Высший суд

– Сам не знаю. На самом деле ты говоришь страшные вещи, но мне это отчасти даже нравится, – странно говорил Ильин.

– А ты заметил, что мы с тобой больше смеемся, чем говорим серьезно, а когда серьезно, то все равно частично со смехом? Это ведь, между прочим, признак. Почему ты не спрашиваешь, признак чего? Значит, сам знаешь. А признать не хочешь. Господи, если б ты знал, сколько я тебя ревновала: к маме, к Тамаре Сергеевне, к Алинке. А ведь одиночество от ревности только усиливается. Иногда я почти умирала. Можно я тебя обниму, пока у тебя доброе лицо? Ну что ты такой деревянный? Расслабься, не бойся, не трону.

Дарья не выдержала – вошла в комнату Лиды, готовая отхлестать дочь по щекам. Но только прошипела:

– Из всех дряней дрянь!

Лида отстранилась от Ильина.

– Мама, ты мне тысячу раз говорила – стучать надо. И я ни разу тебе не помешала, хотя знала, что ты не одна.

– Я просто обязана вам помешать, – зловеще сказала Даша.

Лида нервно рассмеялась.

– Очень интересно. Как ты сделаешь это?

– Очень просто. Анализ ДНК.

– Никакой анализ уже не поможет тебе, мама, – сказала Лида. – Раньше надо было. Правда, папочка?

Ильин молчал. Вид у него был жалкий. В такой переплет он еще не попадал.

– Ну если так, тогда анализ потребует Артемка, – процедила Дарья.

Эта угроза должна была добить Ильина. Этого только не хватало – впутать в эту свару 14-летнего сына. Но Ильин только еще больше сник, словно для него этот намек не был новостью, словно он давно подозревал, что сын – не от него.

– А ты думал, Тамара не отомстит тебе? – сказала ему Даша, подойдя совсем близко.

Он мог ударить ее, но он только смотрел с отвращением, как на гадину. Ему страшно неловко было, что теперь об этом узнала Лида. Но Лида его успокоила.

– Эх, Андрей Викторович, с кем ты связался? – сказала она и только что не сплюнула.

Даша тоном общественного обвинителя сказала:

– Тысячи баб сохраняют беременность без согласия мужиков, но живут в разных концах города и даже в разных городах. А тут все в одном доме и даже на одной лестничной площадке. Это ж туши свет, но пока кой-кому везло. И вот пришла расплата.

Не переводя дыхания, Даша обратилась к дочери.

– Твой фатер связался с двумя подружками. Ну как же, квартиры в центре Москвы, а он кто? Лимита. Одной заделал ребенка, а на другой женился. Мог сделать нас с Томкой врагами, а мы остались подругами. И даже нашу дружбу сохранили, хотя он тут помог своими сеансами гипноза с пациентками.

– Это ложь! Клевета! – наконец-то заорал Ильин, но Даша отмахнулась.

– Всегда что-то есть, – сказала она. – И ты за это получил рога. Сын, который на самом деле тебе не сын, это красивые развесистые рога, как у северного оленя. Отличный головной убор. Тебе очень подойдет.

Ильина трясло, Лида обняла его.

– Не переживай, папочка. Зато ты теперь уйдешь от них от всех, и никто нам не будет мешать заниматься психотерапией.

Наваждение

Славин был на работе, когда Наташка позвонила ему. Он сразу узнал ее голос, но не поверил ушам, когда она назвала себя. Только стало трудно дышать и бросило в жар, будто начался рецидив какой-то странной душевной болезни.

Дома он достал из тайника ее фотографию. Держать открыто не рисковал, жена бы порвала на кусочки. Как же заныло сердце, как защемило… Какая же загадочная штука человеческая – память. Когда ученые догадаются, как она работает, тогда только станет ясно, что такое человек. Но у Славина сработала сейчас не та память, какую мы обычно имеем в виду. Совсем другая.

…Наташка жила совсем рядом с ним, чуть ли не в соседних домах, но он ни разу ее не видел. И вот это случилось. Сначала он прошел мимо и застыл, глядя ей вслед. Потом испугался: а вдруг никогда больше не увидит эту светлую шатенку с яркими карими глазами. Догнал ее и сказал, задыхаясь от спазма.

– Знаете, а ведь знакомиться на улице – прилично.

Девушка замедлила шаги, вглядываясь в его лицо. Это был профессиональный взгляд художницы. И молчала. Тогда он закончил:

– Потому что случайных встреч не бывает.

