За пределами трепета

Лиля росла. Тело ее приобретало вытянутую, неуклюжую нелепость. Девочка была немного похожа на жеребенка на дрожащих ножках. Пытаясь спрятаться от внешнего мира в прибежище уединения, она словно запирала свое тело на прочные засовы и не позволяла ему распрямиться в полную силу. Свобода мышц и движений застыла в неприкосновенности робкого цветка. Лиля спряталась в травах, затаилась, не смея поднять к солнцу скромный бутон своего естества. Неожиданно жизнь сама грубо вмешалась в ее пробуждающуюся природу. На урок физкультуры нагрянул тренер из школы олимпийского резерва, присматривая юные дарования. Он заметил не по годам вытянувшегося подростка, потер руки и сказал: «Высокая. Будет толк». Никто не разбирался в притязаниях самой Лили, ее затаенных желаниях. Мать, услышавшая интересное предложение, тут же согласилась. Интерес к этой рекомендации скорее испытывала она сама. Женщина всегда блистала в спорте, обладая всеми необходимыми талантами для этого: ладностью, ловкостью, силой командного духа. Дочь не нравилась ей своей нескладностью и робостью; замкнутая  и нелюдимая девочка попросту удручала Евгению Александровну. Слабые попытки протеста закончились тем, что Лилю определили на постоянные тренировки по баскетболу.

Трудно было найти место, где ребенок бы ощущал себя наиболее некомфортно. Лиля, поддавшись очарованию творчества и познания, на дух не переносила шумный и грубый командный дух. Она пыталась убедить мать отдать ее в конный спорт, если нет возможности избежать спортивного насилия. Но Евгения Александровна была непреклонна:

– Вот еще, придумаешь ты наихудший вариант для развития событий. Сядешь на коня – станешь кривоножкой. У тебя сейчас этап формирования тела. Только волейбол или баскетбол – с остальным ко мне и не приставай. Ноги колесом – тот еще подарок для жизни.

И муки начались. Тренер, грозно командовавший с трехэтажными матами, бодро пинал в потолок увесистый мяч от неустанной ярости. Нахрапистое окружение, попирающее все деликатные свойства и наклонности. Резкие телодвижения, окрики, оскорбления. Все смешалось в дикий хаос, все тяготило. Более того, было опорочено лето – самое любимое время для Лили. Родители отправили ее вместе с этой шумной сворой в спортивный лагерь, который находился слишком далеко для посещений близких людей. Это не была столь привычная тихая прелесть деревни, медовый аромат лугов возле дачи иссяк в бурном течении отчаяния. Тренировки занимали почти целый день, изматывая нерушимой стремительностью. График был забит плотно: ранний подъем на заре, бесконечный кросс, выворачивающий легкие наизнанку, двухчасовая тренировка после завтрака, послеобеденное время тоже принадлежало спорту. Это была бесконечная гонка на износ. Из детей лепили стальных роботов, не выделяя времени на размышление и несогласие с режимом. Очередную тренировку сменял сбалансированный прием пищи, далее следовал положенный сон, и так по кругу, без изменений и разнообразия. Это было почти животное существование, полное движения и напора.

Поначалу болели все мышцы, ныла каждая клеточка тела. Спуск по лестнице приравнивался к прохождению полосы препятствий. Через неделю уже никто не ощущал боли. Мышцы наливались, круглились, становились сильнее. Тело тоже приобретало почти идеальные формы. И если в начале каникул подростки сразу же стремились в долгожданную постель после изматывающих тренировок, то вскоре они задумались о других способах проведения досуга. Дети стали посещать ближайшую дискотеку. Резерв молодых сил безграничен, любопытство неизмеримо. Им хватало энергии и на дневную активность, и на праздные вечерние шатания.

90-е годы провоцировали раннее употребление алкоголя и сексуальное раскрепощение. Молодые силы сочились и искали выхода в блудливом безумии. Отсутствие моральных рамок, пропаганда раннего опыта и связанных с ним неизвестных удовольствий захлестывали неразвитые умы. Дети не воспитывались нравственно, но укреплялись физически. Это провоцировало ранние сексуальные сношения, похотливые, развязные искания. Девушки возвращались из темноты сумерек в тесную комнату и с гордостью делились пережитыми утехами, бравируя своей мнимым взрослением. Все эти хвалебные речи подкреплялись сквернословием и пьяным угаром.

