Нотки кориандра

– Он гений, не находите? – ворковал газетчик, принявшись исполнять вокруг гостя какой-то замысловатый пластический этюд. – Истинный enfant du siecle[6], завороженный тенями мистических глубин. Если Бердслей – жрец Астарты, то Клингер – мистик из братства Дюрера и Гольбейна. Оцените эту скорбную вдумчивость, драматический пафос… Вот эта складка… – он ткнул мизинцем в насупленную бровь мраморной головы. – С этими символами, окутанными чарами пантеизма, надо вступить в интимную близость, сродниться, чтобы ощутить скрытую страсть и душевную муку.

– Мне надо задать вам несколько вопросов, – сказал Ардов, зная, что этот бессмысленный словесный поток может исторгаться из Клотова часами, если не сутками.

– Прошу! – мгновенно переключился газетный магнат и распахнул двери кабинета.

– Когда вы видели Чептокральского в последний раз? – спросил Илья Алексеевич, когда Клотов устроился у себя за столом.

– C утра был. В невероятно возбужденном состоянии. Пообещал разоблачения в вопросах вооружения русской армии.

– Разве это его тема?

– В том-то и дело, что нет! Да вы сами прекрасно знаете.

Не усидев, Клотов опять вскочил, обошел стол и нагнулся к уху сыщика.

– Но с недавнего времени он стал приносить материалы о перевооружении армии.

Многозначительно помолчав, главный редактор отложил в сторону лежавший на столе свежий номер газеты, под которым открылась стопка каких-то эскизов. Он принялся задумчиво перебирать листы с рисунками.

– Разве это интересно читателю? – поинтересовался Илья Алексеевич.

– Конечно! Это же колоссальные подряды! Взятки, коррупция, нити тянутся на самый верх! Посмотрите! – он показал Ардову картон с гуашью. – Между прочим, это Мозер! А это – Штер… А вот сам Климт!

Илья Алексеевич бросил взгляд на наброски, залитые пятнами краски.

– Я только что из Вены, – доверительно сообщил Клотов. – Они задумали учредить сецессион[7], чтобы наконец-то порвать с господствующим в венском Доме художников консерватизмом. Я предложил им издание собственного журнала – «Ver Sacrum»[8]. Как вам название?

Постучав, в кабинет заглянул Арсений Карлович и показал гранки.

– Пора в печать, – извиняющимся голосом сообщил он.

Клотов жестом велел положить листы на стол, обмакнул перо и, взглянув на хронограф из жилетного кармана, проставил в выходных данных время отправки номера в печать.

– Откуда у Чептокральского были сведения? – спросил Ардов, дождавшись, пока помощник оставит кабинет.

– Не знаю, – пожал плечами газетчик. – Надо полагать, завелся какой-то источник по этому направлению…

Илья Алексеевич встал.

– А что с ним произошло? – наконец поинтересовался Клотов.

– Застрелили, – сухо ответил Ардов и отправился к двери.

– Какой ужас, – индифферентно отозвался газетчик. – Впрочем, с его образом жизни следовало ожидать чего-то подобного.

– Что вы имеете в виду?

– Думаю, немало влиятельных господ имело зуб на него – уж слишком Чептокральский был любвеобилен.

Сыщик остановился в дверях:

– Полагаете, убийство не связано с его работой?

Клотов не сразу нашелся с ответом.

– Уверен, вы сумеете установить истину, – наконец ответил он. – Если чем-то смогу помочь – всегда к вашим услугам.

На выходе из редакционной залы Илья Алексеевич попросил у Арсения Карловича адрес Чептокральского.

– Виноват, – скукожился молодой человек. – Он не оставлял-с.

Ардов сделал удивленный взгляд.

– Избегал визитов кредиторов, – поторопился объяснить помощник главного редактора. – Некоторые были весьма настойчивы…

– Хм… Как же мне выяснить его место жительства? – озадачился сыщик.

– Может быть, вам посетить салон баронессы фон Зиссен? – неуверенно предположил собеседник.

Ардов опять вопросительно взглянул на него.

– Простите, я думал, вы знаете… – отчего-то смутился Арсений Карлович. – Господин Чептокральский посещали заведение баронессы… Там ищет знакомств пресытившаяся публика…

– Вы сопроводите меня туда?

Интонация получилась, скорее, повелительная, и помощник главного редактора, вздохнув, повиновался.

