Выстрел из темноты

– Ты ко мне навсегда?

Гостья отрицательно покачала головой:

– Пока еще нет. Но я ему уже все объяснила.

– И что же он сказал?

В нежных объятиях Семена было уютно. Так и простояла бы целую вечность, ощущая его тепло.

– Он не стал меня удерживать. Я уже решила, что уеду от мужа. Буду жить у бабушки… Тем более что там квартира сейчас пустует. А за ней присмотр нужен.

– А как сын отреагировал?

– Он еще не знает, что мы расходимся. Нужно будет ему объяснить. Хотя он очень любит отца. – Подняв голову, женщина всмотрелась в лицо Семена. – Ты чем-то встревожен?

– Тебе показалось, – улыбнулся он мягко. – Проходи… У меня есть чем тебя побаловать. Ты, наверное, проголодалась?

– Да, немного… Я к тебе на всю ночь. – Половицы под ногами Варлены негромко пискнули.

– А как же сын?

– Я его отвела к маме.

– Значит, у нас с тобой впереди очень много времени. Я приготовил тебе маленький подарок. Надеюсь, что он тебе понравится.

– И что за подарок?

– Небольшое украшение к твоим прекрасным ушкам.

– Мне не терпится на них взглянуть.

– Только после того, как ты поужинаешь.

Глава 8

В Сокольниках орудует банда

В управление капитан Максимов подошел точно в назначенное время. Оперативники уже собрались. У здания МУРа находилось два взвода военизированной милиции. Предполагалось, что бандитов будет не менее десяти человек, и в управлении готовились к серьезному боестолкновению с бандой Рябого.

Ожидали появления начальника уголовного розыска Рудина, находившегося в это самое время в оперативном отделе наркомата и обещавшего прибыть с минуты на минуту. Предстоящую операцию он мог бы поручить одному из своих заместителей, но Касриель Менделевич, опасаясь несогласованности между подразделениями, решил провести ее лично. Начальник уголовного розыска и прежде выезжал на операции, куда менее значимые, а уж задержание главаря банды Рябого, терроризировавшего население в Марьиной Роще и примыкающих к нему районах, пропустить никак не мог.

Старший майор Рудин был человеком немалого мужества, воевавшим в Гражданскую войну в знаменитой дивизии Гая. В девятнадцатом году во время сражения с отступающими колчаковцами у реки Белой Касриель Рудин, будучи помощником командира пулеметной роты, получил тяжелое ранение в голову и лишился трех пальцев на правой руке (что впоследствии не помешало ему метко стрелять из любимого маузера). Долгие месяцы Рудин лечился в госпиталях, о службе в строевой части можно было позабыть. Но через два года Рудин был направлен на работу в уголовный розыск. Работал оперативником в разных городах России, неизменно поднимаясь по служебной лестнице. За ним закрепилась репутация человека решительного, способного к самостоятельным действиям, вдумчивого, грамотного. А в 1938 году, вызвав из Саратова, где Рудин возглавлял уголовного розыск, его назначили на должность начальника МУРа.

Для многих его перевод был неожиданным, но назначение на столь высокую должность не бывает случайным. Касриеля Рудина, как и многих отобранных кандидатов, длительное время пристально изучали, проверяли факты в его биографии (ошибок быть не должно), но решающее слово оставалось за народным комиссаром Лаврентием Берией. После некоторого размышления среди многих предложенных кандидатур он остановил свой выбор на майоре Касриеле Рудине.

Последующее время показало правильность выбора наркома. Касриель Менделевич старался всегда находиться там, где было особенно горячо. Настоящей проверкой на прочность для Московского уголовного розыска и лично для самого Касриеля Рудина стал сорок первый год, когда немецкие полчища заняли пригороды и находились всего лишь в нескольких километрах от столицы при ухудшающемся положении на Западном фронте.

Шестнадцатого октября в Москве началась паника.

Было разграблено большинство складов. В магазинах выламывали двери, разбивали витрины и тащили все, что можно было унести. Вместе с ограблениями тотчас возросло количество тяжких преступлений, в том числе изнасилований и убийств. Казалось, что волну преступлений, накатившую на город, невозможно будет усмирить, и вот тогда в Москве ввели осадное положение, запретив выезд из города без особого распоряжения. Милиции предоставили чрезвычайные права – паникеров и мародеров расстреливать на месте! Решительными и жесткими действиями Касриеля Рудина вал преступности удалось сбить в считаные дни. Муровцы взялись за разоружение банд, успевших почувствовать себя в столице хозяевами и оставивших после своих злодеяний глубокие шрамы на сердце города.

