Заря Новой Земли

Глава 6: Лесное Лекарство

Солнце, багровое, как свежая рана, медленно опускалось за верхушки сосен, окрашивая речную воду и неподвижные тела в тревожные, кровавые тона. Длинные тени поползли по поляне, скрывая ужас бойни под бархатным покровом сумерек. Воздух стал холодным и сырым, и слабые стоны раненых казались в наступающей тишине особенно громкими и жалкими.

Володар поднялся на ноги. Его руки были по локоть в чужой крови, одежда пропиталась запахом смерти, но глаза были ясными и сосредоточенными. Первую, самую неотложную помощь он оказал. Теперь нужно было удержать тех, кого он вырвал из лап смерти, в мире живых до утра.

– Костёр, – сказал он Хервёр, указывая на угли старого кострища варягов. – Нужно больше дров. Сухих.

Хервёр, молчаливая и тень, кивнула и скрылась в темнеющем лесу. В её движениях больше не было ни следа недавнего опустошения. Горе никуда не ушло, оно просто сжалось в тугой, холодный узел внутри неё, уступив место необходимости действовать.

Сам же Володар не стал собирать дрова. Он взял брошенный варягами котелок, сполоснул его в реке дочиста и, набрав воды, отошёл от лагеря. Его зоркий взгляд сканировал прибрежные заросли. Вот он, как старого знакомого, увидел широкий куст ивы, склонившийся к самой воде. Охотничьим ножом он быстро, но аккуратно срезал несколько полосок молодой, гибкой коры. Потом он двинулся дальше, низко склоняясь к земле. Его пальцы безошибочно находили в густой траве широкие, мясистые листья подорожника, тёмно-зелёные розетки тысячелистника и пахучие стебли зверобоя, на котором уже начали появляться жёлтые бутоны. Всё это он складывал в пустой кожаный мешок, висевший у него на поясе.

Когда он вернулся, Хервёр уже развела огонь. Яркие, весёлые языки пламени плясали, отгоняя тени и мрак. Но их свет выхватывал из темноты неподвижные тела павших, превращая их в уродливые изваяния, и от этого становилось только жутче. Она сидела у огня, подбрасывая в него ветки, и её лицо в неровном свете казалось лицом древней богини судьбы – бесстрастное, суровое, уставшее.

Володар молча поставил котелок с водой на огонь и бросил туда измельчённую ивовую кору. Затем он разложил на плоском камне листья подорожника и тысячелистника и принялся методично растирать их рукоятью ножа, пока они не превратились в тёмно-зелёную, сочную кашицу.

Хервёр наблюдала за каждым его движением, не отрывая взгляда. Её мир, мир воительницы, состоял из понятных и осязаемых вещей: звона стали, скрипа корабельных снастей, солёных брызг в лицо и пьянящего жара битвы. Сила была её единственной мерой, а выживание – единственной целью. Она видела, как воины умирают от ран, как их тела гниют, как жар сжигает их изнутри. Это было естественно, как шторм в море или мороз зимой.

Но то, что делал этот лесной человек, было для неё чем-то из другого мира. Он не молился богам, не призывал духов. Он брал то, что росло под ногами – траву, кору, листья, – и превращал их в лекарство. Он разговаривал с лесом на его собственном языке, и лес отвечал ему, делясь своей целительной силой.

Когда отвар в котелке закипел, наполнив воздух горьковатым ароматом, Володар снял его с огня и дал немного остыть. Затем он подошёл к раненому, который стонал громче всех – тому, с раной в животе.

– Помоги мне, – снова сказал он.

Он осторожно приподнял голову мужчины, а Хервёр влила ему в рот несколько глотков тёплого, горького варева. Потом Володар аккуратно развязал повязку. Он не стал снимать мох, пропитавшийся кровью, а поверх него густо наложил зелёную кашицу из трав. От неё исходил свежий, пряный дух, который, казалось, боролся с запахом гниения и смерти.

Эту процедуру он повторил с двумя другими. Горькое ивовое пойло – чтобы сбить боль и жар. Прохладная травяная припарка – чтобы "успокоить рану", как говорила его бабка.

Закончив, он сел у костра напротив Хервёр. Он вытащил нож, ополоснул его в реке и принялся точить его о речной голыш. Монотонный, шуршащий звук нарушал ночную тишину.

