Красный Вервольф 5

В один из них я и затащил спасенную. Усадил на пол в сенях и знаком велел сохранять тишину. Надо отдать должное загадочной незнакомке. Она хоть и запыхалась во время нашего бегства, но не издала ни одного лишнего звука. По всему видно, ей уже доводилось бывать в острых ситуациях. А еще она явно не хотела привлекать к себе лишнее внимание. Даже с насильниками боролась молча. Кто же ты такая, молчунья? И как тебя угораздило попасться этим бандюганам с белыми повязками?

И все же в тот момент меня больше интересовало то, что происходит снаружи. Однако как я ни прислушивался, никакого шухера расслышать не мог. Видать, трупы полицаев еще не обнаружены. Что ж, это дает нам время уйти как можно дальше от «места происшествия». Я поднялся, спрятал заточку в ножны, принялся отряхивать брюки и свое щегольское пальто от разного сора и колючек репейника, прицепившихся, когда мы ломились через заросшие сухими ныне сорняками огороды. Женщина тоже встала, отвернувшись, принялась приводить себя в порядок.

– Вам не нужны часы фирмы Буре? – вдруг осведомилась она.

Глава 4

Пароль прозвучал так неожиданно, что я не сразу на него отреагировал. Да и для того, чтобы ответить, как условлено с Анхелем Вольфзауэром, мне нужно было вспомнить, какие именно слова следует произнести. Незнакомка смотрела на меня выжидающе.

– У меня есть такие, но без большой стрелки… – наконец выдавил я.

Она протянула мне руку и представилась:

– Анна Дмитриевна Шаховская.

– Василий Порфирьевич Горчаков.

– Это ведь легендированное имя, не так ли?

– Это имя, на которое я отзовусь.

– Хорошо, Василий Порфирьевич. Я поняла.

– Дальнейший обмен информацией предлагаю отложить, пока мы не окажемся в более безопасном месте, – сказал я.

Она кивнула, и мы принялись выбираться из заброшенного квартала. За время своего второго пребывания в Пскове, я обзавелся несколькими явочными квартирами. На одну из них и повел эту странную мадам. Шаховская, Шаховская… Я точно уже слышал это имя… От кого? Ума не приложу… Судя по громкой фамилии – дворянка. Может из эмигрантов, если пришла с паролем от моего дедули?.. Ладно, по ходу дела разберемся. Во всяком случае, я должен знать, зачем она оказалась в оккупированном Пскове?

Мы вышли на одну из самых оживленных днем улиц. Здесь были относительно чистые тротуары, работали магазины и мелкие мастерские по починке необходимых в быту вещей.

Само собой, всюду висели красные полотнища с черной свастикой в белом круге. Свободные от службы офицеры прогуливались под руку с дамочками. Некоторые немчики здоровались со мною, приложив кончики пальцев к лакированному козырьку форменной фуражки. Я вежливо приподнимал шляпу. Шаховская, которая хоть и шла рядом, но как бы и не со мной, недоуменно на меня косилась. Сразу видать, неопытная еще.

Когда мы подошли к нужному дому, я подхватил ее под локоток и легонько подтолкнул к подъезду. Мы вошли, неторопливо поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью, обитой кожзамом. На ней красовалась тусклая медная табличка «ПРОФ. ГАЛАНИН М.С». Я трижды постучал в дверь кулаком, а потом, через несколько секунд еще трижды. Спустя минуту, в замке заскрипел ключ, она приотворилась. Сквозь щель просунулась сморщенная старушечья лапка, в которую я положил пфенниг. Это была не плата, а своеобразный пароль.

Матрена, домработница Галаниных, возвращала мне монетку, когда я уходил. Дверь отворилась. Я пропустил вперед Анну Дмитриевну, вошел сам. Матрена заперла дверь, да еще цепочку вдела в проушину. Конечно, если ворвутся гестаповцы, никакие замки и цепочки их не остановят, а вот от обыкновенных налетчиков защититься можно. В прихожей нам пришлось разуться и раздеться. Матрена следила за этим строго. Когда мы с Шаховской сделали это, домработница отвела нас в гостиную, а потом пошла докладывать хозяйке. Самого профессора Галанина дома не было. Зимой сорок первого его арестовали, но не замучили в гестапо и не отправили в лагерь. Видать, им заинтересовалось какое-то иное фашистское ведомство.

– Боже мой, Аня! – воскликнула Марья Серафимовна, жена профессора, выходя из кабинета своего мужа. – Какими судьбами!

