Песни разбитых сердец

Когда она вышла из леса, и увидела впереди огни города, которые горели как маленькие звезды, она не почувствовала той тяжести и тоски, которые она испытывала раньше, как будто город тянул ее вниз, и не давал ей вздохнуть. Теперь она смотрела на город другими глазами, и видела в нем не только шум и суету, не только бетонные джунгли, но и возможности для роста и развития, для того, чтобы применить свои новые знания и навыки на практике. Она понимала, что ее жизнь находится в ее собственных руках, и что она способна сделать ее такой, какой она хочет, и что она больше не будет жить чужой жизнью, а будет следовать за своими мечтами, за своим сердцем, и делать то, что приносит ей радость и удовлетворение.

По мере приближения к своему дому, она услышала знакомый, родной голос, который позвал ее по имени. Она обернулась и увидела свою маму, которая стояла на крыльце дома, и с тревогой, но и с надеждой смотрела на нее, словно боялась, что Аня может снова исчезнуть.

– Аня, где ты была? – спросила мама, бросаясь ей навстречу и обнимая ее крепко, словно боясь, что она может ее отпустить. – Я так волновалась, я весь день места себе не находила, ты же знаешь, что я переживаю за тебя, когда ты так долго отсутствуешь, я так боялась, что с тобой что-то случилось.

– Прости, мам, – ответила Аня, прижимаясь к маме и чувствуя ее тепло, ее любовь, и ее заботу, – Я просто гуляла в лесу, мне нужно было побыть наедине с собой, чтобы разобраться в своих чувствах, чтобы найти ответы на свои вопросы.

– И как? Помогло? – спросила мама, глядя на нее с надеждой, и стараясь заглянуть в ее глаза, чтобы увидеть, что с ней происходило.

– Да, мам, – ответила Аня, улыбаясь, и ее улыбка была искренней и радостной, как солнце после дождя. – Мне очень помогло, я поняла так много важного, и я почувствовала себя совсем по-другому, я, кажется, наконец-то нашла себя, и я знаю, что я буду делать дальше.

– Правда? – спросила мама, и в ее глазах появились слезы радости, и она обняла Аню еще крепче. – Я так рада за тебя, Анечка, я так счастлива, что ты, наконец, нашла свой путь. Я всегда знала, что ты сильная девочка, и что ты обязательно справишься со всеми трудностями, которые встретятся на твоем пути, и я всегда верила в тебя.

– Спасибо тебе, мам, – сказала Аня, обнимая маму еще крепче, и чувствуя, как ее сердце переполняется благодарностью, и любовью к своей маме, которая всегда была рядом с ней. – Ты всегда меня поддерживала, и ты всегда в меня верила, даже тогда, когда я сама не верила в себя, и я знаю, что я не смогла бы сделать это без тебя.

– Я просто тебя очень люблю, – ответила мама, и ее голос звучал мягко и нежно, словно колыбельная, – и я всегда буду рядом с тобой, что бы ни случилось, я всегда буду поддерживать тебя, и я всегда буду верить в тебя.

Аня и мама вместе вошли в дом, и Аня почувствовала себя как будто она вернулась домой после долгого и трудного путешествия, и она знала, что она, наконец, в безопасности. Она понимала, что ее путь только начинается, что ее жизнь впереди, и что она больше не будет бежать от своих чувств, что она будет им доверять, и они будут вести ее в нужном направлении. Она знала, что теперь у нее есть надежда, есть вера в себя, и она готова двигаться дальше, не оглядываясь назад, и не боясь никаких трудностей. Она понимала, что ее путешествие в лес было не просто прогулкой, а важным уроком, который помог ей переосмыслить свою жизнь и найти свой собственный путь, и этот путь приведет ее к счастью и свободе. И пусть этот путь еще будет долгим и извилистым, как лесная тропинка, она знала, что она готова идти по нему, не боясь никаких трудностей, потому что теперь у нее есть самое главное – вера в себя и надежда на будущее, и она будет жить так, как она всегда мечтала. И она знала, что ее сердце всегда будет наполнено любовью, и эта любовь будет вести ее вперед, к ее мечтам, как маяк во время шторма. Она была благодарна лесу, старику, женщине, и, конечно же, своей маме за поддержку и понимание, за то, что они помогли ей найти себя, и почувствовать себя счастливой. Она знала, что она сильная, что она все сможет, что она достойна быть счастливой, и что она, наконец-то, была готова жить своей собственной, счастливой жизнью, и она знала, что все у нее будет хорошо.