Хервёр смотрела на него. На его сильные, уверенные руки, которые с одинаковой ловкостью могли перерезать глотку врагу и наложить целительную повязку. На его спокойное, сосредоточенное лицо, не выражавшее ни страха, ни брезгливости. В её душе, выжженной горем, что-то шевельнулось. Это была уже не просто благодарность спасённой жертвы своему спасителю. Это было глубокое, почтительное изумление. Она видела перед собой не просто мужчину. Она видела воплощение этого леса – дикого, смертоносного, но в то же время мудрого и способного исцелять. И это вызывало в ней уважение. Уважение, которое она испытывала лишь к самым великим ярлам и воинам. И это чувство было сильнее и глубже, чем всё, что она испытывала прежде.

Глава 7: Ноша Живых

Ночь была длинной и полной звуков. Треск огня, уханье совы вдали, шелест какого-то зверя в прибрежных кустах. Но громче всего в этой ночной симфонии звучали стоны раненых. Они метались в горячечном бреду, что-то бормотали на своём гортанном языке, звали матерей или кричали боевые кличи, заново переживая свой последний бой.

Володар и Хервёр не спали. Они сидели по разные стороны костра, каждый погружённый в свои мысли, но объединённые общим бдением. Он, как часовой, прислушивался к каждому шороху леса, готовый в любой момент схватиться за лук. Она – как сиделка, то и дело поднималась, чтобы смочить губы раненым или поправить сползшую повязку. Её горе застыло, превратившись в мрачную, деятельную заботу.

Рассвет подкрался незаметно. Серый, холодный, он не принёс с собой облегчения. Лишь проявил с беспощадной чёткостью всю картину побоища, скрытую ночным мраком. Трупы, застывшие в неестественных позах, казались под утренним светом особенно безжизненными и чужими.

Володар поднялся, разминая затёкшие мышцы. Ночь бдения не оставила на его лице следов усталости – лишь сделала черты более резкими и жёсткими. Он без лишних слов взял один из тяжёлых варяжских топоров, лежавших без хозяина, и скрылся в ближайшей роще. Вскоре оттуда донёсся гулкий, методичный стук. Он рубил молодые, прямые деревца, очищал их от веток, создавая основу для их дальнейшего пути.

Хервёр в это время сделала обход раненых. Двое всё так же метались в жару, но дышали. Третий, тот, что с раной в животе, казалось, пришёл в себя. Он смотрел осмысленно, но по его лицу было видно, что боль не отпускает его ни на мгновение. Она молча напоила его ивовым отваром.

И тут она заметила, что Гуннар, которого они прислонили к борту драккара и укрыли плащом, смотрит на неё. За ночь его лицо осунулось, кожа приобрела восковой, почти прозрачный оттенок. Она бросилась к нему.

– Эйнар… – прошептал он, когда она склонилась над ним. Его голос был едва слышен.

– Что, Гуннар?

– Мой топор… передай… сыну… В Новгороде. Скажи… что старый волк умер достойно, – его дыхание стало прерывистым. – Скажи ему… чтобы слушал ярла… но думал… своей головой…

Володар вернулся, неся на плече охапку гладких жердей. Он всё понял по лицу Хервёр и подошёл к умирающему.

Гуннар перевёл на него взгляд. В нём уже не было ни боли, ни страха – лишь спокойствие человека, который знает, что его путь окончен.

– Ты… хороший… человек, лесной… – прохрипел он. – Не бросай… её…

Это были его последние слова. Он выдохнул, и его грудь больше не поднялась. Глаза остались открытыми, устремлёнными в серое утреннее небо. Старый волк ушёл.

Хервёр не плакала. Она лишь молча закрыла ему глаза и поцеловала его в холодный лоб. Затем поднялась, нашла среди разбросанного оружия его топор – великолепное оружие с широким лезвием и рукоятью, обвитой серебряной проволокой, – и бережно отложила его в сторону. Она взяла на себя его последнюю волю.

Володар не стал её торопить. Он принялся за работу, и вскоре на земле лежали трое грубых, но прочных саней-волокуш. Две длинные жердины, соединённые поперечинами. На них он настелил еловых веток, чтобы раненым было мягче.

Началась самая тяжёлая часть – погрузка. Это был медленный и мучительный процесс. Раненых нельзя было просто перетащить – любое неловкое движение могло убить их. Они вдвоём, координируя каждое усилие, осторожно переносили безвольные, обмякшие тела на самодельные носилки. От прикосновений люди приходили в себя, и их стоны эхом разносились по тихому утреннему лесу, вспугивая птиц. Это были звуки чистейшего, неприкрытого страдания. Один из раненых в бреду пытался вырваться, и им с трудом удалось удержать его и привязать к волокушам полосами ткани.

