Надвигается шторм

– Так… Ты у нас кто?

Посреди пустующего общего зала за столом сидел мистер Джослин и делал записи в объёмном гроссбухе, изредка сверяясь с бумагами, разложенными вокруг. Мистер Джослин и был тем самым старым другом мистера Фейна, что немало удивило Йонаса – очень уж этот человек не подходил антуражу «Каравеллы». Высокий, плечистый, явно хорошо знакомый с физической работой, он смотрел и на бумаги, и на Йонаса с одинаковым безразличием. Единственным проявлением эмоций на его смуглом лице служила кустистая бровь, приподнимавшаяся, когда он задавал вопросы. Одет он был просто, а на широких запястьях болтались плетёные браслеты – кожа, бисер, цветные нити, окрашенные деревянные бусины. Волосы его были стянуты в короткий высокий хвост, и пряди из этого хвоста торчали во все стороны, точно перья, что придавало мистеру Джослину сходство с нахохлившейся птицей.

– Меня зовут Йонас. Йонас Грéтен.

– Гретен, значит. – Мистер Джослин обмакнул перо в чернильницу. – Эта фамилия мне незнакома, твоих родных я не знаю.

– У меня нет родных, сэр.

– У всех есть родные. Просто у кого-то они мёртвые. – Дописав страницу, мистер Джослин присыпал её песком. – Уилл сказал, ты хороший работящий парень. Это так?

– Я люблю работать, сэр! И мне нужны деньги.

– Деньги будут, – пообещал он и отложил перо. Откинувшись назад, он скрестил на груди руки и вперил в Йонаса взгляд. – Значит, так, Гретен. Воров я не привечаю. Узнаю, что украл хоть один медяк – ноги твоей здесь больше не будет. Узнаю, что обсчитываешь клиентов – то же самое. Хочешь что-то сожрать или выпить – не набиваешь рот втихушку, надеясь, что никто не заметит, а подходишь и спрашиваешь у меня или у Гарри.

– Гарри, сэр?

– Вон он. Мой младший брат.

Если бы мистер Джослин не уточнил, кем этот Гарри, спустившийся с лестницы, ему приходится, Йонас бы в жизни не заподозрил их двоих в родстве. В отличие от мистера Джослина, Гарри был тощим, со слащавым лицом и недовольно искривлёнными тонкими губами. Он носил белоснежный, чем-то сладко пахнущий парик, перевязанный на затылке широкой синей лентой, и сорочку с бесконечными слоями кружев.

– Нужно его переодеть, – заявил Гарри. – В таких вонючих обносках обслуживать гостей нельзя!

– Сэр… Как мне к вам обращаться? Мистер?..

– Хватит с него простого «Гарри». – Мистер Джослин хохотнул. – «Мистеров» оставь для меня и для посетителей.

– Ты сказал ему, чтобы девок в гостевые комнаты не водил?

– Ты только что это озвучил.

Никто так и не спросил, откуда Йонас родом, и он украдкой натянул рукав своей нестираной, латаной рубахи на запястье. Из рубахи он давно вырос, и теперь обматывал правую руку куском ткани, чтобы никто не увидел клейма. Верховный майя за такое мог побить, но с проклятым клеймом найти работу было невозможно. Все его боялись и презирали.

– Сколько ему лет? – не унимался Гарри.

Мистер Джослин изогнул бровь, и Йонас вдруг понял – это не вопросительное выражение лица, а насмешливое.

– Сколько тебе лет, парень?

– Восемнадцать, – чистосердечно соврал Йонас.

– Максимум семнадцать, – бросил Гарри.

– Да лет четырнадцать, – ответил мистер Джослин. – Даже борода расти не начала. Подбородок – как попка младенца.

– Пятнадцать, – выдавил из себя Йонас. Он очень хотел сойти за парня постарше, а его приняли за четырнадцатилетнего! – Сэр.

Гарри скривился.

– Сойдёт.

Непрестанно жалуясь на жару и на «гориллу-брата», он показал Йонасу всю «Каравеллу»: заставленный ящиками и бочками склад, погреб, кухню, на которой возилась беременная девушка, комнаты – две хозяйские спальни располагались ближе к лестнице, – и чердак, где стояло несколько кроватей.

