Заря Новой Земли

Варяги не произнесли ни слова. Они молча разошлись по поляне, и каждый нашёл своего павшего товарища, брата, друга. Они не плакали. Северные воины не плачут над мёртвыми – они чтят их. Они осторожно переворачивали тела, закрывали им глаза, складывали на груди руки, вкладывая в них оружие. Один из воинов нашёл юного Бьёрна, и, прежде чем поднять его, подобрал с земли оброненный им амулет – молот Тора на кожаном шнурке, – и снова надел ему на шею.

Затем начался самый тяжёлый труд. Они носили тела своих братьев, складывая их в одном месте, у подножия большого старого вяза, росшего на берегу. Они укладывали их в ряд, плечом к плечу, как будто те спали в длинном доме после долгого похода. В этом скорбном ряду нашлось место и тем разбойникам, которых убил Володар. Свейн коротко кивнул на них: "Враги тоже заслуживают погребения, если они умерли с оружием в руках".

После этого начался ритуал. Не было ни жрецов, ни громких речей. Лишь суровый, молчаливый труд. Воины рассыпались по берегу и стали собирать камни. Большие валуны, прибрежную гальку, плоские плиты. Они носили их в руках, в подолах рубах, складывая поверх тел. Камень за камнем, слой за слоем. Эта работа была их прощальной песней, их погребальным плачем. Глухой стук камней был их молитвой.

Володар работал вместе с ними. Он не знал этих людей, не разделял их веры, но он разделял их уважение к смерти и долгу. Он, привыкший к тяжёлой работе, носил самые большие валуны, укладывая их в основание кургана. Варяги молча принимали его помощь. В этой совместной, изнурительной работе он становился одним из них, братом по скорби.

К закату на берегу вырос высокий, неровный холм из камней. Курган. Древний, как сама земля, символ последнего дома воинов. Он укрыл под своей тяжестью всю боль и ярость этого места.

Свейн подошёл к кургану и положил на его вершину свой боевой топор.

– Спите спокойно, братья, – его голос был тихим, но разнёсся далеко в вечерней тишине. – Мы отомстим. Клянусь кровью Имира, мы найдём тех, кто это сделал, и отправим их души в Нифльхейм.

После этого варяги приступили к последнему делу. Драккар. Осиротевший корабль, оставшийся без команды. Они все вместе навалились на борт, и с оглушительным скрипом, под их слаженными усилиями, тяжёлое судно сошло с мели на глубокую воду. Несколько воинов запрыгнули на борт, подняли тяжёлые вёсла, и корабль, как послушный, но печальный зверь, медленно двинулся по течению, вниз, к Новгороду.

Володар остался стоять на берегу рядом со Свейном, глядя вслед удаляющемуся драккару. Каменный курган позади них молчаливо хранил своих мертвецов. Запах смерти уступил место запаху речной воды и прибрежных трав. Лес, казалось, вздохнул с облегчением.

– Теперь их беда – моя, – сказал Свейн, скорее самому себе, чем Володару.

Но Володар чувствовал то же самое. Он был лишь свидетелем, случайным участником. Но, сложив камень на этот курган, пропитавшись запахом чужой смерти, он пересёк некую черту. Эта чужая, непонятная беда стала частью его собственной истории. Лес был его домом, и то, что случилось в его доме, было его делом. Он ещё не знал, как и когда, но чувствовал – его путь снова приведёт его сюда, к этому каменному холму. Но уже не для того, чтобы хоронить, а для того, чтобы мстить.

Глава 19: Поцелуй на Прощание

Когда они вернулись в Новгород, было уже темно. Драккар-призрак тихо стоял у варяжской пристани, и его резная голова, казалось, скорбно склонилась над тёмной водой. Варяги, молчаливые и уставшие, занялись делами: раненых, чьё состояние стабилизировалось, перенесли на борт корабля, чтобы им было удобнее. На подворье снова зазвучали голоса – жизнь брала своё, но теперь в ней слышались нотки траура.

Наутро Володар решил, что его дело здесь сделано. Он пришёл на пристань, чтобы попрощаться. Его встретил Свейн. Ночь отдыха не стёрла с его лица следов усталости и скорби.

– Мы уходим с утренним ветром, – сказал он. – Отвезём раненых и тела павших домой. Но мы вернёмся. Я оставил здесь людей, чтобы разузнать о… "варгах".

Володар кивнул. Это было ожидаемо.