– Хочешь чаю? – спросила мама, глядя на нее с добротой и любовью, как смотрит мать на своего ребенка. – Я испекла твой любимый яблочный пирог, пока тебя не было, я думала, что ты скоро вернешься.

– С удовольствием, – ответила Аня, улыбаясь, и она почувствовала, что она снова может радоваться простым вещам. – Мне так хочется посидеть с тобой и просто поговорить, я так много хочу тебе рассказать.

– Я тоже очень этого хочу, – ответила мама, обнимая Аню за плечи, и ее улыбка была полна нежности. – Я так рада, что ты вернулась, что ты снова со мной.

И они вместе пошли на кухню, и Аня почувствовала, как ее сердце наполняется теплом и уютом, и она знала, что она, наконец-то, нашла свое место в этом мире, что она, наконец, нашла себя, и что теперь все будет хорошо, и она сможет, наконец, жить той жизнью, о которой всегда мечтала, жизнью, полной любви, радости и счастья.

Страсть в пепле

Призраки прошлого

Солнце, багровое и угрюмое, словно исполинский уголь, выхваченный из адского горнила, застыло в зените над искореженными руинами Города-Призрака. Его свет, тусклый и зловещий, не давал тепла, а лишь подчеркивал трагедию, которая разыгралась на этой земле. Когда-то это место было пульсирующим сердцем цивилизации, полным жизни, энергии и бесчисленных голосов, теперь же его улицы были пустынны, а дома зияли черными глазницами окон, напоминая о величии прошлого и тотальном крахе настоящего. Мертвые, искривленные каркасы зданий возвышались над бесконечной равниной пыли и песка, словно кости скелета гигантского чудовища, павшего в неравной битве с невидимым врагом. Ветер, пропитанный горечью утрат, пылью и отголосками былой жизни, с протяжным воем носился между разрушенными стенами, словно заблудшая душа, тщетно ищущая покоя. Он трепал обрывки некогда ярких, пестрых баннеров, превратившихся в серые, выцветшие лохмотья, сбитые в бесформенные комки, и гонял по пустым улицам перекати-поле, словно напоминая о бренности всего сущего, о быстротечности времени и неизбежности забвения.

Кассиан, мрачный и молчаливый, словно тень, неотделимая от этих руин, скользил по мрачным переулкам, его движения были ловкими и выверенными, как у дикого зверя, выживающего в суровых условиях. Он двигался с грацией хищника, чьи инстинкты отточены тысячами опасностей. Его потрепанная одежда, когда-то, возможно, являвшаяся частью военной формы, была покрыта толстым слоем пыли, въевшейся в ткань, словно нарост, навсегда сросшийся с ним, делая его неотличимым от серости пейзажа. Она была выцветшей, порезанной и заштопанной во многих местах, свидетельство множества боев и бессонных ночей. Лицо, изрезанное шрамами, каждый из которых хранил свою безмолвную историю битв, потерь и отчаяния, было огрубевшим от постоянных ветров и беспощадного солнца. Глаза, холодные, пронзительные, как осколки льда, сканировали каждый уголок, выискивая любую угрозу, не пропуская ни малейшего признака опасности. Он был словно живой детектор, постоянно настороженный, готовый к нападению в любую секунду. Он не доверял никому, кроме своего старого, потрепанного, повидавшего виды карабина, который всегда был у него под рукой, словно продолжение его самого, необходимая часть его тела, гарантия его выживания. Его жизнь была монотонным, изнуряющим циклом: поиск припасов, необходимых для пропитания, укрытие от мародеров, отморозков, которые рыскали по руинам в поисках легкой добычи, и бесконечная борьба со свирепыми мутантами, чье уродливое потомство кишело в руинах, порожденное радиацией и отбросами былой цивилизации. Каждый день был похож на предыдущий, и каждый раз он не был уверен, что доживет до следующего.

Сегодня, как и в любой другой день, он был на охоте, он искал возможность выжить еще один день. Ему необходимо было найти хоть какую-то провизию, чтобы продержаться до завтра. Его желудок мучительно сводило от голода, и он чувствовал, как слабеют его силы. Он медленно и осторожно пробирался через заброшенный супермаркет, где когда-то люди толпились в бесконечных очередях за свежими продуктами, а теперь лишь осколки витрин, усыпанные осколками стекла, и искореженные обломки полок, напоминавшие о былом изобилии, напоминали о той прошлой жизни, которая теперь казалась сном. Его шаги были тихими, почти бесшумными, и лишь легкий скрип его изношенных ботинок нарушал звенящую тишину, наполненную призраками прошлого. Он тщательно осматривал каждый закуток, каждый угол, выискивая хоть что-то съедобное, что уцелело после стольких лет разрухи. Его зрение было острым, слух – чутким, и обоняние улавливало даже самые слабые запахи.