Когда всё было готово, Володар посмотрел на Хервёр. Она была бледна, под глазами залегли тёмные круги. Она не спала, пережила смерть последнего друга и проделала тяжёлую физическую работу. Он указал на переднюю часть одной из волокуш и уже хотел предложить ей отдохнуть, позволив ему тащить ношу, но она перехватила его взгляд.

Она молча подошла к волокушам, на которых лежал самый тяжёлый из раненых, взялась за просмоленные верёвки, перекинула их через плечо и упёрлась ногами в землю.

– Hmph, – коротко, упрямо выдохнула она, и в этом звуке было больше силы и решимости, чем в любой клятве.

Она не позволит себе быть слабой. Не здесь, не сейчас. Она была воином не только по шрамам на руках, но и по духу. Её стая была уничтожена, но она стала ношей и щитом для тех, кто ещё остался. Дух её не был сломлен – он лишь закалился в огне потерь. Володар кивнул, принимая её безмолвный вызов, и взялся за другие носилки. И они тронулись в путь, унося с кровавого берега страшную ношу живых.

Глава 8: Путь через Чащу

Они оставили берег смерти позади. Река и безмолвный драккар скрылись за стеной деревьев, но тяжесть того места, казалось, вцепилась в их плечи, добавляя веса и без того непосильной ноше.

Володар вёл их прочь от натоптанных троп и просек, углубляясь в самую дикую, нетронутую часть леса. Туда, куда не заходили ни дровосеки, ни даже охотники-одиночки. Это был его мир, его вотчина. Хервёр сначала смотрела с недоверием: зачем лезть в самый бурелом, когда есть торная дорога? Но вскоре она поняла. Этот путь был короче, как стрела, летящая к цели. И, что важнее, он был безопаснее. Здесь не встретишь ни разбойников, ни случайных путников, которых могло бы напугать или привлечь их скорбное шествие.

Путь был неимоверно тяжёл. Им приходилось продираться сквозь густой подлесок, обходить топкие, заросшие мхом низины, где чавкала под ногами вода, перетаскивать волокуши через поваленные стволы старых деревьев. Каждый час пути казался вечностью. Мышцы горели, дыхание сбивалось, а монотонные стоны раненых, убаюкиваемых качкой носилок, въедались в мозг, как скрежет железа по камню.

Но в этой первобытной стихии Володар преобразился. Он перестал быть просто воином или знахарем. Он стал частью этого леса. Он двигался легко, почти без усилий, словно сама земля помогала ему, подставляя под ноги упругий мох и твердые корни. Его взгляд, быстрый и цепкий, читал чащу, как знакомую книгу.

– Стойте, – коротко бросал он, останавливая их у ничем не примечательного с виду ручья. – Здесь вода чистая. Дальше будет болотная.

Он показывал на ярко-красные ягоды брусники, прячущиеся под широкими листьями.

– Это можно. А вот то, – он кивал на заманчивые, блестящие ягоды волчьего лыка, – смерть.

Когда солнце стояло в зените и жара становилась невыносимой, он привёл их в густой ельник, где царил полумрак и прохлада. Он отыскал огромный муравейник и, раскопав его, достал кисловатые, богатые соком личинки. Хервёр сначала смотрела с отвращением, но голод и жажда пересилили. Кислый, резкий вкус странным образом утолял и то, и другое. Володар же ел их спокойно, как нечто само собой разумеющееся.

Он был хозяином этого мира. Знал, где растёт гриб-трутовик, которым можно разжечь огонь даже в дождь. Знал, какая птица своим криком предупреждает о приближении хищника. Он читал следы, невидимые для глаза Хервёр, и понимал, что происходит в лесу на версту вокруг.

Для Хервёр это было откровением. Она, гордая воительница, привыкшая доминировать на палубе драккара и в бою, здесь, в этой бескрайней зелёной стихии, чувствовала себя беспомощным ребёнком. Её мир моря и стали был прямым и понятным. У него были свои законы: сила ветра, глубина под килем, прочность щита. А здесь всё было иначе. Законы были скрыты, таинственны, полны полутонов и обманчивой тишины. Её сила и навыки здесь были бесполезны. Она не умела отличать съедобный корень от ядовитого, не могла найти дорогу по солнцу, скрытому за густыми кронами.