– Маша!

Шаховская вскочила, и они принялись обниматься, целоваться, то и дело осведомляясь: «А помнишь, штабс-капитан Неволин пел у тебя под окнами серенаду?.. А как камергер двора сделал предложение твоей кузине Мизи?..» и так далее. Ясно. Старые подруги. Не совершил ли я ошибки, устроив им встречу? С одной стороны, из всех моих явок в городе – эта самая надежная. Ладно, пусть подружки наговорятся, потом я потолкую с ними сам. С каждой в отдельности. Спохватившись, хозяйка пригласила нас с Шаховской к чаю, к которому Матрена накрыла в столовой.

Кроме морковного чаю военного времени, на столе оказались еще и скромные закуски – кусочки хлеба с шпротами и маслом. Я не стал к ним притрагиваться, отказался даже от сахара, а вот по глазам Шаховской было видно, что она голодна. Галанина кивнула своей домработнице, чтобы та принесла что-нибудь посущественнее. И пока Матрена кормила гостью, я под благовидным предлогом зазвал хозяйку квартиры в другую комнату. В ней когда-то была богатая профессорская библиотека, которую немцы конфисковали при аресте хозяина. Галанина притворила дверь и вопросительно на меня посмотрела.

– Вы знаете эту даму, Марья Серафимовна? – спросил я у нее.

– Да, Василий. Мы вместе кончали Высшие женские курсы в Москве.

– И кто она?

– Урожденная княгиня Шаховская. До войны работала секретарем академика Вернадского. А что она делает здесь, в Пскове, я не знаю.

– Это не страшно. Главное, что вы подтверждаете ее личность, Марья Серафимовна…

А теперь не могли бы вы, с Матреной, оставить меня наедине с Шаховской?

– Да, разумеется. Идите в столовую, а мы с Матреной на кухне побудем.

Мы вернулись в столовую и Галанина сразу же увела домработницу на кухню, дескать, что надо бы перебрать перловую крупу. Я снова уселся за стол. Глотнул остывшего чаю.

Шаховская с увлечением хлебала суп. Мне не хотелось ей мешать, но деваться было некуда.

Чем быстрее я узнаю, с какой целью секретаршу Вернадского забросили во Псков, тем лучше для дела. И все же я дал ей время вычистить содержимое изысканной фарфоровой миски досуха.

– От кого вы получили пароль, Анна Дмитриевна? – спросил я.

– От товарища Слободского, – ответила она.

– А как вы узнали меня?

– Вас очень хорошо описала девушка в отряде. Ее зовут Наташа.

У меня на душе потеплело, но виду я не подал.

– Допустим, – сказал я. – К кому вы шли?

– Да вот сюда и шла, – не слишком удивила она меня. – Вернее – к профессору Галанину. Адрес я знаю, но спасибо, что проводили.

– Понимаю, что это не мое дело, но в оккупированном городе нужно держать ухо востро. Даже если у вас надежные документы, лучше не попадаться патрулям, особенно – финским и эстонским полицаям. Сами ведь убедились в этом.

Прочитав эту нотацию, я поднялся.

– Подождите, Василий, – проговорила Шаховская, беря меня за руку и возвращая на стул. – Я знаю, вам можно доверять. А задание у меня настолько сложное, что в одиночку не справиться.

– И насколько я понимаю, вас отправили не по линии Главного разведуправления, – проявил я проницательность.

– Верно, – кивнула княгиня. – Хотя, полагаю, моя миссия согласована с ним.

– Однако у здешней резидентуры своих хлопот полон рот и вам нужен человек, формально с ней не связанный.

– Вот, видите, вы все понимаете.

– Даже больше, чем вы думаете.

– Тем более… – Шаховская помолчала, видимо, собираясь с мыслями. – В архиве профессора Галанина хранились важные документы. Они связаны с изысканиями, которые проводил академик Вернадский еще в двадцатые годы. Речь идет о химическом элементе, который может стать как топливом для электростанций будущего, так и основой заряда оружия чрезвычайной мощности.

– Вы говорите об уране, из которого можно сделать атомную бомбу?

– Вижу, вы действительно знаете больше, чем я думала… – без улыбки произнесла княгиня. – Нацисты пытаются ее создать, но пока еще далеки от практического результата. К счастью, для нас… Так вот, в папке есть материалы, которые могут им помочь.

– Тогда они уже в их руках. Как и профессор.

– Да. Поэтому я здесь.

– Вот с этого места поподробнее!