– Здесь живут рабыни. Мартина – та, что брюхатая, – объяснил Гарри, – и Джанин, она прибирает в комнатах и подаёт еду. Места много, можешь спать здесь, если больше негде.

Йонасу очень хотелось спать здесь. Своя постель! И крыша здесь вряд ли течёт – такой человек, как мистер Джослин, не допустил бы подобного. В доме, который занимала община, Йонас спал на полу, завернувшись в драные одеяла. Дуло со всех углов, а когда шли дожди, ещё и капало.

Но верховный майя говорил, что делить сон с рабами – тяжкий грех…

Он мотнул головой. Плевать ему на грехи! Их бог, будь он трижды проклят, не заслужил следования всем этим заповедям! Придётся спросить разрешения оставаться на ночь, но верховному майе Йонас не сообщит о рабынях.

Если рабыни отвратят от Йонаса бога, он только спасибо скажет.

Из пожитков у него была лишь одежда, от которой Гарри воротил нос, стоптанные башмаки, ношенные ещё отцом, и старое, вонючее одеяло.

– Голодранец какой-то, – брюзжал Гарри, и эти слова больно жалили самолюбие, но Йонас был готов терпеть какие угодно унижения, если ему позволят здесь остаться. Он ведь правда хороший работник. Он никогда ни на что не жаловался и довольствовался малым, как учил верховный майя.

Женскую часть чердака рабыни отгородили ширмой, чтобы «соблюсти приличия», как сказала Мартина. О каких приличиях толковала незамужняя беременная рабыня, Йонас не понял – ей-то не всё ли равно? Однако была и Джанин – рыжеволосая девица с клеймом на лице. Верховный майя говорил, что рыжие – хорошие люди, угодные богу и отмеченные его тёмным огнём, поэтому Йонас с первого же дня её невзлюбил. Угодные богу ему не друзья.

Богобоязненные – тоже. На одной из бочек возле деревянного тотема Вишии стояла погасшая свеча, а на ящике рядом со сплетённой из соломы куклой Кейры, – курильница. Верховный майя тоже жёг благовония во время молитв, очищал дымом жилище, чертил золой охранные знаки. Йонас эти знаки стирал, а верховный майя, думая, что другие боги пытаются очернить их дом, рисовал новые. Рабыни молились своим идолам каждое утро и каждый вечер, а Мартина иногда вставала по ночам и о чём-то шептала, склонившись над соломенным тотемом Кейры.

Бестолковые женщины, не понимавшие, что боги не уберегут их, а только обрушат им на головы новые беды!

Боги! Все проблемы Йонаса из-за богов. Бог отнял дом у него и у всей общины, отнял отца, отнял спокойную и сытую жизнь. Бог, которому они поклонялись, которому исправно приносили жертвы, и который должен был внимать их молитвам и защищать, всё забрал.

Верховный майя повторял, что это – кара, что они на своём пути свернули не туда, что бог прогневался на них, но Йонас-то знал: причин у этого поступка не было. Они не грешили, их не за что карать. Бог просто пришёл и всё разрушил – просто так, и это было самым ужасным. Как стихийное бедствие, от которого не сбежать и не укрыться. Йонас хорошо помнил гигантское пустое лицо, лишённое какого-либо выражения. Ни злости, ни хотя бы радости от гибели своей паствы – ничего.

А ведь Дейджа – бог гнева и яростного подземного пламени!

Мистер Джослин тоже молился, но Гарри Йонас молящимся не видел ни разу. Всё, что Гарри делал – ходил по «Каравелле» с недовольным лицом и изредка заглядывал на кухню, пробуя стряпню Мартины, но чаще всего попросту где-то пропадал. Однажды он ввалился в «Каравеллу» и громогласно объявил, что в гавань вошло «Воздаяние».

