Стереть тебя из себя

Айла чувствует, как будто попала в самое сердце его одиночества. Как будто комната живая и знает ее больше, чем должна. Один из исписанных листов притягивает ее взгляд, словно зовет – дыхание замирает. Она тянется к нему, но Дэмиан, перехватив ее жест, опережает и протягивает сам – немного резко, но сдержанно, как будто не готов, но уже не может отступить:

– Это просто черновик. Никому не показывал.

Айла читает. В самом центре строки, зачеркнутые, как будто в отчаянии:

«А если ты останешься – кто я тогда?»

Она поднимает на него глаза. Он не отводит взгляд. Но и не сближается.

– Тут все… – он проводит рукой по воздуху, охватывая студию. – Все, что от меня осталось, когда я не умею молчать.

– Музыка – твой способ не сойти с ума? – тихо спрашивает она.

Он кивает. Берет в руки гитару, осторожно, как будто та – живая. Садится на край старого дивана, наклоняется вперед, прижимая инструмент к груди, и на мгновение замирает, прежде чем провести пальцами по струнам.

– Я не хотел бы играть это вслух. Но… хочешь услышать?

– Только если это – по-настоящему.

– По-другому я уже не умею.

Он начинает играть. Сперва – почти неуверенно, будто его пальцы забыли, как говорить. Но с каждой нотой он раскрывается. Голос у него срывается, будто каждое слово вырезано изнутри. Бас вибрирует под ребрами, удар за ударом, и в этих строчках – не просто текст. Он будто читает ей письмо, которое не осмелился бы отправить.

– Ты знаешь, меня не убьет ни яд, ни весь этот мир, что швыряет в нас острые углы…

Айла замирает. Он делает шаг ближе к краю света, будто все, что было в нем закрытого – теперь открыто.

– Плевать, что происходит снаружи – пока ты здесь. Пока мы вдвоем.

Он играет, не отводя от нее глаз. Гитара звучит, как продолжение тела, как проводник того, что он не смог бы сказать в трезвом разговоре.

– Ты – не просто человек. Ты – моя свобода. Моя боль. Моя анархия.

– Из-за тебя я начал снова писать – не треки, не строки – раны. Все, что под кожей. Все, что жжет.

Айла стоит, прижав ладони к груди. Он понижает голос. Почти шепчет:

– Я отдал бы все. К черту сцену, деньги, славу – все.

– Потому что ты – мой звук. А я просто твой несостоявшийся романс.

Звук стихает, но не затихает внутри. Последние слова он говорит в тишину:

– Между нами – как будто взлетная полоса. Но я все еще один. С постелью, в которой только тень.

И в голосе появляется надлом – сырой, искренний, обнаженный:

– Если это грех – я за. Потому что твоя любовь лучше любого вымышленного Рая.

Он опускает руки, и гитара смолкает. Комната будто перестает дышать.

Айла стоит, не в силах сделать ни шагу. Ее ладони дрожат, дыхание сбивается, а в горле будто встала комната, пропитанная этой музыкой. Она чувствует, как каждая нота проходит сквозь кожу, будто оголяет нервы. Глаза наполняются слезами, но она не отводит взгляда. Он играет не просто песню – он будто прикасается к самому сердцу. Она закрывает глаза, и в эту секунду весь мир сужается до этих звуков, до него. И вдруг приходит понимание – это про нее. Это для нее. Или… это и есть она. В его голосе. В его руках. В этом признании без слов.

Когда он заканчивает, в комнате повисает тишина. Он не смотрит на нее.

– Никто этого не слышал, – говорит он хрипло. – До тебя.

Айла делает шаг ближе. Медленно. Осторожно.

– Спасибо. За доверие.

Дэмиан поднимает глаза. Они блестят – не от света, а от того, что внутри не помещается. Взгляд – оголенный, без защиты, без игры. В нем – почти мальчик, у которого отняли способность верить, но вдруг дали шанс. Но это не просто уязвимость – это почти крик. Сердце колотится так, будто готово вырваться наружу.

"Если она отвернется сейчас – я не соберусь снова," – пульсирует в висках.

"Если останется… черт, если останется – я, возможно, смогу жить заново."

Он не знает, как держать этот взгляд. Хочется отвести глаза, спрятаться, снова стать тем, кто все прячет за маской. Но она стоит. Смотрит. И в этом взгляде – не страх. Там свет. И он тянется к нему, почти физически, всем телом, всеми нервами.