Глава 7

Храмъ Эроса

В роскошно обставленной приемной в особняке на Невском Арсений Карлович о чем-то пошептался с господином распорядителем, и Ардова тут же снабдили карточкой, именовавшей его «почетнымъ гостемъ эротическаго клуба «Храмъ Эроса».

За следующей дверью открылось фойе, декорированное розовым шелком; на стенах висели гравюры в черных резных рамах. Царил полумрак, прогуливались дамы в умопомрачительных туалетах и мужчины в смокингах и сюртуках.

– Очевидно, в залах еще не все готово, – предположил Арсений Карлович. – Здесь декорацию меняют два раза в неделю, привозят из-за границы.

Публика прибывала. Появились верткие старички, мелькнули совсем юные мальчишеские физиономии.

Наконец дверь в дальнем конце фойе распахнулась и оттуда ударил бледно-синий свет. Публика хлынула в открытую дверь.

Ардов вошел вслед за остальными и тут же испытал жгучий стыд. В глубине комнаты вдоль всей стены была выставлена композиция из живых людей, изображавших сцену утонченнейшего парижского разврата. Картина была задрапирована голубой кисеей и подсвечена особыми фонарями, отчего производила впечатление инфернальности. В углу из-под крышки рояля вытекало что-то волнительно-томное. Свет время от времени приглушался, и фигуры за кисеей меняли свои положения.

Несколько десятков налитых кровью глаз, искрящихся безумным блеском, неотрывно следили за меняющими позы обнаженными телами. Раскрасневшиеся потные физиономии выражали высшую степень извращенного сладострастия.

– Мне надо выйти! – шепнул Ардов и выскочил из зала.

– Да-с, на этот раз чересчур откровенно, – смущенно пробормотал Арсений Карлович, увлекая Илью Алексеевича в боковую дверь. – Давайте обождем пока в библиотеке, а потом пройдем прямо в концертный зал.

В библиотеке никого не было. Арсений Карлович призвал колокольчиком прислугу и потребовал ликеру.

– Скажите, вы не приметили каких-нибудь странных типов рядом с Чепторкальским в последние дни? – спросил сыщик, желая как-то отвлечься от увиденного.

– Вокруг него только такие и были, – с осторожной улыбкой ответил молодой человек и слегка развел руки, как бы указывая на окружающую обстановку.

Действительно, куда уж страннее.

– Может быть, военные? – предположил Илья Алексеевич.

Арсений Карлович, подумав, помотал головой.

– Может, с военной выправкой? – не оставлял попыток сыщик.

– С выправкой? Был такой. Появлялся пару раз.

У Ильи Алексеевича защипало в носу, а во рту разлился горьковатый вкус пижмы.

Принесли поднос с графином.

– Не желаете для первого раза несколько одурманиться? – осторожно предложил Арсений Карлович и протянул рюмку. – Нам ведь надо дождаться конца вечера…

Илья Алексеевич проглотил сладковатую жидкость и тут же продолжил:

– Каков он был из себя?

– Крепкий, – помолчав, определил Арсений Карлович и потянул из своей рюмочки. – Как будто вырезан из дерева, покрыт воском и отполирован.

– Лысый? – догадался сыщик.

– Угу, – кивнул собеседник. – И уха нет.

– Уха? – вскрикнул Ардов. – Слева?

– Кажется, слева, – подумав, определил помощник редактора и провел пятерней себе по щеке, показывая, как располагались шрамы у незнакомца.

Раздался серебряный звонок.

– Пойдемте, – сказал Арсений Карлович, – сейчас будет концертное отделение.

Вслед за провожатым Ардов прошел в большой полутемный зал. Его обдал густой сиреневый запах, перед глазами поплыли фиолетовые пятна, сквозь которые проступили звуки арф. Темп постепенно усиливался. Илью Алексеевича обволокла липкая паутина пряного чувства, музыка навевала что-то восточное, острое. Наконец над сценой, убранной живыми цветами, взвился занавес и в зал хлынули волны красного света. На сцену выпорхнули танцовщицы в дезабилье. Начался танец.

Поначалу Илья Алексеевич очаровался гибкими изящными движениями, томной грацией и прелестью страстных порывов. Музыка и действо навевали непонятное возбуждение. Вдруг из-за кулис выскочили четверо мальчиков – совершенно обнаженных. Танцовщицы тут же изогнулись в томном призывном изгибе. Все действие мгновенно нарушилось каким-то цинизмом, пошлостью, отвратительным до тошноты жестом. Как ни красиво было сочетание молодых изящных фигур, от этого сладострастного восточного танца пахнуло чем-то гнусным, бесстыдным, отвратительным.

