Объем пустоты. Случайность

– У тебя есть какие-то результаты? – спросил Виктор Евгеньевич.

Аркадий Константинович молча потянулся к стопке бумаг на краю стола. Стащенный им недавно снимок титульно лежал сверху. Профессор достал два листка, скреплённых скрепкой.

– Вот.

На первом листке больше места, чем текст отчёта, занимала вступительная шапка. Второй был исписан наполовину.

– Негусто.

Профессор сценически закатил глаза.

– Да ладно, я же шучу, – сказал он, – Что я не понимаю, что ли… – фразу он не закончил.

Он достал из нагрудного кармана пиджака ручку и расписался в конце документа.

– Ершов Е В., – вслух комментировал он расшифровку подписи.

В кабинет в сопровождении майора быстрым шагом зашёл полковник. В уголке рта у него дымилась сигарета, из ноздрей вырывались мощные струи дыма. По мере движения, обволакивая голову военного, тучи дыма вытягивались в густой шлейф. Игнорируя все правила этикета, он дошёл до стола, где, не глядя на учёных, грозно сопя, исполнил требовательный просящий жест. В этом жесте было столько пренебрежения и надменности, что профессор растерялся и только глядел на то сгибающийся, то разгибающийся указательный палец здоровенной ручищи. Майор замер позади и выглядывал из-за широкого плеча.

Ершов первый догадался, что требовал «паровоз» и протянул отчёт. Полковник взял бумагу. С конца сигареты на листки упал пепел, тут же струя дыма сдула его в разные стороны. Уголёк тлел почти у самых губ и коптил щёку, отчего полковник щурил правый глаз. Левым же шерстил текст. Дочитав, он, всё также щурясь, посмотрел на Ершова. Виктор Евгеньевич было потянулся забрать документ, как лапа полковника просто выпустила его, и он шлёпнулся, сначала на край стола, затем на пол.

– Похвально, – усмехнулся полковник.

Развернувшись на месте, «паровоз» так же быстро ретировался. Майор только и успел увернуться, пропуская его, и увязался следом.

Все проводили взглядом исчезающие в сизом тумане кители.

– Надо лететь туда, – выпалил в стол Аркадий Константинович. – Надо направить зонд.

Отчёт вернулся на стол.

– Уже думали об этом. – Виктор Евгеньевич задумчиво смотрел на дверь. – Уверяю тебя – так и будет! Скорее всего, вопрос поднимется на следующем сборище.

Профессор давно проснулся и лежал, слушая непрекращающееся настырное мяуканье. Фобос требовал завтрак. Фобосом звали толстенного кота, не имеющего ничего общего с сыном олимпийца, но названным так в честь спутника Марса. Такой же круглый и серый. Хотя, как будто бы понимая значение своего имени, Фобос держал в страхе соседских детей, потому что прослыл кусакой и разбойником.

Террор не прекращался.

– Ай, да встаю я, встаю!

Аркадий Константинович откинул одеяло. Кот, только и успевший поднять пухлую гузку, был схвачен в охапку. Мужчина уткнулся лицом в мягкую шерсть кошачьей грудки. Каким бы не был кот вредным, профессор души в нём не чаял. Фобос протестующе упёрся в много позволяющее себе лицо передними лапами. Хвост предупредительно вильнул. Как только все четыре лапы коснулись пола, кот грациозно, насколько позволяло качающееся из стороны в сторону пузо, пошёл к кормушке.

Дома было хорошо. За окном уже во всю падал снег. Хоть профессор и счастлив был всего себя посвятить работе, домашний уют был необходим. В особенности для старика. Аркадий Константинович отметил, что даже как-то нехотя думает о сегодняшнем возвращении в Москву.

Профессор лениво готовил завтрак. Фобос, умяв всё содержимое своей кормушки, запрыгнул на стол, где недвусмысленно смотрел на тарелку с колбасой. Мужчина нагнулся над любимцем, его нос упёрся в кошачий лоб.

– Не жирно вам будет?

Фобос спрыгнул со стола, мол, не очень-то и хотелось, и подняв хвост ушёл в комнату, где улёгся среди бумаг на столе.

У подъезда стоял автомобиль. Аркадий Константинович спохватился и посмотрел на часы. Трансфер прибыл вовремя, только профессор совершенно не был готов. Тут же постучали в дверь – это соседка пришла за котом.

