Любовь сквозь пиксели

Учительница машет в мою сторону рукой, как бы говоря: «Проходи уже». И тут я понимаю, что не знаю, куда сесть. Мое привычное место рядом с Марком за последней партой занято Колоссом. Артем раньше сидел с другим парнем, но тот сейчас развалился на стуле рядом с нашей старостой. Замечаю, что парочка держится под столешницей за руки, и вздыхаю. Я, конечно, рада за ребят, но не от чистого сердца. Их романтика спутала мне все карты!

Еще и тревога ледяной рукой сжимает внутренности. Если Колосс сел с Марком, можно ли думать, что брат обо всем рассказал Артему…

– Дарьяна!

Перевожу взгляд туда, откуда доносится голос, и вижу, как Чернова хлопает по пустому стулу рядом с собой. Точно. Староста ведь от Кати сбежала к своему новоявленному парню.

Иду к свободному месту – на первый ряд, за четвертую парту – и занимаю место у окна. В принципе, неплохо. От прямого взгляда учительницы меня закрывает солидный щит из одноклассников. Мне нравится.

Историчка, позабыв о теме занятия, самоотверженно пускается в спор с моими одноклассниками, которые только и рады поболтать о чем угодно, лишь бы не о войнах и реформах двадцатого века. Пользуясь тем, что на нас никто не обращает внимания, Катя шепчет:

– Не слушай Зою Георгиевну. Дреды крутые. Больно было их заплетать?

Выкладываю на стол тетрадку с пеналом и наклоняюсь поближе к столешнице. Катя делает то же самое, чтобы вместе со мной спрятаться за спинами одноклассников.

– Если честно, это скорее долго, чем больно. Хотя приятного все равно мало.

– Можно потрогать? – Она протягивает руку к моим волосам, которые спадают с плеч на парту и за спину.

Такая просьба сбивает с толку своей внезапностью, и мне только и остается, что неловко кивнуть.

– Офигеть, – Катя проводит пальцами вдоль жесткого жгута, перекатывает его между пальцев. – Не думала, что они на ощупь такие… грубые. Как на таких спать?

Прыскаю и шепчу:

– Нормально. Если ты, конечно, не принцесса на горошине.

Катя задумчиво хмыкает и накручивает на палец прядку волос. Они у нее золотистые, свитые в мелкие кудряшки, на вид очень мягкие.

– Я бы не вытерпела, – вслух подводит итог внутренним размышлениям Катя.

– Ты хотела себе дреды?

Голос против воли выдает удивление, которое другая девчонка сочла бы оскорбительным. Окидываю Катю внимательным взглядом, так, будто вижу ее впервые в жизни, а не десятый год подряд, и качаю головой. Нет, ей совсем не подойдет такая прическа.

Катя – олицетворение естественной красоты. О таких девушках говорят, что они будто пришли из прошлых веков. Большие серые глаза, худое лицо и тонкие губы. Катя настоящая аристократка Викторианской эпохи.

– Вообще нет, но, когда увидела вчера тебя с дредами, подумала, что это круто.

Она мило улыбается, и я оторопело хлопаю ресницами. Мы с Черновой никогда не дружили. Наше общение вообще редко выходило за границы банальной вежливости и редких вопросов по учебе. Так что поменялось теперь?

Краем глаза вижу, как наша староста, Алена, хохочет и плечом точно невзначай прижимается к своему соседу.

Ах да. Алена же сбежала от Кати.

– Думаешь, я с тобой надолго? – Я костяшками пальцев тихонько стучу по столешнице.

Катя пожимает плечами, которые из-за белой рубашки с рукавами-фонариками выглядят гораздо шире, чем есть на самом деле.

– Не знаю. Алена вряд ли вернется ко мне в ближайшее время…

– А пересадкой и не пахнет?

– Вчера на классном часе нам разрешили сидеть так, как сидим сейчас.