– Вторая справа, – прошептал Арсений Карлович, указывая на танцовщицу, которая, как он предполагал, могла навещать Чептокральского дома.

Действительно, после окончания концертного отделения Илье Алексеевичу удалось раздобыть у девушки нужный адрес.

Глава 8

Табакерка

– Последние! Последние дни приходят! – подвывая, причитала с утра нищенка на паперти Спаса-на-Сенной. – Вижу черных людей! Будет, будет нашествие… Будут черные люди христианскую кровь пить!

Растолкав зевак, пристав Троекрутов протиснулся к юродивой.

– Ты, мать, зачем народ смущаешь? – добродушно укорил он пророчицу. – Какое еще нашествие? Это ж политика, не твоего бабьего ума дело.

Бросив старухе монетку, Евсей Макарович велел собравшимся разойтись, а сам свернул на Горсткина, к своему участку.

Утро было на редкость уютным, ласковым, припекало солнышко. Пристав весьма удачно отчитался о двойном убийстве в департаменте, представив дело преступлением страсти, и теперь, поставив в храме свечку святому Евсевию, не спеша возвращался на службу, наслаждаясь благолепием и премудрым устроением жизни вокруг. Правда, спозаранку его успел порядком извести нелепейшими подозрениями криминалист Жарков, с чего-то решивший, что смерть Лундышева – результат заговора врагов Отечества. Петр Павлович кричал, размахивал руками и нес сущую околесицу – ругал гарвеевскую броню, сличал характеристики никелевой и хромистой стали и путано распространялся о свойствах водорода. Евсей Макарович насилу угомонил криминалиста, к выходкам которого, по правде сказать, успел попривыкнуть за долгие годы службы: Петр Павлович проявлял слабость к напиткам горячительного свойства, отчего имел наклонность распаляться по ложным поводам.

В участке Евсей Макарович застал шум, пыль и разруху. Он совсем позабыл, что еще полгода назад выхлопотал в департаменте оснащение своего захудалого отделения системой водяного отопления низкого давления. В общем зале вся мебель была сдвинута к центру, а вдоль стен навалены трубы и выкрашенные зеленой краской чугунные радиаторы с вертикальными дисками. Несколько артельщиков долбили стены, выбирая желоба для скрытного размещения труб.

– Вы зачем это все тут разворотили, разбойники? – ошалел пристав. – Это же для какой надобности вы мне стену расковыряли?

К Троекрутову подскочил верткий улыбчивый тип с подвитыми усиками, который тут же раскатал перед хозяином участка рулон с чертежом. Это был инженер завода «Сан-Галли» с Лиговки, который и получил подряд на обустройство отопления в полицейском участке.

– Устраиваем по горизонтальной схеме, ваше высокоблагородие, – затараторил водопроводный мастер, тыча пальцем в рулон. – Извольте видеть – модель двухтрубная: вот по этим каналам пойдет нагретая вода, – он ткнул карандашом в вертикальные линии, – а сюда будем отводить охлажденную.

Евсей Макарович уставился на схему.

– Возле каждого прибора будут установлены регулирующие краны, – прикровенно сообщил господин, словно разговор шел о каком-то изысканном, но порицаемом обществом удовольствии.

Пристав поднял мутный взгляд и увидел Ардова, только что вошедшего в участок.

– Илья Алексеевич, – воскликнул Троекрутов в поисках сострадания, – полюбуйтесь, какую разруху нам тут учинили! Не иначе, турок три дня из пушки лупил!

Сыщик обвел взглядом артельщиков, долбивших стены, и с извинениями протиснулся между собеседниками к своему столу, успевшему покрыться толстым слоем пыли, поднятой рабочими.

– Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие! – заверил пристава джентльмен с усиками. – Оборудование самое надежное, фасонные части и арматура – прямиком из Германии!

– Евсей Макарыч, разрешите? – побеспокоил начальника полноватый полицейский чиновник.

– Чего тебе, Облаухов? – обернулся пристав, радуясь возможности оставить разговоры об арматуре и фасонных частях.