Одна из многочисленных и хорошо вооруженных банд на захваченных грузовиках с награбленным добром попыталась прорваться через заставы. Подоспевшие сотрудники МУРа окружили банду и расстреляли ее из пулеметов…

…Вскоре к зданию МУРа на своем автомобиле ЗИС-101 черного цвета подъехал старший майор Рудин. Громко хлопнув тяжелой дверью, он велел всем участникам операции выстроиться в две шеренги. Команда немедленно была исполнена. Невысокий, худощавый, задиристого вида, он прошелся вдоль длинного ряда сотрудников и довольно хмыкнул:

– Годится! С такими молодцами эти головорезы никуда от нас не денутся. – Увидев капитана Максимова, скромно стоявшего во втором ряду, объявил: – А для вас, товарищ капитан, у меня будет другое задание. В парке «Сокольники» одной преступной троицей была ограблена девушка, медсестра, возвращавшаяся после работы из госпиталя. Ее ударили по голове, а когда она потеряла сознание, с нее сняли пальто, шапку, сорвали с ушей золотые сережки. Займитесь этим делом. Не исключено, что это те самые преступники, которых мы ищем по всей Москве.

– Товарищ старший майор, я ведь уже настроился на выезд, – обиженно проговорил Иван Максимов. – Эту медсестру могут и другие допросить. А потом, вы ведь сами говорили, там, куда мы пойдем, будут матерые и хорошо вооруженные преступники, а у меня немалый опыт в подобных задержаниях. Пойдут ведь в основном ребята молодые, и им нужно что-то подсказать, как-то помочь…

– Вот молодым сотрудникам и следует поднабраться немного военного опыта, – перебил Максимова старший майор Рудин. – Когда их учить, если не сейчас? А потом, хочу вам напомнить, товарищ капитан, что каких-то малозначительных преступлений у нас не существует. Преступники совершают свои злодеяния против советских граждан, а это значит, что бандиты намеренно действуют против советского строя и на руку немецким захватчикам. И мы должны проявить максимум усилий для раскрытия любого правонарушения, а преступников будем карать по закону военного времени! Вам все понятно, товарищ капитан? – сурово, не отводя темных глаз от Максимова, спросил Рудин.

– Так точно, товарищ старший майор.

– А если вам все понятно, тогда выезжайте на место преступления в Сокольники и разберитесь досконально, что там произошло! Можете взять с собой сержанта милиции Метелкина, вы с ним хорошо сработались. А остальные по машинам! Если увидите у кого-то из бандитов оружие, стрелять сразу на поражение. Не тот случай, чтобы рисковать собой.

* * *

К дому потерпевшей капитан Максимов с сержантом Метелкиным подъехали около семи часов вечера. Редкой россыпью, пробиваясь через щели маскировочных занавесок, в окнах горел тускло-желтый свет, в частных деревянных строениях коптили керосинки.

Всюду – на дорогах, пустырях, тротуарах, в скверах – виднелись следы недавних авианалетов. На шоссе воронки торопливо засыпали песком и щебнем, забрасывали землей. У церкви Воскресения Христова, острыми куполами поднимавшейся к небу, оставалась яма с обвалившимися краями, на дне которой черным глазом поблескивала вода.

Район Сокольники капитан Максимов не любил. И дело тут не только в темных улицах, каковых в районе хватало, – долгие годы место считалось рассадником преступности, и бродить по пустынным улицам было небезопасно и жутковато.

Сразу после революции сюда хлынул из деревень огромный людской поток, надеявшийся трудоустроиться в Москве. Вот только рабочих мест на всех не хватало, как не было и лишнего жилья. Вчерашние крестьяне селились в бараках, выстроившихся со временем в целые улицы. Возводились времянки из подручного материалы: из поломанных досок, из старой фанеры, в ход шел расколоченный шифер и рваный толь – в расчете на то, что через год-другой удастся приобрести жилье посерьезнее. Однако впоследствии времянки укреплялись, утеплялись и становились постоянным местом жительства, где прежние жильцы старели, взрослели, заводили детей, а сами постройки образовывали целые лабиринты, в которых прекрасно себя чувствовал преступный элемент.