Окидываю кабинет взглядом, чтобы понять – почти все на своих прежних местах.

– Если хочешь вернуться за парту к Марку, то можешь поговорить с Артемом. Я не против сидеть и с ним, – не слишком весело говорит Катя.

Наверняка она заметила мое помрачневшее лицо и взгляд, что лениво ползает от парты к парте и застывает на Вадиме. Он, как обычно, в первом ряду прямо напротив доски. Мне почти жаль беднягу – историчка, брызжа слюной, пытается доказать свою правоту и то и дело стучит рукой по парте. Тема спора сместилась с причесок на место женщины в обществе, и теперь вся эта перепалка точно надолго.

– Дарьян? Ну так что, ты пересядешь от меня?

Катя неплохая девчонка. Хорошо учится, тихая, спокойная. Но я привыкла сидеть с братом, и ситуация в гильдии лишь обостряет мою тоску и переживания. Украдкой оборачиваюсь, чтобы глянуть на Марка, и в этот момент наши взоры сталкиваются. И Марк, и Артем резко опускают головы, что ощущается как удар в спину.

Почему они так отреагировали? Неужели говорили обо мне? Неужели Марк…

– Дарьяна? – Катя касается моего плеча. – Ты как?

В ушах гудит, а перед глазами ползет густой туман.

«Они тебя ненавидят», – шипит змеиный голос, и я ему слепо верю.

К горлу подкатывает тошнота, и мне, хоть и сижу у распахнутого окна, вдруг перестает хватать воздуха.

– Можно выйти? – Моя рука взмывает вверх. Жду кивка учительницы и выметаюсь в коридор.

Слышу, как историчка остроумно шутит о том, что я только что пришла, а уже бегу в туалет, но никто, к счастью, не смеется. Я действительно направляюсь к уборным, но в женский туалет не попасть – техничка как раз моет пол. Торопливо шагаю в противоположное крыло к мужскому туалету, где никого нет.

Какая разница, что за картинка на двери? Мне просто нужно умыться.

Залетаю в первую комнатку с раковинами. От помещения с кабинками она отделена закрытой дверью, за которую даже не заглядываю. Мне нужна только раковина.

Над ней висит зеркало без рамки. С гладкой поверхности на меня смотрит испуганная девушка. Хочу смыть это выражение лица и, не глядя, касаюсь крана. И вдруг понимаю, что мои пальцы становятся странно влажными… Липкими.

Опускаю глаза, и в горле застывает крик. Мои пальцы в чужой крови. В ней же испачканы кран и раковина.

«Мерзость!» – вопит тревога, и я кидаюсь ко второй раковине, подставляю дрожащие руки под воду и судорожно тру их, пока воображение рисует тошнотворные картинки. Алая жидкость впитывается в кожу, въедается в поры, и чужая, возможно, чем-то зараженная кровь растекается по моим венам.

«Это глупость! Это невозможно!» – пытаюсь убедить себя я, но голос тревоги всегда громче.

«Оттирай! Три! Быстрее! Ты ведь не хочешь умереть от невидимой заразы, как это случилось с ним?»

Из груди вырывается всхлип. Пальцы болят от холодной воды и того, как сильно я их тру. А перед глазами гуляют красные пятна – кровь алеет на белой эмали раковины, рубинами блестит на серебряном кране.

Поднимаю чистые руки перед лицом. На них – ни единого пятнышка, но безумие внутри меня не умолкает: «Еще! Еще!»

Слезы катятся из глаз, горло болит от сдерживаемых рыданий. И тут дверь в комнату с кабинками распахивается.

Глава 5

– Что случилось? – спрашивает один из парней, появившихся из-за двери. Кирилл из одиннадцатого. – Ты в порядке?

Ха! Это мне стоит задать ему такой вопрос.

Смуглое лицо Кирилла в крови, которая в основном размазана под носом с горбинкой. Светлые волосы всклокочены, а спортивная форма кажется помятой. Он тянет ко мне руки, чтобы успокоить, но я отшатываюсь и врезаюсь плечом в стену.

