Нохча

«О… Да ты в курсе того, что происходило на сборном пункте. Судя по всему, нарочно развели нас с Сухим и Бывалым (кому захочется поиметь такой геморрой?). Ну что ж, поиграемся, тем более спать не хочется…» – С тобой давай подружимся.

– С Вами, – поправил в ответ приосанившийся лейтёха, – соблюдай субординацию.

– Конечно, с Вами. Извините, – Он вновь отвернулся к окну, чтобы не вспугнуть проснувшимся неподдельным интересом болтливого, но осторожного собеседника.

– Вот скажи, ты, наверное, из Ингушетии?

– Наверное.

– Вот. А я уверен.

«Читал дело. Молодец»

– Тогда скажи, к чему все эти намёки, загадки? Ну скажи прямо… – тот подсел поближе и чуть наклонился. – Гордые?

Запах «свежака» неприятно ударил в нос. Холод вагона не позволял «развезти» молодой, но слабый организм.

«Запиваешь страх…» – Он не любил пьяных людей. А точнее – боялся, хоть и не мог признаться в этом даже самому себе. Накатывающие волны страха автоматически гасил агрессией, но сейчас был готов терпеть. Пьяный – не хозяин своему языку.

– Гордость – это порок. А мы разборчивые. Изначально смотрим на человека: кто он, о чём с ним можно говорить и о чём – нет. И только потом начинаем общение. Вот вы мне нравитесь: с одной стороны – ещё молодой офицер, а с другой – чувствуется хватка, опыт, по всей видимости династический; да и умом вас Всевышний не обделил – уверен, будет интересно.

Лесть пришлась кстати. «Ему немного подпоёшь и делай с ним что хошь», – как пелось в песенке из старого фильма. Сколько раз Он уже применил этот прием! Действовало одинаково хорошо как на продавца в магазине, чтобы взвесил лучший кусок, или соседку, чтобы прослыть «хорошим мальчиком» и получить в подарок мороженое, так и на сына начальника отделения милиции, чтобы дольше других кататься на его новом мопеде.

– Вот и я говорю, – подобрел сопровождающий. – Сразу видно, разбираешься в людях. Ты зачем бузил на сборном?

– Знаешь, когда видишь человека, как Вас, перед собой, то его уважаешь. А когда видишь пса, то нет к нему никакого уважения. С Вами разговариваю, а с псами не о чем разговаривать, он будет гавкать, пока дубиной по хребту не перешибёшь.

– Правильно. Держись меня в части, и тебя никто не тронет. С увальняшками, отпуском или проблемами с дедовщиной – сразу ко мне. Сделаем всё в лучшем виде.

«Ты сам-то себя слышишь?» – подумал Он, но вслух сказал:

– От души прям. А что, серьёзно с дедовщиной у вас?

Офицер замялся.

– Не то, чтобы прямо вообще, – говорил он короткими предложениями через паузы. – Есть части, где и похуже. А где её нет, с другой стороны? У нас комбат молодой… Выскочка, но Папа его греет. Так вот, пытается он в отдельном батальоне искоренить, но пока не очень получается. Ты, если что, просись ко мне, точнее к нему. Там разберёмся.

При слове «Папа» сердце, предчувствуя контакт с Целью, забилось чаще. Полутьма вагона, состояние соучастника беседы и своевременный контроль эмоций и дыхания позволили осторожно направить разговор в нужное русло:

– А кто такой «Папа»?

– О! Папа – это самый главный. Командир полка. Но тебе до него, как до Пекина. Решать вопросы будешь со мной, – рука нетвердым плавным движением опустилась на плечо.

Поезд качнуло и, если бы не опора, лейтенант занял бы горизонтальное положение, причём не факт, что на жёстком старом лежаке, а не на полу. Тему нельзя было отпускать: клиент мог начать трезветь или отключиться.

– А расскажи, что за человек этот «Папа» и почему так греет нашего комбата? – непрост Он был, ох не прост. И комбата назвал «нашим», чтобы подчеркнуть единство, близость, показать, как ценно для него мнение опытного собеседника.

– О… Папа – волк. Держит часть вот здесь, – поймал тему пьяненький, при этом покрутив сжатой в кулачок белой, ещё детской ладошкой. Тонкие пальчики впились так глубоко в мягкую нежную кожу, что не стало видно ногтей.

– Прямо-таки волк?

