Нохча

Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире!1

Михаил Булгаков

Часть первая

I

Зима здесь запоздалая, даже не запоздалая, а какая-то вечно замещающая: серая, грязная – сплошной ноябрь. И в декабре – ноябрь, и вместо января тот же ноябрь. А февраль – это уже практически март. Да и весна здесь не та… Не привычно скорая, резкая, как взрывной характер аборигенов, одевающихся исключительно в чёрное с редкими белёсыми вставками. Это через море, в Азии, – краски, а здесь… Средняя полоса дарит томительное ожидание тепла, когда привычно ненавистные качели погоды сводят синоптиков с ума, выдавая амплитуды от дневного солнца с ручьями и капелью до ночных снегопадов, что вновь возвращают в уже порядком осточертевшую зимнюю сказку. Дома, как выголодовка у цирковых собак, превращает банальные сухарики в непозволительную роскошь, так и ласкающие всплески оттепели делают весну ещё вожделеннее. Тут по-другому… Как рок неизбежности: приходит быстро и повсеместно. Без прелюдий, без намёков, везде и сразу, словно переключили рубильник: щёлк! Картинка поменялась, вокруг тепло и зелень.

Блокпост. Шершавый бетон. Песок в мешках и сырость. Грузовик, напряжённый местный житель, УАЗик проверяющего и БТР сопровождения. Нервно курящий майор с лицом, скрученным узлом, поднял личный состав на проверку, а тут подозрительный транспорт. Сам не пошёл, недовольно щурясь, под прикрытием брони, делает вид, что дистанционно контролирует досмотр, но присутствующим очевидно – банально ссыт. С ним комбат. В руках автомат – взял у бойца, что-то объясняет штабному. Заняли позиции, согласно регламенту. Заметно нервничают. Всё пошло не по плану: учебная тревога плавно переросла в боевую. Женщина неопределённого возраста – на вид пенсионерка, но с крепкой точёной фигурой, что проглядывается через плотные одежды, рядом подросток одиннадцати – тринадцати лет. Хотя кто поймёт… Ни её, ни его возраст определить нереально. Они тут замуж выходят в четырнадцать, точнее их отдают, а потом с ворохом детей в тридцать выглядят старухами. Потому и дети взрослеют раньше времени: смотришь на наших шестнадцатилеток – пацаны пацанами, а тут уже в четырнадцать – мужик: волосатый, сформированный. Климат, генетика и спорт, возведённый в ранг религии, делают своё дело. Кто он ей? Внук? Племянник? Поздний ребёнок? Она несёт сумку, он – две.

Движение в накрытом брезентом кузове, хлопок выстрела, как щелчок цыганского кнута. Ветер или что-то изнутри качнуло грубую ткань. Кто теперь разберёт? Рык комбата: «Отставить! Прекратить огонь!»

Яблоки. Откуда она взяла их здесь ранней весной? Такие сочные… Яркие на бесцветном асфальте. Сезонный недостаток витаминов пытается блокировать осознание открывающейся картины. Яблоки сыплются, как красно-жёлтые мячики. Нетерпеливо дрожат, подпрыгивают, словно пытаются обогнать друг друга, бьются об угол, расталкивают собратьев, чтобы быть первыми в этом только им понятном забеге… Раскатываются по линии сырого камня и застывают, качнувшись напоследок, словно шарики в передаче «Спортлото»… Здорово было бы успеть притарить парочку.

Мальчишка осторожно ставит сумки и медленно подходит к осевшей, сереющей женщине. Резко отворачивается и, стараясь не смотреть в её сторону, суматошно собирает драгоценный груз.

II

«Опять русские», – говорили старики. Прадед, переживший три войны и депортацию, молчал о них громче всяких слов. Теперь его правнук – подросток, опасался этих непонятных, далёких чужаков, неожиданно появившихся и принесших ад в небезопасный, но привычный и понятный Ему мир, хоть и взрослел под канонаду Первой войны, воспринимая все её ужасы, как должное.

Что помнил? Помнил блокпост. Помнил повязки, очки. Помнил нервную улыбку русского с автоматом на изготовке. Помнил, как интуитивно держался поближе к матери. Помнил страх, хоть и проходил этой дорогой по два раза на день. Бывало, воинственные пришельцы здоровались с ним по-доброму, даже угощали… и Он брал.

