Сердце Севера. История Ростова

Милана, сидевшая до этого неподвижно, резко повернулась к нему.

– Безумие? – ее голос звенел от сдерживаемых эмоций. – Ты знаешь, что сегодня было бы, если бы не твое «безумие»? Я знаю. Вся деревня знает. Баскак спал бы не в лесу, а в доме мкльника. А я… – она осеклась, но взгляд ее был тверд. – Ты поступил правильно, Яр. Я стояла там, на площади, и мне впервые в жизни было стыдно не за то, что мы слабые, а за то, что мы молчим. Ты не промолчал.

Всеволод, чью семью Ярополк уберег от осквернения, медленно кивнул. Но лицо его оставалось мрачным.

– Она права. Я обязан тебе, друг. Отец велел передать то же самое. Но… староста тоже прав. Баскак уехал злым. Он запомнил твое лицо. Что будет, когда он вернется в следующий раз? Что, если цена за твою смелость – это десять голов наших ребят, как он и сказал?

– Вот именно! Он вернется! – Ярополк вскочил на ноги, его подавленная ярость снова вырвалась наружу. – Он вернется и потребует свою цену! И они заплатят! Снова промолчат, снова отдадут! Вы что, не понимаете? Так будет всегда! Один раз мы откупились, в другой раз не сможем. И наши дети вырастут такими же, как мы – со страхом в глазах и вечным вопросом, почему мы не сопротивляемся. Они будут считать это рабство нормой!

Он метался по берегу, как зверь в клетке. Ярость, благодарность, бессилие – все смешалось в нем.

– Я не хочу такой жизни! Я не хочу выбирать между честью сестры моего друга и последним серебром деревни! Я не хочу, чтобы мой сын однажды смотрел, как чужак уводит его невесту!

Он остановился, тяжело дыша, и посмотрел на своих друзей. Его глаза в отблесках костра горели лихорадочной, отчаянной решимостью. Он произнес слова, которые выстрадал сегодня на площади и на совете. Слова, которые изменили все.

– Надо уходить.

Глава 8: Дорога на Север

Всеволод и Милана замерли. Слова Ярополка повисли в ночной тишине, тяжелые и окончательные.

– Куда уходить? – первым нарушил молчание Всеволод. В его голосе была растерянность. – Вокруг такие же деревни, Яр. Там то же самое рабство. А дальше – только болота да леса, где живут одни звери и лешие.

– Вот туда и уходить, – твердо ответил Ярополк, указывая рукой на север, туда, где река скрывалась в туманной дымке. – Туда, где нет хазарского следа. Где их баскаки не найдут наших сестер. Купцы говорят, далеко на севере лежат дикие земли. Леса, полные зверя, и реки, полные рыбы.

– И духов, что не любят чужаков, – добавила Милана. Но в ее голосе не было ни насмешки, ни страха, а лишь трезвая констатация факта. Сегодняшний день лишил ее юношеской беззаботности.

– С духами можно договориться. Они честнее людей, – ответил Ярополк, и в его голосе прозвучала горечь. – Они просят плату за то, что у них берут. А не за то, что ты дышишь. Мы уйдем. Найдем хорошее место и построим свое поселение. Свое! И жить будем по своим правилам. Никому не будем платить дань. Кроме как лесу за дичь и реке за рыбу.

Его слова звучали безумно. Уйти в никуда. Бросить все: дома, налаженный быт, могилы предков. Стать изгнанниками. Но в этом безумии была пьянящая, отчаянная надежда на свободу. На мир, где не нужно вздрагивать от каждого стука копыт. Этот образ, нарисованный Ярополком, был таким ярким, что на мгновение затмил все страхи.

– Это же… верная смерть от голода и холода, – прошептал Всеволод, но в его голосе уже не было прежней уверенности. Страх перед неизвестностью боролся в нем с ужасом пережитого.

– А здесь – верное рабство. И вечный страх. Выбирайте.

Милана смотрела на Ярополка, и ее глаза, казалось, впитывали отблески костра. Для нее, охотницы, это было не только бегством. Это был вызов. Новый мир. Новые, нехоженые тропы. Возможность жить, полагаясь только на свою силу и ловкость, а не на милость чужака.

– Я с тобой, – сказала она просто. В ее голосе была сталь.