Она тянула свою ношу, упрямо и молча, стиснув зубы. Но она и трое её раненых соплеменников были полностью во власти этого лесного человека. Их жизни зависели от его знаний, от его инстинктов, от его воли. Он вёл их, а они могли лишь слепо следовать за ним. Эта зависимость была для неё внове и вызывала смешанные чувства: раздражение от собственной беспомощности и растущее, почти благоговейное уважение к нему.

Он не был ни ярлом, ни вождём в привычном ей понимании. Он не командовал, не произносил громких речей. Но его молчаливая уверенность, его слияние с окружающим миром создавали вокруг него ауру власти, куда более сильную, чем у любого конунга, увешанного золотом. Он был королём в своём зелёном королевстве, и они были лишь чужаками, просящими у него права на проход. И он, без слов, давал им это право, взяв их под свою защиту.

Глава 9: Чужие в Родной Гавани

Последняя верста была самой тяжёлой. Лес начал редеть, уступая место знакомым опушкам и покосам. Володар знал здесь каждое дерево, каждый изгиб тропы. Запах дома – дыма из печей, свежего хлеба и скотного двора – щекотал ноздри, обещая отдых и покой. Но этот покой был не для них.

Они вышли из леса на закате, когда деревня, утопающая в золотисто-багряных лучах, казалась сонной и умиротворённой. Дети, игравшие у околицы, первыми заметили их и с криком бросились к избам. Залаяли собаки. Хлопнули двери. Игра оборвалась. Мирная картина рассыпалась, как глиняный горшок.

Их появление произвело эффект камня, брошенного в тихий омут.

Из изб начали выходить люди. Сначала осторожно, выглядывая из-за плетней, потом всё смелее. На их лицах не было ни радости, ни сочувствия. Лишь смесь любопытства, страха и глубокого, въевшегося в кровь недоверия ко всему чужому.

Процессия, которую вёл Володар, выглядела жутко. Сам он, заросший, в окровавленной одежде, похожий на лешего. За ним – высокая, светловолосая женщина, чужая и лицом, и статью, с застывшим на лице выражением гордого отчаяния. А за ними – три волокуши, на которых лежали окровавленные, стонущие люди, похожие на живых мертвецов. Зрелище было пугающим.

Деревенские бабы начали шептаться, прикрывая рты ладонями. Их взгляды, острые, как иглы, впивались в Хервёр. Чужая. Воительница. Непонятная и потому опасная. Наверняка ведьма или разбойничья полюбовница. От неё жди только беды. Старики, сидевшие на завалинках, хмурили брови, осуждающе качая головами. Они знали закон жизни: чужак – это всегда забота. А раненый чужак – забота вдвойне. А раненый воин-чужак… это верный предвестник беды. Сегодня он принёс раненых, завтра за ними придут те, кто их ранил. Или те, кто захочет за них отомстить. Кровь всегда притягивает новую кровь.

Вперёд, опираясь на тяжёлую клюку, вышел староста Микула. Седой, кряжистый, с лицом, похожим на потрескавшуюся кору старого дуба. Его маленькие, глубоко посаженные глазки смотрели на Володара без тени тепла. Он был хранителем покоя и порядка в этой деревне, и всё, что угрожало этому порядку, он воспринимал как личного врага.

– Здрав будь, Володар, – сказал он, и голос его был твёрд и лишён всякого радушия. Он не стал спрашивать, как прошла охота или где его добыча. Он сразу перешёл к главному.

– Здравствуй, отец Микула, – ответил Володар, останавливая своё скорбное шествие. Он опустил верёвки волокуш на землю. Тишина стала почти осязаемой.

Староста обвёл тяжёлым взглядом всю процессию, задержался на Хервёр, скривился при виде раненых, словно от зубной боли. Затем снова уставился на Володара.

– Чью беду ты принёс на наш порог, Володар? – его вопрос прозвучал не как вопрос, а как обвинение. В нём слышался упрёк поколений. Мы живём здесь тихо. Мы не лезем в чужие дела, и чужие дела не лезут к нам. Мы растим хлеб, а не войну. А ты притащил в наш дом кровь, смерть и неизвестность.

Взгляды всей деревни – осуждающие, испуганные, враждебные – сошлись на Володаре. Он стоял посреди родной деревни, но в этот момент чувствовал себя более чужим, чем в самой глухой лесной чаще. Он принёс спасение, но в глазах односельчан он принёс лишь угрозу. И он понимал, что сейчас ему предстоит бой куда более сложный, чем с тремя разбойниками на лесной поляне. Бой за право на милосердие.