– Радиаторы закроем решетками, – попытался продолжить разговор инженер и даже вынул из папки какие-то рисунки.

Однако Евсей Макарович интереса к рисункам не проявил и всем своим видом дал понять, что намерен уделить сугубое внимание внезапному докладу подчиненного. Уразумев, что аудиенция окончена, инженер отправился к дальнему углу, где рабочие подготавливали место для соединения труб.

– Тут вот Хныкин пришел, – Облаухов указал на дверь в приемную залу, в проеме которой кланялся рябой человек с картузом в руках, – хозяин лавки в Спасском переулке.

– И чего? – не понял Троекрутов.

– Докладывает, табакерку ему на продажу принесли.

Евсей Макарович какое-то время обдумывал, какой вывод следует сделать из этого сообщения.

– И чего? – опять не понял он.

Хныкин не выдержал и, не переставая кланяться, двинулся к начальнику участка.

– Уж больно дорогая табакерочка по виду, ваше благородие, – пояснил он причину беспокойства. – Хотел справиться, нет ли на ней какого дела?

Подойдя, торговец с очередным поклоном протянул карманную табакерку. Изящная золотая коробочка была покрыта синей эмалью по гильошированному[9] фону и украшена накладным серебряным орнаментом. По центру размещался откидной медальон с вензелем Николая II из алмазных роз, под которым Евсей Макарович обнаружил миниатюрный портрет самого императора, исполненный акварелью по слоновой кости.

Вещица была явно не рядового порядка. Эдакая и в царских руках смотрелась бы нестыдно. Повертев драгоценность в руках, пристав обратил вопросительный взгляд на Облаухова.

– По заявлениям пропаж не было, – тут же доложил Константин Эдуардович, без лишних слов отгадав, каким вопросом желал озадачить его начальник. – И в управлении нет, я справился, – добавил он, будучи горд проявленной расторопностью.

– А кто принес-то? – оборотился Троекрутов к Хныкину.

– Да в том-то и дело, ваше благородие, – понизив голос, заговорил лавочник и приблизился вплотную к господину майору. – Подозрительный человек принес.

– Чем подозрителен-то?

– Одет прилично, тут ничего не скажу.

– Так что ж ты барагозишь?[10] – Троекрутов никак не мог взять в толк, что озадачило хозяина лавки.

– Увечье у него имеется, – помявшись, признался Хныкин таким тоном, словно говорил о чем-то неприличном. – Вместо ладони только три пальца торчат – длиннющие, как у паука! – Лавочник ткнул тремя пальцами в лицо Евсею Макаровичу, отчего тот слегка пошатнулся. – И верткие – страсть! Он их наподобие гадюк из рукава выпрастывает.

– Пальцы – не преступление, – подумав, вынес определение Троекрутов, вернул табакерку и собрался было двинуться к себе в кабинет.

– Евсей Макарович, это еще не все! – поторопился задержать начальника Облаухов.

Участковый пристав в нетерпении обернулся, всем видом показывая раздражение от этих глупых разговоров.

– Слух такой про него идет, будто это Кура-Цыруль, маравихер[11] из Одессы, – вращая глазами, сообщил главное опасение Хныкин.

Это уже было посерьезней. Евсей Макарович задумался и протянул ладонь, на которую лавочник с готовностью опустил золотую штучку.

– На гастроли, что ли, к нам? – пробормотал начальник участка.

Образовалось молчание, во время которого был слышен только грохот железных молотков, которыми артельщики налаживали систему отопления.

– Так что прикажете с табакерочкой, ваше благородие? – спросил Облаухов.

– Оформляй временное изъятие, – пришел в себя пристав. – А ты вот что, Хныкин, – ткнул он в живот лавочника. – Ежели придет к тебе этот господин, вели ему ко мне идти – мол, полиция желает по этой табакерочке справки навести. Уж больно, скажи, подозрительный запашок от нее идет.

– Слушаюсь, ваше благородие! – с чувством отозвался Хныкин.

Глава 9

Версии

– Экспертиза дала ожидаемые результаты, Илья Алексеевич, – без всяких вступлений начал Жарков, когда Ардов закончил наконец писать кучу обязательных отчетов и заглянул в прозекторскую.

Криминалист пребывал в том состоянии воинственного возбуждения, в которое обыкновенно приходил к концу дня, незаметно потягивая бурую жидкость из эрленмейера[12], стоявшего в стеклянном шкафчике с реактивами. То обстоятельство, что сегодня свою дневную норму Петр Павлович умудрился выполнить к полудню, говорило о чрезвычайном расположении духа, в которое почему-то он впал.