К пристани подошёл местный мытник – счетовод, отвечавший за сбор пошлины за стоянку кораблей. Увидев Свейна, он начал было что-то говорить о плате, но один из варягов, постоянно живущих в Новгороде, отозвал его в сторону и вполголоса рассказал, что произошло. Лицо мытника, до этого деловое и строгое, изменилось. Он подошёл к Свейну, снял шапку и низко поклонился.

– За стоянку корабля, что принёс такую беду и нашёл таких друзей на нашей земле, Великий Новгород платы не берёт, – сказал он с достоинством. – Попутного вам ветра.

Это был маленький, но значимый жест. Новгород, город купцов, где всё имело цену, проявил уважение.

Настало время прощаться. Варяги один за другим подходили к Володару, крепко стискивали его предплечье. Никаких лишних слов, лишь суровые, благодарные взгляды. Он был для них теперь не просто чужаком, а человеком, отмеченным их знаком уважения.

Последней подошла Хервёр.

Она переоделась в чистое платье из грубого полотна, которое ей дали на подворье. Её светлые волосы были заплетены в простую косу. Без крови и грязи она выглядела моложе и… уязвимее. Но в её глазах, цвета зимнего неба, плескалась буря.

Она встала перед ним, и на мгновение воцарилась неловкая тишина. Весь шум пристани – крики чаек, скрип мачт, говор людей – отошёл на второй план, словно их окутал невидимый кокон. Она хотела что-то сказать. Он видел это по тому, как дрогнули её губы. Она искала слова на его языке, пыталась сложить их в правильном порядке, чтобы выразить всё то, что накопилось в её душе – благодарность, горе, уважение, и то новое, непонятное ей самой чувство.

Но слов не нашлось. Или они показались ей слишком мелкими и недостаточными для того, что она хотела сказать.

И тогда она сделала то, что было понятно без перевода.

Она сделала шаг вперёд, решительно и смело, как шла бы в атаку. Встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его лица, и прижалась губами к его щеке, колючей от двухдневной щетины.

Это не был короткий, дружеский поцелуй. Он был долгим, тёплым и полным смысла. В нём было всё, что она не смогла сказать: спасибо за жизнь, спасибо за помощь, спасибо за уважение. В нём была вся тяжесть её потерь и вся сила её зарождающихся чувств. В нём было обещание. Обещание не забыть. Обещание вернуться.

Когда она отстранилась, её щёки слегка покраснели, но взгляд был прямым и ясным. Она смотрела ему прямо в глаза, и он впервые увидел её не воительницей, не жертвой, а просто женщиной.

– Vi ses igjen, Skogulfr, Hrafn, – прошептала она почти беззвучно. Голос её был мягким, и слова звучали, как музыка.

Володар не понял фразы, но одно слово он разобрал. Skogulfr. Лесной Волк.

Она дала ему имя.

По их обычаю, дать имя – значит признать, увидеть суть. Она увидела в нём не просто охотника, а дух этого леса, его защитника, такого же дикого, сильного и молчаливого. И добавила ещё одно, как бы про себя. Храфн. Ворон. Птица Одина, вестник битв и тайн.

Она развернулась, не оглядываясь, и легко запрыгнула на борт драккара. Свейн отдал приказ. Варяги оттолкнули корабль от пристани. Парус, поймав ветер, надулся, и драккар, медленно набирая ход, двинулся прочь, вверх по течению Волхова, унося с собой раненых, мёртвых и частичку души лесного охотника. Володар долго стоял на пристани, глядя ему вслед. На щеке всё ещё горел след от её поцелуя. В ушах звучало непонятное, но отчего-то очень важное слово. Skogulfr. Лесной Волк.

Глава 20: Тишина после Бури

Путь назад был быстрым и одиноким. Володар шёл знакомыми тропами, и его ноги сами находили дорогу. Он покинул шумный, воняющий Новгород, как только драккар скрылся за изгибом реки, и с каждым шагом, уводящим его вглубь леса, он чувствовал, как спадает напряжение.

Лес встретил его, как всегда, объятиями тишины и прохлады. Пахло хвоей и влажной землёй. Высоко в кронах шелестел ветер. Дятел деловито стучал по сухому стволу. Всё было на своих местах, всё было таким, как и тысячу лет до него. Это был его дом, его святилище, место, где его душа всегда находила покой.

Но в этот раз покоя не было.