Всеволод молчал дольше всех. Он, сын мельника, человек земли и порядка. Сама мысль о том, чтобы бросить все, была для него противоестественной. Он посмотрел на реку. Вспомнил, как смотрел сегодня на спину баскака и мысленно убивал его. Он вспомнил лицо отца, который молча благодарил Ярополка. И он понял, что друг прав. Оставаться здесь – значит ждать, когда они придут снова, и молиться, чтобы в следующий раз повезло. Он не хотел больше молиться.

– И я. Отец… отец поймет, – глухо сказал он, поправляя себя. – Я с тобой.

Пламя костра ярко взметнулось, словно отвечая на их решение. Оно выхватило из темноты три молодых, полных решимости лица. Это была уже не просто искра, зажженная одним человеком. Это был зарождающийся пожар.

Глава 9: Слово, брошенное в ночи

Их костер у реки стал местом тайных сборов. Сначала они были втроем. Потом Милана, убедившись в твердости решения брата, привела его, молодого и молчаливого охотника Ратибора. Всеволод привел двух братьев-близнецов, здоровяков его с мельницы, в чьих глазах после последнего визита хазар поселился холодный гнев.

Новость передавалась не просто шепотом – взглядом, кивком, случайным словом, брошенным в сумерках. Поступок Ярополка расколол деревню. Старшие видели в нем безумца, навлекшего беду. А для молодых он стал символом – спорным, опасным, но символом. Символом того, что можно не только молчать и терпеть.

Каждую ночь Ярополк снова и снова говорил. Он не приукрашивал. Он говорил о землях, где мужчина сможет защитить свой дом, а не отдать его на поругание. О мире, где девушки не будут вздрагивать от стука сапог. Он честно говорил об опасностях: о голоде, что может ждать их в первую зиму, о холоде, от которого не спасут тонкие стены, о диких зверях и гневливых духах, не жалующих чужаков. Но потом он говорил о свободе. И это слово, омытое недавним унижением, но и спасенной честью Миланы, звучало для молодых ушей как призывный рог.

Они слушали, затаив дыхание. Это были те, кто, как и Ярополк, не помнил другой жизни. Но они видели, как постарели их родители от страха, как пустеют глаза их сестер. И поступок Ярополка, его дерзкий торг с баскаком, показал им две вещи. Первое – что можно действовать. Второе – что оставаться в деревне после этого стало еще опаснее. Угроза баскака забрать десятерых была не пустой.

Их подталкивало не только юношеское желание приключений. Их подталкивал страх, но страх иного рода – не страх перед хазарами, а страх за тех, кто останется, когда они вернутся. Перспектива уйти и построить свой мир была уже не мечтой, а единственным выходом.

Конечно, не все соглашались. Кто-то слишком боялся неизвестности. Кто-то, чей дом стоял подальше от центра и кого реже касались «визиты» хазар, считал это ненужным риском. Но ядро отряда формировалось, закалялось в этих ночных спорах. Два десятка молодых, сильных парней и отчаянных девушек были готовы уйти. Не на край света. А просто туда, где можно будет дышать полной грудью.

Они понимали, что голыми руками свободу не построишь. Началась тайная, лихорадочная подготовка. Девушки, под предлогом помощи по хозяйству, прятали часть муки, сушили мясо, собирали целебные травы. Парни ночами чинили старые охотничьи луки, выстругивали стрелы с кремневыми наконечниками, точили топоры и ножи. Каждый припрятанный узелок с едой, каждый заточенный нож был частью их общего дела. Их первой общей тайны. Их первого настоящего бунта.

Глава 10: Искра в Кузне

Однажды ночью, когда спор о том, сколько нужно соли для засолки мяса, почти перешел в драку, из темноты к их костру шагнула тень. Все замерли, руки метнулись к топорам. Но тенью оказалась Дара, дочь кузнеца Родислава. Тихая, как мышка, девушка, чье лицо всегда было опущено к земле.

Она остановилась на краю освещенного круга. Ее руки были черны от угольной пыли, а в глазах, которые она впервые подняла на собравшихся, плескалась нешуточная решимость.

– Я слышала, о чем вы говорите, – сказала она, и ее голос, хоть и дрожал, был удивительно тверд. – Мой отец… он благодарен Ярополку за Милану. Но он боится. Он никогда не отпустит меня.

Она шагнула в свет костра.