Сердце гулко забилось о грудную клетку. Вот оно! «Воздаяние»! Наконец-то Йонас собственными глазами увидит того самого Сороку Билли, о котором мистер Фейн отзывался с такой любовью и такой теплотой! А может, даже поговорит с ним, и понравится ему, и поступит к нему на работу…

При воспоминаниях о мистере Фейне Йонаса кольнуло чувством вины. С той самой ночи, когда Йонас позорно удрал, испугавшись то ли тени, то ли чего поглупее, он был так поглощён работой, что даже не подумал прийти и сказать «спасибо» и, может, помочь с чем-нибудь из благодарности. А ведь прошло больше недели! Йонас и Фанни не видел, а то сообразил бы навязаться ей в компанию, когда она в очередной раз пойдёт прибирать дом мистера Фейна.

– Почему ваш брат так обрадовался? – спросил он, наблюдая за тем, как Гарри подливает вино пришедшей пообедать куртизанке из «Розария» – самого богатого и дорогого борделя Порт-Эреба. Безусое и безбородое лицо Гарри светилось счастьем.

– У Сороки Билли много врагов, ждавших его возвращения для сведения счётов, – ответил мистер Джослин. Он стоял за прилавком и до блеска натирал бокалы из тончайшего стекла. Йонас прежде не видел такой изысканной посуды. – И мой брат входит в их число.

– А… почему?

– Мутная история. Предпочитаю задавать Гарри поменьше вопросов. Не уверен, что хочу слышать ответы.

– А сами вы его знаете?

– Кого? Билли-то? – Мистер Джослин по обыкновению изогнул бровь и усмехнулся. – Кто же его не знает? Он умеет громко заявлять о себе. Впрочем, – мистер Джослин взялся за следующий бокал, – не он один.

Позавчера в «Каравеллу» приходил Рене Мартен. Йонас был в ужасе: он боялся, что тот напьётся и что-нибудь сломает, а мебель в «Каравелле» выглядела дорогой и хрупкой. Рене Мартен, однако, весь вечер просидел у нерастопленного камина, потягивая чистый ром – густое чёрное пойло, один только запах которого мог свалить с ног. С ним пришли две женщины и трое мужчин, и они-то, заняв центральный стол, не стали отказывать себе ни в еде, ни в драгоценных винах.

Уходя, Рене Мартен, просто так, без причины, грохнул об пол почти пустую бутылку. Мистер Джослин промолчал, а пока Йонас собирал осколки и вытирал остатки рома, сказал:

– С этим человеком лучше не ссориться. Просто приноси ему, что просит, и сразу уходи.

Бархатная Джинни, приходя в «Каравеллу», тоже ставила всех на уши. Она ничего не портила и никого не пугала своим появлением, но была чрезвычайно громкой и будто бы заполняла собой всё пространство. Йонас слышал её визгливый смех, даже спускаясь в погреб. Пить и есть она желала только из дорогой красивой посуды и требовала к себе повышенного внимания. Приходилось по двадцать раз за вечер рассыпаться в комплиментах. Справедливости ради, Бархатная Джинни и впрямь была бы хороша собой, кривляйся она чуть меньше.

Интересно, как ведёт себя Сорока Билли, когда ест и пьёт со своей командой?

– Сэр, а он придёт сюда? – спросил Йонас.

– В «Каравелле» обычно селятся квартирмейстер «Воздаяния» и судовой врач, а сам Билли живёт в своём доме, но выпить и поесть иногда заходит. – Мистер Джослин покосился на Йонаса. – А тебе что за интерес?

– Хочу к нему на корабль! – выпалил Йонас. – Работать.

Мистер Джослин покачал головой и ничего не ответил.

Как он и говорил, к вечеру в «Каравеллу» заселились двое людей Сороки Билли. Первый – долговязый и жилистый, лет сорока, с глубоко посаженными серыми глазами и паутинкой морщин вокруг тонких, плотно сжатых губ, который был, как подсказал бездельничавший за прилавком Гарри, судовым врачом по имени Элбан Уэйфер. Второй – невысокий, но плечистый и крепко сбитый, неопределённого возраста, с лисьим разрезом зелёных глаз и невыразимым взглядом из-под низко посаженных бровей. Его Гарри окрестил квартирмейстером – Рейнаном Эвери.

– Такими мордами только столы вытирать, – сообщил Гарри, когда гости ушли наверх вместе с Джанин.