Спустя шесть часов профессор распаковывал чемодан в том же самом привычном номере и украдкой, машинально, поглядывал в окно на вечерний небосвод. С недавних пор это вошло у него в привычку, ведь где-то там, в темноте, безответно ожидал странник.

На следующее утро профессора разбудили мерзкие звуки прикроватного телефона. Его, профессора, устраивало всё в этом номере, кроме дьявольского глашатого. Ей богу, будь у Аркадия Константиновича ружьё, он бы точно выстрелил в тренькающий механизм.

– Да!

– Вас ожидает Силина Екатерина.

Мужчина намеренно сильно бросил трубку, предварительно не случайно стукнув раздражитель об тумбочку.

С тех пор как Аркадия Константиновича включили в ячейку астрофизики спецотдела, ему в помощь выделили помощницу – Силину Екатерину Андреевну. Не выделили, а даровали, считал профессор. Катя была очень сообразительной, и они быстро сработались, чему профессор был несказанно рад. Компанейская и лёгкая в общении, Катя с удовольствием могла обсуждать не только рабочие темы, но и отвлечённо болтать. Особенно девушку затягивали рассказы профессора простым языком о сложных вещах.

Приятным бонусом было её умение водить машину, и Аркадий Константинович перестал пользоваться служебным транспортом.

Хоть сегодня профессор и проспал, приготовленное с вечера обмундирование сократило время сборов и уже через десять минут он, умытый, одетый, но не позавтракавший, сел в авто.

Катина машина не была оборудована мигалкой и не могла ловко маневрировать среди дорожных заторов. И вот, проехав буквально пару сотен метров, машина уткнулась в пробку.

Катя поворачивала голову, набирала в лёгкие воздух, но ничего не решалась сказать и отворачивалась обратно. Через пару таких попыток краем глаза наблюдавший за этим профессор отвлёкся от ароматного кофе и сам повернулся к ней, показывая свою открытость. Она коротко улыбнулась в ответ, посмотрела на дорогу и наконец решилась.

– А вот вы не думали, – она стеснялась, делала паузы, подбирая слова, – ну вот что, например, это, допустим, корабль. И, ну, вот он там, или они, ну те, кто им управляет. Почему они проигнорировали нас, землян. Гипотетически, конечно.

У неё покраснели щёки, но взгляд сделался решительным.

Профессор приподнял одну бровь.

– Скажем так, абстрагируйся от мысли, что ты землянин. Поставь себя на их место и порассуждай.

Глаза девушки остекленели, она ушла в глубокое раздумье. Затем оживилась и нахмурилась.

– Вообще не знаю. Мы же единственные разумные существа в Солнечной системе. Как минимум. Да что там разумные – единственные живые существа. И насколько я знаю, на ближайшие пару-тройку десятков световых лет у нас нет соседей. Неужели мы не достойны внимания? Даже как-то обидно. Будь я на их месте, то обязательно бы заинтересовалась. Может, они просто не засекли нас?

– Ну если их технологии позволяют преодолевать расстояния меж звёзд, то, наверно, нашлось бы что-то, способное установить наличие жизни на планетах. Если даже мы, земляне, глядя в телескоп, можем по степени сходства условий небесного тела с земными условиями теоретически окрестить его обитаемым.

– Тогда что же? – требовательно спросила Катя.

Машины не собирались двигаться. Профессор накрыл крышечкой стаканчик и зажал его между колен.

– Человек испоганил единственную кислородную планету, твоими словами – на пару-тройку десятков, а я бы даже не побоялся сказать, сотен световых лет вокруг. Мусорные кучи в океанах и на суше, огромные озоновые дыры, вырубленный лес и разрушенные экосистемы. О братьях наших меньших, чьи виды по вине человека исчезли насовсем, я вообще молчу. И на этой куче мерзости монументом похабного отношения к окружающему миру – человек, почему-то гордо заявляющий: «Я венец творения!». Наш разум – блестящий результат сложнейшего процесса эволюции, действительно венец творения. У нас нет ни когтей, ни маскировки, ни ядов. У нас есть сила, превышающая всё это вместе взятое. И сила эта велика. С помощью силы разума мы можем сделать себе и когти, и маскировку, и яды. И сделали! С этим прекрасно справились наши предки, развиваясь способствовали ускорению эволюции ума. Они выбрались из пещер, перестали бояться диких зверей и темноты. Человек начал подчинять себе мир благодаря этой великой силе. Но чем она больше, тем больше ответственность. И, хорошо обустроившись, человек, будем говорить разум человека, должен был способствовать процветанию окружающего мира, гармонично сосуществовать с ним. Как долгожданный младенец, человек должен был лелеять свою колыбель. Но что-то пошло не так. Этот самый младенец обделался в своей колыбели. Больше того, он извозюкал в этом всю кроватку, всё, до чего смог дотянуться.