– Но я пойду. С вами или одна. Я умею работать молотом. Умею раздувать мех и закалять железо. Ваши топоры будут тупиться, а наконечники – ломаться. Вам нужен будет кузнец. – Она перевела дыхание и добавила, глядя прямо на Ярополка: – И я не хочу выходить замуж за того, кого выберет отец, лишь бы уберечь меня от хазар. Я не хочу рожать детей в этой клетке, гадая, на кого из них в следующий раз упадет взгляд баскака.

Ее слова поразили всех в самое сердце. Кузнец Родислав был самым ярым сторонником «терпения и смирения». И то, что его собственная дочь, воспитанная в строгости и страхе, оказалась готова на такой бунт, значило больше, чем любые слова. Идея Ярополка, удобренная его отчаянным поступком, дала всходы в самых неожиданных местах.

Ярополк посмотрел на эту хрупкую, но несгибаемую девушку, на ее руки, созданные для тяжелой работы, и понял – это знак. Он посмотрел на лица своих товарищей и произнес то, что уже созрело у него в голове:

– Нас достаточно, чтобы попытаться. Скоро через деревню должен пройти торговый караван на север. Они – наш единственный шанс выменять наши припасы на настоящее железо, на ножи и наконечники. И узнать, что на самом деле ждет нас там, в лесах. После их ухода мы выступаем.

В эту ночь никто не спал. Они сидели у костра до самого рассвета, обсуждая детали безумного, отчаянного плана. Они были молоды и неопытны. Их вела вперед мечта, которая могла легко их погубить. Но впервые за долгие годы в затхлом воздухе Вербной Луки пахло не только смирением и страхом. Пахло надеждой. Дикой, отчаянной и непокорной, как огонь в кузнечном горне.

Глава 11: Ткань Заговора

Дни потекли в мучительной, изматывающей двойной жизни. Днем они были покорными, незаметными детьми своих родителей, раболепными рабами своих хозяев. Они гнули спины в полях под палящим солнцем, их руки до крови стирались от работы на мельнице или при починке сетей. Они опускали глаза, когда мимо проходил старейшина, и молчали, когда пьяный сосед отпускал грязную шутку. Каждое движение, каждое слово было пропитано ложью, которую приходилось поддерживать, чтобы выжить.

Но когда солнце валилось за кромку леса, и деревню окутывали липкие сумерки, реальность менялась. Страх не уходил, он просто менял свой облик. Теперь они боялись не хазар, а разоблачения. Короткие, рубленые разговоры велись в самых грязных и укромных местах: за зловонной навозной кучей, где их не мог подслушать случайный прохожий; в сыром, пахнущем плесенью подполе, куда они спускались под предлогом взять солений; в жаркой, пахнущей углем и металлом кузнице, когда Родислав уходил хлебать похлебку, оставляя дочь Дару следить за остывающим горном. Каждое слово было риском, каждый взгляд – проверкой.

Их заговор напоминал паутину, сплетенную в темноте, – тонкую, почти невидимую, но липкую и смертельно опасную для того, кто в нее попадет. Каждый знал свою роль и цену ошибки.

Милана и ее брат Ратибор, уходя на охоту, возвращались все чаще якобы с пустыми руками, вызывая недовольный ропот голодной семьи. «Зверь ушел, отец, пусто в лесу», – лгали они, глядя в пол. А сами, рискуя нарваться на волка или медведя, делали крюк и оставляли большую часть добычи в тайнике, вырытом под спутанными корнями старой сосны. Там, в холодной земле, уже лежали обернутые в тряпье куски вяленого мяса и связки копченой рыбы – их кровавая дань будущей свободе.

Всеволод и его братья-близнецы, здоровяки Веселин и Горислав, рисковали еще больше. Они воровали муку у всей деревни. Каждую ночь, оставаясь на мельнице, они отсыпали по горсти из каждого мешка, принесенного на помол. Их спины были постоянно покрыты мучной пылью, которая казалась им пеплом их сожженных мостов. «Мыши, проклятые, развелись, житья от них нет», – врали они односельчанам, возвращая мешки, ставшие чуть легче. Они знали, что если их поймают на воровстве у общины, их, скорее всего, не убьют. Их просто забьют камнями на площади.

Девушки тоже вели свою войну. Они прятали под половицами узелки с солью, на которую меняли вытканные ночами холсты. Сушили грибы и травы, утверждая, что готовят отвары для больной скотины. Их руки были исколоты иглами, а под глазами залегли темные тени от бессонных ночей. Но страх быть отданной хазарам был сильнее страха перед наказанием матери.