Помнил хлопок и звонкий щелчок. Помнил, как завизжало что-то и прошло над самой макушкой. Помнил крик за ограждением. Яблоки. Помнил, как важно было их собрать обратно, в сумку. Помнил, что осознавал, как важно сейчас не торопиться… чтобы как можно дольше не оборачиваться.

Помнил, как боковое зрение фиксировало и навсегда впечатывало в детскую память сереющую мать. Помнил, как она держалась руками за шею – чуть ниже, под яблочком. Как, задыхаясь, пыталась что-то сказать, но вместо слов издавала звуки, словно безуспешно старалась избавиться от скользкой с одной стороны и шершавой с другой гладкой слюдяной пластинки, прилипшей ближе к корню языка, той, которая закрывает такие вкусные горьковатые яблочные косточки. Помнил, как медленно оседала, как плавно опускались руки, как из-под спины ленно разрасталось красно-чёрное вязкое пятно, мерно заполняя в земле глубокий след от русского сапога.

Ещё Он помнил, как одно яблоко закатилось под колесо грузовика, и для Него почему-то было очень важно не забыть его достать и отдать матери, когда та откашляется, справится с этой жёсткой пластинкой и встанет. Помнил, что прекрасно осознавал: она этого уже никогда не сделает. Помнил, как огромные руки подбежавшего водителя сгребали податливое тело. Помнил, как оно тонуло, не пытаясь отстраниться, в этих неистовых объятиях.

III

«Странный взгляд. И прическа странная», – подумалось Ему. – «Какой-то противоречивый. С одной стороны – крепкие мышцы и набитые суставы, низкие надбровные дуги. Явно дружит со спортом, причём прикладным. Свои белые зубы – значит не курит. С другой – шевелюру, как у подростка, отпустил».

Он любил «читать» людей. Во внешнем виде, привычках, жестах, мимике, словах и интонации, темпе речи и позах – вся история человека: отношения, переживания, взгляды, характер, наличие «стержня». По «прочтению» выбирал стиль общения… и попадал практически безошибочно, прописывая при этом соответствующие характеристикам прозвища.

«У тебя и голос должен быть странным – сиплым, слабым, также не соответствующий твоей фактуре. Будешь пока у меня подполковником Сиплым».

– Ты откуда такой будешь? Кто по национальности? – бывший имярек и новоиспечённый Сиплый действительно имел голос больного хроническим ларингитом.

«Не ошибся!» – порадовался за себя призывник.

Да, не ошибся: увидел, заметил несоответствия… Однако не досмотрел, что за пышной шевелюрой кроются многочисленные шрамы от ранений. Не просчитал, что, будучи майором, он вдохнул раскалённую взвесь от двух гранатомётных выстрелов, пойманных командирской машиной. Ожог лёгких, бронхов и связок. Лёгкие с бронхами починили, а связки трогать не стали – жизни не угрожает, на функционал не влияет, а эстетика… это не про военных медиков.

Не разглядел, что жена не дождалась, точнее не смогла принять его нового – озлобленного, пьющего. Не нащупал те ужасные двенадцать месяцев в биографии того, кого Он презрительно прозвал «Сиплым», за которые тот превратился практически в бомжа. Скрыты были и друзья, помогавшие восстановиться на службе, и молодая женщина, что в темной электричке услышала его пьяную историю, приняла, родила от него позднего, потому такого долгожданного сына. Молодой жене не нравились короткие волосы…

– Дело читал? Там всё написано, – с подчёркнутым акцентом был ответ.

– Гордый. Вертел я твою гордость, знаешь на чём? Тут не аул. Ничего, в части паинькой будешь.

Он медлил… не сразу переводил взгляд на собеседника. Любил изображать смятение, позволяя своему визави, наслаждаясь преимуществом, подняться как можно выше. Размягчал, обманывал, чтобы смущение от жёсткого заземления при перекрещивании взглядов максимально дезориентировало противника. Поэтому сейчас, зная, что офицер впервые оторвал глаза от бумаг, смотрел в пол.

– А что за имя? Почему двойное? Или это два отчества… Два папаши было что ль? – Сиплый переступил черту.