Наконец, у дальней стены, за грудой упавших полок, покрытых толстым слоем пыли и грязью, он наткнулся на старый, проржавевший ящик с консервами. Его глаза вспыхнули, на мгновение в них промелькнула искорка надежды, но тут же угасла, сменяясь настороженностью. Он понимал, что просто так ничего не бывает, особенно в этом мире. Он осторожно подошел к ящику, прислушиваясь, не заметив каких-либо ловушек или признаков присутствия других людей. Он помнил, что многие мародеры любили оставлять такие сюрпризы. Вдруг, он услышал слабый шорох, еле различимый в тишине. Его тело мгновенно напряглось, инстинкты выживания сработали в доли секунды, и он вскинул карабин, наставив его на источник шума, его палец уже лежал на спусковом крючке, готовый выстрелить в любую секунду.

– Кто там? – прорычал он, его голос был хриплым, словно наждачная бумага, каждая буква была пропитана недоверием и угрозой. Его слова были не приглашением к разговору, а прямым предупреждением.

Тишина. Лишь ветер завывал за разбитыми окнами, как будто насмехался над его осторожностью, подхватывая пыль и унося ее прочь. Он прищурился, пытаясь разглядеть что-либо в полумраке, и тут же снова услышал шорох, на этот раз он был ближе, и он определил, что звук шел из-за полуразрушенной колонны, чья тень простиралась на полу, подобно длинному пальцу, указывая на источник шума.

– Выходи, или я стреляю, – предупредил он снова, его голос был твердым и угрожающим, рука крепко сжимала приклад оружия, готовая к любому повороту событий. Он не шутил, он был готов убить, если потребуется, чтобы защитить себя и свою добычу. Он выжил слишком долго, чтобы давать кому-либо второй шанс.

Из-за колонны медленно, словно испуганное животное, показалась женская фигура. Она была хрупкой, казалась такой уязвимой, и ее глаза, цвета ясного, летнего неба, казались невозможным явлением в этом мрачном, грязном и жестоком мире, как будто они были осколком чего-то чистого и светлого, попавшего сюда по ошибке. На ее лице виднелись следы усталости, бессонных ночей, но в ее глазах был какой-то внутренний свет, непоколебимая вера, которая не могла погасить ни один мрак, ни одна боль. Она была одета в старые, залатанные обноски, явно найденные на свалке, но все же в ее движениях была какая-то нежность, грация, которой, казалось, не было места в этом мире, где все было грубым, жестоким и беспощадным. Она выглядела так, словно была не из этого места, не из этого времени.

– Не стреляй, пожалуйста, – проговорила она, ее голос был тихим, но уверенным, словно она обращалась к дикому зверю, стараясь не спровоцировать его. – Я не причиню тебе вреда.

Кассиан, не опуская карабина, внимательно, словно хищник, изучал ее, рассматривая каждую ее деталь. Он не понимал, что заставило его не выстрелить сразу. Обычно он не давал врагам второго шанса, не раздумывая, не спрашивая, он просто стрелял, если видел угрозу. Но сейчас, что-то его остановило, какая-то невидимая сила, что заставило его ослабить хватку на оружии.

– Кто ты такая и что ты здесь делаешь? – спросил он, его голос был полон недоверия, подозрения и враждебности. В его словах не было ни капли сострадания, лишь холод и настороженность.

– Меня зовут Изабелла, – ответила она, не отводя от него глаз, не дрогнув ни единым мускулом на лице. Она была смелой, а может, просто отчаявшейся. – Я работаю в медпункте в соседнем секторе, пытаюсь как-то помочь людям. Просто искала припасы, ну и вот… Забрела сюда, потерялась.

Кассиан скептически приподнял бровь, насмешливо скривив губы.

– Медпункт? В этом чертовом аду? Ты шутишь? – его голос звучал насмешливо, как будто он высмеивал саму идею милосердия в этом жестоком мире. – Помощь? Кому? Всем этим уродам?