Лиля не вписывалась в подобную систему. Размышление и созерцание пришли к ней раньше физической активности. Она не обладала разухабистой силой товарищей по лагерю, была тонким и ранимым ребенком, постоянно искавшим уединения. Выполнив официальную часть программы, она устремлялась в комнату, спрятавшись за случайной книгой. Лиля отказывалась идти на дискотеки и вечерние сборища. Это привело к постепенной изоляции от коллектива. Она стала изгоем. Роман был прочитан, новых книг попросту не было. Внимание в лагере уделялось исключительно физическому воспитанию, библиотеки напрочь отсутствовали как давно забытый атавизм. Девочка смотрела в окно и погружалась в величие окружающего пейзажа, искала тонкие изменения по сравнению с прошедшим днем. Скуку сменило любопытство, затем пришло полное проникновение в созерцание, полуобморочное величие которого полностью поглотило подростка. Лиля почти сроднилась с деревьями за окном, погрузилась в своеобразный транс. Это было сродни медитации.

Никто не говорил ей прежде, что созерцание – это древнейшее на земле искусство. Но эта высшая форма внимания к миру и познанию своих истоков полностью поглотила ее. Это была дань космосу, тихая молитва, которая шагнула за границы законов бытовой активности и спасла девочку от варварской реальности. Лиля оказалась в качественно новом измерении, вне пространства и времени. Бодрый ток крови в течение дня замедлялся, проходил все стадии успокоения и внутреннего движения, а после переходил особую черту, вливаясь в исконный покой, в котором пребывает ритм сердца вселенной. Это чистое, бесцельное бытие уж находилось за пределами человеческой реальности, оно освобождало от ее изъянов и пороков действительности. Спасение от внешнего мира реализовывало в самом себе высшую форму любви. Энергия необладания и чистой созерцательности  заменяла грубое эротическое чувство. Набожность, святость бездействия противостояла агрессии всего сущего. Все самые активные вещи на земле: войны, распри, переделы территорий, страсти были максимально деятельными. Западная идея нарочитой активности погубила естественный, тихий, созерцательный поток славянского характера. Лиля же, неожиданно для самой себя, обрела первооснову «я есмь» и вернулась к глубинному смыслу своего духа. Ее прозрение было тихим и пассивным. Но гармония всего сущего сохранялась в священной безучастности. Ребенок не противостоял, а объединялся с мирозданием, и это инерционное погружение формировало любовь. Зло не может быть не активным, и Лилю постепенно выносило к берегу дремлющего добра. Она была подобна полевому цветку в новом завете.

Однако внешние раздражители неизменно проникали в сознание, нарушая обретенную внутреннюю гармонию. Мать купила девочке на рынке обтягивающие лосины для занятий спортом. Самый дешевый вариант обладал кричащим анималистическим принтом. Когда Лиля возвращалась с очередной тренировки, какой-то парень в окне заприметил ее и постоянно кричал в полную силу легких: «Зебра, зебра, пошли на танцы». Девочка не обращала на него ни малейшего внимания, погружаясь в свой внутренний воздух. Внешние раздражители мало влияли на нее в то время, они скорее отвлекали от новых открытий. Но соседки по комнате один раз почти насильно уговорили ее пойти на вечеринку. Вероятно, заранее поступил запрос от наглого субъекта из соседнего общежития и они, сдружившись с шумной ватагой раскрепощенных парней, обрекли Лилю на последующее знакомство.

Зал для проведения дискотек не мог похвастаться стильным убранством или современной техникой. Это был сумрачный холл в обычное время. Вечером администрация вешала одинокий зеркальный шар на потолок, и помещение превращалось в призрачное подобие танцпола. Одиночные софиты с тусклыми глазами таращились на потные тела, объединенные дыханием тесноты. Сиплый магнитофон издавал словно плюющие звуки, выкрикивая в толпу поток громких ругательств. Лиля содрогнулась в непривычной обстановке. Призрачный свет лампы трупным свечением выхватил наглые зеленоватые глаза приближающегося парня. Это оказался законодатель клички «зебра». Он приблизился молодцеватой походкой, дерзко схватил девочку за локоть.