– Не надо! – сипло выдавливаю я и выставляю перед собой мокрые ладони.

Вода все течет из крана, шумит, струями разбиваясь о раковину и разрушая тишину, повисшую в мужском туалете. Тут только я, моя тревога и два парня, которые удивленно смотрят на меня.

Я знаю их обоих. Мы вместе несколько лет ходили на волейбол. С Кириллом мы особо близки не были, а вот с Мироном часто зависали после школы и тренировок. Оттого вдвойне неловко, что именно он застал меня в таком состоянии спустя несколько лет тишины между нами.

– Эй, ну ты чего? – поднимает безоружные ладони Кирилл. – Тебя кто-то обидел?

– Не трогайте меня. – Пячусь к выходу, а перед глазами танцуют красные пятна. Их близнецы расплываются под носом Кирилла и на его светлой футболке.

Что происходит? Парни подрались? И что теперь будет со мной за то, что это увидела?

За драку в школе легко могут устроить проблемы. Если парни решат, что я сейчас побегу на них стучать, то логичнее всего будет попытаться меня припугнуть. Надо сваливать.

Но судьба решает иначе, когда я, пытаясь спиной вперед выйти из туалета, спотыкаюсь о порожек и падаю. Копчик пронзает болью, и я скрючиваюсь на полу. Пытаюсь подняться, но влажные руки скользят по кафелю.

– Воу, Дарьяна, ты в порядке? – Кирилл садится передо мной на колени, но коснуться меня больше предусмотрительно не пытается. – Фиговое начало учебного года…

– У нее паническая атака. – Сухой голос Мирона звучит совсем рядом. Поворачиваю голову и вижу, что он присел возле меня по другую сторону от Кирилла.

– Ого. Откуда знаешь?

– Не знаю, но догадываюсь. Посмотри на нее.

Карие и зеленые глаза устремляются на меня.

– Не надо на меня смотреть! Отойдите лучше!

– Ты ушиблась, – взволнованно напоминает Кирилл.

– Не в первый и не в последний раз!

Снова пытаюсь встать, и на этот раз поясницу пронзает боль. Будто кто-то всунул шило между позвонков, острие которого царапает внутренности при малейшем движении. Прикусываю губу и все же встаю. Больно, но терпимо.

Парни тоже поднимаются и выжидающе смотрят на меня. Вот и пусть смотрят, пока идут обратно к кабинету! Но я делаю всего несколько невыносимых и болезненных шагов и останавливаюсь.

– Отбила копчик? – звучит за плечом голос Мирона.

– Отбила, – выдыхаю я и удрученно вздыхаю.

Последний раз я падала на копчик в седьмом классе на тренировке. Пыталась эффектно поймать мяч, но распласталась на полу, а потом хромала еще около недели. Сидеть на уроках с дикой болью чуть ниже поясницы было почти невыносимо, и папа отпрашивал меня с занятий по не особо важным предметам.

Тогда я страдала, но была счастлива. Сейчас же я просто злюсь на свою глупость.

– Тогда с нами в медпункт пойдешь, – с неуместным весельем выдает Кирилл и без разрешения сгребает меня в охапку.

Не знаю, от чего я больше в шоке: от того, что кто-то без спросу так нагло вторгся в мое личное пространство, от самого поступка парня или от боли, что от смены положения вгрызается в позвоночник.

– Пусти! – скалюсь я и стараюсь подальше отстраниться от груди Кирилла. На футболке все еще алеет пятно, от близости к которому начинает мутить.

– Считаешь, это хорошая идея? Глянь, какие высокие ступени на лестнице, – смеется он, спускаясь чуть ли не бегом.

Впереди шагает Мирон. К счастью, я не вижу его лица. Только темноволосую макушку. Иначе умерла бы от стыда, ведь в такой позе юбка наверняка открывает мою пятую точку, на которую в первый же день успела найти приключения.