На первый взгляд улицы выглядели безлюдными, но Максимов догадывался, что где-то в глубине подворотен за ними наблюдают внимательные оценивающие взгляды. Так заведено в этой городской глуши. Всякий чужак вызывает подозрения. А уж на его счет те, кто следят, точно не ошибаются!

– Товарищ капитан, вам не кажется, что за нами наблюдают? – поделился своими сомнениями сержант Метелкин.

– Мне не кажется, – недовольно буркнул Максимов, осознавая, что сержант испытывает нечто похожее. – Я точно знаю, что наблюдают. Так что смотри в оба! Палец держи на спусковом крючке.

– Понял! Что-то жутковато здесь, товарищ капитан, – высказался Метелкин, подозрительно посматривая по сторонам.

– Не дрейфь! – подбодрил капитан. – Все будет путем. Преступникам нужно будет сильно постараться, чтобы застать нас врасплох.

Отыскали жилище потерпевшей. Оказалось, что она проживает в частном доме, вросшем нижними венцами в серую промерзающую землю. С фасадной стороны сруба – два небольших, плотно зашторенных оконца, едва пропускавших мерцающий бледно-желтый свет. Над входом с замысловатыми рисунками висели три оберега, составлявшие правильный треугольник.

Негромко, но настойчиво постучали в дощатую тонкую дверь. Ждать пришлось недолго: в глубине сруба послышались легкие шаги, шаркнул хлипенький засов, и дверь приотворилась. На пороге, подсвеченная слабым керосиновым рассеивающимся светом, предстала миловидная девушка лет двадцати, одетая в цветастое приталенное длинное платье, и настороженно глянула на вошедших.

– Вы к кому?

– Мы из МУРа, – показал Иван удостоверение сотрудника милиции и ободряюще улыбнулся. – Вы Ирина Кумачева?

– Да.

– А я капитан Максимов. Вы писали заявление об ограблении?

– Да, это так, – несколько растерянно произнесла хозяйка дома.

– Войти можно?

– Проходите, – отступила девушка в сторону.

Приветливая, симпатичная, по-женски крепкая. В ней было все, о чем мог бы мечтать мужчина.

Прошли через коридор по дощатому полу, заскрипевшему на всевозможные лады, в девичью светелку, обставленную недорогими, но нужными предметами. В центре комнаты на столе стояла керосинка, к столу придвинуты четыре одинаковых стула. На комоде возвышался зеленый керамический сосуд с торчащим из него изрядно высохшим букетом полевых цветов.

У оконца, задернутого темно-зелеными занавесками, размещалась узкая кровать; в самом углу – громоздкий старомодный шифоньер. На стуле, стоявшем по правую сторону от него, лежали темное платье и зеленая кофта.

– Скажите, кем вы работаете? – достал капитан старенький потрепанный блокнот.

– Работаю медсестрой в госпитале «Сокольники».

– Понятно… Как произошло нападение?

– Я возвращалась с работы через парк. Можно было добраться на машине, но я просто решила немного пройтись. Бывает, в больнице так надышишься всеми этими медикаментами, что голова потом раскалывается, а тут свежий воздух… Потом увидела, что по аллее прямо мне навстречу вышли три парня. Один из них ударил меня, а когда я потеряла сознание, то они сняли с меня шапку и пальто. Сережки золотые сорвали, – показала она изуродованные мочки ушей.

Капитан Максимов неодобрительно покачал головой:

– Негодяи… Все могло закончиться гораздо хуже. До дома вы добирались в одном платье?

– Слава богу, что я недалеко от парка живу. Дошла как-то… А потом чай пила, чтобы не простудиться.

– А вы запомнили бандитов? Сможете их описать, как они выглядели?

– Так как-то сложно сказать, – засомневалась Ирина. – Вот если бы я их увидела где-нибудь на улице, так обязательно бы узнала.

– И все-таки попробуйте.

– Они были молодые, примерно одного возраста, но какие-то разные. Один был высокий. Вот здесь у него как-то выпирало, – показала она на скулы.

– Скуластый, значит?

– Да. Мне показалось, что он у них главный. Второй был круглолицый, вот он меня как раз и ударил. Так ударил, что я сразу упала. Даже не знаю, сколько пролежала. А третий был какой-то незаметный, он немного в стороне стоял и только улыбался.