Профессор вздохнул и продолжил:

– Безусловно, процесс разрушения был необходим, без него мы не добились бы таких высот прогресса технологий. Дым заводов и вырубка леса и тому подобное – все эти жертвы были нужны. Но человечество давно перешло черту нужды варварского потребления. И сейчас обленившаяся масса движется по инерции, вяло пытаясь что-то исправить. Но, кажется, я отвлёкся.

Аркадий Константинович оттянул воротник рубашки. На разгорячённых висках проступили вены. Переведя дыхание, он взял стаканчик и отхлебнул кофе.

– Это я всё к тому, что будь ты представителем высокоразвитой, выбравшейся в космос цивилизации, захотела бы ты связываться с замыкающейся в себе, деградирующей молодой расой? И я нет.

Пару минут в машине царила тишина.

– А может, нам просто нужна помощь? – спросила Катя.

Вопрос застал профессора в момент, когда он делал глоток, и вызвал непроизвольный смешок.

– С чем же? С устранением последствий или с прогрессом? – улыбался он, вытирая пенные усы.

– Да хоть с чем-нибудь.

– Вот ещё! Шесть миллиардов наших собратьев считают, что проблемы экологии – это миф, очень заняты или находят мысли о глобальных проблемах пустыми, или верят самой закостенелой верой, что придёт спаситель, учёный-гений, который скажет во всеуслышание: «Вот! Если посыпать этим порошком мусорную кучу, то она превратится в чистейший воздух и нефть!» – и снимет с нас груз заботы и очистит нашу многострадальную совесть. Кто-то же в самом деле отчаянно борется своими силами, надеется только на себя, но подавляющее большинство по ту сторону фронта палец о палец не ударит, чтоб хотя бы затормозить, снизить вред, не говоря уж о прекращении вредить совсем. А если нам помочь, то мы убедимся в своей правоте, правота эта станет устойчивее законов физики, и мы вконец обленимся и сядем на шею помощникам. Что касается прогресса, то и здесь речи быть не может о помощи. И дело даже не в огромной пропасти в технологиях, а в пропасти в мышлении! В прямом смысле свалившиеся с неба фантастические материальные блага и пособничество у доброй части людей вызовет шок, а пока ротозеи со страхом ходят вокруг да около, кто-то приватизирует доставшийся даром прогресс и, закатав рукава, начнет бездумно чинить в свою угоду такое, что это даже близко не будет напоминать прогресс. И опять, от осознания того, что всё это досталось нам без умственных усилий и каких-нибудь особенных затрат энергии, мы пойдём в обратную сторону до тех пор, пока попы на площадях не будут жечь учебники физики за одиннадцатый класс.

Катя не сразу заметила загоревшийся зелёный свет, и, спохватившись, резко тронулась. Профессор успел отстранить от себя стаканчик. Капли кофе пролетели в опасной близости от штанин и упали на коврик.

– Облились? Прошу прощения.

– Нет, ничего страшного.

Машина миновала привычную арку. На парковке была уйма транспорта. Аркадий Константинович ожидал увидеть роскошные кортежи из дорогих машин, с мигалками и широкомордыми охранниками, но вместо этого площадку занимали неприметные микроавтобусы. Свободное место нашлось только у самого выезда из двора. Катя припарковалась, и они вместе направились внутрь.

Собрание длилось уже час. Средний по размерам греческий зал с высоким сферическим потолком был наполнен членами делегаций нескольких стран. Ровно половину его занимала ступенчатая трибуна, разбитая на четыре секции. У её подножия, в центре, стояла одинокая кафедра, за которой стоял ряд из трёх обычных офисных столов, от которых во все стороны по полу, а затем по столам трибуны, расходилась паутина проводов. За столами сидели Аркадий Константинович, Катя, Ершов, военный в папахе и двое людей из администрации. За ними вдоль полукруглой стены были расставлены большие экраны.