– Нет, – спокойно ответила она, ее голос был твердым, словно сталь, но нежным, как шелк. – Там еще остались люди, которые нуждаются в помощи, раненые, больные, дети… Я делаю все, что в моих силах, чтобы облегчить их страдания.

– Глупо, – пробурчал Кассиан, опуская карабин, но не убирая его далеко, его жест был осторожным, словно он все еще ожидал подвоха. – Никто не выживает в этом мире, пытаясь быть хорошим, добрым, как ты. Только сильный выживает, только тот, кто готов убить, чтобы остаться в живых.

– Может быть, – ответила Изабелла, ее взгляд был полон печали, но в нем не было ни капли разочарования, ни капли сожаления о выбранном пути, – но это не значит, что мы не должны стараться. Даже в этом мраке нужно оставлять место свету, даже в этом аду нужно быть человеком.

Кассиан на мгновение замолчал, обдумывая ее слова, его взгляд стал более задумчивым. Он не понимал ее, он не мог понять, как можно было оставаться таким наивным, таким чистым и добрым в этом мире, где жестокость и насилие были нормой, где жизнь ничего не стоила, а милосердие было роскошью, которую никто не мог себе позволить. Он не понимал, как можно продолжать верить в добро, когда вокруг было только зло.

– Ладно, – сказал он, его голос был все еще холодным, лишенным каких-либо эмоций. – Просто возьми, что тебе нужно, и убирайся отсюда. Мне нет никакого дела до твоего “медпункта” или твоих “добрых дел”, я просто хочу, чтобы ты ушла. И не вздумай больше попадаться мне на глаза.

– Спасибо, – с тихой, но искренней улыбкой ответила Изабелла, она не обиделась на его резкие слова, она понимала, что он просто защищается. – Я просто посмотрю, если что-то осталось.

Изабелла осторожно, словно не желая потревожить покой этих мест, начала осматривать остатки полок, ее движения были осторожными, словно она боялась потревожить пыль веков, нарушить хрупкое равновесие, царившее в этом заброшенном месте. Кассиан продолжал за ней наблюдать, не отводя глаз от ее лица, изучая каждую ее деталь. Он не мог объяснить, что именно его зацепило в ней, что-то такое, чего он давно не чувствовал, какие-то забытые эмоции, которые он похоронил глубоко в своем сердце, что-то такое, что он не мог игнорировать. Он не понимал, что именно, но понимал одно: эта хрупкая женщина с глазами цвета неба, которая осмелилась оставаться доброй и милосердной в этом жестоком и мрачном мире, представляла собой нечто большее, чем просто случайную встречу, она была словно луч света во тьме, словно осколок прошлого, о котором он так давно забыл. Впервые за долгие годы, он почувствовал не только инстинкт выживания, но и… пробуждающийся интерес, что-то похожее на любопытство, и это чувство одновременно пугало и интриговало его. Он не знал, что ждет его впереди, но знал точно одно: встреча с Изабеллой изменила его мир навсегда.

Луч света во тьме

Изабелла, закончив свой беглый осмотр разрушенных полок, с тихим вздохом, полным разочарования, повернулась к Кассиану. Её руки, испачканные пылью и грязью, бережно сжимали две помятые, поцарапанные банки с консервированными овощами. Это была её жалкая добыча, скудный улов после долгих поисков, но она не позволяла себе отчаяться. Она понимала, что в её медпункте, расположенном в соседнем, полуразрушенном жилом секторе, даже эти небольшие находки станут настоящим сокровищем, источником надежды для тех, кто был отчаянно в ней нуждался. Там, в этом лагере выживших, её ждали раненые, больные, слабые, дети, чьи глаза смотрели на неё с немым вопросом. Она была их последней надеждой, их последним оплотом милосердия в этом жестоком и бесчеловечном мире, где жизнь не стоила ничего. Она не могла подвести их.

Она исподтишка наблюдала за Кассианом, пока тот стоял, как скала, неподвижно опираясь на свой видавший виды карабин, его фигура словно сливалась с серостью окружающей обстановки. Его лицо оставалось непроницаемым, маской, высеченной из камня, не выражающей никаких эмоций, словно он давно разучился чувствовать, словно все его чувства давно выжгло беспощадное пламя войны. Она чувствовала его недоверие, его настороженность, которые витали в воздухе подобно ощутимой тьме, но она также видела за этой суровой маской, за этой непробиваемой стеной, что-то еще – какой-то отблеск боли, какую-то тоску, которая прорывалась сквозь его броню, которую он тщетно старался скрыть. Она понимала, что он был одним из тех, кого этот мир сломал на куски, что он давно уже перестал верить в доброту и милосердие, что он отчаялся найти хоть что-то хорошее в этом мире. Но, несмотря на это, она не собиралась сдаваться, она не теряла надежды, что даже в самом ожесточенном сердце, самом темном уголке души, можно найти крошечную искру света, способную разжечь пламя надежды.