Тишина больше не казалась ему безмятежной. Теперь она была хрупкой, как тонкий ледок на осенней луже. Под её обманчивой гладью он чувствовал тёмное, глубинное течение угрозы. Каждый треск ветки в чаще теперь звучал не как шаг зверя, а как крадущийся шаг врага. Каждая тень под густыми елями казалась ему засадой.

Мир изменился, потому что изменился он сам. Он посмотрел на лес другими глазами – не глазами охотника, а глазами воина. Он искал не следы добычи, а признаки опасности. Тишина, которая раньше была для него синонимом спокойствия, теперь стала синонимом неизвестности. Что скрывается в этой тишине? Где сейчас те, кого Гуннар назвал «варгами»? Ушли ли они? Или затаились, выжидая новой жертвы?

В его голове непрерывным потоком кружились образы последних дней. Вот кровавое месиво на берегу реки. Вот остекленевшие глаза юного варяга. Вот хищный оскал разбойника перед смертью. Вот мутный, полный боли взгляд Гуннара и его предсмертный хрип: "…это чума". Эти картины въелись в его память, как смола в кору дерева.

И поверх всего этого, как неожиданный солнечный луч в пасмурный день, вспыхивал другой образ. Высокая светловолосая девушка с глазами цвета льда. То, как она сражалась с отчаянием, как нежно закрывала глаза своим мёртвым. То, как её пальцы сжались на пустоте у пояса, где должен был быть меч. То, как она смотрела на него у очага, в молчании, которое было громче слов. И, наконец, тёплое, упрямое прикосновение её губ к его щеке.

Он невольно коснулся этого места. След давно остыл, но память о нём горела. И это смущало и тревожило его едва ли не больше, чем память о резне. Кровь и смерть были ему понятны. Они были частью его жизни, частью лесного закона. Но это… это чувство было ему незнакомо. Оно было как тропа, ведущая в неведомую часть леса, где он никогда не бывал и правил которой не знал.

Он вернулся в свою деревню. Его встретили спокойно, без расспросов. Варяги ушли, и вместе с ними ушла угроза и беспокойство. Жизнь возвращалась в привычное русло. Староста Микула молча кивнул ему при встрече, и в этом кивке было сдержанное одобрение – он избавил деревню от проблемы. Девушки снова провожали его любопытными, но уже не враждебными взглядами. Всё было, как прежде.

Но для Володара всё было иначе.

Вечером он сидел в своей пустой избе, у остывающего очага. Лавка у печи, где спала Хервёр, казалась сиротливой. Тишина в доме больше не была умиротворяющей – она давила. Он вернулся домой, но дома себя не чувствовал. Он вернулся к покою, но внутри него бушевала буря.

Он взял свой лук, провёл ладонью по гладкому, отполированному дереву. Это было оружие охотника, созданное, чтобы добывать пищу. Но теперь оно казалось ему недостаточным. "Варги" с их звериным голодом, планы, которые зреют в их тёмном логове… Против такой чумы нужен не нож для свежевания, а боевой топор.

Он встал и вышел на крыльцо. Ночь была тихой и звёздной. Он втянул прохладный воздух, и в нём ему почудился далёкий, едва уловимый запах гари и гниющей плоти, донесённый ветром со стороны реки.

Зов леса, который он слышал всю свою жизнь, изменился. Раньше лес звал его за добычей. Он шёпотом указывал ему звериные тропы, манил его голосами птиц. Теперь лес кричал. Он кричал о боли, об осквернении, о зле, которое угнездилось в его сердце. И этот крик требовал ответа.

Зов леса стал другим. Теперь он звал не на охоту. Он звал на войну. И Володар знал, что он на этот зов ответит. Покой кончился.

Глава 21: Беспокойный Лес

Прошла неделя. Деревня жила своей обычной, размеренной жизнью. Скрипели колодезные журавли, пахло свежеиспечённым хлебом, мужики чинили плетни, готовясь к зиме. Казалось, что варяги были лишь тревожным, но уже почти забытым сном. Но для Володара этот сон превратился в кошмар наяву.

Он пытался. Честно пытался вернуться к прежней жизни. Он ходил на охоту, ставил силки на зайцев, проверял старые капканы на куницу. Он делал всё то же, что и всегда, но магия исчезла. Гармония, которая связывала его с лесом, была нарушена.