Помещение не было рассчитано на приём такого количества людей, и за дугообразными деревянными столами, тесно сбившись, сидели только главы делегаций с первыми помощниками. За ними, как попало ютясь, стояли, облокотившись на края столов и стульев, на стены, сидели на ступеньках между секциями, размещались остальные члены. Условия сохранения тайны не позволяли пока собираться на широкую ногу.

Позади было рукоплескание, касающееся аномалии. С горем пополам взволнованное сборище взяло себя в руки, и балаган плавно перетёк в действительно обстоятельное обсуждение, приведшее к всеобщему согласию, что информации недостаточно. Этот вопрос и рассматривался в данный момент.

За участком стола среднего ряда крайней левой секции, на котором стоял небольшой чёрно-жёлто-красный флажок, организовалось локальное обсуждение. Участники его говорили, хоть и пытались быть тише, достаточно громко. Когда на этот галдёж, то тут, то там на трибуне, начали поворачивать головы люди, Ершов, говоривший в этот момент за кафедрой, сделал замечание коллегам и попросил вынести на общее обсуждение волнующий их вопрос. Участники обсуждения прекратили нарушать и виновато уставились в стол, кроме сидевшего ровно за флажком человека.

– Давайте теперь отправлять миссии к каждому астероиду и к каждой комете, – начал немец. Он не вставал, а только выпрямил спину, чтобы быть повыше, и облокотился на стол. – Ведь это стоит сущее копейки.

Спокойный голос переводчиков, звучавший у всех в наушниках, никак не вязался со скептическим выражением лица говорившего немца и не передавал насмешливой интонации.

– В крайнем случае, можно расширить области исследования, объединить миссии, так сказать, а данный объект обследовать попутно. У ESA и NASA имеется такой опыт, проект в начале двухтысячных. Тогда программа подразумевала попутные исследования при движении к основной цели. Можно назвать три-четыре направления исследований, значимее этого…

Профессор сдёрнул с себя наушники. Он с силой сжимал и разжимал кулак. В бешенство его приводило не смазливое поведение зарубежного коллеги, а удивительная твердолобость и отрицание очевидного.

Как будто услышав мысли Аркадия Константиновича, во второй слева секции, в самом её изголовье, с места поднялся мужчина из делегации США.

– Я, честное слово, совершенно не понимаю, чем вызван ваш скептицизм. Может, вы ежедневно наблюдаете такое, это неважно, так как уже почти единогласно мы подытожили, что более глубокие исследования этого феномена нам нужны, – абсолютно спокойно сказал он. – Нам представилась возможность засвидетельствовать знаменательное событие, из которого мы можем почерпнуть ценнейшую информацию и расширить наши знания, и мы безусловно этой возможностью воспользуемся. Единственное, что вы верно подметили, так это стоимость миссии.

– Мы можем расширить список стран-участников. Такой шаг позволит увеличить технологические возможности, а также имеет положительный экономический эффект, – донеслось откуда-то слева от профессора. Кнопку спикера держал полковник. На табличке, стоящей перед ним на столе, золотыми буквами на красном фоне, было написано «Минаев А. С.».

– К тому же, – подхватил Аркадий Константинович, – очень кстати вспомнили миссию «Розетты». Она была блестящей, к тому же схожей по цели с нашей. И почему бы нам не воспользоваться принципом ещё раз, возродив наработки. Сама станция, как и спускаемый модуль, были укомплектованы всем, что может понадобиться нам сейчас.

– Аппаратная начинка тех лет уже морально устарела, – сказала миниатюрная темноволосая женщина снизу правой секции. На столе перед ней стоял флажок с красным кругом на белом фоне. – Но её не составит труда привести в соответствие текущему техническому уровню.

Воодушевлённые перешёптывания по всей трибуне складывались в гул победы интереса над скептицизмом, и звучали для Аркадия Константиновича как музыка. Он наблюдал как люди согласными кивками, горящими глазами и рукопожатиями подыгрывают этой сонате, и радовался ещё больше. Среди этого шума возникали конкретные вопросы, касающиеся программы полёта,

ракеты-носителя и всевозможных технических моментов, но каждый из них приветливо встречался и тут же решался распалённой многоглавой гидрой учёных умов.