– Мне не нравится, что ты касаешься меня. У тебя руки в крови! И лицо! Какого черта вообще? Вы подрались?

– Если удар баскетбольным мячом в нос можно считать дракой, – ухмыляется Елин, а я фыркаю.

Кирилл шутливо прижимается носом к моей щеке, заставляя меня пронзительно взвизгнуть. Вот теперь Мирон оборачивается и смотрит на нас широко распахнутыми зелеными глазами.

– Вы чего творите? – шипит он, а спустя несколько секунд те же слова повторяет учительница начальных классов, которая выглядывает на лестницу со своего этажа.

– Я вас сейчас к завучу за уши потащу! – грозится она и сурово спрашивает: – Фамилии, класс?

– Десятый «А», Кузнецов, – нагло врет Мирон Лукашов.

– Десятый «А», Лапочкин, – уподобляется другу Кирилл Елин.

Ну и я ничем не хуже. С кем поведешься…

– Девятый «В», Сдобина, – отчитываюсь я и вдруг замечаю, что взгляд учительницы сползает от моего лица к бедрам, которые Кирилл услужливо подхватил…

Мы обе ловим ртом воздух, только она – возмущенно, а я – со смущением. Ойкаю, подгибаю ноги и торопливо прикрываю ладонями открывшийся вид.

– Безобразие, – краснеет женщина. Она поправляет очки и, стуча каблуками, уходит по коридору. – Сейчас же донесу на вас завучу!

Но стоит ей скрыться из нашего поля зрения, как парни сломя голову срываются с места.

– В медпункт, быстрее! – подгоняю я и ударяю Кирилла по плечу, будто поводьями хлещу.

– Так точно, госпожа «Сдобина»! – смеется мой верный конь, за что тут же получает испепеляющий взгляд от Мирона.

– Тише, – сухо приказывает он. – Вы нас опять спалите.

В медпункте медсестра сажает нас троих на кушетку и просит подождать. Она уходит в процедурный кабинет и закрывает за собой дверь, однако мы все равно слышим, как женщина болтает по телефону.

Сидим в гробовом молчании. Я в центре кушетки, а Кирилл и Мирон по бокам. У одного опять кровь пошла носом, а второй, похоже, понятия не имеет, зачем пришел.

– Так, травмированные мои, пойду-ка я обратно на урок.

– Куда? – вскидывает голову Кирилл, и кровь смачной каплей падает на его шорты.

– Фу, не придвигайся ко мне, – прошу я и сбегаю на другой конец кушетки. Мирон как раз уже встал.

– На физру. Зал вот тут у нас, за поворотом. Неужели забыл? Настолько сильно мяч в голову ударил?

Мирон кивком указывает за спину, где за дверью простирается коридор, ползущий к спортивному залу. Отсюда не слышно ни свистков учителя, ни скрипа подошв кроссовок по дощатому полу, покрытому лаком, ни ударов мячей. Но я слишком хорошо помню эти звуки и без проблем воскрешаю их в памяти.

А вместе с ними в ней просыпаются и иные воспоминания.

Два года назад у Мирона была другая форма, да и у Кирилла тоже. Они оба изменились за долгое время, что мы не общались. Стали выше, а Мирон даже стройнее. Когда мы дружили в седьмом классе, Лукашов был тем еще пончиком. Ребята над ним смеялись, а девчонки воротили нос. Но теперь, я уверена, все совсем иначе.

У Мирона красивое лицо и яркие зеленые глаза. Темные волосы небрежно растрепаны, но это не выглядит неаккуратно или отталкивающе.

Кирилл тоже изменился. Он и раньше был симпатичным, а теперь, когда снял брекеты и научился укладывать светлые волосы в модную прическу, и вовсе стал похож на модель.

Только вот и я больше не прежняя.