– Ну что, зебра, попалась? Не смоешься теперь.

Треугольный подбородок залихватски  вздернулся, перемалывая жвачку. Затуманенный взгляд наглядно демонстрировал наличие наркотических веществ и алкоголя перед развязной выходкой. Случайный кавалер не обладал достаточными манерами для покорения женского сердца. Он скорее отпугивал своей оглушительной бравадой, прикрывающей детские комплексы. Да и в общем, деликатность не была присуща отношениям того времени. Ценилась дерзость, сила и уверенность. Лиля испуганно отпрянула, вырвавшись из цепкого капкана рук. Все ее отношения с мальчиками прежде были основаны на платоническом доверии и такте. Она впервые встречала навязчивую невежливость, основанную на зове плоти. Освободившись, девочка просто убежала по бесконечным пролетам лестницы обратно в комнату, не дождавшись танца, которому противилась ее застенчивая природа. После случая безмолвного отказа парень преследовал ее активно и действенно, проявляя все допустимые чудеса изобретательности. Его неожиданные появления за поворотами, неусыпный контроль стали навязчивым кошмаром наяву. Лиля еще больше сковалась и погрузилась в себя. Мучитель достал ее даже в комнате в последний день перед отъездом. Парень еще не умел правильно проявлять свои чувства в силу небогатого жизненного опыта и наконец, добравшись до недоступной жертвы своей привязанности, выразил их в потоке оскорблений.

– Зебра, ты просто зомби. Долбанутая на всю голову. Отмороженная баба.

Подчеркнув свою любовь в ругательном спазме отчаяния, мальчик моментально скрылся за дверью. Он использовал свой последний шанс на откровение перед полным исчезновением объекта своего обожания. Напряжение было основано на взаимодействии жадной природы влечения и агрессивной формы общения в конце XX века. Парень не был виноват в том, что время обучило его только брани и враждебности. Доброта вышла из моды. Обладание ставилось превыше восхищения. Обаятельный и наэлектризованный цинизм ценился выше романтики. Ведь романтизм – это потребность духа, а не плоти.

XXI

После Чернобыльской аварии исследование радиационного фона стало привычной обязанностью. Всех учеников периодически водили в больницу, где стояло современное оборудование, определявшее отклонение от нормы в каждом развивающемся теле. Превышения случались практически у всех, редко кто избежал последствий трагедии. Катастрофа оставила след в судьбе каждого ребенка, вмешавшись в естественный ход созревания и формирования физиологии. Подростки не являлись ликвидаторами Чернобыля, они находились в момент взрыва дальше от основного места событий. Лучевая болезнь обошла их стороной, но последствия все равно были неутешительными. Нарушались функции щитовидной железы, пищеварения, кровообращения, сердца. Почти каждый ребенок носил в себе отсвет недавнего печального дня и не мог похвастаться идеальным здоровьем.

Постепенно в Беларуси стали появляться фонды, которые помогали временно вывозить детей с зараженных территорий. Поездки на море и за границу в летнее время стали обыденностью. В каждом отчаянии мерцает искра отрады, мир не может существовать без надежды. Так несчастье помогло школьникам расширить свои границы познания, путешествуя по местам, которые, вероятно, они бы никогда не посетили, не родившись на зараженной территории. Нищее последнее десятилетие  двадцатого века не способствовало туристическим планам. Оно было обречено на голодное выживание.