* * *

Пришлось профессорской жене и домработнице перебирать крупу долго. Потому что изложение подробностей, которыми принялась делиться Шаховская, заняло много времени.

Покинув профессорскую квартиру, я медленно брел по улицам в раздумьях. Да, теперь я не могу жаловаться на то, что пропадаю без настоящего дела. Дел у меня теперь выше крыши. И пора собирать старую команду. Поэтому я направился на площадь, где еще должен был работать Рубин. Заметив издалека его «греческую» физиономию, я облегчением выдохнул.

– А вот сапоги чистить! – зазывал липовый Евдоксий. – Дамочка! У вас сапожки испачканы! Подходите! Станут как новенькие!

– Хорош глотку драть! – пробурчал я, усаживаясь на табурет и ставя ногу в замызганном штиблете на подставку.

– Начищу, как зеркало, господин! – заголосил цыган. – Сможете бриться, в свою туфлю глядючи.

– Какие новости? – спросил его я.

– Фрицы ждут нового коменданта, – зашептал Рубин. – Штандартенфюрера Германа фон Штернхоффера. Лютый зверь, которого даже немцы боятся.

– Откуда ты знаешь?

– Знакомая кухарка нашептала, – усмехнулся парень. – Она в столовой комендатуры работает. Слышала, как болтает немецкая прислуга.

– А что, немецкая прислуга болтает по-русски?

– Нет. Просто моя кухарочка знает немецкий, но скрывает это.

– Ты с ней поосторожнее. Сам понимаешь, она может оказаться провокатором.

– Да я ей ничего не говорю, даже – не спрашиваю. Сама рассказывает.

– Ладно! Теперь слушай меня! Есть дело. Для этого вы мне понадобитесь все – ты, Яшка, Кузьма, Злата. Сбор завтра в нашем подземелье. В двенадцать дня.

– Эх, самая работа будет! – сокрушенно покачал курчавой башкой цыган. – Шучу!

Наконец-то – дело. Надоело бабьи сплетни собирать… Да, листовки разбрасывать… Всем все передам!

Я сунул ему немецкую марку.

– Благодарствую, господин хороший! – громко сказал Рубин. – Всегда рад чистить ваши штиблеты!

Посмотрев на часы, я направился к дому Сухомлинского. Вскоре должна вернуться с работы Марта. Да и мне не мешает посидеть в тишине и все обдумать. Уж больно заковыристая задачка. Извлечь папку с научными материалами из сейфа местного отделения Аненербе – сложно, но можно. Вытащить профессора из застенков – можно, но сложно. А вот как изъять из немецких мозгов то, что могло туда из этой заветной папочки попасть? И тем не менее – именно эту задачу поставило руководство перед бывшей княгиней Шаховской. Как бы бредово это ни звучало!

В прихожей меня встретила Глаша. Надутые губки выражали неодобрение. Надо думать, моими любовными похождениями. Приняла у меня пальто и шляпу. Сообщила, что князь отбыл по делам, обед готов, можно подавать. Я сказал, что подожду фройляйн Зунд, чем вогнал горничную в еще большее уныние. Чтобы как-то утешить ее, я попросил подать мне кофе в кабинет. А сам прошел в ванную. Колонка была теплая, так что помыть руки можно было с комфортом, а вот к приходу Марты не мешало бы нагреть воду как следует.

– Спасибо, милая! – сказал я, когда горничная принесла кофейник на серебряном подносике, с фарфоровой чашечкой и блюдечком с конфетами. Именно так любил пить кофе Базиль Горчаков, о чем я узнал, случайно. Старый князь как-то проговорился, что в «моем семействе» бытовала такая странная привычка. Пришлось соответствовать. Взяв чашечку, как положено, двумя пальцами и чтобы мизинец непременно – на отлете, я сказал:

– Да, Глашенька! Скажи Захару, чтобы колонку растопил!

– Мадам вернутся, и соизволят принять ванную? – съязвила горничная.

Мне захотелось по-барски отвесить ей леща пониже спины, но удержало опасение, что эта шалость будет воспринята как сигнал к сближению.

– Не мадам, а – мадемуазель! – поправил я. – Вернее – фройляйн.

– Я по-немецки не понимаю, – насупилась Глафира. – Они моего тятеньку под Перемышлем в шестнадцатом убили.

– Соболезную, но не скажи это при наших немецких гостях. Некоторые из них неплохо понимают по-нашему.

Сердито стуча каблуками, она удалилась. Я остался наедине с кофе и своими мыслями.