– Стоит отметить, конечно, это уже неоднократно упоминалось, – когда мозговой штурм пошёл на спад, взял слово американский офицер. Он стоял и указательный палец правой руки при каждом слове, как будто нажимал кнопку на столе, – что всё происходящее необходимо держать в тайне.

Офицер посмотрел на британскую коллегию.

После получения российского отчёта сотрудник обсерватории на юге Великобритании, дополнив его своими комментариями, попытался опубликовать статью. Он сделал копию отчёта и уже набирал на домашнем компьютере тезисы будущей публикации, но не успел. Пропажу вовремя обнаружили и попытку пресекли. Об инциденте стало известно уполномоченным органам, и за всеми осведомлёнными людьми был установлен контроль.

Представители стран, те, что носят военную форму, согласно закивали. В том числе и полковник, сидящий рядом с Ершовым. Он кивнул и сверкнул глазами на профессора.

– Утечки допустить нельзя, – продолжил американец. – Все мы знаем исторически, как подобные явления влияют на коллективное бессознательное. Это может вылиться в беспорядки на апокалиптической почве или, что ещё хуже, в возникновение новых «религий».

В конце заседания секретарь подытожил в протоколе основные моменты, и народ начал расходиться. Сопровождающие делегаций провожали своих подопечных; разбредаясь, люди образовывали толкучки по интересам, обменивались любезностями.

В один из таких же тромбов сбились Ершов с помощницей, Аркадий Константинович и Катя. Ожидая снижения плотности потока людей, они стояли вдоль стеночки, деликатно улыбаясь проходящим мимо.

Сквозь человеческую массу к ним стремительно пробирался товарищ Минаев. Достигнув цели, он твёрдо, но аккуратно, чтобы не беспокоить иностранцев, увлёк в сторонку профессора.

– При подшивке материалов к делу не досчитались одной распечатки, – зашипел полковник. – Мне доложили, что в основном материалами пользовались вы и, как его там… Да вы понимаете, чем для вас чревата утечка?

Не подавая виду, приватную беседу слушал Ершов. Оценив обстановку, он не стесняясь вклинился в диалог.

– Постойте, – спокойно, придерживая огромные очки, как будто пытаясь лучше разглядеть военного, начал Виктор Евгеньевич, – о чём идёт речь?

Далее последовала блестящая актёрская игра: Виктор Евгеньевич состроил гримасу полную категорического признания своей оплошности; он, негодуя, шлёпнул рукой по ноге и покачал головой.

– Знаете, Аркадий Константинович тут ни при чём! – продолжался спектакль. – Если я правильно понял, вы интересуетесь снимком, одним из тех, первых.

Голова полковника, как башня танка, не хватало только щелчков редуктора поворотного механизма, повернулась к Ершову. Вслед за ней развернулось на месте грузное туловище. Локоть ошарашенного профессора, который не проронил ни слова всю сцену, перестали удерживать, и он сию минуту сманеврировал одним шагом назад. На лице Минаева появился недоверчивый прищур. В отражении гигантских линз очков Виктора Евгеньевича, облик офицера сократил дистанцию и теперь сверху вниз смотрел на него, ожидая оправданий.

Ершов нисколько не поменялся в лице.

– Она никуда не делась. Я, кажется, прихватил её вместе со своими бумагами. Неужели эта картинка позволила бы тайне утечь? Без специальных комментариев это всего-навсего россыпь бело-серых точек на чёрном фоне. Надо очень постараться, чтобы извлечь из неё хоть какую-то информацию.

– Дело в подходе. Если каждый будет «случайно прихватывать» материалы, – ёрничая спародировал его офицер, – то о какой сохранности тайны можно говорить? У себя в академиях будете хоть незаконченные работы нобелевских номинантов в метро раздаривать, а здесь – будьте добры! – Минаев ещё раз зыркнул на Аркадия Константиновича. Тот не заметил жеста, так как пытался осмыслить странную аналогию. – Бумагу сей-час-же мне на стол! Выполнять!

С этими словами офицерский круглый подбородок указал на коридор, явно требуя немедленного выполнения хозяйского пожелания.

Виктор Евгеньевич помедлил, перехватил другой рукой ручку портфеля и двинулся в указанном направлении. «Танк» медленно, заложив руки за спину, начал набирать ход следом.

– …а потом он начал пугать, цитирую: «бесплатной путёвкой в Сибирь, с бюджетным проживанием, питание включено».