Теперь лес казался ему чужим. Осквернённым. Он шёл по знакомой тропе и видел не красоту осеннего мха, а представлял, как на нём расплывается кровавое пятно. Он смотрел на густые заросли орешника, и ему мерещились прячущиеся за ними тени с топорами. Даже пение птиц, раньше бывшее для него музыкой, теперь звучало тревожно, предупреждающе. Лес затаил дыхание, и в этой тишине пряталась угроза, которую, казалось, чувствовал только он один.

Каждый треск ветки за спиной заставлял его резко оборачиваться, сжимая рукоять ножа. Каждый шорох в листве был не движением полёвки, а шагом врага. Он стал подозрительным, напряжённым. Потерял ту лёгкость и уверенность, с которой раньше двигался по своей вотчине. Он чувствовал себя гостем в собственном доме. Гостем, который знает, что где-то в тёмном углу затаился паук-людоед.

Но хуже всего были ночи.

Как только он закрывал глаза, темнота начинала жить своей жизнью. К нему приходили сны. Неясные, рваные, полные липкого страха. Он снова и снова видел поляну у реки, заваленную телами. Снова слышал предсмертный хрип Гуннара. Но чаще всего ему снились глаза. Он не видел лиц, не видел оружия. Лишь глаза. Безумные, налитые кровью, без малейшего проблеска разума. Глаза, в которых не было ничего, кроме одного – звериного, всепожирающего голода. Эти глаза смотрели на него из темноты, и он просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, хватая ртом воздух.

Он стал плохо спать, осунулся. Односельчане начали замечать перемены.

– Что с тобой, Володар? – спрашивал его староста Микула. – Духи леса на тебя сердятся, что ли? Бледный ходишь, как покойник.

Он лишь отмалчивался. Как объяснить им, что тот покой, которым они так дорожили, – всего лишь иллюзия? Что совсем рядом, в нескольких переходах от их изб, раскинулось гнездо чумы, которая в любой момент может выползти наружу? Они не поймут. Они назовут его паникёром, скажут, что он ищет себе славы.

На десятый день после ухода варягов он понял, что так больше продолжаться не может. Он сидел на крыльце своей избы, чистил нож и смотрел на стену леса. Он осознал с абсолютной, холодной ясностью, что никогда не сможет жить спокойно, пока это зло гнездится в его доме. Это была не месть за варягов, не желание славы. Это было что-то более глубокое. Это была необходимость. Как вырвать больной зуб, как выжечь ядовитую язву. Он, как хранитель этого леса, был обязан очистить его от скверны. Иначе она сожрёт и лес, и его самого.

Он не пойдёт в Новгород за помощью. Бояре утопят его слова в спорах, как топили топор в болоте. Он не станет поднимать на уши деревню. Крестьяне – не воины, он лишь поведёт их на убой.

Нет. Это его лес. Его боль. И его битва.

Он выследит их. Один. Как выслеживал самого хитрого волка или самого матёрого вепря. Он найдёт их логово. Узнает их силу, их повадки, их слабости. А потом решит, что делать. Возможно, он сможет перебить их поодиночке, как ядовитых змей. Возможно, ему придётся вернуться за помощью, но уже не с пустыми словами, а с неопровержимыми доказательствами.

Он принял решение.

Холодная, твёрдая решимость залила его душу, вытесняя страх и тревогу, как весенний паводок вымывает зимнюю грязь. Бессонные ночи и мрачные предчувствия кончились. Началась охота. Самая опасная охота в его жизни.

Он встал, вошёл в избу и начал собираться. Он брал только самое необходимое: нож, лук, полный колчан стрел, кремень, огниво и мешочек с солью. Ничего лишнего. Охотник, идущий по следу, должен быть лёгким. Он надел свою самую тёмную рубаху, ту, что сливалась с цветом коры и ночных теней. Он не прощался ни с кем. Охотник уходит в лес молча.

Когда первая звезда зажглась на темнеющем небе, он беззвучно выскользнул из своей избы и растворился в лесу. Беспокойный лес ждал его. И он шёл навстречу этому беспокойству, чтобы либо умереть, либо вернуть лесу его покой.

Глава 22: Читая Пепел

Володар двигался по лесу быстро и бесшумно, как ночной хищник. Он не шёл по тропе, а срезал путь напрямик, через чащу, ведомый лишь ему одному понятными знаками: изгибом дерева, особым видом мха на северной стороне камней, далёким криком птицы. К утру он снова стоял на берегу реки, на том самом месте, где камни кургана холодели под серым небом.