Девушка молча пошла своей дорогой, но медленно, а он шел рядом. У нее висела на плече плоская деревянная коробка, кажется, мольберт. Не говоря ни слова, он снял этот ящик и повесил на себя. Она не сопротивлялась. Он сказал совсем банальность, мол, удивительное рядом, потом говорил что-то еще, она только улыбалась. Потом он коснулся ее пальцев, она не убрала их. И тогда он взял в свою руку ее ладошку. Сделать это спустя минуты после встречи было, конечно, невообразимым нахальством, но его тянуло взять ее руку, словно магнитом. Что-то похожее чувствовала и она. Их пальцы переплелись.

Они пропустили все стадии. Не было цветов, коробок с конфетами, ресторанов, походов в кино, рассказов о себе, зарождения душевной близости, кристаллизации чувств. Спустя два-три часа после первого поцелуя они уже раздевали друг друга.

Мама отпускала ее к подругам, как солдата в увольнительную. Строго на два-три часа, и только днем. Думала, убережет. И уберегла до сего дня, до 20 лет. Она не стеснялась, несмотря на казарменное воспитание мамы. Она только повторяла: «Наконец-то!» Происходящее было для нее не утратой, а избавлением. Он никак не обольщал ее. Не включал нежную музыку. Не открывал бутылку с вином. И даже не подумал об этом. Их обоих трясла лихорадка. Они будто лишились дара речи. Она только говорила, словно в бреду: «Я сделаю тебя счастливым». Словно понимала, как тяжело ему никого не любить. Но в этом обещании счастья не было нужды. Ее красота сама по себе была обещанием счастья. Хотя… Славин говорил себе: такая девушка не может не любить свое отражение в зеркале. А если так, то неужели ее отношение к нему не ограничивается ее отношением к себе? В это трудно было поверить.

Каждый день Наташка прибегала, и они тут же падали в постель. Потом она одевалась и бежала домой. Только через неделю она спросила: «А ты предохраняешься?» Он удивился: «А зачем?» Он пошел бы на хитрость, если бы она велела ему предохраняться. Он готов был на все, только бы сделать ее своей навсегда. Славин признался, что он в разводе. О-о-о! Наташка сказала, что мама ни за что не даст согласия на их брак. У мамы для нее своя кандидатура ни разу не женатого кандидата наук. Но она не отступит. Они поженятся тайно. Она покажет запись в паспорте, и мама смирится, хотя едва ли.

Славин позвонил в загс. Ему пообещали сделать это по знакомству завтра же. Ошалевший Славин объявил маме, что он встретил, наконец, самую-самую. В подтверждение показал фото Наташки в ее паспорте. Мама озадаченно посмотрела на него и ничего не сказала. Это было очень странно.

На другой день он заехал за Наташкой. Она впервые села в машину без улыбки до ушей и проговорила тихо.

– Тебя хочет видеть моя мама.

– Ты ей сказала? – удивился Славин.

– Ей сказала твоя мама, что ты бываешь забывчив – у тебя позади два брака и два брошенных ребенка. Ты рецидивист, Олежка.

Славин был в шоке. Как мама могла узнать ее адрес? Вот олух! Очень просто. Не только посмотрела фотографию Наташки в паспорте, но и заглянула на страницу, где значится прописка.

Наташка смотрела погасшими глазами.

– Мама сказала, что обойдется без твоих объяснений, только верни паспорт.

– Нет, я должен с ней поговорить! – вскинулся Славин.

– Не надо, – простонала Наташа. – Ты ее не уговоришь.

Она чуть помолчала и добавила, что этого и ей уже не надо.

Если бы Славин мог убить себя в этот момент без оружия, он бы сделал это сгоряча, не задумываясь.

На прощанье Наташка подарила ему свою фотографию. И взяла с него слово, что он вернется к жене. И загадочно добавила: «А потом видно будет. Жизнь длинная».

– Мама, что ты наделала?! – сказал дома Славин.

– Я все сделала правильно, – сказала, как отрезала, мама.

Общие знакомые сообщили Славину, что Наташка вышла замуж на другой день после того, как едва не зарегистрировалась с ним. Мужем стал тот самый кандидат мамы. Славин вернулся к жене и дочери. Жена не могла простить ему измену, но все же родила еще и мальчика.