– Ты даже не представляешь. Конечно, в определённых моментах порядочная сволочь, но, когда дело касается своих – никогда, слышишь, никогда не сдаст, – он выждал паузу, наблюдая за эффектом. По всей видимости реакция должна была быть иной, поэтому продолжил: – Твой залёт – со всеми бывает – только твой залёт. Дальше полка не вылезет. Ты пострадаешь, может, даже, больше, чем если бы вылезло, но… Казнит и милует только он. А если ты – контрацептив, то не уживёшься, «не слетаешься», как он говорит, с ним, – Мажор опять помахал своей детской ручкой, но теперь с раскрытой ладонью, на которой вырисовывались четыре красно-синие следа в форме полумесяца от ногтей.

Цель обретала форму:

«Ну раз волк, стало быть зверь. Зверем и будет. Псом, например», – подумал герой, а вслух спросил:

– Прям такой весь правильный?

– Ты слушаешь меня или нет? Я же сказал: «порядочная сволочь». Может оскорбить… но за дело. Может даже ударить. Может на деньги поставить… да, тоже может. Но по справедливости, – последнее слово растянул по слогам. – Слышишь, по спра – вед – ли – во – сти.

– А почему комбата греет?

– Упс… А здесь тайна, покрытая мраком. Тянет его… Вроде есть и более перспективные, но начальство себе на уме.

– А у Папы семья, дети есть? – осторожно, но наигранно небрежно осведомился Он.

– С какой целью интересуешься?

– Для нас это важно.

– Для кого для вас?

– Для нашего менталитета.

– А… Есть сыновья. Один в Суворовском, другой Верхнее военное заканчивает. Династия. Может к нам в полк пойдёт. А может и нет. Есть жена, есть дочь, маленькая ещё.

– С ними живут?

– Да, – из-за того, что разговор шёл не о нем, Мажору становилось скучно.

– Далеко от части? Знаешь где?

– Да нет, рядом… А зачем тебе?

Поняв, что далековато зашёл, и что не так уж и сильно пьян офицер, чтобы не заподозрить неладное, объяснился:

– Хотел понять, насколько правильный он, ведь какая голова, такая и рыба. Вот ты где проживаешь? – знал, что давит на «больную мозоль». Нарочно, чтобы засыпать ворохом отвлеченных мыслей сомнения.

– Да наглухо. Общага – засада. На четвёртом этаже комнаты, на третьем классы. На втором и первом штаб. Туалет не работает, ходим через классы по нужде. Мне-то ладно, ничего, а те, у кого есть жёны? – он ещё долго и подробно изливал свои беды, те самые трудности, что, согласно Уставу, должны стойко переносить военнослужащие, но можно было бы и избежать, если бы начальство думало хоть немного о быте личного состава. Потом, встрепенувшись, ещё раз спросил:

– А тебе зачем?

– Очень важно! Командир сыт и доволен – подчинённому хорошо. Командир голодный и злой – беда подчинённому…

– Точно! Только не все это понимают, – шёпотом произнёс он последнюю фразу, приблизившись к самому уху. Потом, отодвинувшись, громко сказал: – Замётано! Ты у меня во взводе.

– Договорились, – они пожали руки.

– Приятно поговорить с понимающим человеком.

– Взаимно.

– Такой молодой и уже прошаренный…

– Менталитет такой, – улыбнулся Он в ответ и отвернулся в чёрное окно, тем самым закончив разговор, ставший совершенно Ему неинтересным.

                                            * * *

На новом месте всё поменялось местами… теперь чужаком был Он. Дешёвое жильё не отличается безопасностью. Сказать, что кавказцев не любили… впрочем, как не любили и русских у Него дома. Женщины, что Его окружали, заставляли посещать уроки музыки – осваивать струнный инструмент. Веса в глазах сверстников ни в школе, ни во дворе эти занятия не добавляли.

Четверо подвыпивших взрослых в вечерней подворотне прижали и разбили о голову гитару, начав с безобидного «Дай я сыграю что-нибудь». Мужчина в годах в простой рубашке и джинсах двумя лёгкими движениями отправил двоих из них «поспать». Оставшиеся уважительно назвали его по имени, вставив перед этим неуместное, как казалось, «дядя».