– Вот видите, сколько всего ценного вы нам уже рассказали, – продолжал Максимов записывать в блокнот. – Может, у преступников были какие-то особые приметы? Скажем, какая-нибудь родинка на лице? Может быть, шрам или татуировка?

Девушка призадумалась, после чего произнесла:

– Тот, что меня ударил, немного прихрамывал.

– Круглолицый?

– Да.

Максимов перевернул страницу и, что-то записав, подчеркнул.

– А волосы какого цвета у них были?

– Волосы… Кажется, у высокого волосы были рыжими.

– Вы уверены или вам это только показалось? – Рука с карандашом застыла над блокнотом.

Иван Максимов внимательно всмотрелся в миловидное лицо девушки. По раскрасневшимся щекам было заметно, что она вновь переживает случившееся.

– Да, уверена. Он в мохнатой шапке был, а из-под нее на лоб челка выбивались.

– Как была одета эта троица?

– Высокий был одет в дорогое пальто. Такое нечасто можно увидеть. Из какого-то очень хорошего материала.

– А какого оно было цвета? – сделал Максимов небольшую пометку.

– Не помню, а потом, были сумерки, рассмотреть трудно… Могу сказать, что из какого-то темного материала. Шапка у него еще была из дорогого меха. Она мне как-то сразу в глаза бросилась.

– А те двое во что были одеты?

– Оба в кожаных пальто на меху.

– А с чего вы решили, что на меху?

– На пальто ворот был распахнут, а с внутренней стороны мех был.

– А ваше пальто можете описать? Какого оно цвета, размера? Может, какие-то отличительные приметы имеются?

– Пальто было почти новое, мне его мама перед самой войной купила. Оно было демисезонное и очень красивое. Бардового цвета, из тонкого драпа. Мне в нем было очень удобно, ткань была очень мягкой. Правда, сейчас ходить в нем уже прохладно. Я вот уже накопила на зимнее пальто, хотела купить, но цены вдруг подскочили, а в магазине пальто уже давно не купишь. Придется что-нибудь из маминой одежды перешивать.

– А как выглядели ваши сережки?

– По форме в виде маленькой висящей капельки.

– Не могли бы вы мне их нарисовать? – протянул капитан блокнот с карандашом.

Быстро во весь блокнотный лист девушка нарисовала серьги.

– Очень красивое украшение, – заметил капитан, рассматривая рисунок.

– Сережки мы выбирали вместе с папой перед самой его отправкой на фронт. Это его подарок на мой день рождения.

– А где он сейчас воюет? – спросил молчавший Метелкин.

– Под Сталинградом. Но писем я уже давно от него не получала.

– Сейчас там нелегко, – понимающе кивнул сержант.

– В наш госпиталь сейчас очень много раненых поступает из-под Сталинграда. Иногда я спрашиваю у них, из какой они части, хочется узнать что-нибудь о папе. Но они все из разных полков… Из его части только один тяжелораненый танкист к нам поступил с очень сильными ожогами. Два дня промучился, все бредил, а потом умер. Не успела я его расспросить. – В голосе девушки прозвучало сожаление. В уголках глаз собралась влага. В какой-то момент показалось, что Ирина разрыдается. Выдержала. Пересилила себя. Успокоилась. И заговорила с прежними спокойными интонациями: – Совсем молодой был. Все маму свою звал. Я даже лица его не могла рассмотреть, только глаза у него были видны. Очень ясные.

– А вы хорошо рисуете, Ирина, – с улыбкой произнес Максимов, закрывая блокнот. – Я бы даже сказал, что у вас талант.

Похвала была приятной. В глазах, еще минуту назад полных горя, теперь засверкали радостные огоньки.

– Я ведь окончила художественную школу, хотела дальше учиться, но война помешала планам. Полгода назад окончила ускоренные курсы медсестер, сейчас это очень важно. Вокруг столько горя! – печально произнесла девушка.

– Война не будет продолжаться бесконечно, – мягко заметил капитан Максимов. – Вот погоним немцев до Берлина, разобьем их в собственном логове, как сказал товарищ Сталин, а там вы дальше будете учиться. На художника. Позовете меня на свою персональную выставку? – весело пошутил Иван. Девушка ему нравилась, выглядела искренней, что-то в ней было неосознанно близкое, и сама она существенно отличалась от всех женщин, с которыми его когда-то сводил случай.