Славин жил по инерции, не разрешая себе увлечений, считая себя обязанным вырастить детей. Время от времени он доставал из тайника фотографию Наташки и тут же прятал. Не мог любоваться, и опасно было – в любое мгновение жена могла застать врасплох. Однажды так и случилось. Но он успел закрыть книгу с фотографией. И страшно испугался взгляда жены – ему почудилось, что она догадалась. И вот Наташка появилась вновь, и что теперь с этим делать?

Они встретились в кафе на Тверской. Она вошла своим изящным, решительным шагом. Он встал из-за столика. Она бросилась ему на шею. Он вдыхал запах ее роскошной гривы. Она уткнулась ему в шею и тоже вдыхала, вдыхала… Кто-то похлопал в ладоши.

Потом они сидели за столиком, держась за руки. Официантка спросила, что им принести. Они слышали, но не отвечали. «Может, что-нибудь из аптечки?» – спросила официантка. – «Что-нибудь от гипноза», – уточнила Наташка. На столе появились две чашки кофе и две рюмки с коньяком.

– О господи! – вздохнула Наташка и выпила махом.

Славин вспомнил: вот и тогда она выражала свои чувства почти междометиями. Но ее всегда можно было понять. Он изъяснялся гораздо членораздельней. И тогда, и сейчас.

– Ты проездом?

– Я давно в Москве. Увидела тебя по телеку. Говорю мужу: вот мой первый мужчина. Возможно, он станет моим третьим мужем. Могу познакомить. Он наверняка женат, говорит муж. Олежка, до какой степени ты женат? Не отвечай. Ответ – на твоем лице. Тогда что нам мешает довести начатое дело до конца? Олежка, вглядись. Я лучше, чем была.

Лучше? Не то слово! С какого-то столика ей прислали веточку розы. Она вежливо поднесла ее к носу и положила на стол. Как многие провинциалки, она была равнодушна к цветам, считая их излишним лирическим пафосом.

– Помнишь, я обещала сделать тебя счастливым? Теперь нам уже никто не помешает. Я делаю тебе предложение. Сколько тебе надо на раздумье?

– Ты невероятная, – сказал Славин.

Ее яркие карие глаза погасли. Но тут же снова ожили.

– Все равно ты должен познакомиться с моим мужем.

По дороге она рассказала: муж из знатного казахского рода, потомок хана, служит в кагэбэ аналитиком, учится сейчас в академии. Скорее всего, его оставят в Москве, а значит, служебная трешка станет его собственностью. Он может обменять ее на однушку и двушку. Так что разбежаться им не проблема. Она все равно уйдет от него.

Муж был дома. Красивый казах с тонкими чертами лица. Доброжелательно пожал руку. Предложил кофе и пошел в кухню. Наташа завела Славина в небольшую комнату. Там за ученическим столом сидел мальчик лет четырнадцати. Высокий, ладный, копия мать. «А это Игорь, – сказала Наташа. – А это…» – она запнулась, не зная, как лучше назвать Славина. «Я понял, – сказал мальчик, – это старая любовь, которая не ржавеет».

«Пойду накрою стол», – Наташа вышла. Славин разглядывал мальчика, чувствуя странное волнение. – «Вы знаете, из-за чего мама разошлась с моим отцом?» – спросил Игорь. Славин пожал плечами. «Ему страшно не нравилось, что я похож на маму». – «Что за нелепость?» – удивился Славин. – «Да нет, все логично», – по-взрослому возразил мальчик.

Потом они сидели вчетвером за кухонным столиком, как в железнодорожном купе. Говорили о Казахстане, где жили раньше. О трудном привыкании к Москве, к ее воздуху, многолюдью, суете. На это ушло минут десять, потом то ли тихий ангел пролетел, то ли дурак родился. Славин сказал, что ему пора. Наташа пошла проводить. До метро шли медленно, как за катафалком.

Славин должен был сказать то, чего она ждала, а он был словно в ступоре. Он еще не понял, не догнал, зачем на самом деле она зазвала его к себе.

– Зачем ты это сделала? – спросил он наконец.

Экий ты недогадливый, – читалось на лице Наташки. Она молча поцеловала его в щеку и пошла обратно.

«Она рождена для ложа и известного кресла, для наслаждений и отборного потомства. Она должна была к своим тридцати пяти годам родить минимум троих, а у нее только один сын и ни одной дочери, – говорил себе Славин на пути к дому. – Неужели она вышла за этого потомка хана для того, чтобы попасть в Москву? Ну не влюбилась же она в него. Хотя, почему нет? А если влюбилась, то как-то слишком быстро разлюбила.