Глава 10: Слово Охотника

Воздух наполнился густым, вязким молчанием, какое бывает перед грозой. Десятки пар глаз – недоверчивых, испуганных, осуждающих – были устремлены на Володара, ожидая ответа на вопрос старосты. Ждали, что он начнёт оправдываться, юлить, просить. Но Володар не склонил головы. Он устало, но твердо встретил взгляд Микулы.

– Я принёс не беду, отец староста, – его голос прозвучал ровно и спокойно, без тени заискивания, но достаточно громко, чтобы услышали все. – Я принёс тех, кто от неё пострадал.

Он сделал паузу, давая словам дойти до каждого. Он не стал рассказывать о геройском спасении и убитых разбойниках – хвастовство было ему чуждо, а ненужные подробности лишь посеяли бы панику. Он говорил просто, по существу, как докладывал бы об удачной охоте.

– В лесу, у реки, разбойники напали на варяжский корабль. Эти люди – всё, что осталось от их дружины. Их товарищей порубили, а добро разграбили.

Женщины ахнули. Мужики зашептались – весть о лихих людях, да ещё таких дерзких, что напали на вооружённых варягов, пугала куда больше, чем вид самих раненых. Угроза стала понятной и близкой.

– Эта женщина, – Володар кивнул в сторону Хервёр, которая стояла с каменным лицом, не понимая слов, но чувствуя, что решается их судьба, – их сестра. Раненым нужна помощь и крыша над головой. Если оставить их в лесу – они умрут до утра.

Староста Микула недовольно крякнул, постукивая клюкой по утоптанной земле.

– Это их беда, а не наша, – проворчал он, выражая общую мысль. – У нас своих ртов хватает, а тут чужие. Да ещё и воины. Кто знает, что им на уме, как очнутся?

Володар ожидал этого. Он знал своих односельчан – трудолюбивых, честных, но осторожных до паранойи.

– Они не будут вам в тягость, – твердо сказал он. – Я прошу лишь о пустом амбаре и о помощи твоей, баба Ефросинья, – он повернулся к древней старухе-знахарке, которая щурилась из-за чужой спины. – Твои отвары и притирки им нужнее, чем мне.

Затем он снова посмотрел на старосту и всю замершую толпу.

– Кормить их я буду сам. Лес велик, моей руки хватит, чтобы прокормить и нас, и их. Общине не придется делиться ни зерном, ни мясом. Слово охотника.

Вот это был довод. «Слово охотника». В деревне, где большая часть мясной пищи зимой зависела от удачи и умения Володара, эти слова весили больше золота. Он никогда не нарушал обещаний. Если он сказал, что прокормит, значит, на столах будет дичь, даже если ему придётся сутками не выходить из чащи. Он не просто добытчик – он был гарантом. Хранителем лесных троп, который знал, где и как взять дары природы, не прогневив её духов. Его уважали не за лесть, а за молчаливую силу, честность и способность выполнять обещанное.

Микула всё ещё хмурился, но его взгляд уже не был таким жёстким. Он видел, что Володар не отступит. И видел, что некоторые мужики в толпе уже кивают, соглашаясь. Отказать открыто – значило пойти против человека, от которого во многом зависело их благополучие. Это было неразумно.

– Амбар на краю деревни пустует, – наконец, нехотя, процедил он. – Тот, что у старого Игната был. Пусть будут там. Но смотри, Володар, – он поднял вверх костлявый палец, – чтобы духу их за околицей амбара не было. И чтобы все их дела и беды остались на твоей совести. Принёс их ты, тебе и ответ держать.

Это была не помощь, а скорее уступка, сделанная сквозь зубы. Но это было согласие.

– Благодарю, отец староста, – коротко кивнул Володар, не выказывая ни радости, ни облегчения. Он просто принял решение как должное.

Он повернулся, снова подхватил верёвки волокуш. Толпа молча расступилась, пропуская его скорбную процессию к окраине деревни. Они всё ещё смотрели им вслед с подозрением, но теперь в их взглядах было и нечто иное. Володар взвалил на свои плечи чужую беду, и они, хоть и против воли, позволили ему это сделать. Напряжение немного спало, но до полного принятия было ещё далеко. Они были чужими в этой гавани, и единственным их якорем был этот молчаливый, упрямый лесной человек.

Глава 11: Гонец в Великий Город

Когда раненых осторожно перенесли в полумрак старого, пахнущего прелым сеном и мышами амбара, Володар понял, что полумеры здесь не помогут. Знахарка Ефросинья, хоть и ворчала, но сделала своё дело: осмотрела раны, наложила новые, пахучие повязки из мёда и трав, напоила всех сонным отваром. Раненые забылись в тяжёлом, тревожном сне. Но их выживание зависело не только от знахарских умений. Им нужны были свои.