– Конечно, приглашу, – поддержала игру Ирина. – Только бы война побыстрее закончилась.

Капитан Максимов глубоко вздохнул, спрятал блокнот в карман. Разговор завершен. От состоявшейся беседы он ожидал большего. Описать преступников потерпевшая не сумела. Но Ирину можно понять, девушка сильно пострадала от бандитов как физически, так и морально. Некоторые после такого жестокого избиения не помнят даже, как их зовут.

Поднявшись, Максимов застегнул пальто на все пуговицы и попросил:

– Если вы все-таки что-нибудь вспомните, сообщите нам, пожалуйста, вот по этому телефону, – вырвав из блокнота листок, Иван написал телефонный номер. – Мне, капитану Максимову, или сержанту Метелкину, – указал он на стоявшего рядом оперативника.

– Хорошо. – Ирина взяла сложенный вдвое листок.

– И еще… Вы вот нам открыли и даже не спросили, кто там стоит за дверью. А ведь вместо нас могли быть какие-то бандиты. Живете вы одна, а Сокольники не самый благополучный район в городе, может случиться все что угодно.

– Теперь все время буду спрашивать. – По просветлевшему девичьему лицу было заметно, что ей приятно, что за нее кто-то переживает. – Просто я ожидала подругу, а она так и не пришла. Уже поздно, наверное, ждать больше не стоит.

– Заприте покрепче дверь!

Вышли из теплого дома на пустынную улицу, встретившую холодом, а ветер, злорадствуя и на что-то сердясь, ударил упруго в лицо колючей поземкой. Вдалеке, где сгущалась мгла, продолжался частный сектор, поблескивая блеклыми огоньками, рассыпавшимися по всей длине.

– Куда вы сейчас, товарищ капитан? – спросил Метелкин.

Вопрос застал Максимова врасплох. За работой на какое-то время он даже позабыл о разговоре с женой. А может, намеренно старался не думать об этом, оставляя проблему на потом, втайне надеясь, что все образумится как-то само. И вот сейчас, когда он остался наедине с собой, понимал, что это не просто ссора, каковые случались между ними и ранее, а настоящий крах семейной жизни, из-под обломков которой каждому из них придется выбираться по отдельности. Неизвестно, насколько счастливо сложится у Варлены судьба, но вот ему без кровоточащих ран не обойтись. Заживать душевные язвы будут болезненно и очень долго, и вряд ли они когда-нибудь зарубцуются окончательно.

Стоя на пустынной чужой улице, Иван Максимов окончательно уяснил, что идти ему больше некуда. Жилье, которое он оставил, было для него пустым. Посторонним. И если ему все-таки однажды удастся вырвать из своего сердца Варлену, то на этом месте останется большая черная пробоина.

– Потопаю на Петровку, просмотреть там нужно еще кое-что.

– Товарищ капитан, если больше никаких дел нет, так, может, я тоже пойду? – спросил сержант с надеждой на то, что его отпустят.

– Можешь идти, – кивнув, ответил Максимов. – На сегодня все! Но завтра утром чтобы как штык был на рабочем месте!

– Конечно, товарищ капитан, – засиял сержант.

– Будь поосторожнее, – предупредил Максимов, – сейчас бандиты изо всех щелей полезут.

– Конечно, товарищ капитан, мне недолго идти, каких-то полчаса. Тут недалеко, – кивнул он в сторону темного переулка.

– Постой, ты же в другой стороне живешь, – удивился Иван Максимов.

– Пойду к однокласснице, – произнес Метелкин, широко улыбаясь. – Встретил ее неделю назад совершенно случайно. Регулировщицей она работает, неподалеку от Петровки. Смотрю, девушка стоит и жезлом движение регулирует. В шинели, в ушанке… Вот, думаю, на Надю Соболеву очень похожа, а потом пригляделся как следует и понял: точно, она! Честно скажу, она мне и в школе нравилась, но как-то у нас все не очень получалось. Подошел, немного поговорили. А тут она сама мне сказала: «Приходи, буду ждать». Адрес свой написала, где сейчас проживает.

Работу завершили немного раньше, чем планировалось. Наверняка выкроенное время парень проведет с большой пользой. Заглянет к своей ненаглядной и остаток вечера скоротает в девичьих объятиях. Парню следовало по-хорошему позавидовать. Даже сейчас, во время войны, на многие вещи смотрит радужным взором. Хотелось бы, чтобы впереди у него было поменьше разочарований.