Но не это главное. Главное – почему она развелась с первым мужем. Ему не нравилось, что сын – ее копия. Стоп! Значит, подозревал, что отец – не он. Какой балбес, сколько детей бывают похожи только на матерей или только на отцов. Нет, едва ли он балбес. У него были основания так думать. Еще раз стоп! Когда родился мальчик? В каком месяце после их с Наташкой расставания? Они расстались в августе. Если мальчик от него, он должен был родиться в мае. Я потерял голову тогда и снова теряю сегодня», – думал Славин.

Тут зазвонил телефон. Это была она, Наташка.

– Я не стала тебе говорить, но ты должен знать, прежде чем принять решение. Я беременна. Естественно, от этого мужа, от потомка хана. Но он об этом не знает. Он благородный человек. Мы уже договорились: он разменяет свою трешку. Нам с Игорем отдаст двушку.

Она только прямо не сказала: тебе, Олежек, надо только собрать чемодан.

Славину трудно было собраться с мыслями. Его пришибли слова о беременности. Он не подумал, а почувствовал, что это уже слишком.

– Наташа, нельзя нам возвращать друг друга.

Он сказал это и тут же возненавидел себя, как дезертира.

– Согласна, жениться – значит, убить то, что было, – она повесила трубку.

Надо как-то вернуть ей фотографию, подумал Славин. – Тогда только пройдет это наваждение. Хотя не факт.

Прошло еще несколько лет. Дочь вышла замуж, а сын, копия мать, отвернулся от Славина. В их семье не было настоящей любви, а значит ни в чем не было смысла. К этому времени он переварил прожитую часть жизнь, а прожитая часть переварила его.

Он купил себе квартиру. Жена нашла себе пару, а дети так и не узнали, чем он пожертвовал ради них. Но он ни о чем не жалел. Он обрел мудрость, которая всему, как молитва в церкви, находит утешения. Он говорил себе, что с Наташкой он жил бы в страхе потерять ее любовь. Это была бы попытка удовлетвориться одной женщиной, а красота тоже изнашивается и надоедает. И вообще, всему приходит конец, и самая красивая любовь – не исключение. Он по-прежнему любил воспоминания, но при этом не мог себе простить, что до такой степени увлекся. Ему казалось, что Наташа была невысокого мнения о его уме: по-настоящему умные так безумно не влюбляются.

И раньше, и сейчас ему встречались женщины-охотницы, женщины-кошечки и другие разновидности. Но он то ли принадлежал к однолюбам, то ли судьба не давала ему второго шанса. Стараясь забыть Наташку, сравнивая с ней других женщин, он не ослаблял, а только усиливал тоску по ней.

Он позвонил ей, помня, как они два раза расстались, и вовсе не надеясь провести с ней остаток жизни. Он трезво сознавал, что теперь они могут любить не друг друга, а только свои вспоминания. «Я только отдам ей фотографию», – говорил он себе.

Он встретил ее у метро. Она стеснялась, что пополнела. Они подъехали к набережной Москвы-реки. Сели на скамейку. Посмотрели друг другу в глаза. Он взял ее руку и почувствовал, что ничего не изменилось и не кончилось.

Его квартира была рядом. Через минуту после того, как они вошли, их одежда уже валялась вокруг постели. Только теперь они были способны что-то говорить друг другу.

– Странно, что ты так ни в кого и не влюбился, – сказала Наташка.

Славин пошутил:

– Мне хватило одного несчастья в жизни.

– Олежка, я не могла ослушаться мамы. Мама есть мама. Зато потом я приехала в Москву, чтобы все вернуть. И зато я родила дочь. Хочешь взглянуть на нее?

Она вынула из сумочки фото дочери. Ух ты, какая метисочка! И опять-таки вылитая Наташка, только с экзотическими глазами.

Потом показала фотографии двоих детей Игоря. Сколько же красоты она наделала в жизни.

– Когда у Игоря день рождения? – как бы невзначай спросил Славин.

– 17 мая, – быстро ответила Наташа и осеклась. – Но это ничего не значит. Даже не думай. Если бы я была в чем-то уверена, я бы сама тебе сказала.

– Когда ты ушла от своего хана?

– Задолго до того, как родила дочь. – Наташка натянуто рассмеялась. – Ах, Олежка, кто от кого родился, кто от кого ушел, – такие мелочи жизни. На днях я сама собиралась тебе позвонить. Похоже, у нас патология в хронической форме. Другого объяснения этого безобразия у меня нет.

Славин не унимался:

– Сходство или несходство можно определить не только по лицу, но и по фигуре. Ты покажешь мне фото Игоря в плавках?