– Обе жертвы получили пули из одного и того же револьвера, – сказал он и как-то странно хмыкнул, глядя в сторону. – А это значит, что в убийстве замешан кто-то третий.

Илья Алексеевич опешил от столь причудливого кульбита мысли.

– Какой же третий? – спросил он. – По-моему, ваша экспертиза лишний раз подтверждает версию господина пристава.

– Безусловно, – еще более парадоксально высказался Жарков, – но лишь в той части, которая касается вопроса супружеской неверности. Думаю, жена Лундышеву оказалась неверна, да-с.

С этими словами криминалист полез в шкафчик унимать накатившее волнение.

– Мне это утверждение совсем не кажется безусловным, но пока я не готов вступать в полемику по этой части, – как можно аккуратнее поделился мнением Ардов. – Однако же откуда вытекает ваша уверенность в участии третьего?

– Такие, как Лундышев, самоубийством не кончают… не-е-е-ет, не кончают… – Жарков склонился к уху Ильи Алексеевича и жарко зашептал: – Есть все основания полагать, что Лундышев был застрелен неизвестным, и эту линию надо расследовать.

– Какие «такие», Петр Павлович? Люди как люди.

– Он член Комиссии по изготовлению броневых плит, допущенный к государственным тайнам первого разряда.

– Откуда вы узнали про комиссию?

– Навел справки, – неопределенно отозвался Жарков и опять хмыкнул. – Я думаю, некто пришел вместе с Лундышевым! – без каких-либо обоснований выпалил он, как будто полагал, что от многократного повторения этой гипотезы она сама собой наполнится жизнью и обретет черты правдоподобия. – Убил Чептокральского, а потом и самого Лундышева.

Сделав паузу, Петр Павлович опустошил колбу с бурой жидкостью и на несколько мгновений впал в задумчивость.

– Как вы понимаете, пороховые следы отлично подтверждают эту версию, – сказал он, вынырнув из инобытия.

Илья Алексеевич никак не мог понять, зачем Жаркову понадобилось приплетать в эту историю еще кого-то. Безусловно, имелись некоторые улики, говорившие в пользу третьего участника: свидетельство о некоем одноухом, оказавшимся во дворе в момент убийства; свежий клочок ткани на крыше, по которой он мог оставить место преступления; наконец, бочонок у дровяного сарая, очевидно, заранее приготовленный для удобства побега. Но, во-первых, этот набор пока не находил в голове Ильи Алексеевича никакого разумного положения и катался подобно бильярдным шарам из стороны в сторону, а во-вторых, ни одно из этих обстоятельств не могло быть известно Жаркову.

– Пороховые следы говорят лишь о том, что выстрел был произведен с близкого расстояния, – сухо заметил Ардов. – Напомню вам также, Петр Палыч, что вы сами определили направление раневого канала снизу вверх, что фактически свидетельствует в пользу самоубийства.

– Отнюдь, – энергично возразил Жарков. – Отнюдь! Почему вы исключаете, что убийца мог встать, например, на колено?

– Он же не цирковой номер исполнял! – возмутился Илья Алексеевич.

– Да при чем здесь! – вспыхнул криминалист. – Опустился, чтобы проверить, жив ли Чептокральский после ранения, пощупал пульс, зрачки… потом схватил револьвер и – бац! – всадил пулю в Лундышева. И – стрекача через окошко.

– А Чептокральского кто убил?

– Он же и убил. Он ведь был заодно с Лундышевым. Потому и беспокойства своим поступком у него не вызвал…

Больше всего Ардову сейчас хотелось спросить товарища напрямую, что произошло и почему он решил наводить тень на плетень, но Илья Алексеевич хорошо знал Жаркова и понимал, что такой прямой выпад не приведет к положительному исходу – ответом будут обида и повышение градуса беспокойства.

– А мог и сам Лундышев убить, – продолжил городить гипотезы Петр Павлович. – Не вижу тут ничего удивительного. Лундышев убил Чептокральского, а третий отоварил его самого.

– Зачем им надо было убивать Чептокральского? – Илья Алексеевич сделал попытку призвать к логике.

– Да какая разница! – воскликнул Петр Павлович, чем окончательно сбил с толку сыщика. – Не в нем дело!