Каждый утаенный кусок хлеба был шагом прочь из этой жизни. Каждый украденный нож, который мог бы пригодиться для защиты от волков, но который приходилось прятать от собственного отца, был их общим оружием. Это сплотило их связью, более крепкой, чем кровь. Это была связь подельников, идущих на смертельный риск. Они учились понимать друг друга по одному жесту, по мимолетному взгляду, брошенному через плечо.

Днем они были рабами. Но по ночам, когда они мысленно пересчитывали свои скудные припасы, в их глазах загорался другой огонь – лихорадочный, отчаянный огонь заговорщиков. Они больше не были жителями Вербной Луки. Они были отрядом. Отрядом смертников, поставивших на кон свои жизни ради призрачного шанса на свободу.

Глава 12: Шепот на Ветру

Главной проблемой было железо. Не для плугов, а для убийства. Несколько старых охотничьих луков, с десяток плотницких топоров и бытовые ножи – этого хватило бы, чтобы отбиться от пьяной драки, но не от стаи волков или, что куда хуже, от лихих людей. Слухи, которые приносили такие же редкие, как и купцы, бродяги, были один страшнее другого. О бандах беглых рабов и дезертиров, которые вырезали целые хутора ради мешка зерна. Против них их топоры были все равно что зубочистки. Единственная надежда – торговый караван, что раз в год, как дурная примета, проходил через их земли.

Их ждали с болезненным, лихорадочным нетерпением. Каждый скрип телеги на околице, каждый далекий крик заставлял сердца замирать в груди – не то от надежды, не то от страха. Наконец, однажды утром, на дороге, еще хранившей запах хазарских коней, показалась вереница груженых телег. Купцы.

Они были другими. Не молчаливые, как хазары, а шумные, матерящиеся, бородатые мужики в прочной, но грязной одежде. Рядом с ними шла дюжина охранников – наемников с тяжелыми мечами на перевязях и пустыми, волчьими глазами, в которых не было ни жалости, ни любопытства. Эти люди не требовали, они торговали. Но и грабили, если видели, что добыча легка. Они были опасны, но они были шансом.

На пыльной площади началось короткое, лихорадочное оживление. Из домов выносили жалкие пожитки: горшки с медом, куски серого воска, несколько потрепанных лисьих шкурок.

Ярополк, Всеволод и Ратибор, стараясь не привлекать внимания, подошли к главному купцу – седобородому старику с хитрыми, как у хорька, глазками и руками, которые, казалось, никогда не знали честного труда. Звали его Прохор. Перед ним на грязную ткань они выложили свое главное сокровище – несколько отборных шкурок куницы и черного соболя, добытых Миланой и Ратибором с огромным риском.

– Доброго дня, отец, – начал Ярополк, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. – Хотим железа. Наконечники для стрел, ножи крепкие. Может, и топор боевой у тебя найдется.

Прохор смерил их троих быстрым, оценивающим взглядом. Его глаз зацепился не за юношей, а за меха. Он подцепил грязным ногтем шкурку соболя, подул на густой, смоляной мех, и в его глазах блеснула жадность.

– Железо нынче дороже жизни, сынки, – проскрипел он, не сводя взгляда с мехов. – Но товар у вас хорош. Царский. Откуда такое добро в этой дыре? – он обвел взглядом убогие избы. – Ну да не мое дело. Подберем вам железо. В леса на промысел собрались? Или от хазар бежите?

– И то, и другое, отец, – честно ответил Ярополк, понимая, что врать этому старику бесполезно. – Скажи лучше, что там, на севере? Куда путь держите? Далеко ли до земель, где нет ничьей власти?

Старик усмехнулся, обнажив гнилые зубы.

– Ишь, чего захотели. Земли без власти. Таких земель не бывает, сынки. Бывают земли, где власть у того, у кого дубина тяжелее. Куда мы идем, вам не по пути. А что на севере… – он понизил голос до заговорщицкого шепота, при этом не переставая поглаживать шкурку соболя. – Пустота. После наших последних стоянок еще три дня пути – и всё. Тропы кончаются. Дальше только Великий Лес. Стеной стоит, что зимой, что летом. Черный, немой. Говорят, оттуда еще никто не возвращался.

– Совсем никто? – переспросил Всеволод.