– Короче, бывайте. – Мирон салютует нам перед тем, как выскользнуть за дверь.

Кирилл вскидывает руку, чтобы помахать другу, и с его кисти на светлый пол шлепаются капельки крови. Новые струйки текут из носа к губам.

– Фу, – кривлюсь я. – Закругляйся кровищу разбрызгивать. Территорию метишь, что ли?

Стараюсь не смотреть на рубиновое пятно, потому что боюсь, что от этого зрелища меня передернет. Я не боюсь самой крови, меня не пугает вид ужасных ран или алые фонтаны в кино. Но стоит только подумать, что эта жидкость была в чужом теле и насколько она потенциально опасна, сколько заразы может быть в крошечной капельке…

Ну вот, меня все же пробирает мелкая дрожь.

– Я не специально. – Кирилл проводит тыльной стороной ладони под носом. – Просто сил уже нет все это глотать.

– Так зачем ты голову запрокинул, гений? Наклонись и заткни нос чем-то понадежнее, чем пальцы.

– Пытался, – шмыгает Кирилл. – Только всю раковину в туалете залил. Видела, наверное.

– Видела, – бурчу хмуро и отворачиваюсь. Голова кругом от воспоминаний о чужой крови на моих руках.

Громко тикают часы. Солнечные блики сверкают на прозрачных стенках стеклянного шкафчика. На полках под замком немногочисленные лекарства, там же – бинты и вата. Смотрю на них, как изнемогающий от жажды путник на соленое море. Вручить бы уже наконец Кириллу кусок ваты посолиднее и не слушать, как он хлюпает разбитым носом. Но желаемое так близко и одновременно так далеко…

– Дарьян, – зовет он неловко.

Меня тянет обернуться, посмотреть на Кирилла, но я терплю. Сверлю взглядом шкафчик, потому что знаю – гляну на Кирилла, и меня снова начнет мутить.

– Чего?

– Почему ты волейбол забросила? Мы в соревнованиях скоро участвовать будем.

– Рада за вас. Правда. Может, даже поболеть приду.

Не вру, но знаю, что обещание исполню вряд ли. Несмотря на то что мне нравилась наша команда и товарищей у меня в секции было достаточно, сейчас мне болеть не за кого. За школу разве что. Но это совсем не то… Чье имя буду выкрикивать, в напряженный момент вскакивая с трибун?

– Ты не ответила на мой вопрос.

От необходимости продолжать разговор меня спасает медсестра. Она возвращается в кабинет из процедурной и, сев за стол, оборачивается на нас:

– Первый учебный день, а вы уже тут околачиваетесь? Ладно. Давайте подлечим вас.

Кирилла «принимают» первым, потому что его кровотечение в пояснениях не нуждается. Медсестра вручает ему вату, которой Кирилл набивает ноздри, и выгоняет его в коридор:

– Подожди за дверью. Только голову не задирай!

Кирилл, не оборачиваясь, выходит, оставляя меня наедине с медсестрой, с которой мы знакомы не первый год. Она хорошо знает меня и мои проблемы, поэтому без предисловий спрашивает:

– Снова паническая атака?

Смотрю в ее добрые внимательные глаза, обрамленные паутинкой тонких морщинок, и киваю. Роняю взгляд на сцепленные в замок руки и слушаю, как женщина достает из шкафчика успокаивающие таблетки.

Знаю, что они слабые. Может, и вовсе плацебо. Но если эта пустышка заставит меня поверить, что все хорошо, я готова съесть таких хоть целый вагон.

– Что на этот раз, Дарьюшка?

Мне сложно начать. Сложно дышать.

Я знаю, что, стоит мне уйти, медсестра найдет в моей карточке номер и позвонит маме. Расскажет, что мне снова нехорошо, что пора корректировать лечение у психотерапевта.

Но еще я помню, что Гульнара Петровна хорошо знала моего отца, так как в прошлом работала вместе с ним. Она поможет мне так, как помог бы он. Выслушает, и уже это излечит.