– Да вроде обычные морды, – ответил Йонас. Гарри ему не нравился – вызывал непонятную, ничем необъяснимую неприязнь, но при этом лишь с ним Йонас решался просто поболтать, а иногда даже немного поспорить.

– Ну да. – Гарри фыркнул. – Пиратские. В этой помойке, которую они гордо именуют портом, все такие. Ты бы видел Тристанию! Как там чисто, какие там красивые люди…

– Так чего же ты тогда не там? – поинтересовался Йонас.

Мистер Джослин, помогавший Мартине сервировать столы, заржал. Йонас впервые видел его настолько откровенно и громогласно веселящимся.

– Не в те штаны рукой залез, – сказал он сквозь смех. – За его смерть награда назначена, даже убийц нанимали, только никто пока не додумался искать его на «помойке».

– В штаны… Вы что-то украли?

Гарри скривился, а мистер Джослин снова расхохотался.

– Можно и так сказать.

К вечеру мистер Уэйфер и мистер Эвери спустились в общий зал, и Йонас подал им ужин.

– Некоторые вас уже похоронили, – проговорил мистер Джослин, подсаживаясь к ним за стол. – Припозднились вы.

– Хранна шёл прямо по курсу, – ответил мистер Эвери, берясь за вилку. – Пришлось огибать.

Дверь отворилась, и в «Каравеллу» вошёл Сорока Билли. Пока он здоровался с посетителями, пожимая руки и справляясь о делах, Йонас стоял в углу, вцепившись в поднос, и бесцеремонно таращился на него. Неожиданно ухоженный, с тонкими, хоть и не слишком красивыми, чертами лица, густыми чернильными кудрями, которые Йонас поначалу принял за парик, и аккуратно подстриженной бородой, Сорока Билли вполне мог сойти за дворянина. Движения его рук были как взмахи крыльев драгоценной птицы; жемчуг, лунные камни и золотые нити, украшавшие обшлаги чёрных рукавов, блестели в отсветах свечного пламени.

– Кто составит мне компанию на этот вечер? – поинтересовался Сорока Билли, усаживаясь на свободный стул рядом с мистером Эвери и кладя треуголку с пышным белоснежным пером себе на колени. – Уилла нет дома, и мне скучно.

– Давно его не видел. – Мистер Джослин обернулся и, заметив, что Йонас так и стоит в углу, жестом подозвал его. – Мальчишку вот мне навязал. Подай мистеру Флэмверу ужин и вина, а мне принеси грога.

– Мартина только начала варить новую порцию, сэр.

– Тогда я подожду. Мистер Уэйфер тоже будет вино, а этому, – он ловко пнул мистера Эвери под столом, – воды.

– Ещё раз так сделаешь, – ровным голосом ответил мистер Эвери, хотя на его хмуром лице читалось неприкрытое раздражение, – и я сломаю тебе ногу.

Мистер Джослин усмехнулся и отпустил Йонаса.

Йонас так торопился поскорее вернуться, что, спускаясь в погреб, чуть не свернул себе шею. К тому времени, как он вернулся, за столом завязался неинтересный разговор: о городе, о губернаторе, о предстоящем совете капитанов, о сбыте награбленного, о ремонте корабля. Ещё и посетителей прибавилось: пришла Бархатная Джинни со своим старпомом и бесцеремонно подтянула стул к столу Сороки Билли, заглянул высокий чернокожий боцман с «Памяти предков» – Йонас узнал его по бело-розовому полосатому кушаку, из-за которого торчала рукоять сабли.

Йонас собирал со столов грязные тарелки, когда Сорока Билли вдруг окликнул его:

– Мальчик! Подойди.

– Дался он тебе! – Бархатная Джинни фыркнула.

Сорока Билли её проигнорировал.

– Хейд сказал, ты хочешь попасть на мой корабль, – сообщил он, развалившись на стуле. На полу нестройными рядами стояли пустые бутылки – половину вечера Йонас бегал вверх-вниз по лестнице в погреб.

– Кто?..

– Ты что, даже не представился? – Сорока Билли повернулся к мистеру Джослину. Тот в ответ отсалютовал кружкой грога. – Твоего работодателя зовут Хейд. Надеюсь, ты рад с ним познакомиться.