На летних каникулах детей привезли в Юрмалу. Это был скорее не город, а вереница курортов, тянущихся по бесконечному пляжу. Поселения для туристов нанизанными бусинами круглились на сосновой, серьезной безмятежности ландшафта. Угрюмые деревянные домики ютились в тенистой прохладе, спокойствие и гармония были разлиты в воздухе. Море было неприступно для детских забав даже в летние месяцы, обдавая леденящим неприятием. Ветер, тихий, вкрадчивый, вежливый, каждый день нашептывал тайны. Он словно составлял единое целое с размеренной жизнью Латвии. Бушующий угар послесоветский реалий неожиданно сменился контрастом буржуазной неги и умиротворением. Волны сонно накатывали на ленивое побережье, в минуты серого отчаяния неба выбрасывая солнечные фрагменты своего доисторического прошлого. Пахло водорослями, ступни увязали в плотном и влажном песке береговой полосы. Песок никогда не был ярким, как и пейзаж вокруг. Некая серая дымка, призрачный налет непритязательной скорби окружал детей. Природа Латвии не была яркой и вызывающей, она растворялась в сдержанности. Единственные броские осколки появлялись на берегу после мятежных всплесков моря ночью. Даже бунт случался украдкой, ненавязчиво выдыхал морские сокровища и вновь погружался в сонное оцепенение. Найти янтарь среди почерневших водорослей было высшим наслаждением. Кусочки морского дара лежали на детских ладошках, сияя скрытым волшебством. Они несли в себе идею своеобразного тайного послания стихии, щедро подаренную человечеству. Дети не задумывались об эликсире вечной молодости, который средневековые алхимики пытались извлечь из природной смолы. Они просто любовались мерцающим оптимизмом камня, вбирая в себя его непринужденное спокойствие и уверенность.

Экскурсия в Ригу окружила детей средневековой поэтичностью. Серая монохромность сменялась колоритными проблесками случайных зданий. Стили архитектуры смыкались вокруг в гармоничном симбиозе. Дети еще не могли понять все величие музыки в камне, но они ощущали присутствие чего-то высшего, так безнадежно разрушенного на их собственной земле. Они посетили зоопарк, но впечатление от этого насильственного прибежища животных было не таким благоприятным. Лилю особенно поразил амурский тигр в огромной клетке с металлическими прутьями. Тюрьма для животного была круглой формы, она изначально задумывалась так, чтобы посетители могли беспрепятственно со всех сторон осмотреть редкое создание природы. Но задумка не увенчалась успехом, заключенный зверь вызывал скорее грустные мысли об утраченной свободе. Он бродил в отчаянии вокруг клетки, терся мордой о прутья и стонал, оглашая воздух вокруг болезненным отчаянием. Оторопь брала от такого сильного животного, утратившего надежду. Мир его привычной воли был полностью утерян, и мольба о помощи светилась в глазах. Эта скорбная морда еще долго жила в сознании Лили, и ее воспоминания о Прибалтике неизменно были связаны с каким-то переполненным отчаянием. Девочка не могла вытравить из памяти эту заунывную молитву о возвращении привычного прошлого.

Отдых в Алуште был иного свойства. Бодрящий ток жизни ослепил детей. Солнце сияло на белоснежных плитах, стволы пальм приветливо качались с хлестким шуршанием, трепеща пальцами на ветру.  Море тепло обнимало, живительные горные ветры сквозняком проносились по коже, насыщая тела здоровьем и радостью. Подростки вдыхали ароматы южных растений, всем своим естеством растворяясь в воздухе и благоухании. Кустарники поднимались из недр земли, источали зрелые силы, и дети тоже постепенно теряли свою первую оболочку невинности, пробуждаясь в благоприятной среде. Тела вытягивались, устремлялись к солнцу, питались силой пробуждающегося созревания.

Душевая была общая и находилась за пределами территории пансионата. В начале отдыха классная руководительница повела девочек для водных процедур. Они робко стянули свою одежду в раздевалке и стояли с растерянным видом в общей комнате, напоминая ощипанных цыплят. Их неоперившаяся, неразвитая природа вдруг встретила кричащий контраст с телом одной из школьниц. Грудь этой девочки уже налилась раньше срока, черная поросль лохматилась где-то в месте их привычной гладкости. Дети были шокированы, возмущены, Что-то инородное резко  ворвалось в их мир, сбивая с ног и дразня чуждой примесью. Не по годам развитую особу, выбивающуюся из стандартного восприятия мира,  тут же окрестили свиноматкой. Весть об обидном прозвище и обескураживающем отличии незамедлительно распространилась по всей курортной зоне. Мальчики приняли слух еще с большим интересом, распаляясь в преследовании раскрывшегося бутона.