– О как все запущено, – Наташа уже не смеялась.

Она думала сейчас, что Славин повел себя ничуть не лучше ее первого мужа.

– Неужели тебе мало того, что он мой сын? Может, потребуешь экспертизу ДНК?

Славин сказал:

– Твой первый муж наверняка заметил, что мальчик – не от него во всех деталях. С ног до головы. А я, применительно к себе, уверен в обратном. Так что не надо мне никакой экспертизы. Но на фотографию я бы взглянул.

Наташка смотрела на него со снисходительной нежностью. Уж она-то знала, что ноги сына сделаны, как под копирку.

А Славин думал, что любить воспоминания о любимой женщине все же легче, чем ее в натуре и повседневности. Теперь он готов был ко всему. И в то же время – не готов.

Всю дорогу до ее дома они молчали. Машина остановилась у подъезда. Наташка чего-то ждала. Наверно, каких-то последних слов. Славин вынул из кармана ее фотографию и проговорил, будто был один.

– Женщина моей жизни.

Наташка отозвалась, глядя на него прекрасными влажными глазами.

– Мужчина моей жизни.

Он протянул ей фотографию. Она положила ее в сумочку. У подъезда обернулась. Так называемый прощальный взгляд.

«Ну вот и все!»

Девушка с инициативой

Они сидели за маленьким столиком открытого кафе. Был ласковый летний вечер. Кругом только молодые люди и подростки. В воздухе – запахи спиртного и кофе, и флюиды любви. Для чего такие вечера, если не для молодых утех?

– Ты такая удивительная, такая странная, – сказал он теплым тембром.

Женя усмехнулась, прикуривая:

– Спасибо, Олег. На самом деле, можно и хуже подумать. Но я надеялась, ты все поймешь и оценишь. Для чего у тебя глаза и… – она выразительно постучала согнутым пальцем по своей голове и смешно поцокала языком.

Высокая натуральная блондинка с карими глазами и красивыми плечами. Прямые волосы до этих плеч. Она курила, особенно не затягиваясь. Выкурив половину сигареты, жевала новую резинку, берегла белизну зубов и в любую минуту была готова к поцелую. Она угадала, что он никогда не курил и не любил курящих девушек. И ей не хотелось, чтобы ему было противно ощутить губами вкус табака.

– Как ты сам оцениваешь свою опытность по пятибалльной системе? – спросила она.

Олег смеялся беззвучно, и это нравилось ей. Он не смотрел на нее свысока, хотя был старше лет на шесть. И это тоже нравилось ей. У него была та мужская красота, от которой рождаются очаровательные девочки, а она хотела, чтобы ее первым ребенком была именно девочка. Он был выше ее ненамного, но все равно можно было не сомневаться, что эта девочка может быть повыше их ростом. Дылдой. Что ж, будет играть в баскетбол, а замуж выйдет за баскетболиста, подумала Женя.

– Ты тоже странный, – сказал она. – Какой-то очень правильный. Немного даже страшно.

Олег вздернул брови и скривил красивые губы и рассмеялся с некоторым звуком. Как бы слегка кашлянул.

– Мою опытность ты оценила, а о своей ничего не скажешь? – спросил он с выражением лица праведника.

– А чего не сказать? Я начала не с первой несчастной любви, а с папика. Так что опыт у меня вполне позитивный.

Олег снова вздернул брови.

– Ты считаешь этот опыт позитивным? Если так, почему ты не вышла за этого папика? Сегодня тебя никто бы не осудил. Или он слишком стар?

– Конечно, стар, хотя в отношениях был как Макиавелли в политике, это его сравнение, и он себя не завышал. К тому же любовница не становится хорошей женой. Женщина в роли любовницы и в роли жены – две совершенно разные женщины. И папик в роли мужа это уже совершенно точно не папик.

– Откуда такие сведения? – удивился Олег.

Женя серебристо рассмеялась.

– Давай я так скажу – не из книг, не из кино и не из Инета. Сумасшедшая любовь – это не начало опыта. Это несчастье. Разве не так?

– Не очень понимаю, но согласен, ты очень опытная, – сказал Олег.

– А как иначе? Я все-таки дочь бывшего папика моей мамы.

У Олега внезапно пересохло в горле, он отхлебнул испанского вина и ослабил галстук.

– Знаешь, я все же не понимаю, зачем тебе нужен был этот старик, – сказал он осевшим голосом.