– Я коснулась чужой крови, – голос наждачной бумагой царапает горло, – и теперь боюсь, что умру.

Знаю, что мои слова звучат глупо, даже смешно. Но в глазах Гульнары Петровны ни тени насмешки, только глубокое сочувствие.

Она жалеет меня. Но не потому, что я действительно могу заболеть.

Я уже больна. Мой разум трещит по швам.

Глава 6

– Здесь ты в безопасности. Расскажи о своих чувствах, Дарьяна.

Молодая девушка-психолог смотрит на меня теплым взглядом. Я сижу в кресле, а она – напротив меня на диванчике. Ее руки расслаблены и лежат на бедрах, поза открытая. На ее фоне я похожа на скрюченную ветку: одна рука поперек живота, а пальцы второй теребят мелкие волоски, выбившиеся из дреды у виска.

Я в безопасности. В кабинете приятно пахнет лимонными конфетками, что стоят в вазочке на столике. Солнечные лучи ползут по цветным корешкам книг на полках. Тишину нарушает фильтр, нагоняющий пузырьки воздуха в аквариум с золотыми телескопами и ленивыми сомами.

А за дверью завершения сеанса ждет мама.

После того, что случилось, она явилась за мной в школу и отпросила у классной руководительницы с оставшихся занятий. Уж не знаю, что Гульнара Петровна сказала моей маме такого, что она бросила домашние дела и прилетела за мной с Мишей на руках, но благодарна родительнице. Она не задала ни одного неудобного вопроса, который мог бы вновь всколыхнуть панику или заставить смутиться.

Она редко ведет себя так, что без слов понятно – мама любит меня. Но сегодня именно такой день.

– Мне страшно, – говорю сломленно и роняю голову.

Времена, когда я подолгу молчала на сеансах психолога, прошли. Я прекрасно понимаю, что врач получит деньги вне зависимости от того, как пройдет прием. А вот я могу уйти либо ни с чем, либо попытаться помочь себе.

– Ты боишься, что могла заболеть, коснувшись чужой крови?

Качаю головой.

Я знаю, что мой страх нашептан недугом. А он рожден из боли, которую так и не смогла пережить и отпустить.

Знаю, что заразиться не могла. Но все равно боюсь.

Это бесконечная борьба рационального и сломанного во мне. И, к сожалению, побеждает отнюдь не самая разумная моя половина.

– Я боюсь, что не смогу справиться.

Психолог задумчиво кивает, а потом задает самый важный вопрос:

– Не сможешь справиться со страхом или с ситуацией, которая его вызвала? Что ты хочешь контролировать, Дарьяна?

– Все, – бессильно признаюсь я. – Я хочу контролировать все, чтобы не пустить опасность в свою жизнь.

– Но ведь это невозможно. Мир живет по своим законам, которые никому не подчинить.

– Знаю. Но если я буду внимательна и бдительна, то не упущу свою жизнь так глупо.

– Так, как твой отец?

Поджимаю губы и молчу. Слова психолога бьют в самую болезненную точку.

– Из-за его смерти ты боишься жить? Тратишь время на страх, а силы – на контроль?

Она знает, что права. Мы уже обсуждали это, но врач хочет, чтобы я снова сказала удушающую истину вслух.

– Я боюсь жить в мире, где тебя может убить простой гвоздь.

Психолог, поджав губы, снова кивает. Ненадолго комната погружается в тишину. Доктор ждет, что заговорю сама, но я не могу. Все мои силы направлены на то, чтобы сдержать слезы.

Женщина заботливо придвигает ко мне корзинку с бумажными полотенцами и спрашивает:

– Хочешь поговорить о том, как умер твой папа?

Мотаю головой, сцепив зубы, чтобы изо рта не вырвался непрошеный всхлип. Не о чем тут говорить…

В лето, когда родители собирались развестись, я жила с папой на даче за городом. Интернета там не было, и связь едва ловила, отчего с мамой я почти не созванивалась. Однако в той глубинке я чувствовала себя спокойно и умиротворенно.