«Ты как?» – обратился мужчина, когда те двое унесли на себе своих товарищей. «Я нормально, гитару разбили». «Склеим. Приходи завтра», – он назвал адрес и время. – «Характер имеется, приложим к нему практические навыки. Если, конечно, тебе интересно». «Я буду вовремя». «Лаконично. Вы бываете неговорливы. Это менталитет у вас такой» – закончил Тренер.

                                            * * *

Под мерное постукивание лейтенант засопел. За окном была сплошная тёмная завеса, лишь изредка прерывавшаяся далёкими светлячками фонарей. Он разглядывал своё отражение, которое со скоростью поезда в окне следовало за ним.

«Что такое одиночество?» – думалось Ему. – «Почему оно всегда со мной? Даже в зале, даже рядом с Тренером всегда ощущал холодок от его потустороннего присутствия».

Поезд набирал скорость, амплитуда раскачивания увеличивалась и пьяный, завалившись в неестественно выгнутой позе, отвлекал от размышлений. Помогать не хотелось…

«Может одиночество – это проклятие любого, имеющего в жизни цель?» – отражение поднесло руку к лицу и почесало небритый подбородок. – «Целеустремлённость подразумевает наличие спутников, помощников, а не друзей… С друзьями одиноко не бывает. А были ли у меня друзья? Кто вообще такие друзья?»

Встречный поезд своим грохотом заставил интуитивно отпрянуть от окна. Светлые окна единой сияющей чертой проносились теперь перед глазами.

«У Тренера была цель, и у него были друзья, у отца была цель, и у него были друзья… Видимо всё зависит от самой цели… А если это цель, которой нельзя поделиться?»

Грохот оборвался также неожиданно, как и возник, от чего вернувшееся дремотное постукивание казалось глуше.

«Тогда одиночество – это когда нет возможности поделиться тем, что действительно для тебя важно – тем, что захватило тебя тайной страстью… Но оно тогда распространяется и дальше: уже нет привычки делиться и восторгом, и тем, что любишь, наплывом радости и просто необъяснимой грустью. Вроде и есть с кем, но не делишься… страшно. А что это за страх? Страх откровенности, уязвимости, ведь есть вероятность потерять контроль и тогда… станешь самим собой?» – открытие удивило… «Интересно, никогда не думал о своей слабой стороне… А перед кем мне можно быть слабым?»

Мысли, хаотично перепрыгивая одна через другую, толкались под усыпляющие сдвоенные толчки железных катков: «Открыться незнакомому таксисту, побыть собой со случайным попутчиком в поезде при закрытой двери в купе. Но от одиночества эти случайные люди не спасают… А чего я на самом деле хочу? Я хочу… не долга, не отношения земляков… Чего хочу я?»

Сомнение проехалось своим ядовитым дыханием по мятущейся душе: «Убить Пса? А тебе оно надо?»

«А мне оно надо?» – повторило вопрос сознание. – «Постоянно должен: должен жениться, заработать, родить, вырастить, убить… Тренер часто говорил: „хочу“. И если хочу, то должен только самому себе, но никому другому. Всё дело в „хочу“. Хочу ли я на самом деле убить?» Ответ напугал Его, так, что не осмелился даже мысленно проговорить непозволительные слова.

…В ночи пришёл дед. От вечерних сомнений не осталось и следа, только уверенность в истинности выбранного пути.

V

От вокзала до ворот части, которая находилась в черте города, дошли пешим порядком. Понурый, прихварывающий Мажор шёл во главе разноцветной колонны, лишь изредка выбрасывая короткие приказы, целесообразность которых, мягко говоря, была спорной… Просто, когда на кого-то выплёскиваешь свою нездоровицу, становится немного легче. Мокрый асфальт и серые многоэтажки. Промозглый ветер между ними, и такие же серые люди, прикрывшиеся зонтами или спрятавшие лица в капюшоны. Мелкий дождь и тяжёлые набухшие хлопья снега.

Зелёные ворота с красными звёздами. Высоченный мальчишка, у которого на призывном пункте вытрясли сумку, страдал, докурив ещё вечером последнюю сигарету, что удалось стрельнуть у сердобольного попутчика: «Покурить бы…». Он не канючил, не давил на жалость, даже не просил, просто как-то по-детски искренне делился своей бедой. Разница лишь в том, что ребёнок кричит, взывая о помощи с надеждой, а здесь слышались надлом и безысходность: никто и никогда. Так и окрестил сослуживца: «Покурить-бы».

В калитку пропускали по одному.