Воздух между ними натянут, как струна. Тихий, плотный, живой. Дэмиан чувствует, как его пальцы дрожат, как будто снова держат гитару. Но теперь дрожит он сам – в ожидании. В надежде. В беззащитной вере, которую так давно закопал под слоями цинизма и боли.

– Знаешь… иногда я думаю, что если кто-то увидит все это – он либо убежит, либо развалится вместе со мной.

– А если останется? – шепчет она.

– Тогда, наверное… я перестану бояться быть живым.

Айла делает шаг вперед. Медленно, будто ступает по льду, готовому треснуть под тяжестью их чувств. Внутри – буря. В груди – стук сердца, такой громкий, что ей кажется, он его слышит. Она ловит его взгляд – и в нем не просто страх. Там – почти мольба. Надежда, спрятанная в глубине, за слоями боли и оборон.

Она тянет руку. Медленно. Осторожно. И когда ее пальцы касаются его – словно щелкает ток. Тепло. Живое. Он вздрагивает, будто от пощечины. Но не отстраняется. Не уходит.

– Я здесь, – говорит она так тихо, как будто шепчет его сердцу. – Не для того, чтобы сломать. Не для того, чтобы спасать. Просто… быть рядом.

Он опускает взгляд. Видит, как их пальцы переплетаются – неровно, неловко, по-настоящему. Дыхание сбивается, плечи сотрясаются от подавленного напряжения. Он сжимает ее ладонь, словно утопающий, нашедший берег.

– Ты не представляешь, насколько я не готов… – голос ломается. В нем – все. Страх, стыд, надежда, желание и боль.

Он поднимает глаза. Губы дрожат. Ему трудно говорить. Труднее – молчать.

– А я не прошу быть готовым, – отвечает она, и в голосе ее – такая нежность, что ему хочется разрыдаться. – Я просто… не хочу, чтобы ты снова был один. Никогда.

Между ними – не поцелуй. Не обещание. Но в этой тишине, в этой искренности – первый шаг. И, возможно, единственно правильный.

В этот момент раздается тихий звук. Щелчок двери. Голоса в коридоре. И знакомое, чуть глухое:

– Дэм? Ты тут?

Они оба вздрагивают. Секунда – и хрупкая магия момента растворяется, как пар. Он отпускает ее руку, будто испугавшись, что кто-то увидит, как он живой. И как он стал – живым.

– Это Марк, – шепчет он. – Менеджер.

Айла сжимает губы, делает глубокий вдох, будто надеясь, что этого будет достаточно, чтобы удержать эмоции внутри. Она делает шаг назад, и в ту же секунду дверь в студию приоткрывается.

На пороге появляется Марк – высокий, в черной толстовке, с усталым, но внимательным взглядом. Он окидывает их обоих быстрым, почти оценочным взглядом, но не говорит ни слова о том, что чувствуется в воздухе.

– Привет, – спокойно говорит Айла, первой перехватывая его взгляд.

Марк чуть кивает, его голос мягкий:

– Привет. Ты Айла, да?

– Да, – она улыбается, стараясь держать голос ровным. – Уже ухожу.

– Рад познакомиться. Осторожно там, ночь.

– Спасибо, – коротко, почти по-шепоту.

Она поворачивается к Дэмиану. Их взгляды встречаются. В нем – шторм, сдержанный только тем, что рядом посторонний. В ней – нежность и боль.

– Мне пора, – говорит она чуть громче, чем хотелось бы, чтобы не сорваться в дрожь.

Он не отвечает сразу. Его губы приоткрыты, будто он вот-вот скажет… но сдерживается. Только кивает. Медленно. Как будто каждое движение дается с усилием.

– Я… напишу.

– Я знаю.

Она выходит. Не оглядываясь. Потому что знает: если обернется – все начнется заново. И она не выдержит.

Марк молча тянется к двери и мягко ее прикрывает. В комнате становится еще тише. Он поворачивается. В его лице нет удивления – только усталость. Та, что накапливается годами, та, что уже не лечится словами.

– Серьезно, чувак? – голос низкий, без всплеска. Но в нем – все: тревога, ярость, отчаяние. – Опять пропал. Опять отключен. Я думал, ты сдох в ванной или улетел в космос без обратного билета.