Он пришёл сюда не из праздного любопытства. Это место было отправной точкой, началом кровавой нити, за которую он намеревался потянуть. Он не был городским дознавателем, который ищет улики, свидетелей и мотивы. Он был охотником. А охотник читает знаки, оставленные на земле, и по ним восстанавливает картину прошлого, чтобы предсказать будущее.

Для начала он обошёл всё поле боя медленным, почти медитативным шагом, с опущенной головой. Его взгляд не скользил, а проникал, впитывал каждую деталь. Вот здесь, где трава была вытоптана особенно сильно, варяги пытались построить свою стену щитов. Вот глубокие борозды на земле – следы предсмертной агонии. А вот здесь кровь не просто пролилась, а брызнула фонтаном – удар был нанесён с чудовищной силой.

Он игнорировал то, что принадлежало варягам. Их следы, их брошенные вещи его не интересовали. Он искал чужое. То, что оставили после себя "варги".

Первую зацепку он нашёл у опрокинутого костра. Это был обрывок верёвки, толстой, просмоленной, с необычным плетением. Он поднял его и растёр между пальцами. Это была не та пеньковая верёвка, которой пользовались в его деревне для хозяйственных нужд. Эта была крепче, грубее, и от неё слабо пахло солёной водой и дёгтем. Корабельная снасть. Разбойники, живущие в лесу, не пользуются такими. Значит, они её либо украли, либо получили от кого-то, кто ходит по воде.

Он пошёл дальше, обходя место по кругу, расширяя спираль поиска. Он изучал землю так, как другие изучают письмена. Его не интересовали общие, смазанные следы битвы. Ему нужен был один, чёткий отпечаток. И он его нашёл. В низинке, где земля после недавнего дождя оставалась влажной, он увидел его. Чёткий, глубокий след от сапога.

Он опустился на колени, рассматривая его. Сапог был большим, грубой работы, но не это привлекло его внимание. На каблуке чётко отпечатался рисунок – небольшая металлическая подкова с тремя шипами. Такие не носили ни охотники, ни крестьяне – они цокали бы по камням, выдавая человека за версту. Такие могли носить лишь те, кому приходилось много ездить верхом или ходить по скользким палубам. И снова мысль вернулась к кораблям, к воде.

Изучив сам след, он обратил внимание на то, как он был оставлен. Человек, которому принадлежал этот сапог, стоял здесь не во время боя. Он стоял после. Наблюдал. Он стоял на краю поляны, твёрдо и уверенно, чуть расставив ноги – поза хозяина, осматривающего свою работу. И, судя по направлению носка, смотрел он не на мёртвых варягов, а в сторону леса, туда, откуда пришли его люди. Он был командиром.

Сложив эти три детали – корабельная верёвка, сапог с подковой и поза наблюдателя, – Володар начал видеть картину. "Варги" были не просто сбродом, сбившимся в лесную стаю. У них был вожак. У них было снабжение, которое, возможно, приходило по реке. Это была не просто банда – это была организация. Армия. И это меняло всё.

Убить стаю диких собак – сложно, но возможно. Но чтобы уничтожить целое волчье племя, с их вожаком, логовом и налаженными тропами, нужен был совершенно другой подход. Нужна была не сила, а хитрость.

Он поднялся с колен, отряхнул землю с рук. Картина прояснилась. Он знал, что и как ему нужно искать. Ему не нужны были следы десятков разбойников, ведущие во все стороны. Ему нужен был лишь один след. След того, кто носил сапоги с подковами. След вожака. Потому что куда бы ни разбежались волки после охоты, они все, рано или поздно, возвращаются в одно и то же место. В логово. И именно этот след, след хозяина, приведёт его туда.

Володар поднял с земли брошенный разбойниками короткий, зазубренный топор, чтобы использовать его как мачете для прохода через чащу. Он засунул обрывок верёвки за пояс и, найдя то направление, куда был обращён след, углубился в лес. Охота началась.

Глава 23: Звериная Тропа

Найти след одного человека в лесу, по которому прошли десятки других, всё равно что пытаться отыскать одну определённую рыбу в кишащем косяке. След командира разбойников терялся, смешивался с другими, исчезал на твёрдой, поросшей мхом почве. Володар понял, что пытаться идти за ним напрямую – бесполезно. Он изменил тактику.