– А в чем?

– Третьего надо искать!

Жарков закурил и пустил в форточку едкий дым.

– Надо искать третьего, – повторил он, словно какие-то высшие силы следили за тем, чтобы он постоянно на разные лады повторял эту фразу.

– Ваше предположение выглядит маловероятным, – все же не выдержал сыщик и перешел в наступление. – Если Чептокральский шел на деловую встречу, зачем ему понадобились букет и бутылка? Сама же Лундышева не подтверждает, что был кто-то третий. И как, в конце концов, быть с запиской, которой она вызвала на встречу Чептокральского?

Жарков шумно засопел и принялся греметь колбами на подоконнике, решая, куда следует сбить пепел.

– Вам не угодишь! – пробормотал он. – Вы же сами выгораживали жену капитан-лейтенанта! Теперь хотите ее потопить.

– Я хочу установить истину, – смутившись, ответил Ардов.

– Да любовник это все устроил! – развернувшись, страдальческой колоратурой пропел Жарков и даже хлопнул себя руками по бокам, словно устал терпеть ардовскую непонятливость. – Любовник этой самой Серафимы Сергеевны! Он и был третьим. Вместе они это дело обстряпали, потому и молчит она, не выдает подельника.

Илья Алексеевич совершенно ошалел от такого поворота.

– Вместе эту картину ревности исполнили! Чтобы уж никаких сомнений ни у кого не осталось, – продолжал криминалист. – Она специально вызвала Чептокральского запиской, чтобы привести его в лапы к мужу. Тут любой мог оказаться, не в нем дело.

– А в чем же? – едва не воскликнул Илья Алексеевич, который, кажется, начал терять рассудок в этом безумном хороводе мыслей.

– А вот в чем! – крикнул в ответ Жарков и взмахнул каким-то голубоватым бланком.

Ардов взял бумагу в руки. Это была справка из Санкт-Петербургского частного коммерческого банка, извещавшая о том, что на счету в указанном учреждении у г-на Лундышева А. П. хранится сумма в размере 6670 рублей.

– Теперь вам все ясно? – торжествующим тоном осведомился Жарков. – После смерти супруга деньги унаследует вдова.

– Откуда у него такие средства?

– Думаю, надо начать с Обуховского завода! – уверенно заявил криминалист, почувствовав, что сопротивление оппонента сломлено. – Сейчас же!

Глава 10

Судьба Отечества

Правление Обуховского сталелитейного завода располагалось в здании Главного Адмиралтейства. Чинов полиции встретил помощник начальника управления, инженер-механик Гаген-Торн. Известие о смерти Лундышева явилось для него полнейшей неожиданностью и произвело сильное впечатление. Он с готовностью вызвался проводить гостей в чертежную мастерскую, где у покойного было рабочее место.

– Что можете сказать о Лундышеве? – не теряя времени, приступил с расспросами Жарков по пути к мастерской.

– Как вам сказать… – отозвался Гаген-Торн. – Александр Петрович был человеком сумрачным, нелюдимым. Откровенно говоря, сослуживцы его сторонились.

– Видели вы его в обществе иностранных подданных?

– Конечно! Ведь он был горячим сторонником внедрения на нашем заводе производства брони по методу «Фридриха Круппа». Это германская фирма. Делегация оттуда недавно была у нас с визитом. Александр Петрович много общался с их главным инженером.

– Каково ваше мнение относительно качества крупповской брони? – не унимался Жарков.

– В настоящее время общепризнано, что это наилучшая корабельная броня. Александр Петрович лично устроил испытания образцов у нас на полигоне.

– И как?

– Результаты выше всяких похвал.

– В чем секрет?

– Свой рецепт немцы не раскрывают, – с досадой ответил помощник начальника управления.

– И требуют за него немалые деньги, – уточнил Петр Павлович.

– Угу, – вздохнул провожатый.

– Сколько?

– Не менее 100 тысяч в год на первые шесть лет.

Петр Павлович бросил Ардову многозначительный взгляд, как будто давал сигнал приготовиться к важной операции, которую намеревался сейчас исполнить.

– А о том, что немцы требуют закупить у германских фирм новые станки и механизмы, мы молчим, да? – запальчиво поинтересовался он у инженера. – Что понадобится строительство газового завода, нового прокатного цеха, мартеновской мастерской – это мы в расчет не берем?