Таня облизываясь смотрела на витрину, за которой стройными рядами выстроились всевозможные десерты. Она подняла стекло и извлекла тарелочку с красавчиком-кексом. Водружённая кондитером на его кремовую шапку вишенка тут же отправилась в рот.

– И что потом? – спросила Катя.

Она уже выбрала десерт и ждала коллегу, читай – подругу, с подносом в руках.

– Да ничего такого. Хотел поднять вопрос о компетентности Ершова и несоответствии им занимаемой должности.

Девушки направились к свободному столику у окна.

– Как это ничего такого? А если отстранят? Или того хуже…

– «Того хуже» не будет – заменить Виктора Евгеньевича сложно. У него колоссальный опыт, состоявшийся авторитет и завидные связи: наверху это прекрасно понимают. Даже не переживай!

– Ну всё равно, – как-то рассеянно сказала Катя, – мало приятного слушать ругань. Сколько вы там пробыли? Минут сорок?

– Я – да, примерно так. Потом меня отправили за материалом, Виктор Евгеньевич ещё оставался. А когда вернулась, кабинет был пуст. – Таня пожала плечиками. Она на мгновение о чём-то задумалась, перестав жевать, и туманно добавила: – Кстати, он сегодня больше не заходил.

Они некоторое время ели молча.

– Зачем он так поступил? Я, конечно, знаю, что они знакомы, но всё же.

– Знакомы? – правая бровь Тани устремилась вверх. – Не просто знакомы, они учились вместе. Не разлей вода они были. А потом кино: к ним на курс, по обмену, попала студентка из Франции. Белопольский увлёкся европейской диковинкой. По закону того же кино, дама взаимностью не ответила. Зато Ершов ей оказался по душе. Итог – порушенная дружба. После выпускного товарищи разбежались; Аркадий Константинович работал в обсерватории на Кавказе, потом перебрался на Урал; Ершов по карьерной лестнице вверх, возглавил отдел специальных вопросов. У Ершова свадьба. Но много лет назад жена его оставила и упорхнула обратно во Францию. А Белопольский всё дуется. Такие дела.

Девушки снова погрузились в свои мысли.

– Да уж, – после паузы прокомментировала Катя.

В обеденный зал кто-то с шумом ворвался. Именно ворвался, потому что так ахнул входную дверь об стену, что немногочисленные посетители разом повернули головы, иначе это было не назвать. То был Аркадий Константинович в натуральную величину, только весь взъерошенный и, несвойственно ему, остервенело оглядывающийся. Учинив беспорядок, он натянул виноватую улыбку и тихонько закрыл дверь. Потом он встал на носочки и вытягивал шею осматривая помещение. Увидев девушек, он направился к ним, пробираясь между столами, нелогично выбирая маршрут через узкие места, сбивая стулья и неудачно оставленные на столах, благо пустые, подносы, чертыхаясь и виновато извиняясь. Над головой он потрясал листком, а левой рукой прижимал к груди портфель. Не выпуская его, он рухнул на свободный стул, попеременно тряся перед лицами девушек убористо исписанным листом бумаги. Глаза его навыкате были полны мысли, но губы только немо шевелились. Таня спокойно взяла профессора за запястье и извлекла лист. Профессор сразу перестал корчить рожи и тяжело сопеть, участливо придвинулся поближе.

– Так, «В связи с …»

– Угу.

– Значит, всё-таки…

– Да, – сначала кивал головой, а потом говорил Аркадий Константинович.

– «… в данной ситуации, предлагаю…».

– Дальше, – фальцетом вскрикнул профессор, кашлянул в кулак и более сдержанно, но не переставая таращить глаза, продолжил, – дальше читай.

Текст гласил, что Виктор Евгеньевич по причинам, «никак не связанным с текущей деятельностью» (но при этом обсуждение их занимало увесистый абзац), временно оставляет пост руководителя и отбывает в непродолжительный отпуск. В конце стоял крыжик ознакомившегося, и его же приписка от руки рекомендательного характера.

Таня глазами пробежала текст и пожала плечами. Катя попросила лист. Аркадий Константинович терзал кончик галстука: наматывал его правой рукой на сложенные вместе указательный и средний пальцы левой руки и обратно; будто на бумаге что-то изменилось – тянул шею, норовя снова заглянуть в лист; портфель наконец-то был оставлен в покое и перекочевал на колени.