– Те, кто ходил, молчат в сырой земле, – отрезал купец. – Поговаривают, там не только звери. Духи лютые, что человечиной кормятся. Да и хозяин у леса, говорят, не рад гостям. Так что думайте, ребята. Может, хазарское ярмо и тяжелое, да привычное. А там – смерть быстрая и голодная. Ну что, меняемся? За эту красоту, – он любовно потрепал соболя, – дам вам три десятка добрых наконечников и два ножа. Из хорошей стали, не из сыромятины.

Глава 13: Карта на Бересте

Всеволод, скрепя сердце, торговался с Прохором. Этот старый лис чувствовал их отчаяние, как волк запах крови, и драл три шкуры. В итоге он согласился добавить к наконечникам и ножам еще и тяжелый боевой топор с длинной рукоятью, но только в обмен на последнюю кунью шкурку, которую они приберегли. Топор, казалось, сам лег в руку Ярополку. Холодная, увесистая сталь приятно тянула руку. Это было оружие, а не инструмент. Оружие, которым можно проломить череп.

Пока шла торговля, Ярополк крутился возле охранников каравана. Это были прожженные, жестокие люди, на чьих лицах застыла маска усталости и безразличия. Разговорить их было почти невозможно. Но Ярополк заметил одного, самого молодого, который с жадностью смотрел на копченых лещей, которых вынесла торговать одна из деревенских женщин.

Ярополк подошел к ней и за пару припрятанных беличьих шкурок выменял связку рыбы и глиняный жбан с терпкой медовухой. С этим подношением он и подсел к молодому воину, представившемуся Игнатом.

Игнат поначалу был насторожен, но запах рыбы и алкоголя сделали свое дело. В его ремесле простые радости были редки.

– Не ходите туда, ребята, – говорил он, отрывая жирный кусок рыбы и запивая его медовухой. Его голос был хриплым. – Мы сами крюк в сто верст даем, лишь бы не соваться в тот лес. Гиблое место. Там не только наши сгинуть могут. Года три назад банда разбойников, голов сорок, решила там отсидеться. Ушли в тот лес, и больше их никто не видел. Ни живыми, ни мертвыми.

– Что с ними стало? – спросил Ярополк.

Игнат пожал плечами. – Кто знает. Может, волки сожрали. А может, как старики наши бают, хозяин у леса не любит, когда в его доме шумят. Говорят, он сдирает с людей кожу живьем и развешивает на деревьях.

– А река? – не отступал Ярополк. – Большая река, что течет через тот лес.

– Есть река, – кивнул Игнат, его взгляд стал серьезнее. – Черная, быстрая. Мы вдоль нее три дня идем. Берега – топь да бурелом. Потом у кривой сосны, которую молнией разбило, сворачиваем на запад. Дальше дороги нет. Никто туда не суется. Ни хазары, ни наши, ни разбойники. Считай, что там край света.

Ночью, когда караван готовился ко сну, а большинство охранников уже спали пьяным сном, Ярополк снова нашел Игната. На этот раз он принес с собой небольшой, но тяжелый бочонок лучшей медовухи, который они берегли на самый крайний случай. Он не стал говорить о духах. Он рассказал все, как есть: о хазарской дани, о поруганных девушках, о бессильной ярости и желании найти место, где можно умереть как человек, а не как скот.

Что-то в его словах зацепило Игната. Может, он сам был из такой же деревни. Может, он просто устал от этой собачьей жизни, где каждый день мог стать последним.

– Дерзкий ты, парень. И глупый, – сказал он, осушив протянутую кружку. – Но глаза у тебя… правильные. Горят. Ладно, черт с тобой. – Он взял из догорающего костра уголек и на первом попавшемся куске бересты начал чертить грубую, угловатую карту.

– Вот ваша дыра. Вот река. Вот три дня пути на север. Здесь будет кривая сосна. Вам дальше, прямо. В самое пекло. Если не сдохнете от голода и вас не сожрут твари лесные, то дней через пять-шесть дойдете до порогов. Большие каменные перекаты, река там ревет, как зверь. Прохор наш говорит, что дальше порогов никто из людей не бывал. Там и начинаются твои «свободные земли». Только помни мои слова, парень, – Игнат посмотрел Ярополку прямо в глаза, и в его взгляде не было жалости, только суровая правда. – Назад дороги оттуда нет. И если вы там сдохнете, о вас даже вороны не узнают.

Ярополк бережно, как величайшую святыню, спрятал кусок бересты за пазуху. Теперь у них была не просто мечта. У них была цель. И имя этой цели было – безумие.