Он начал двигаться широкими, расходящимися кругами, центром которых было поле боя. Так охотник ищет лёжку раненого зверя, который ушёл от преследования. Он не шёл по прямой, а медленно, методично прочёсывал лес, сектор за сектором. Его глаза были повсюду: на земле, на коре деревьев, на высоте человеческого роста, где могли остаться заломы веток.

Он не искал дорогу. Дорог здесь не было. Он искал маршрут. Тайную, постоянную тропу, которой пользуются те, кто хочет остаться невидимым. Не человеческую, а звериную.

Первый день не принёс ничего. Лес жил своей обычной жизнью, полной скрытых следов и знаков, но ни один из них не принадлежал "варгам". К вечеру Володар нашёл неглубокую пещеру под вывороченным корнем старой сосны. Он не стал разжигать огонь. Костёр в ночном лесу – это маяк, видимый за версту. Он съел несколько горстей брусники и найденный днём корень кувшинки, который он выкопал из лесного озера. На вкус корень был как сырая картошка, но он утолял голод.

Ночевал он, укрывшись еловым лапником, забившись в самую дальнюю часть пещеры. Он спал не как человек, а как зверь – чутко, тревожно, готовый вскочить в любой момент. Его сон был поверхностным, полным теней и шорохов.

На второй день он расширил круг поиска. Теперь он был в тех местах, где редко ступала нога человека. Здесь лес становился гуще, мрачнее. Огромные, поросшие мхом валуны лежали, как спящие чудовища. Солнечный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Он двигался медленно, превратившись в тень, в призрак в собственном лесу. Его шаги были беззвучны. Его дыхание – почти незаметно. Он стал частью этого сумрачного мира.

Он питался тем, что давал ему лес. Дикий щавель, молодые побеги папоротника, пойманная руками в ручье форель, которую он съел сырой, лишь присыпав солью. Он пил из холодных родников. Он был совершенно один, но не чувствовал одиночества. Лес был его собеседником, и сейчас этот собеседник молчал, храня свою тайну.

К исходу второго дня он начал находить первые знаки. Сначала едва заметную зарубку на стволе берёзы – не от топора дровосека, а короткий, скользящий удар ножа. Старая, уже затянувшаяся отметина. Через полверсты – ещё одна, на сосне. Они были незаметны для обычного глаза, но для него это были вехи. Кто-то отмечал этот путь, но так, чтобы метки были понятны лишь своим.

На третий день он нашёл то, что окончательно убедило его в правильности поисков. Переходя вброд небольшой, заросший камышом ручей, он увидел на илистом дне отпечаток. Он был смазан водой, но контуры угадывались безошибочно – подкова с тремя шипами. Тот самый след. Вожак проходил здесь, и проходил не раз.

Он больше не двигался кругами. Теперь у него было направление. Он шёл по этим едва заметным меткам, которые появлялись то на дереве, то на камне. Тропы как таковой не было. Это был именно маршрут, проложенный через буреломы и болота. Маршрут, который вёл в самое сердце тьмы, в места, которые даже в деревне считались проклятыми.

Он не чувствовал усталости. Физическая боль и голод отступили на второй план, вытесненные охотничьим азартом. Он был на верном следу. Он чувствовал это так же ясно, как зверь чует запах добычи по ветру. Он шёл по следу двуногих хищников, и с каждым шагом напряжение в нём нарастало. Он не знал, что ждёт его в конце этого пути – логово, полное врагов, или собственная смерть. Но он не мог повернуть назад. Охотник, взявший след, должен идти по нему до конца. Таков закон.

Глава 24: Чёрная Артерия

На четвёртый день поисков Володар вышел к месту, которое даже у него, знавшего лес как свои пять пальцев, вызывало суеверную оторопь. Топлые Хляби. Огромное, раскинувшееся на много вёрст болото, поросшее чахлым, кривым лесом. Воздух здесь был тяжёлым, пах гнилью и стоячей водой. Почва под ногами чавкала, а из-подо мха то и дело сочилась ржавая жижа. Сюда не заходили ни дровосеки, ни охотники. Здесь не было ни зверя, ни птицы. Лишь змеи да тучи злого гнуса. "Проклятое место", – говорили в деревне. Идеальное место, чтобы спрятать то, что не должно быть найдено.

Именно здесь следы, которые он так упорно выслеживал, обрывались. Разбойники, дойдя до края топей, рассредоточились, словно стая волков, и исчезли. Володар понял – они специально делали это, чтобы запутать любого, кто осмелился бы пойти за ними. Но его обмануть было не так-то просто.