухкомнатной квартире и всю ее под потолок забила накопленными за долгую жизнь вещами. Она ничего не выбрасывала. Пережив кризисы, развод и безденежье, Эльвира Завидова хранила, берегла все, что может пригодиться в непредсказуемом течении ее тяжелой жизни.

– Смотри, какие чашки я нашла, – хвасталась она Асе. Толстый палец, перетянутый золотым кольцом, словно тугим поясом, указывал на грязноватые голубые чашки с золотым ободком. Чашки стояли в мойке и явно готовились принять пенный душ. – В соседнем доме старуха умерла. Наследники, не разбирая, все вещи выбросили на мусорку. Ну, я и выбрала себе, что получше.