                                            * * *

Он был поскрёбышем – гордостью для отца, надеждой для матери, ревностью для трёх старших сестер. Любимчиком для деда, хлопотами для бабки: «Вот же благословил Всевышний суетой», – радовалась она сквозь нарочитую строгость. Воспитание и любовь, порядок и вольности, представления о чести и непомерная опека противоречиво окружали Его со всех сторон…

Отец ушёл сразу. Он подолгу ждал его у небольшого окна свой комнаты. Для взрослого человека лишиться в один момент отца и матери – весомый груз. Для подростка – непомерная тяжесть. Отец возвращался. Ночами. Сначала часто, потом реже. Осунувшийся, грязный, нестриженный, вооружённый, со светящимся недобрым огоньком в глазах, взрывной, злой, мотивированный. Словно получил смысл, увидел перед собой цель жизни и теперь ничто не могло остановить его на избранном пути. Говорил резко с дедом и сестрами, но Его прижимал к себе, нашёптывая что-то глухое, непонятное, вместе с тем такое приятное… и это самые счастливые моменты, которые говорили о любви, о Его нужности, о том, что за внешней жёсткостью скрывается нежное любящее сердце учителя литературы. А потом уходил опять.

В одну ночь трое неизвестных, но похожих, как вилки из одного набора, внесли отца в дом. Дед выхаживал два месяца – два тяжёлых, но счастливых для юного сердца месяца, когда можно было просто быть рядом. Силы вернулись, отец вновь исчез. «Не хватило, не напился» – говорил дед. А через неделю – вой сестёр и знакомый по прадеду, запылённый взгляд деда, сосредоточенно сопровождающий людей в форме, учинивших сущий погром под видом процедурно грамотно оформленного обыска. Отца Он больше не видел.

Нож. Отцовский, красивый, опасный, в кожаных ножнах. «Теперь у тебя другое имя. Имя злое». – Дед постоянно твердил эти слова словно заклятие. – «Теперь у тебя жизнь завязана на другой жизни, и не будет ни покоя, ни чести, пока не заберёшь. Заберёшь – не зря жил. Оставишь – позором обложишь своё имя и имя своей семьи. Кто тебе тогда руку подаст? Отомсти! Это нож – только им, смотря прямо в глаза. Враг должен знать, за что и кто свершает над ним дело чести».

                                            * * *

Время поднять глаза. Как тяжёлая рука борца, ощущаемая на плече, так и взгляд, лёгший на офицера, своим весом заставил того осечься, поникнуть, спешиться.

– Просто у нас так не принято. Пиши, как в паспорте, – извиняясь без слов извинений, засуетился Сиплый.

                                            * * *

Старшая сестра. Короткие сборы. «Здесь тебе делать больше нечего!» Переезд в другой город, отдельная комната у родственников. «Живи мирно, учись, зарабатывай, женись, роди и воспитай» – женский страх и вечная тревожность в красивой упаковке прагматизма. Насколько легковесны эти увещевания, когда взрослым авторитетным мужчиной уже заложено основание жизненного пути? Могут ли они пошатнуть Его? «Не дерись, старайся не выделяться. Занимайся музыкой. Это – твое». Но какая музыка, если горит, горит пламя внутри, наполняет, накаляется, расплавляет своим жаром устои мирной жизни. Огню необходим простор – постоянные конфликты со сверстниками, что логично закончились занятиями в известном зале единоборств. А ещё, глубоко спрятанный в земле, как дедовский завет в душе, отцовский нож в промасленной ветоши, обернутый напарафиненой бумагой.

                                            * * *

Он лёг на второй ярус длинного ряда кроватей областного сборного пункта: там выше: выше от суеты… выше, теплее и тише. Сверху, улыбаясь, прислушивался к тихим разговорам призывников, которые делились своими переживаниями, зачастую прикрытыми бравадой, по поводу воинской части, куда их вечерним поездом доставит «покупатель». Его это не беспокоило. Он точно знал свой путь. Задолго до врачебной комиссии Ему были известны номер и место дислокации.

Мудрые заметили, когда чего-то истово желаешь, сохраняя жажду в любых перипетиях, сама вселенная приоткрывает, а иногда и распахивает перед тобой двери, ведущие к заветной цели. Жаждущие получат, ищущие обрящут – не постесняются воспользоваться случаем, схватятся, войдут и не остановятся.