– Да… сэр…

– Видишь ли, – продолжил Сорока Билли, – я не беру на корабль кого попало. Каждый член моей команды, вплоть до мальчишек, драящих палубу, – надёжные люди.

– Брось, мальчик, – пьяно-певучим голосом сказала Бархатная Джинни. – Я с радостью приму тебя в свою команду, без всякого занудства.

– Что скажешь? – Сорока Билли изогнул бровь. – Пойдёшь на корабль Джинни?

– Нет! То есть… – Йонас смешался. Ему вовсе не хотелось ссориться с женщиной, которая, потакая свой страсти к роскоши, приносила «Каравелле» немало золота. – Простите, мэм, но я хочу на «Воздаяние».

– Какое рвение!

– Мистер Фейн много о вас рассказывал…

– Ах, так вот в чём дело! – Сорока Билли, запрокинув голову, заливисто рассмеялся. Смех у него был приятный, текучий, совсем не такой резкий и противный, как у Бархатной Джинни. – В сказках Уилла.

– Не такие уж это и сказки, – заметил старпом Бархатной Джинни.

– Не люблю, когда меня чрезмерно хвалят, – отмахнулся Сорока Билли.

Мистер Эвери вдруг схватил Йонаса за руку – ту самую, на которой находилось клеймо. Йонас дёрнулся, но хватка мистера Эвери оказалась стальной. С подноса посыпалась посуда. Сердце Йонаса на миг замерло, и тут же у него отлегло – он успел забрать лишь деревянное хлебное блюдо и пару керамических мисок, которые вряд ли стоили дорого.

Не обращая внимания на попытки Йонаса вырваться, мистер Эвери содрал с его запястья обмотку, больно царапнув кожу ногтями.

– Сектантские отбросы нам не нужны, – сказал он и отпихнул Йонас.

Не ожидавший толчка такой силы, Йонас больно ударился бедром об угол соседнего стола.

– Я не сектант! – выпалил он.

– Да ладно? – Мистер Эвери хмуро смотрел на него в упор. – Клеймо на твоей руке говорит об обратном.

– Я не молюсь Дейдже! Я хочу уйти из общины!

– Общины? – переспросил мистер Эвери. Его тон был пропитан ледяным презрением. – Вы так себя называете?

– Какому же богу ты тогда молишься? – встряла Бархатная Джинни.

– Никакому! Дейджа уничтожил мой дом. Теперь боги мне не нужны.

Она захохотала.

– Тогда тебе стоило наняться на «Безбожницу»! Капитан Мартен любит таких отчаявшихся детишек и воспитывает из них отбитых головорезов!

– Нет! Только не к нему!

– Что, пугает, да? – Она подперла голову рукой. – Не зря пугает, мальчик. Если Билл тебя возьмёт, на своей шкуре поймёшь, что не зря. У них давняя вражда, знаешь ли.

– Как тебя зовут, напомни? – спросил Сорока Билли.

– Йонас Гретен, сэр.

– Йонас Гретен, ты знаешь, кто такой квартирмейстер?

– Мистер Фейн говорил, что это второй человек после капитана.

– Правильно. Он отвечает за дисциплину, а также имеет право наложить вето на практически любое моё решение вне боя. Понимаешь? Я не против тебя взять – ты кажешься неплохим и парнем, а я кое-что понимаю в людях. Но для начала тебе придётся убедить мистера Эвери, что ты не оголтелый сектант. Сам понимаешь: вашего брата не жалуют ни в приличном обществе, ни в неприличном. И на то есть причины, весьма существенные.

– Да, сэр, я понимаю.

– По крайней мере, ваш верховный майя воспитал тебя вежливым – это похвально. Мы в городе надолго, так что у тебя будет время, чтобы произвести на мистера Эвери хорошее впечатление, а заодно кое-чему поучиться. Сомневаюсь, что Уилл прерывал свои рассказы о моих небывалых подвигах ради того, чтобы показать тебе, как вязать узлы.

– Нет, но… я сделаю всё, что от меня потребуется!

– А вот у тебя в его возрасте столько энтузиазма не было, – упрекнул Сорока Билли мистера Эвери. – Мистер Гретен, будьте добры – ещё вина!