– Ну что, – произнесла она, стараясь не выдать своего волнения, её голос был тихим, словно шелест листьев, но в то же время он звучал уверенно, – ты, наверное, хочешь, чтобы я ушла как можно скорее, не задерживаю?

Кассиан оторвал свой пристальный, изучающий взгляд от её лица и медленно перевел его на банки с консервами, которые она сжимала в руках. Его глаза, холодные, как лёд, скользнули по ним, не выражая никаких эмоций.

– Бери свои объедки, – прорычал он, его голос звучал грубо и равнодушно, как будто он разговаривал не с живым человеком, а с одним из тех призраков, которые блуждали по этим руинам, – и убирайся отсюда. Мне нечего сказать тебе больше.

– Я понимаю, – ответила она спокойно, её взгляд был полным понимания, – но я хотела сказать… спасибо. Ты мог бы убить меня, ты имел на это полное право, но ты этого не сделал. Ты дал мне шанс.

Кассиан издал фыркающий звук, напоминавший звериное рычание.

– Тебя это удивляет? – спросил он, в его голосе сквозило недовольство. – Я не убийца ради забавы, ради удовлетворения своих низменных инстинктов. Я убиваю только если это нужно для моего выживания.

– Может быть, – произнесла она, слегка улыбнувшись, её улыбка была робкой, но искренней, – но в этом мире не так уж и много людей, готовых проявить хоть каплю милосердия, хоть толику человечности. Ты ведь тоже, в глубине души, не такой уж и плохой, как хочешь казаться.

Кассиан резко нахмурился, её слова задели его за живое, его брови сошлись на переносице, словно стремясь образовать единую линию.

– Не учи меня жить, – огрызнулся он, его голос был наполнен раздражением, – ты ничего не знаешь обо мне, не знаешь что я пережил, какие ужасы видел.

– Может быть, – ответила Изабелла, – но я умею видеть людей, даже тех, кто прячется за маской жестокости, кто прикрывается цинизмом и безразличием.

Она подошла ближе к выходу из супермаркета, но перед тем, как переступить порог, остановилась, словно что-то вспомнила, как будто какое-то важное слово застряло у неё в горле.

– Кстати, – произнесла она, повернувшись к нему, её глаза сияли каким-то необъяснимым светом, – если тебе когда-нибудь понадобится помощь, если ты передумаешь, наш медпункт находится в секторе D, возле разрушенной электростанции. Мы всегда рады помочь тем, кто в беде, неважно кто они и кем были раньше. Мы всегда принимаем тех, кто нуждается в нашей помощи.

Кассиан смотрел ей вслед, его лицо выражало скепсис, насмешку, недоверие ко всему, что она говорила. Он не верил ни одному её слову, ни одной её идее, он отвергал все, что она пыталась ему донести. Он не верил в милосердие, он считал его слабостью, он не верил в доброту, считая её наивностью, он не верил в людей, считая их хищниками, жаждущими крови и насилия. Он видел, как этот мир ломает всех, кто пытается быть хорошим, как он превращает их в развалины, и он не собирался повторять их ошибок. Он поклялся никогда не верить, никого не любить, чтобы не страдать. Он хотел остаться циником, он не хотел становиться уязвимым.

– Глупая девчонка, – пробормотал он себе под нос, когда Изабелла исчезла за дверным проёмом, словно призрак, – милосердие здесь – это самоубийство, оно никому не нужно.

Он вернулся к своему ящику с консервами, тщательно проверил его на наличие каких-либо ловушек или скрытых сюрпризов, и после этого, грубо вскрыл одну из банок, чтобы утолить свой мучительный голод. Он ел молча, быстро и жадно, как дикий зверь, загнанный в ловушку, который не знает, когда у него будет следующая возможность поесть. Но, несмотря на это, его мысли постоянно возвращались к Изабелле, к её словам, к её взгляду, полному сострадания, доброты и незыблемой веры. Он не понимал, почему она так его зацепила, почему она так глубоко проникла в его разум, почему её слова не давали ему покоя. Он не хотел думать о ней, он хотел забыть о её существовании, вычеркнуть её из своей памяти, но это было невозможно. Её образ преследовал его, не давая покоя, подобно навязчивому призраку, который никогда не оставит его в покое.