Сестра случайно познакомилась с близкой подругой военного прокурора области. Просто столкнулись в торговом центре. Через него были добыты сведения о деле, где было указано имя стрелка, чья пуля поделила жизнь на «тогда» и «сейчас», на «до» и «после». Документально история была обставлена следующим образом: попытка нападения на пост. Оперативная реакция личного состава. Нападающие скрылись, метким выстрелом командира батальона ликвидирован отвлекающий элемент – местный житель, женщина, которая, чтобы не вызывать подозрений, была с ребёнком. Долгие разбирательства вылились в награду и несколько поощрений… Холодный протокольный язык, скрывающий человеческую трагедию… Нескромный подарок военкому указал должность и местоположение Цели: командира полка, дислоцированного на севере военного округа.

Лёгкая дрёма под мерное бурчание балагуров снизу открыла двери иной реальности, в которую в минуты между сном и явью время от времени проваливался наш герой. Обычно начиналось с вопроса: «А что будет дальше?» Тюрьма? Длительный срок? Страха не было – Он был готов заплатить, но второй вопрос, который закономерно вставал за первым: «Ради чего жить потом?» бил в самый корень, подтачивал фундамент уверенности в правильности выбора пути. Тогда, в минуты колебаний, и приходил дед. Во сне. Вновь и вновь вкладывал своими морщинистыми руками с узловатыми суставами пальцев в гладкие подростковые ладони красивый нож и брал клятву: «Отомсти, отомсти» … «Отомщу!» – не смея возразить, твердил Он в ответ свой жуткий зарок. А дальше ужас, воплощённый в контрасте картины: весёлая, румяная мать и серое рыхлое тело в грязи, где кровь заливает след сапога. На этом месте включалось сознание, и Он обнаруживал себя покрытым испариной, сидящим со сжатыми до «белых пальчиков» кулаками, скрипящим зубами.

По тёмной казарме курсировали шестеро. Они по трое подходили к спящим, будили серией пощечин и требовали денег. А чтобы предупредить возможное сопротивление, проснувшегося награждали серией весомых ударов в грудную клетку. Другие трое следили, чтобы разбуженные щелчками и вскриками призывники не поднялись для поддержки, но покорно ждали своей очереди. Пока процедура изъятия проходила безупречно: отказов не поступало. Он с интересом наблюдал за мероприятием, при этом отмечая, что на Его кровати некрепко сидит никелированная дужка, а у ног похрапывающего тучного парня стоит более тяжёлый табурет.

Первым поднял бузу высокий сухощавый мальчишка, громко и ответственно заявив, что денег нет, и не пойти бы им дальше по ряду. Другие трое, оставив очередную практически сдавшуюся жертву, тут же оказались рядом с протестующим. «Шестеро на одного… Непорядочно», – со второго яруса спрыгнул коренастый мальчуган и, оказавшись за спинами, внёс некое смятение в ряды нахалов. Однако, увидев, что преимущество всё ещё на их стороне, те перешли в нападение:

– Борзый?

– Ты кто такой?

– Закрой рот и назад в кроватку. До тебя очередь пока не дошла, – по очереди проговорили трое из арьергарда, пока авангард решал вопрос с высоким парнем.

«Первым ударит Длинный», – по привычке награждая прозвищем, спокойно прогнозировал Он. – «Его сомнут, а потом скопом кинутся на Коренастого. Тот продержится подольше, но не вывезет».

– Пацаны, вы вообще не правы, – попытался «разрулить вопрос по понятиям» второй бунтарь.

– Смотрящим себя почувствовал? – тут же проявил свои компетенции в подобного рода прениях один из нападающих, на что Коренастый отступил, пожав плечами. – А какого тогда ты определяешь, кто прав, а кто нет?

– Пацан свою точку зрения изложил, – воскрес духом Длинный. – Не уважаешь мнение пацана?

– Пойдем, пацан, поговорим в коридоре, – двое, подталкивая лёгкими тумаками под рёбра, вывели Длинного через высокую деревянную дверь, окрашенную многочисленными слоями светлой масляной краски.

«Пора включаться!» – Он легко спрыгнул, перегородив подход к двери.

– Ещё один камикадзе. Команда «отбой» тебе знакома?

– Не шуми, – не глядя в глаза шедшему навстречу, ответил тот.

За дверью в коридоре послышался звонкий щелчок и глухой стук обмякшего тела о кафель. За ним отборная матерная брань и яростный град ударов.

– Вы туда не пойдёте, – узкие щели темно-карих глаз остановили пылкий порыв нападающих.

– Пацаны, вы что спортсмены?

Оказавшись меж двух огней, четвёрка чуть оробела. По всей видимости, старослужащие впервые столкнулись с такой организованной оппозицией, однако хрипы за дверью попавшего на удушающий товарища подстегнули к решительным действиям. Они пошли на прорыв.