Дискотека на территории пансионата была громогласной и ослепительной, в отличие от первого неудавшегося опыта Лили. Модные попсовые песенки того времени не поражали глубиной текстов и смыслов, но очаровывали прямолинейной незатейливостью. Примитивность слов соседствовала со скудностью мелодии, но этого было вполне достаточно для юного поколения. Подростки не требовали интеллектуальных изысков. Редкие родители объясняли величие настоящей музыки. Все популярные коллективы того времени при помощи нескольких невыразительных деталей и щепотки иронии изображали типичных героев своего времени: бухгалтеров, американских принцев, криминальных авторитетов, женщин с низкой социальной ответственностью. Часто использовались каверы иностранных коллег по цеху, создавались старые хиты, звучащие по-новому, приобретающие налет вульгарной незамысловатости. Музыка превратилась в своеобразную жвачку, которую с бездумным видом употребляли, портя зубы, которые уже успели забыть вкус хлеба настоящего искусства.

Мальчики потихоньку начинали проявлять интерес к женскому полу. Пока еще бессознательно, следуя модным принципам, вслепую. Они обращали внимание только на брендовую одежду и общую развитость тела. Развязные манеры их тоже привлекали, сигнализируя о доступности в эпоху стеснения и неуверенности. Свиноматка пользовалась неизменным успехом. Девочки в модных шмотках, а в то время это были яркие обтягивающие лосины и майки с кричащими надписями, тоже приобретали первую популярность. Лиля вновь выпала из колеи. Евгения Александровна, не обладая достаточными финансовыми средствами, пошла по пути классической элегантности. Создав строгий минимализм в образе своей дочери, женщина удовлетворенно успокоилась. Она не прогадала с точки зрения мимолетности моды и истинной красоты, но обрекла подростка на высмеивание со стороны более современных сверстников.

Лилю никто не приглашал на медленные танцы. Девочка обладала сложной, неправильной внешностью, сотканной из угловатостей и искажений масштабов. Слишком длинное тело, вытянутое ассиметричное лицо, неразвитая плоть не добавляли ей шарма. Выражение на лице и вовсе было какое-то избыточно детское, не отвечающее томным, зрелым канонам того времени. Лиля стояла робкой сироткой в углу танцевального зала, завороженно наблюдая за более счастливыми подругами. Потому что сердце юной девочки уже было наполнено предчувствием первой любви. Она хотела, чтобы ее желали, соблазняли, очаровывали. Но чудес не случалось. Мальчики пробирались ночью тайно в комнаты и мазали своих пассий во сне пастой. Лиля всегда была исключением, никогда не являлась объектом влечения. Она просыпалась с чистым лицом, пока девочки, хохоча и притворно ругаясь, смывали с рук остатки ночных безумств.

Любовь в то лето так и не пришла к Лиле в образе прекрасного принца. Но она обернулась чувством иного свойства. И это тоже было одним из проявлений  симпатии мира к каждому отдельному человеку. В один из теплых вечеров дети пришли в кинотеатр под открытым миром, находившийся неподалеку от побережья. Самое красивое звездное небо освещает море и пустыню, так же и как самую глубокую пустоту мы ощущаем в толпе людей. Лиля не была исключением, ожидая начала сеанса. Школьники жарко делились секретами первых объятий и поцелуев, оставляя робкую девочку в стороне от тайн прибоя жизни. Она лежала как выброшенная рыба на берегу, всей чешуей ощущая равнодушие звездного света.

Начался фильм. Это был драматический боевик «Профессионал», культовая картина того времени. Но не сюжет захватил Лилю и не игра французского актера. Музыка Морриконе ворвалась в ее сердце божественным приливом, полностью отвечая россыпи звезд на небе и головокружительной стихии моря рядом. Именно она была главный героем фильма, полностью погружая в замысел режиссера. Слезы выступили на глазах, дыхание остановилось.  Лиля падала в непрерывный поток звенящей, ускользающей красоты. Это не была банальная фальшь популярных хитов. Весь их вульгарный посыл оказался очевидным на поверхности мелодии, обреченной на бесконечность. Были забыты терзания непризнанных желаний, ростки зависти засохли, так и не успев сбыться. Музыка принесла с собой понимание высшего намерения бытия. Она окрыляла дух и уносила с собой в мир грез и блаженства. Боль от мнимой чужеродности мира растворилась в совершенстве утешения и любви.