Итак, что я узнал от засланной княгини? Галанина взяло не гестапо и даже – не Абвер. Он взят по заказу Аненербе, благодаря чему, собственно, жив до сих пор. Аненербе, несмотря на свою специфику, заинтересовано в участии в создании нацистского атомного оружия. Это как раз понятно. Какое ведомство первым преподнесет обожаемому фюреру вундервафлю, тому и достанутся все моральные и материальные плюшки.

Дальше. Со смертью Зиверса и примыкавшего к нему графа Сольмс-Лаубаха, Аненербе в Плескау затихарилось. И это тоже понятно! Боятся попасть под тяжелую лапу Красного Вервольфа. Теперь сотрудники «Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков» уже не щеголяют нагрудными знаками в виде меча в петельке, а либо предпочитают штатское, либо носят полевую форму офицеров вермахта. И тем более – ни одной вывески или хотя бы – таблички на двери кабинета.

Следовательно, надо, прежде всего, вычислить, где они сейчас тусуются? И кто из немчуры, наводнившей город, относится к Аненербе. Это, так сказать, план предварительных мероприятий. Потом, необходимо узнать, кто именно здесь работает по теме атомной бомбы, сузив, так сказать, круг подозреваемых. Ну и параллельно – выяснить местонахождение профессора Галанина и изъятой у него папочки. Собрав информацию, можно будет подумать о планах по вызволению и документов и их владельца из лап фашистов.

Ну и третий этап, к которому я не знаю пока как подступится, это извлечение из голов этих фантазеров из Аненербе выкраденных ими сведений. Не прибегая к гипнозу и другой чертовщине, сделать это можно лишь одним способом, а именно – подорвать доверие к полученным данным. Примерно к этому приему прибег Штирлиц, когда дискредитировал в глазах нацистской верхушки истинно арийского физика Рунге. Вот как раз этим и нужно озадачить Шаховскую, ибо во всем остальном она будет мне только помехой.

Двери моих комнат – спальни и кабинета – выходили в коридор, который вел от прихожей к апартаментам самого князя, так что мне было отчетливо слышно, когда кто-то приходил. Вот и сейчас, заслышав голоса, я навострил уши. Говорили двое – женщина и мужчина. Увы, это не Марта вернулась, а – князь. Он говорил с Глашей. Что-то фройляйн Зунд задерживается. Много работы в «Тодте»? Через несколько минут в прихожей забрякал колокольчик дверного звонка. Обитатели дома открывали двери своим ключом, значит, это гость. Я решил открыть сам. И не зря. Правда, за дверью была не Марта, а… Степан.

– Меня Лазарь Иванович прислал, – без обиняков сообщил он. – Сегодня в девятнадцать ноль ноль у склада в Крестах.

– Понял! Буду!

Степка воровато оглянулся и слинял. Я вернулся в кабинет. Что ж, сегодня устроим шухер, но не корысти рядом, а токмо ради того, чтобы прикрыть отход из города Лазаря Ивановича со Степкой. Все равно жизни им здесь не будет, раз уж контрразведка Радиховского решила крышевать криминал в оккупированном Пскове. Хреново, конечно, что Серебряков, а следовательно, и его босс, знают, что Базиль Горчаков замешан в грабеже немецких складов. Ведь эти продажные твари в любой момент могут сдать его – меня, то есть – в гестапо. Ну да бог не выдаст, свинья не съест! А война план покажет.

В дверь кабинета постучали.

– Да!

– Василий Порфирьевич! – сказала горничная. – Извольте пожаловать к столу!

– Иду!

Через несколько минут мы уже сидели в столовой, позвякивая серебром о фарфор. Не считая ресторана для немецкого офицерья, у Сухомлинского подавали самые роскошные блюда в городе, большинство мирного населения которого голодало. А уж узники окрестных концлагерей попросту умирали от истощения и цинги. Не скажу, что от понимания этого у меня не лез кусок в горло. Борьба с этой паучьей мразью, которая подмяла под себя мою родную землю, требует немало сил. Однако не помнить о том, что мои соотечественники сейчас голодают, я тоже не мог.

Князь по своему обыкновению много болтал за обедом, а я лишь вежливо улыбался и поддакивал. На улице стемнело. Марта все не появлялась. Пора было собираться. Выйти я намеревался до наступления комендантского часа. Я давно выправил себе ночной пропуск, но мне он пригодится, когда буду возвращаться после дела. Откушав, месье Сухомлинский ушел к себе, а я поблагодарил Глашу и отправился переодеваться. Костюм, щегольские штиблеты, пальто и шляпа, все это не годилось. Поэтому из княжеских хором, через черный ход, выскользнул не элегантный эмигрант, а вполне себе урка местного разлива.