Глава 14: Тайник в Лесу

Скрип последних телег каравана затих вдали, и на Вербную Луку снова опустилась привычная, гнетущая тишина. Но для двух десятков заговорщиков эта тишина звенела от напряжения. Подготовка вошла в свою последнюю, самую опасную фазу. Все, что было украдено, выменяно и припрятано, нужно было перенести в одно место.

Ночами, когда деревня погружалась в тяжелый, тревожный сон, из разных домов, как тени, выскальзывали фигуры. Они двигались поодиночке или парами, прижимаясь к заборам, перебегая от одного темного угла к другому. Каждый шорох, каждый лай собаки заставлял их замирать, вжимаясь в землю и проклиная луну, которая, казалось, предательски ярко светила именно сегодня. Их путь лежал к старой, корявой сосне на краю леса – их временному святилищу.

Под ее спутанными, похожими на змей корнями они разрыли яму и начали сносить туда свои сокровища. Это было приданое для новой жизни, купленное ценой лжи и риска. Мешки с краденой мукой. Прокопченные дочерна, твердые, как камень, куски мяса. Несколько драгоценных горстей соли, завернутых в тряпицу. Пучки высушенных до хруста целебных трав. Все это пахло землей, дымом и страхом.

На дно ямы, завернутые в промасленную шкуру, легли выменянные у купцов сокровища. Три десятка железных наконечников для стрел – острых, смертоносных. Два тяжелых ножа, способных вспороть брюхо кабану или человеку. И большой боевой топор, который Ярополк почти не выпускал из рук, привыкая к его тяжести.

Дара пришла последней. Ее лицо было бледным, но решительным. Рискуя быть застигнутой отцом, который в последнее время спал чутко, как волк, она вынесла самое ценное. Не еду, а будущее. Тяжелый кузнечный молот. Клещи с длинными ручками. И небольшой кожаный мешочек, туго набитый лучшим древесным углем. Без этого их новое поселение, если оно когда-нибудь возникнет, было бы обречено на гибель с первым же сломанным топором.

Тайник рос, наполняясь их общей, отчаянной надеждой. Каждая вещь в нем имела свою цену. За этот мешок муки Всеволод едва не был пойман собственным отцом. За эту связку мяса Милана рисковала быть разорванной медведем. За этот молот Дара могла быть заперта в погребе до самой свадьбы.

Они понимали, что все это невозможно унести на себе. Мужчины начали делать волокуши. Это была адская работа. Днем они отсыпались урывками, а ночами уходили в самую глубь леса, где валили молодые, крепкие деревья. Стук топоров в ночной тишине разносился, как им казалось, на всю округу, и они работали в ледяном поту, ожидая, что вот-вот из-за деревьев появятся разгневанные односельчане.

Свои заготовки они перетаскивали в заброшенный, полуразвалившийся сарай на самой окраине деревни. Там, при свете крохотного фитиля, они сколачивали рамы для волокуш, соединяя их сыромятными ремнями. Каждый удар молотка отдавался гулким эхом в их головах. Им казалось, что вся деревня слышит этот звук и уже знает об их предательстве. Напряжение было почти невыносимым. Несколько раз между ними вспыхивали злые, шипящие ссоры из-за любой мелочи, но они тут же гасли. Все понимали: если они начнут грызться между собой, они обречены. Они были в одной лодке, которая уже отчалила от берега и неслась в темную, неизвестную воду.

Глава 15: Ночь Перед Рассветом

Настала последняя ночь. Их последняя ночь в Вербной Луке, в единственном мире, который они знали. Они собрались у своего костра, но теперь он не грел. Он лишь выхватывал из темноты бледные, напряженные лица и бросал на землю уродливые, пляшущие тени.

Никто не говорил громких слов, не произносил клятв. Воздух был слишком густым для этого. Он был наполнен запахом страха – терпким, как запах пота. И лихорадочным, болезненным нетерпением, какое бывает у человека, который долго ждет либо казни, либо освобождения.

Ярополк медленно обвел взглядом свой отряд смертников. Чуть больше двадцати человек. Молодых. Глупых. Отчаянных. Он видел каждого. Ратибора, который молча точил свой охотничий нож. Братьев-близнецов, которые сидели плечом к плечу, такие похожие и такие разные в своем напряжении. Дару, которая кусала губы, глядя в огонь. Милану, чье лицо превратилось в холодную, непроницаемую маску.