XXII

Евгения Александровна ни разу в жизни не была за границей. Именно поэтому ее привычная невозмутимость была разрушена новостью о поездке в Болгарию. Женщине поручили вывезти группу детей для оздоровления. Эта страна не считалась чем-то истинно зарубежным в представлении человека из постсоветского пространства. Религия там была православная, русский язык не являлся чужеродным. Но все равно это была какая-то неизвестная, будоражащая земля, которая служила переходной ступенью к подлинному западу.

Мать Лили немного тревожилась о внешнем облике, так как привыкла всегда быть на высоте. Она даже взяла у подруги кричащее серебряное платье, которое переливалось в руках бесстыдной пошлостью. Сомнение отразилось в глазах всегда элегантной Евгении Александровны, когда на металлизированной ткани задергались блики, но подруга тут же остепенила женщину, закатив подведенные глаза:

– Ну, Женя, ну ешкин кот, высший же класс. Ты же в загранку едешь, надо блеснуть всеми талантами. Мы же не лыком шиты. Не хуже буржуев. Давай, давай, бери – еще спасибо скажешь. Не выделывайся.

Так в чемодане матери Лили оказался этот броский раритет. Дети погрузили свои нехитрые дорожные сумки в автобус, и началось долгое, утомительное путешествие. Путь пролегал через умопомрачительные пейзажи Западной Украины, бесконечные кукурузные поля Румынии. Они планомерно направлялись к морю, манившему своей необъятной красотой. Ехали без остановок в гостиницах. Ноги опухали, мигрени иссушали терпение. Туалеты случались прямо в полях. Лиля навсегда запомнила мощное сопрано на рассвете, когда она присела справить нужду на очередной остановке. Как выяснилось, в автобусе вместе с ними на отдых ехала грузная оперная певица, и утренние распевки были ее профессиональным ритуалом. Но это узнали позже, а когда оглушительный крик прорвал безмятежность зари, многие люди обрели возможность избежать проблем со стулом в один-единственный миг озарения.

Приехали рано утром на следующий день, после изнурения очередной ночью в дороге. Выжженные солнцем холмы в своем однородном безразличии вдруг распахнулись, и сияющая полоса моря разрезала глаза как острый клинок, подмигивая бессловесной радостью. Вода всегда была теплой, солнце никогда не подводило. Песок был настолько раскален, что ходить по нему в послеобеденное время попросту не представлялось возможным. Лиля прижимала к груди босоножки и, закрыв глаза, пробегала по огнедышащей прибрежной полосе прямо в прохладные объятия моря. Водная гладь таила в себе неведомые сокровища. Все росло, множилось, трепетало под толщей воды. Шустрые крабы устремлялись прямо к туристам, рискуя собственной жизнью. Раковины пленяли богатством размера и рисунка, лениво нежась на золоте пляжа. Огромные рыбы рыскали прямо под проплывающими телами, с любопытством выглядывая из-под дрейфующей тени. Берег действительно был солнечным, и дюны золотились, выгревая бока в послеобеденной неге.

Евгения Александровна еще больше похорошела, когда ее кожа покрылась первым загаром. Привычный налет усталости улетучился, глаза вновь обрели искру жизни. Она была удивительно хороша в своих легких ситцевых платьях, трепетавших на ветру. Белокурые волосы сливались с золотым естеством пляжа. Вся ее плоть словно была выточена из единого материала с пространством вокруг. Она обрела облик возвышенной богини, сотканной из солнечного света и воздуха. Не удивительно, что все окружающие мужчины теряли голову, преследуя ее на побережье. Она привыкла к вниманию с рождения, это не явилось откровением. Но воздыхатели в ее собственной стране всегда вели себя более сдержанно и деликатно. Женщина в советской реальности в первую очередь была товарищем и другом, без гендерного различия. Культура соблазнения была чуждой для неискушенного сердца. Это приносило стеснение, столь несвойственное Евгении Александровне. Она действительно не могла понять, почему, объяснив случайным поклонникам, что она замужем, проблема не исчерпывала себя, а разрасталась. Советская нравственность не поддавалась искушению, а скорее негодовала. Мать Лили называли холодной, неприступной, ледяной. Но это мало волновало женщину. В ее понимании брак должен был быть с единственным мужчиной и на всю жизнь. Так гласило основное правило ее бывшей Родины, так как новую она никогда не принимала. Вновь изобретенная страна не отвечала ее понятиям о справедливости и чести.