В очереди Его накрыло знакомое любому единоборцу переживание: неизвестность проявляется в теле в виде «мандража» – тремора конечностей, отдающегося в животе или груди. С одной стороны – волнение, с другой – предвкушение схватки, разогревающее тебя изнутри. Похожие ощущения настигали, когда отца вызвали к директору школы или перед встречей с верзилой из параллельного класса, предложившего «поговорить после уроков». Это был не страх, скорее напряжённость или даже возбуждённость перед встречей с неизбежным.

– Рюкзак на стол, – нагловатый служащий Комендантского взвода нетерпеливо приплясывал, отстукивая при этом ритм только ему известной мелодии носком кирзового, до блеска вычищенного сапога. – Шевелись, я сказал.

Высокий, скуластый, с белой чёлкой из-под шапки, крупными руками и потухшим злым взглядом, который выдавал в нём солдата, сподобившегося пробежать лишь четверть двухгодичного марафона.

– Чуть повежливей, – Он прибавил в акценте и снизил до минимума скорость действий, после чего добавил: – И совет: не торопись жить.

                                            * * *

«Он посыплется, точно посыплется. С третьего или четвёртого раза. Самые крепкие выдерживают пять – шесть, но результат всегда один и тот же – все они сыплются», – увещевал Тренер перед плотным строем мальчишек, заслуживших право представлять их город на престижном турнире.

«Просто смотрите в глаза или на мочку уха и про себя, но для него, спокойно произносите фразу: „Я знаю, что ты хочешь сделать. Я знаю, что ты хочешь сделать. Я знаю, что ты хочешь сделать“, выставляя логическое ударение на „я“, потом „знаю“, затем „ты“, и в конце „хочешь сделать“. Так кругами. И он посыплется».

                                            * * *

Глаза поднялись. Медленно, плавно, как уверенный в своём мастерстве охотник неторопливо поднимает ствол карабина на несущегося прямо на него разъярённого подранка-секача весом в полтора центнера. «Слон», не найдя сразу что ответить, замялся.

– Борзый? – в дальнем углу обозначилось ленивое движение: с лавочки поднимался низкорослый щуплый темноволосый военный в ботиках, расстёгнутом до середины груди кителе, с шапкой на самой маковке и чётками в руках. – Зря ты выпрыгнул. И я тебе это докажу. Вешайся, дух.

Уверенность доходяги в себе развеселила опытного бойца:

– Напугал. Чем могу искупить, чтобы сменить гнев на милость?

– Поговори, поговори напослед. Уделаю, как Бог черепаху, – ответил тот, отвернувшись и направившись на прежнее место.

– Серьёзный? – направил Он вопрос к белобрысому.

– Познакомишься поближе… И очень скоро. Иголок слишком много. Не положено.

Старый трюк: отвлечь от значимого на маловажное. Он читал, как его применяли в книгах о революционерах в ссылке. Забавляла история, когда Ленин поставил лавочку полицейскому, чтобы тот начал обыск с верхней полки, на которой были лишь цензурированные книги, а к нижней, где и хранилась запрещённая литература, устал и потерял бдительность. Ещё слышал от отца, как один его мудрый знакомый нарочно оставил в диссертации яркий, но ни на что не влияющий абзац, который и отвёл внимание комиссии на себя, скрыв важные инновационные, но не популярные идеи. Нож был спрятан надёжно, оставалось отвлечь внимание. Так и вышло: иголки изъяты, нож не найден.

Колонной мимо штаба по дорожке вниз дошли до плаца, через него в дверь казармы – старое четырёхэтажное здание на два выхода. На первом Ему предстояло провести трёхнедельный курс молодого бойца, заканчивающегося принятием присяги.

Несвежий, но качественный ремонт приятно удивил. Если бы одним словом можно было назвать управителя этого помещения, то первым на ум приходило: «хозяйственник». Добротный пост дневального, исполненный не из стандартной крашеной древесно-стружечной плиты, а плотно подогнанных двадцати пятимиллиметровых сосновых досок. Из них же был сваян информационный щит, где уже висел свежий «боевой листок». Причём сам щит покоился на двух плотно ввинченных в стену крюках, каждый из которых способен был выдержать не менее полутоны полезной нагрузки. В ленинской комнате, куда первоначально определили пополнение, самодельные парты был сварены из дюймовых труб, на стене висел такой же щит на таких же крюках с множеством коллажей из фоток и статей журнала «Братишка».