Глава 5

До Крестов надо было еще добраться. На такой случай у меня имелся свой извозчик. Пользовался его услугами я редко. Во-первых, дорого брал, зараза, во-вторых, страшно труслив. Понять его можно. Все коменданты Плескау, а на моей памяти их было четверо – двоих расстреляли за срыв поставок, в котором якобы виноваты партизаны и диверсанты, третьего понизили в звании и отправили командовать штурмовой ротой в район Пулковских высот, а четвертый ждал приезда вновь назначенного коменданта, и соответственно – собственной участи – издавали драконовские законы, запрещающие любые коммерческие контакты с местным населением.

Не помогало. Жажда наживы оказывалась сильнее страха перед наказанием. Немецкие солдаты продавали или обменивали не только личное имущество, но и свое продуктовое и вещевое довольствие. Не брезговали даже рублями, про рейхсмарки я уже не говорю.

Поначалу обменный курс был десять рублей за одну рейхсмарку, но потом он поплыл, причем – в сторону удешевления немецкой валюты. Мой извозчик советскими дензнаками тоже не пренебрегал, хотя и предпочитал немчурские. Охотно брал и ювелирные изделия. Видать, набивал кубышку про черный день. Неясно, правда, как он ее собирался сохранить? Здесь зарыть или забрать с собой?

Бочком бочком я пробрался вдоль постепенно затихающей улицы к Soldatenheim – солдатскому дому. Понятно, что к самому зданию, где расквартировывались германские военнослужащие, в основном – из люфтваффе, следующие через Псков транзитом на фронт, я не совался. Остановился напротив, сделав вид, что раскуриваю папироску. Это был парольный сигнал. Через несколько минут ко мне подкатил кюбельваген с поднятым верхом.

Я нырнул в его салон. Водила, ни о чем не спрашивая, рванул вперед. Мы покинули самые людные места и только тогда он притормозил. Я вынул из кармана заготовленную купюру в десять рейхсмарок. Он покосился на нее и пробурчал по-немецки:

– Надо добавить!

– Имей совесть, Ганс! – возмутился я. – Добро бы за «Мерседес», а то – за «лоханку»!

«Лоханкой» кюбельваген называли сами немцы. Мы сторговались, когда я предложил вместо десяти рейхсмарок двадцать оккупационных. Водила взял десятку, жалуясь на то, что скоро прибудет новый комендант, который закрутит гайки, и бензин будет уже не достать.

Пока Ганс бухтел, его тарахтелка приближалась к окраине города. Понятно, что до самих складов мы доехать не могли. Нас тормознули бы на ближайшем блок-посту для проверки документов. Даже не взирая на наличие у обоих ночных пропусков, жандармы могли заинтересоваться куда это на ночь глядя немецкий солдат везет какого-то подозрительного русского? Поэтому я отдал деньги Гансу и выбрался из его автомобильчика примерно за километр от цели.

Склад, где немцы хранили бывшее в употреблении армейское и госпитальное имущество, охранялся плохо. Для серьезных воров он интереса не представлял, а для того, чтобы в склад не проникли местные жители – оголодавшие и обносившиеся – достаточно было полицаев. А те тоже не слишком проявляли бдительность. Один часовой стоял возле единственных ворот склада, а двое других должны были патрулировать периметр.

Неподалеку от здания сельхозтехникума, мы встретились со Степаном. За полгода нашего с Лазарем Ивановичем и его подельниками сотрудничества, мы научились понимать друг друга без слов. Поэтому, когда шли на дело, нам не было нужды обсуждать мелкие детали.

– Где Юхан? – спросил я.

– Здесь за углом, переодевается в полицайские шмотки, – пробурчал Степка.

– Ясно! Убираем часового у ворот, ставим вместо него эстонца, взламываем склад и…

– Сваливаем! – хохотнул напарник.

– Точно! И пусть Юхан разбирается с соплеменниками.

– Мы-то с Иванычем свалим, – пробормотал Степан, – только они нас и видели, а ты-то как?

– За меня не беспокойся, – хмыкнул я. – Мне этот Серебряков еще сапоги лизать будет…

– Во! Наше чучело идет!