– Ну, если кто-то старик, то это Макиавелли. Это у тебя ревность? Или ты хочешь понять, как я принимаю решения?

– Не надо отвечать вопросом на вопрос, – мягко упрекнул Олег.

– Ладно, – слегка раздраженно сказала Женя, – у папика – жена, репутация и совсем мало времени ходить по диспансерам. Это раз. Папик не считает себя подарком судьбы, как какой-нибудь двадцатилетний красавец-жеребец. Это два. С папиком можно поговорить обо всем, все-таки образование, опыт, владение речью. Это три. Хватит или продолжить?

– Все у тебя разложено по полочкам. То есть любовь-морковь не твое?

– Счастливой любви не бывает. Точнее, бывает, только не с молодым жеребцом. С ним бывает только мать-одиночка. Или диспансер.

– Сурово, – обронил Олег.

Женя усмехнулась и тоже сделала глоток, потом щелкнула зажигалкой, пыхнула дымком.

– Что тебе не понравилось? Ты вроде не старик, не жеребец.

Олег смотрел как-то потерянно.

– Что-то мы все обо мне. Давай тебя обсудим, – наседала Женя. – У тебя-то была старушка или ты сразу с девочки начал?

Олег густо покраснел.

– Ой, – выдохнула Женя. – Неужели?

Олег виновато развел руками.

– Не могу я делать это без любви.

– И что, даже не тянет?

– Представь себе.

– А как же я?

– К тебе вот потянуло.

– Интересно, а если б я не подошла к тебе?

Олег сконфуженно пожал плечами.

Они познакомились час назад возле книжного развала. Женя приметила его, подошла поближе. Олег рассматривал религиозные книги. Женя стала рассматривать его, по своему обыкновению, с усмешкой, пристально, в упор. Он что-то почувствовал, насторожился и начал водить своим перископом по сторонам и встретился глазами со смешливой девушкой. И стоял при этом деревом. Женя рассмеялась и подошла.

– Будем знакомиться?

Олег смотрел ошеломленно.

– Ну нет, так нет, тогда я пошла, – со смехом сказала Женя.

– Погодите, – он придержал ее за руку.

И они начали искать, где бы посидеть…

– Вспомнила!! Вот недотепа! – воскликнула Женя. – Ты листал книжку «Как приготовиться к исповеди». Давай исповедуйся.

– Женечка, ну зачем ты так? – взмолился Олег.

– А! Тебе священник нужен. Со мной ты откровенничать не можешь.

– Женечка, ты злоупотребляешь своими чарами, – снова взмолился он.

– А почему бы нет? У меня чары, у тебя чакры. По-моему, нам есть что обсудить.

Олег жалко улыбнулся:

– Как может обманывать внешность. Нет, я не о тебе, я о себе. Я совсем не тот, за кого меня принимают. Не мачо и не донжуан.

– Кто же ты?

– Вот не обойтись без слова «черт». Черт меня знает.

– Так это хорошо, – воскликнула Женя. – А если мне хорошо, то тебе не о чем волноваться.

Олег поерзал и переменил позу.

– Никак не могу понять тебя, – выдавил он.

– Ой, не бери в голову. Отец называет меня девушкой с инициативой. Он считает, что, с одной стороны, это моя беда, а с другой стороны, благо. Все зависит от того, с кем я свою инициативу проявляю. Как ты думаешь, кто из нас сейчас больше рискует?

Олег подумал и ответил:

– Это зависит от твоих отношений с Макиавелли.

Женя звонко рассмеялась:

– Нет уже никаких отношений. Полгода как нет. Он признался жене, и она простила. Если точнее, я уговорила его сделать так. Теперь моя совесть чиста, и теперь меня как-то особенно тянет к чистоте.

– Боюсь, что я чист не потому, что мне так хочется, – не без усилия признался Олег.

– С этим можно разобраться. Главное – верить, что все будет хорошо.

– Если так, то ты для меня точно подарок судьбы. Но я опять-таки думаю сейчас: она для меня – подарок, а я для нее – кто?

– Ты тоже подарок, если ты не зануда.

– Во мне есть что-то занудное?

– Это возможно, но я могу ошибаться.

– Нет, скажи. Я должен знать, чем могу раздражать тебя.

– По-моему, ты правильный, как католический пастор. А я обычная девица со своими тараканами, которой может прийти в голову с кем-нибудь потараканиться, если пастор совсем достанет своими проповедями. Ты замечаешь, что я сейчас больше исповедуюсь, чем ты? А это о чем говорит?