Тем временем, Изабелла, покинув мрачные руины супермаркета, направилась по направлению к своему сектору, её путь был далек от легкого. Ей приходилось с трудом пробираться через разрушенные здания, петляя по узким переулкам, остерегаясь вездесущих мутантов и мародеров, которые могли поджидать её за каждым углом, как охотники, выслеживающие свою жертву. Она двигалась быстро, но осторожно, её глаза, словно два радарных устройства, постоянно сканировали окрестности, улавливая малейшие признаки опасности. Несмотря на все опасности, которые могли подстерегать её на каждом шагу, она не чувствовала страха. Её страх был давно преодолен, она давно смирилась с тем, что может умереть в любую минуту, её жизнь была посвящена другим, и она знала, что ей нужно вернуться в медпункт, что там её ждут люди, которые нуждались в её помощи, которые полагались на её заботу. Она была их ангелом-хранителем, и она должна была вернуться к ним, любой ценой.

Когда она, наконец, добралась до своего сектора, она почувствовала, как с её плеч спала тяжёлая ноша, тревога немного отступила, словно с её сердца упал огромный камень. Этот сектор был таким же разрушенным, как и все остальные, но здесь, среди этих развалин, была жизнь. Здесь жили люди, которые, несмотря ни на что, не теряли надежды, люди, которые не переставали верить в лучшее. Здесь, среди руин и пепла, была её команда, её единомышленники, её друзья, её семья, которая, возможно, тоже когда-то была сломана, но всё же нашла в себе силы идти дальше.

Медпункт располагался в полуразрушенном здании старой школы, его стены были покрыты копотью и трещинами, которые напоминали глубокие шрамы, но внутри царил порядок, который позволял им сохранять остатки цивилизации. На импровизированных койках лежали раненые, больные, слабые, дети, их глаза, полные тоски и надежды, смотрели на неё с мольбой. В углу несколько человек, одетых в простую, чистую медицинскую одежду, занимались лечением, перевязывали раны, успокаивали пострадавших, их действия были отработаны, словно они были частью одной машины, работающей ради единой цели. Их лица были бледными от усталости, но их глаза светились решимостью, желанием помочь тем, кто в них нуждался.

Изабелла подошла к пожилой женщине, которая сидела возле койки больного мальчика, и заботливо поправляла его одеяло.

– Как он? – тихо спросила Изабелла, стараясь не нарушить хрупкую тишину, которая царила в медпункте.

– Ему стало немного лучше, – ответила женщина, на её лице появилась слабая улыбка, – но он все еще слаб, его организм истощен.

– Я нашла немного припасов, – сказала Изабелла, показывая на помятые банки с консервами, её голос звучал устало, но с облегчением.

– Это замечательно, – ответила женщина, её глаза заблестели, словно она увидела редкую птицу, – спасибо тебе, Изабелла.

– Всегда пожалуйста, – ответила она, улыбнувшись ей в ответ.

Изабелла, наскоро поев, принялась за работу, она с головой погрузилась в мир боли и страданий, но, несмотря на это, она чувствовала удовлетворение, она была на своём месте. Она понимала, что делает что-то важное, что-то, что имеет смысл, что-то, что делает этот мир хоть немного лучше, и это давало ей силы двигаться дальше.

Вечером, когда солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в багровые тона, Изабелла вышла на крышу здания, чтобы немного побыть в одиночестве, чтобы уединиться со своими мыслями. Она смотрела на разрушенный город, на его искалеченные здания, на его безлюдные улицы, она пыталась понять, как всё могло так ужасно закончиться, почему жизнь стала такой жестокой и бессмысленной. Она чувствовала, что ей чего-то не хватает, что какая-то незримая сила тянула её назад к тому месту, где она повстречала Кассиана. Он, казалось, не покидал её мысли, его образ постоянно преследовал её, как наваждение. Она размышляла о нём, о его глазах, холодных, как лёд, но таких уязвимых и потерянных, о его угрюмом виде, о его резких словах, о его отчаянной попытке спрятать свою боль за маской безразличия. Она не понимала, почему он так её зацепил, почему она так думала о нём, но она точно знала одно: ей нужно было понять, что с ним не так, почему он так одинок и несчастен, почему он потерял веру в добро и милосердие.