Хозяйственность сквозила в каждой мелочи: ножки сейфа в канцелярии и каждой двухъярусной кровати в расположении были аккуратно «обуты» в пластиковые крышки от банок, чтобы не карябать полы… На столе, покрытом красной шерстяной тканью, величественно возвышался меловой бюст вождя мирового пролетариата.

Они были не первыми. В спальном помещении их уже ожидали порядка тридцати человек – лысых и переодетых в форму, как позже выяснилось, накопивших за трое суток службы некий опыт. Сейчас ранее прибывшие, пытаясь подавить наносным безразличием любопытство, высыпали на «взлётку» и молчаливо присматривались к новеньким.

VI

– Сумки на пол. В две шеренги становись, – младший сержант пел, а не говорил, тянул слова, стараясь произвести впечатление. Маленький, полненький, кривоногий, светлый.

«Ангелочек, только бритый… Берцы с чужого плеча… или как это грамотно сказать? С чужой ноги? Подковами цокает как конь… Педальный!» – последнее определение развеселило, и Он непроизвольно улыбнулся.

– Ты чё щеришься? Я говорю что-то смешное? Шаг вперёд, расскажи, вместе посмеёмся.

«А мы не у одной учительницы учились?» – снова про себя подумалось Ему, и улыбка растянулась ещё шире.

– Ты надо мной ржёшь? Весёлый по жизни? Здесь землячество, и твоих никого. Тебе жопа. Понимаешь, дух?

Ему не хотелось останавливать запал юного командира, которого про себя прозвал «Молодым», напротив, захотелось увидеть куда его бравада в конечном итоге вывезет. Поэтому смотрел в пол, при этом чётко отслеживал движение ног, обутых в ботинки на размер, а то и на два больше его маленьких ножек.

                                            * * *

Спортзал стал Ему домом. Ежедневные, а перед соревнованиями и по два раза на день, тренировки – единственным настоящим интересом, а может даже смыслом жизни. Тренер заменил отца. Наставляя бойцов, он говорил: «Глаза и ноги. Следите за глазами и ногами соперника. Руками можно обмануть, телом можно сделать ложный финт, глазами тоже можно ввести в заблуждение, но на такое способны лишь мастера, и только ноги не обманут никогда. По расстановке ног ты увидишь следующее движение соперника. По глазам – его состояние».

Тренер не просто учил держать баланс, читать атаки, уходить от них, коротко бить и бросать, принимать удары с открытыми глазами, владеть холодным оружием, работать азартно, играючи. Он, воспитанный лихой годиной, прошедший допросы в сформированном из оторви голов молодом отделе по борьбе с организованной преступностью, ещё и щедро делился своим жизненным опытом, причём с необъяснимой откровенностью, принимая мальчишек любое время и в любом состоянии.

Можно было прийти к нему домой в ночи со своими катастрофами, и ни тихое недовольство молодой жены, ни капризные стоны маленьких дочек из спальни не могли помешать долгому откровенному разговору в тесной хрущёвской кухоньке. Он, заглядывая в мятежные подростковые души, слышал их, понимал, в ответ получал безоговорочное подчинение и бескорыстную помощь.

Они были соседями. Сорокаминутные пешие прогулки от зала до дома стали великой школой постижения житейской мудрости в довесок к физической подготовке. А ещё были совместные походы, лагеря, рыбалки, где Он упражнялся в приобретении добродетелей терпения и хладнокровия, которых, по словам Тренера на посиделках у ночного огня, где подводился итог улову, «недостает менталитету некоторых из здесь присутствующих».

                                            * * *

Распалившийся младшой опасно сократил дистанцию. Слева подходил второй. Пора было действовать.

– Не подходи ко мне, – взгляд, как щелчок затвора автомата пригвоздил ноги молодого командира к полу, но не остановил язык.

– Ты это мне? А если подойду?

– Молодец, что слушаешься. Хороший мальчик.

– Слышишь, чурка, ты рамсы не попутал ли? – боковое зрение контролировало размытый объект сбоку.

– Не здесь и не сейчас, – третий голос спокойно, но властно потушил энтузиазм нападающих. – После баньки вечерком побалакаем.

«А вот за чурку придётся тебе ответить…» – мысли через взгляд говорили громче слов.