Папа говорил, что его друг-риелтор подбирает для нас жилье в городе. Небольшой квартирки нам двоим бы точно хватило, хотя с папой я бы даже в домике в деревне согласилась жить! И плевать, что мама звала в трешку с хорошим ремонтом в самом центре. Я все равно хотела быть с отцом.

Мы каждое утро ходили в лес за ягодами и грибами. Днем вместе работали в огороде, а вечерами пили чай, сидя на траве и любуясь звездами. Иногда, пока я ходила гулять к речке или читала в теньке под яблоней на нашем участке, папа забирался на чердак за инструментами, а потом чинил проводку или менял устаревшие розетки.

В один из летних дней мы привычно работали в огороде. Я полола, а папа что-то копал. Смутно помню, как он зашипел от боли и пошел промывать рану, бросив лопату у грядки.

– Что-то случилось? – крикнула тогда я, козырьком приложив ладонь ко лбу.

– Пустяки, – отмахнулся отец. – Наступил на гвоздь. Представляешь? Торчал в земле, а я и не заметил!

– Рану нужно обработать? – Я встала, позабыв о кустиках виктории, которые спасала от сорняков.

– Я сам, – заверил папа, и я ему поверила.

Мне едва исполнилось пятнадцать, и я мало знала о столбняке. Папа наверняка знал больше, но забыл, что срок его прививки давно истек.

Поэтому спустя неделю моя жизнь начала превращаться в ад.

– Дарьяна? – зовет психолог, возвращая меня из прошлого в настоящее. – О чем ты думаешь?

– О том, как сильно может ломать человека болезнь. Буквально.

Горькая улыбка касается губ, а в памяти воскресает ужасная картина: папа корчится на больничной койке крохотной деревенской больницы. Мы опоздали с лечением, и теперь оставалось только смотреть, как болезнь точит моего отца.

Мышцы больше не слушались его. Челюсти его сводило так, что он едва ли мог говорить. Спину против воли выгибало дугой, а на лице застыло выражение муки.

В конце концов он задохнулся из-за спазма мышц, пока я рыдала у его кровати и просила не оставлять меня.

Вместе с отцом умерла моя вера не только в будущее. Я перестала доверять миру, в котором живу. Если какой-то дурацкий гвоздь может лишить человека жизни столь жутко и жестоко, то сколько еще способов умереть существует?

– Дарьяна, скажи, чего ты боишься больше: жизни в вечном страхе или смерти?

Я долго молчу, размышляя, и тогда психолог добавляет:

– Пожалуйста, рассуждай вслух. Тогда мне будет легче понять тебя и помочь.

– Я не знаю, что ответить. Знаю, что не должна думать о смерти и бояться ее. Это путь в никуда. А еще смерть – это всегда потеря, а мне терять нечего.

– А как же родные? Как же твое собственное будущее?

Горькая улыбка появляется на лице.

– Вы говорили, что без настоящего не может быть будущего. Так вот, мое настоящее – это страх и постоянные размышления о прошлом. А если бы я могла помочь папе?

– Ты не должна сожалеть. Ты была ребенком и сделала все, что было в твоих силах.

Пытаюсь выдавить понимающую благодарную улыбку, но получается гримаса боли. Уголки губ все равно ползут вниз, точно кто-то к ним канаты привязал и тянет-тянет к подбородку, а в глазах застывает дрожащая пелена.

– Ты не умеешь доверять, Дарьяна. – Психолог подается чуть вперед, а я отвожу глаза, но все равно внимательно слушаю ее. – И в первую очередь у тебя нет доверия к себе. Ты видела ужасные вещи, и они сломали тебя.

Губы дрожат. Я сжимаю их сильнее и впиваюсь ногтями в подлокотник кресла.