Он вышел из амбара на свежий вечерний воздух. Хервёр сидела на бревне у входа, словно верный пёс на страже. Она не отходила от соплеменников ни на шаг. Увидев Володара, она подняла голову. В её взгляде был немой вопрос: Что дальше?

– Новгород, – сказал он одно слово, уверенный, что она поймёт. Её глаза на миг вспыхнули надеждой.

Ему нужен был гонец. Надёжный. Быстрый. И достаточно смелый, чтобы пойти по лесу, в котором, как теперь было известно, рыщут волки в человечьем обличье. Выбор был очевиден.

Он нашёл Ярилу у ручья, где тот поил коней. Юноша лет семнадцати, гибкий и жилистый, как молодой волчонок. Он был лучшим бегуном в деревне и знал окрестные леса почти так же хорошо, как сам Володар, потому что с малых лет бегал за ним по пятам, впитывая охотничью премудрость.

– Ярило, – окликнул его Володар.

Парень обернулся. Его лицо, веснушчатое и ещё по-детски открытое, посерьёзнело при виде Володара. Он уже знал о пришельцах и понимал, что разговор будет не о пустяках.

– Нужно в Новгород. Срочно, – сказал Володар без предисловий. – Отнести весть варягам.

Ярило выпрямился, и в его глазах блеснул азарт. Для него, мечтавшего о подвигах и дальних странах, такое поручение было честью.

– Скажи, что делать, – твёрдо ответил он.

Володар присел на корточки и прутиком начертил на влажной земле план. Не дорогу, а именно план.

– Прямо не пойдёшь. Дорога – ловушка. Пойдёшь по кабаньей тропе, мимо Чёрного омута, выйдешь на старый гончарный тракт. Там безопаснее. Добежишь до города, войдёшь через Лубяницкие ворота, там спросишь Торговую сторону. Любой укажет.

Он поднял с земли тяжёлый топор Гуннара, который принёс с собой. Оружие было великолепным – тёмная сталь с серебряной инкрустацией, идеально сбалансированное.

– На Торговой стороне ищи двор, где говорят на языке этих воинов. Покажи им топор. Они спросят, чей он. Скажешь – Гуннара Седоусого. И расскажешь всё, что видел. Где их нашли, сколько выжило, где они сейчас. Понял?

Ярило смотрел на топор, как заворожённый. Держать в руках такую вещь было уже само по себе событием. Он бережно, двумя руками, принял оружие.

– Понял. Топор Гуннара. Всё рассказать.

Володар поднялся и положил руку ему на плечо.

– Путь опасен, Ярило. Те, кто напал на варягов, могут быть ещё в лесу. Ты идёшь не на прогулку. Не жги костров. Ночуй в еловом лапнике. Двигайся тихо. Ты не охотник, ты – мышь. Твоя задача – проскользнуть незамеченным. Если увидишь кого – прячься. Твоя жизнь сейчас не твоя, ты несёшь весть, от которой зависят другие.

Слова были суровыми, но Ярило слушал со всей серьёзностью. Он понимал степень риска. Вся его юношеская удаль уступила место холодной сосредоточенности. Это было его первое настоящее дело, его посвящение во взрослую жизнь.

– Я не подведу, – тихо, но твёрдо пообещал он.

Через полчаса, когда сумерки окончательно сгустились, Ярило, одетый в тёмную рубаху, с мешочком с едой и топором Гуннара за поясом, бесшумно выскользнул за околицу деревни и растворился в тенях леса.

Володар и Хервёр смотрели ему вслед, пока его силуэт не исчез. Наступило время ожидания. Самое тяжёлое время. Они сделали всё, что могли. Теперь оставалось лишь ждать и надеяться, что быстрые ноги и охотничья смекалка юного гонца окажутся сильнее зубов лесных волков.

Глава 12: Очаг в Чужом Доме

Старый амбар Игната стал для раненых варягов одновременно лазаретом и тюрьмой. Володар и несколько мужиков, решившихся помочь скорее из уважения к нему, чем из сочувствия к чужакам, застелили холодный земляной пол толстым слоем сена. Сюда же перетащили несколько старых овчинных тулупов. В полумраке, пахнущем пылью, мышами и гниющим зерном, это убогое лежбище выглядело скорее могилой, чем пристанищем для живых.