– Давай, торопись! Нечего тут со стариком стоять.

– А как вы?

– А я на метро поеду. – Глянув на часы, добавил: – Еще есть немного времени.

Метелкин, светясь от счастья, быстрым шагом заторопился по дороге, а вскоре канул в темноту. Капитан Максимов, как никогда прежде, остро ощутил одиночество. Крепко судьба шарахнула по темечку. Тыкаешься в потемках, пытаешься отыскать свое место – и повсюду чужой, и никто тебя более не ждет.

До метро оставалось метров двести, дорога проходила через широкую улицу, по обе стороны от которой возвышались пятиэтажные дома. Идти стало заметно веселее. До закрытия метро оставалось каких-то полчаса. С двадцати ноль-ноль до пяти утра метро работает как бомбоубежище. Поначалу народ заполняет вестибюль и просторные залы, а уж когда поезда прекращают движение, то переполненными становятся даже тоннели.

Капитану Максимову был памятен день открытия конечной станции «Сокольники». Случилось это в тридцать пятом, пятнадцатого мая, в день рождения его сына. Забирая жену из роддома, он ликовал от счастья… Разве мог он тогда подумать, что уже через семь лет он станет самым несчастным человеком? В тот памятный день он рассчитывал побыть с семьей, но уже после обеда его вызвали на дежурство в метро «Сокольники», где он провел сутки. Помнится, народ приходил на станцию как в музей, чтобы посмотреть богатую облицовку стен.

Капитан Максимов подошел к наземному вестибюлю, выполненному в виде высокой арки с двусторонним выходом. Наверняка бандиты, ограбившие девушку, подъехали на поезде метро, прошли по аллее до парка «Сокольники», где поджидали свою жертву. И время для ограбления выбрали подходящее, когда округа пустеет. Действовали нагло, дерзко, уверовав в свою безнаказанность.

– Вы бы отошли, гражданин, подальше, – раздраженно произнесла женщина с двумя узлами. – Встали здесь у входа и не даете никому пройти.

Народ, пока еще прерывистым ручейком, проходил в здание метро в надежде занять наиболее удобные места. Иван Максимов подвинулся и направился вслед за женщиной в вестибюль, отделанный белым мрамором с темно-серыми вкраплениями. В помещении было прохладно, а потому люди, не особенно задерживаясь, спускались по крутым ступеням в станционные залы с квадратными колоннами, где на черной и серой плитке, выложенной в шахматном порядке, уже устраивались прибывшие. Через какой-то час в этом помещении трудно будет отыскать сидячее место.

У квадратной колонны, установленной в самом центре зала, разместился небольшой буфет, где за прилавком стояла продавщица лет сорока. Товар небогатый – кусочки хлеба, нарезанные крошечными квадратиками; обыкновенная вода, вареная потемневшая картошка. То немногое, что поможет перебить усиливающийся голод. Чуть в стороне лежали мыло, спички, табак.

В жестяной банке в стопке лежало несколько купюр и мелочь, покрывавшие дно. Торговля продвигалась не шибко, но все-таки что-то удавалось продать.

Вытащив из кармана мелочь, Максимов отсчитал нужную сумму и сказал:

– Дайте мне спички.

– Пожалуйста, – протянула продавщица коробок, на этикетке которого в красном обрамлении была напечатана женщина со строгим взглядом, в правой руке она держала лист с военной присягой, а левая – поднята; вверху крупными буквами надпись: «Родина-мать зовет!»

В народе поговаривали, что образ Родины-матери художник Ираклий Тоидзе срисовал с жены писателя Максима Горького. Как бы там ни было, но выглядело очень символично. Строгое, выразительное лицо; проникновенные глаза, заглядывающие в самые потаенные глубины человеческой души. Образ получился емким. Суровый взгляд женщины пробирал до костей. Не ответить на такой призыв было невозможно.

Иван Максимов не прошел и двух десятков метров, как за его спиной раздался отчаянный женский вопль:

– Держите его!!! Держите!

Оглянувшись, он увидел, как буфетчица устремилась к выходу, а по гранитной лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки, опережая ее на несколько метров, бежал худощавый подросток в сером коротком пальто.