                                            * * *

«Запомни: жди момента. В бою, как и в жизни: если сразу кинешься реваншироваться, – эффекта будет мизер. Жди. Наслаждайся ожиданием – момент обязательно наступит. Слышишь: обязательно! Тогда и включайся по полной. Ни в коем случае не оставляй без ответа: потеряешь уважение соперника – проиграешь бой. Потеряешь уважение к себе – похоронишь жизнь».

Тренер обладал огромным словарным запасом, при этом был лёгок в общении – не грузил тяжеловесными терминами, складывая выражения, исходя из уровня собеседника. Строгий и суровый на тренировках (брал живые расписки с совершеннолетних или родителей тех, кто не достиг восемнадцати, при работе с острозаточенными ножами), в то же время понимающий и полностью принимающий каждого при живом с ним общении.

«Оскорбление хуже удара», – учил он. – «Можно не ответить на удар, можно подставить другую щеку, когда желаешь проявить свою ментальную силу, а вот не ответить на оскорбление нельзя. Словом или делом, поступком прямо или исподтишка – хам должен быть наказан. Рано или поздно. Это твой авторитет, твоё кредо. Ты можешь потерпеть, но только для того, чтобы дождаться своего часа. Не забудь, не прости».

Однажды, в один из первых дней занятий, взрослый нахал, который уже имел определённые успехи, назвал Его при Тренере чуркой. Тот услышал, дал команду: «Оба в ринг», а сам пошёл в угол к Нему. В присутствии советчика и мотиватора «чурка» вхлам разделал опытного бойца. Помнил, как, вытирая Его кровоточащий нос и заглядывая в горящие глаза, Тренер спросил: «Как тебе? Легче, чем было до боя?» Да, было, несомненно, легче.

VII

Баня – старое здание с окнами из разноцветных стеклянных блоков и выбоин, наспех забитыми большими лоскутами тряпья… Нет ничего постояннее временного: бещали заделать раствором… но так и не заделали.

Четвёртый пост. Под охраной и обороной – банно-прачечный комплекс и вещевой склад. Узкая тропинка караульного вокруг построек. Срочники, отдавшие не менее четверти долга Родине, предлагали приличные барыши, чтобы встать на службу ко времени купания военнослужащих женского пола и офицерских жён. Казино, рулетка, фортуна… страсти, разочарования от пустого поля, на которые поставил все имеющиеся армейские фишки в виде банок сгущённого молока или тушёнки, либо невообразимая радость от случая, когда на-гора оказываешься в нужное время в нужном месте.

График подачи горячей воды, казалось, целиком зависел от капризов славянского духа бани, ревностно хранившего её для ублажающих его самодурство. Поэтому отметка в распорядке: «женский день» совершенно не гарантировала получения будоражащих, давно забытых, острых ощущений. Напротив, выявляла счастливчиков и делала всеобщим посмешищем полагавшихся на строгий военный режим. Банщиков ценили…

В день приезда вода оказалась в наличии. Около «банного комплекса», куда входили помещения прачечной и термической обработки белья, где при высокой температуре уничтожаются яйца бельевых вшей, а также осыпаются пластиковые пуговицы кальсон и теряют эластичность резинки трусов, удалось надёжно припрятать нож…

Вещевой склад. Опытный старший прапорщик, небрежно оглядывая «контингент», определял размер обмундирования:

– Прикинь, китель, – серьёзно проговорил он, бросив слежавшийся камуфляж на широкую полку перед Покурить-бы, – рукава коротки будут, но хоть что-то. Куртки такой нет, пока в шинельке походишь. А вот с сапогами… Сорок шесть, не меньше…

– Сорок семь с половиной… – скромно ответил тот.

– Ну да, соответственно росту… Что у тебя на ногах? Ботинки? Чёрные? Пока походи в неуставных, а там разберемся. Следующий!

– Сорок шесть. Держи. Да не стесняйся, крепче возьмись. Крепче! Прижми, как девушку, и береги то, что Родина тебе доверила! Размер Ноги?

– Сорок четыре.

– Эх, вот это ласты себе отрастил! Наверное, мамка ботинки на размер больше покупала, – цокнул языком и продолжил бородатой шуткой: – Трусы надо было широкие носить, трусы, а не лапы отращивать.

Недоофицер по-лошадиному заржал, ища глазами поддержки у столпившихся только покинувших дома мальчишек. Большинство одобрительно оскалились.

– Не смешно? – перед ним стоял спокойный новобранец, южных кровей. – Сорок восемь. Забирай. Нога?