Я оглянулся. К нам и впрямь приближался здоровяк Юхан в полицайской шинелке и кепарике. За плечом у него тускло отблескивал ствол винтаря. Приблизившись, чухонец кивнул мне и молча застыл, ожидая указаний.

– Снимаешь часового, мы вскрываем склад, затаскиваем труп в него. Когда подойдут другие, их тоже убери, но постарайся без шума.

– Не волнуйся, я уперу! – пообещал тот и показал пудовый кулак. – Бесшумно!

– Давай! – скомандовал я.

И Юхан забухал каблучищами в направлении склада. Мы со Степкой, крадучись, отправились следом. Чухонец и впрямь подошел к часовому. Тот издалека принял его за своего, но диалог не состоялся. Крепкий кулак обрушился на голову полицая и тот свалился, как подкошенный. Юхан невозмутимо занял пост, предоставляя нам делать остальную работу. Мы метнулись к воротам. Степка открыл замок, приотворил створку, а я подхватил то ли дохлого, то ли отключенного эстонца и втащил его внутрь. Дальше мы должны были слинять по-тихому. Кроме ворот, на складе были вентиляционные короба, ведущие на крышу.

Напарник показал лучом фонарика на стопки матрасов, с верхушки которой, до одного из коробов, вполне можно было дотянуться, но я медлил.

– Давай, лезь! – прошептал Степка.

– Уходи один!

– Рехнулся! Ждешь, когда патруль нагрянет!

– Уходи, тебе говорят! Привет Лазарю Ивановичу!

– Ну как скажешь! – буркнул напарник и отдал мне фонарик.

Подсвечивая ему путь лучом, я наблюдал, как он карабкается по матрасам. Через несколько мгновений Степка был уже под потолком. Подпрыгнул, вцепился к край короба, втянул в него свое тулово. И пропал из виду. Было слышно, как он пробирается по вентиляционной системе, гулко отзывавшейся на его ползание. Я подошел к приоткрытым воротам и вовремя. Снаружи прозвучали громкие и нервные восклицания на эстонском, оборвавшиеся в результате двух увесистых оплеух. Я высунулся. Перед Юханом лежало еще два тела. Уж не знаю, какой степени бесчувственности. Я выдернул из-за голенища заточку.

Уж кого-кого, а полицаев в живых оставлять я не собирался. Чухонец помог мне втащить их на склад.

– Что тальше? – спросил он, озирая пыльный хлам, в котором не было ничего ценного.

– Тальше? – передразнил я его. – Дальше скажешь своему хозяину, что я спас твою жизнь. И еще – если он хочет иметь со мною дело, пусть приходит по известному ему адресу и разговаривает, как подобает дворянину с дворянином. В противном случае, я сообщу в гестапо, кто именно организовал нападение на армейский склад! А теперь думай, чью голову Серебряков первым делом положит под топор? Поверь – не мою.

– Я понял, – угрюмо пробурчал чухонец. – Я уйту и все перетам!

И он растворился в темноте. Я вернулся к обездвиженным полицаям и без всякой жалости добил их. Потом вышел наружу и аккуратно запер ворота на замок. Когда разводящий обнаружит пропажу караула, он в последнюю очередь станет искать своих людишек на складе. Скорее всего, их там найдут не раньше, чем потребуется завезти очередную партию обоссанных матрасов, ну или когда трупы начнут вонять. В любом случае и я, и Степан, и Юхан будем далеко от места происшествия. Я оглядел заслякощенный плац перед воротами. Собака, конечно, след возьмет, но пока до собак дойдет все следы уже смоет дождем. Вон тучи-то какие!

Накликал. Так как пришлось пробираться закоулками, путь до княжеских хором занял в два раза больше времени, чем потребовалось бы, возвращайся я торной дорогой. И в пути меня застиг дождь. Нахлобучив кепарик, подняв воротник и вжав голову в плечи, я брел под весенним дождем, радуясь ему, как старому другу. В спящий дом я постарался войти тихо и не через парадное. Снял мокрое и развесил его прямиком в чулане, где и держал свою «рабочую экипировку». После чего пробрался в ванную. Пощупал колонку. Она была еще горячей. Превосходно! Нет ничего лучше, чем смыть с себя грязь, после ночной вылазки.

Вымывшись, я нагишом прошмыгнул в спальню. Не зажигая света, нырнул под одеяло, сразу оказавшись в горячих женских объятиях.

* * *

– Ну и как это понимать? – осведомился я, исполнив извечный мужской долг перед обездоленным женским телом.