Точный удар с сайд-степом по печени вдвое сложил крупного в новой форме противника, локоть коротко соприкоснулся с затылком. Тело мягко улеглось лицом вниз в узком проходе между кроватей. В это время вошёл Длинный, злой и изрядно потрёпанный… Силы сравнялись.

– Деньги сюда и оперативно, – низкий, ставший спокойным, голос Коренастого действовал подобно тихим заклинаниям питона Каа на бандар-логов из мультфильма про Маугли.

– А не попутался ли кто-то здесь? – вспыхнул один из оставшихся на ногах…

Отдали всё. Коренастый при этом доходчиво объяснил, что если до утра не будет столько же, то это его родной город, он даст команду, и до дембеля их спасёт исключительно забор, но до «паровоза дойдут не все» … Хоть он не был местным, ему поверили. К утру гонорар удвоился. Так и подружились.

Весельчак и балагур – мужчина глубоко за сорок, высокий, с круглым, как полная луна, лицом содержал при областном военкомате кинозал, где крутили старые советские фильмы патриотического содержания, да несколько списанных и им же восстановленных аттракционов типа «Морской бой», звонко зазывал тратить деньги приунывших призывников. И хоть на весь его портрет с очевидностью даже для невнимательного глаза крупными буквами была прописана буйная юность, шальная зрелость и минимум шансов дожить до почётной старости, не все спешили расстаться с сохранённым после ночных поборов скарбом. Для изъятия остатков прежней роскоши руками младшего командного состава была внедрена система мотивации: не хочешь тратиться, – иди убирайся… Туалеты и территория призывного пункта всегда выделялись своей чистотой. Друзья решили отсидеться в курилке за столовой.

– На сухую чалимся… – Коренастый недовольно почёсывал щёку с трёхдневной щетиной.

– У меня в мешке сгуха и кнедлики, – негромко поделился Длинный.

– Были… – лаконично заключил Коренастый. Потом встрепенулся: – А это даже и хорошо, что потрясли, сейчас выправим ситуацию, да ещё и в нашу пользу обернём.

Сержант просто махнул рукой, мол, смотрите своё добро, мне не жалко. Он уже был наслышан о ночном происшествии, но не знал в лицо главных героев. Прозорливый друг оказался прав, мешок был пуст.

– У меня пропало четыре банки сгухи, кило конфет и три пачки печенья, – медленно, но внятно проговорил Коренастый. – С кого спрашивать?

– Там ещё шесть пачек Кэмела было, – добавил курящий Длинный.

– Пиши жалобу на имя командира части, мол, так и так, пропали вещи, будем разбираться, – с вежливым сарказмом ответил подошедший старослужащий с одной толстой жёлтой нашивкой вдоль погона.

Стул вылетел из-под опешившего сержанта, а перевёрнутый стол придавил старшину.

– Мальчики, вы не поняли, – всё также спокойно объяснял Коренастый, – вы нам должны сгущёнку, сигареты, конфеты и печеньки. Ты остаёшься здесь, – он указал пальцем на старшину, – а ты бежишь за указанной продукцией. И очень, очень оперативно. Предупреждаю, все, кого приведёшь с собой, будут должны ровно столько же… только в два раза больше.

– Пацаны, да вы потрясите мешки, там ещё до фига осталось, – из-под стола начал вылезать старшина.

– Крысами нас огласить желаешь?…

«Неплохо было бы попасть с ним в одну часть», – подумалось Ему после этих слов. – «Быть тебе Бывалым, ибо, уверен, твое прошлое намного насыщеннее, нежели ты указал в автобиографии… Ну а ты, Длинный, будешь для меня Сухим».

С Бывалым не ошибся – тот действительно имел звание по боксу и незапятнанную репутацию в сомнительных кругах. Чуть позже узнает, что сирота, что еле-еле выживал со старшим братом (макароны с сахаром – праздничный стол). Что сбежал в армию от уголовного преследования, которое возбудили после «обоюдной драки», в результате которой у соперника пропали часы, кошёлек, ботинки и «так по мелочи», а также появилось глубокое и длинное «рассечение с вкраплением осколков зелёного цвета на лобной доле»… «Оступился и упал на бутылку», – дал показания Бывалый.