Дэмиан не отвечает. Смотрит в пол. Как будто пол – единственное, что еще держит. Лицо побелело, глаза пустые, губы сжаты в тонкую линию. В нем все напряжено, будто он держится из последних сил. Марк видит. И узнает. И от этого злость только горче.

– Ты хотя бы один раз мог бы сказать, где ты? Или ты снова играешь в "найди труп под конец тура"?

Тишина. Нервы. Пространство будто сжалось, как перед взрывом.

– Ты меня тогда не слушал, – голос Марка становится тише, но опаснее. – И сейчас не слушаешь. Только тогда умер он. А теперь – умираешь ты.

Он делает шаг вперед. Гулкая тишина разрывает уши.

Дэмиан поднимает глаза. Там – тьма. Усталость. И нечто новое. Что-то мягкое, неоформленное, уязвимое. Он хрипит:

– Она… она не такая, как все.

Марк прикрывает глаза, на секунду словно теряя равновесие. Потом выдыхает. Глубоко. Медленно. Так, как выдыхают, когда устали молиться.

– Все они сначала не такие. Пока ты сам их не сожжешь.

Он подходит ближе. Его рюкзак летит на стол с тяжестью прожитых лет. Он смотрит на Дэмиана так, как смотрят на близких, которых уже невозможно спасти, но все равно не можешь бросить.

– Ты хочешь сдохнуть – я не могу запретить. Но ты хотя бы скажи мне, блядь. Скажи, что я больше не должен верить, что ты еще можешь выжить. Потому что, клянусь, я устал… вытаскивать тебя из собственного ада.

Марк смотрит на него еще пару секунд. В глазах – та самая смесь, которую Дэмиан всегда ненавидел и втайне жаждал: разочарование, боль и проклятая забота. Он медленно качает головой и бросает:

– Если она умнее тебя – она не вернется. А если глупее – ты ее сломаешь.

Марк поворачивается и уходит. Без хлопков дверью. Без эффектных пауз. Просто – исчезает. Оставляя после себя запах сигарет и тишину, в которой слишком громко пульсирует сердце.

А Дэмиан остается один.

Он садится обратно на диван. Медленно, будто в теле нет костей. Его пальцы соскальзывают по струнам – глухо, без звука. Руки дрожат.

Все в груди пульсирует – несказанным, недожатым, недо…

Он подносит ладони к лицу, зарывается в них. Сдерживает. Срывается. Без звука. Только плечи ходят ходуном, как в детстве, когда никто не должен был услышать, что ты плачешь.

Айла…

Это имя теперь в каждом вдохе. В каждом глотке воздуха. В каждой паузе, где раньше была пустота. И это страшно. Потому что она была – и ушла. А он остался. И опять – наедине с собой. Только теперь внутри что-то сдвинулось. Что-то начало болеть иначе. Живее.

Он поднимает голову. Смотрит на дверь, через которую она ушла.

– Пожалуйста… не исчезай.

Шепотом. В никуда. Но честнее всего на свете.

***

Ночь. Город спит. А она – нет.

Айла лежит в темноте, утопая в собственных мыслях, как в черной реке без дна. Потолок над ней будто пульсирует эхом гитарных струн, вибрацией, которую до сих пор чувствует телом. Простыня скомкана, подушка сброшена. Сердце стучит будто под кожей, где-то слишком близко к поверхности.

Она вспоминает, как он смотрел. Как дрожали его пальцы. Как голос хрипел на слове «ты». Все это проникает под кожу, как краска в холст – уже не стереть, не забыть. В груди – что-то тянется, пульсирует, будто зовет обратно, к нему.

Она садится в кровати. Ладони холодные. Дышит неровно. Тянется к телефону, как к спасению. Экран светится в темноте, как окно в другую вселенную.

Пальцы бегают по клавиатуре, останавливаются, снова двигаются. Слова рождаются не сразу, но каждое – как признание. Как шаг навстречу.

@a.sinclair.art: “Завтра буду в мастерской. С 14:00. Если хочешь – приходи. Я покажу тебе свой мир. Тот, в котором краски – это тоже способ выжить.”

Она перечитывает. Еще раз. И еще. Сердце бьется слишком громко. Она знает – могла бы стереть. Спрятаться. Сделать вид, что ничего не было. Но она уже не та, что прячется.