Сухой с виду был простачком, поэтому очень удивился, когда узнал, что у него к его восемнадцати годам уже имелся двухлетний ребёнок. Судьба разведёт их по частям бескрайнего военного округа, но сейчас они вместе, в союзе, и это взаимодействие приносило неплохие дивиденды.

«Для чего ему четыре банки? Нас же трое?» – чуйка подсказывала, что Бывалый ничего не делает просто так. И действительно, когда сержант принёс пакет, тот достал одну банку и вернул ему, как мировую, «просто от души, чтобы на нас у вас ничего не оставалось». «Мудро – теперь они его преданные шестёрки». Чай принёс тот же уже благодарный сержант…

В курилке разговорились. Сухой без конца дымил, грамотно отшивая, либо щедро угощая желающих приобщиться. Ближе к вечеру с пачками личных дел пришли «покупатели». Попрощались, обнялись и отправились навстречу уготованной доле: двое, положившись на судьбу, один – по чётко выстроенному плану.

IV

Его забирали лейтенант с лицом только начавшего бриться школьника и старший сержант, который выглядел как образец с агитплаката – слишком уж всё хорошо и правильно: значки, стрижка, ремень со сверкающей бляхой, ботиночки, в которые можно было смотреться, как в зеркало… Ещё он неестественно долго тянул голосом команды, подходил к офицеру исключительно строевым шагом, лихо забрасывая правую руку в воинском приветствии, вытягивался в струнку, донося в виде рапорта мелочную банальщину… чем маскировал своё презрение к командиру, меньше его прослужившего в войсках. «Рвач будет тебе отныне имя», – Его раздражали такие персонажи своим лицемерием и склонностью к предательству.

Старый троллейбус, куда погрузили говорливую разношёрстную массу, довёз до вокзала, где родители, узнавшие время отправления, плакали и обнимались со своими чадами, восполняя при этом потрёпанные на распределительном пункте запасы. Рассадили по вагонам. Поезд рывком тронулся.

За окном конец ноября… очень похожий на родной январь. Капли на стекле и серость напоминали о тех днях, когда Новый год праздновался широко и официально. Поэтому Он любил январь. Любил растянутые нетерпением последние учебные деньки перед каникулами, когда время замедлялось вдвое, а то и втрое. Любил томительное ожидание, когда желаемое становилось вожделенным. Как любил, усугубляя до предела невыносимую жажду, отказаться остановиться у колонки в малоэтажной застройке, чтобы утолить её прохладной минералкой из холодильника. Нарочно растягивал момент, подыскивая длинный хрустальный стакан, протирая его, специально замедляя движения, до абсолютной чистоты, смахивая конденсат с запотевшей к тому времени бутылки, чтобы ещё раз прочитать название. Хлопками наливая шипящую влагу, наблюдая как толкаются многочисленные пузырики, и только тогда, маленькими глотками пил, получая при этом кроме удовлетворения физической потребности, огромное эстетическое удовольствие.

Снега не было, но был отец, переодевавшийся в Деда Мороза. Старшая сестра – Снегурочка. Запах мандаринов, ветки сосны, наполнившей еловым ароматом смолы зал. Музыка, песни…

Подсевший лейтёха оборвал внутренний полёт. Привлекая к себе внимание смотрящего в тлеющие окна призывника, офицер несколько раз громко откашлялся, распространяя хмельное амбрэ, но не дождавшись, решил начать разговор сам:

– Ты откуда будешь?

– Местный…

– Что-то не похож…

– Чем отличаюсь? – Он повернулся.

Картинкой раскрылось нутро лейтенанта: только пришёл в войска, только начал вникать… ещё боится контингента, комплексует перед сержантом, ищет «своего», который «если что» встанет на его сторону. «Мажор» – почему-то всплыло слово… «Мажор имя тебе. Быть бы тебе музыкантом с такими руками или актёром с такой пластикой», – начал раскручиваться клубок подсознания, – «но ты тут. Никак династия?»

Династия… Дед носил генеральские погоны. Отец выслужился до полковника. Внуку на роду было написана военная служба. Только тот был мягок, тянулся к матери, любил литературу, отставал по точным наукам, был физически слаб от рождения… но уважение и связи помогли поступить в Военное училище, закончить его и отправиться не за озеро Байкал, а в один из центральных военных округов.

– Акцентом и внешним видом. Что один? Ни с кем не подружился? – из светло-серых глаз исходила ирония.