Стараюсь не смотреть на Марианну. На то, как мерно вздымается её грудь под тонким одеялом. На то, как падают темные локоны на бледное лицо. На то, как хмурится во сне…потому что мне тут же хочется пальцами по бровям её провести, разгладить складку между ними, растворяясь в нежности её кожи.

– Угомонись? Сначала ты впустишь её на свою кровать, а потом не заметишь, как она снова заберётся тебе на шею и свесит свои ножки, которыми будет погонять тебя в нужном направлении. Женщины все такие, Ник.

– Исчезни.

Она обиженно надувает потрескавшиеся желтоватые губы.

– С момента её появления в нашем доме ты недопустимо груб, милый.»

Пожимаю плечами, посылая её мысленно к чёрту. И понимая, что костлявая сука права. Отчаянно права во всём, что касается этой женщины.

Я опустился на колени рядом с кроватью.

Красивая. Даже сейчас, истощённая родами и голодом.

«-О, эти кроваво-красные борозды на её груди и животе однозначно появились после родов.

Тварь осторожно приподнимает ткань, тыча пальцем на следы от ран на теле Марианны.

– Замолчи.

– Не могу, – разводит руками, – я вообще-то за новой порцией боли пришла.

– Она спит, – чёрные ресницы еле заметно подрагивают, зрачки под тонкими, почти прозрачными веками обеспокоенно мечутся. Что снится тебе, Марианна?

– Ставлю своё новое платье, – тварь окинула гордым взглядом черную рвань, в которую сегодня облачилась, – что ей снится, как ты истязаешь её.

– Заткнись!

– А что я? Вот смотри, смотрииии, – тварь радостно хлопает ладонями, заставляя зарычать, – вздрогнула. Это, наверное, когда ты на неё набросился и едва не разодрал голыми руками!

– Я сказал, исчезни!

– Не могу, я голодная. Накорми меня, Ник.

Она оборачивается ко мне, раскрывая зловонную пасть, длинный змеиный язык с шипением облизывает тонкие губы.

– Ты не мучил эту шлюху несколько дней. Я хочу её криков, Ник.

Тварь откидывает одеяло в сторону и склоняется над головой Марианны, шумно втягивая в себя её дыхание.

– Я хочу боль. Много боли. Ты не можешь обманывать меня смертями нейтралов. У них почти нет эмоций. Только страх. Это невкусно, Ник.

– Уйди, – процедить сквозь зубы, сжимая ладони в кулаки, испытывая желание оторвать её лысый череп к чертям собачьим.

– Она прекрасна, ты прав, – её голос всё больше похож на шипение змеи, язык извивается над лицом Марианны, вытанцовывая в воздухе, – она прекрасна, даже когда орёт от дикого ужаса.

Тварь закатывает глаза, вспоминая, а всё сильнее впиваюсь когтями в кожу рук, желая вонзиться в её улыбающееся отвратительное лицо, вырвать эту улыбку желтыми кривыми клыками. А ещё не видеть перед своими глазами воспоминания другого лица. Марианны. С огромными сиреневыми глазами, наполненными самым настоящим страхом. И не позволять себе думать о том, как на дне зрачков её плескалась боль. Тягучая, вязкая боль В зрачках, в которых я видел не своё лицо, склонившееся над ней, а чужое, ожесточённое, злое, полное ненависти. Лицо Зверя, разъярённо рычащего, искажённое гневом и наслаждением от каждого вздоха её боли, которую сам Зверь жадно поглощал.

– Мне нравится, что она настолько слаба, что не в состоянии регенерировать.

Тварь раскачивается над спящей женщиной.

А я не могу оторвать взгляда от раздвоенного языка. Если прикоснётся к ней – убью на хрен. И будь что будет. Понятия не имею, как. Но убью. Моя она. Только мне и наказывать.

– Обидно, – тварь зло посмотрела на меня, – как слушать о твоих страданиях, так запросто, а как поделиться такой вкусной добычей, так жалко?

– Я сказал, она моя! Дотронешься – голову разобью об эти грёбаные стены, но уничтожу тебя, слышишь?

Тварь громко расхохоталась. Настолько громко, что показалось, этот гнусный хохот Марианну разбудит.

– Успокойся, Мокану. У меня и в мыслях не было убивать твою шлюху. Зачем мне утруждать себя, если всё это замечательно делаешь ты сам? А теперь покорми меня, Ник. Покорми меня сам, и если ты хорошо постараешься, то, может быть, оставлю тебя сегодня наедине с ней.

Невиданная щедрость со стороны этой высокомерной дряни, приходившей в неистовство каждый раз, когда я оказывался в своей комнате рядом с Марианной. Она говорила, брызгая своей ядовитой слюной, что не хочет позволить мне снова поддаться «чарам этой дешёвой девки», и продолжала втыкать ножи-напоминания в развороченные раны, прокручивая их там и резко выдёргивая пилообразные лезвия. Идиотка. Если бы понимала, что Марианна со всем этим прекрасно справлялась одна.

Парадокс, пока она спала, свернувшись калачиком, я мог сидеть возле неё часами, зажмурившись и слушая тихое дыхание. Иногда в такие моменты в голове вспыхивали эпизоды прошлого, в которых мы с ней вместе скачем наперегонки на лошадях или едем на машине на дикой скорости. Короткое мгновение, в которое я успеваю почувствовать её мягкую ладонь на своей ноге в то время, как моя нагло шарит под её платьем. Самое сложное после этих воспоминаний не думать о том, каким в них был её взгляд, как выворачивал он наружу своей абсолютной любовью вперемешку с дикой страстью. Возможно, я всё ещё до хрена чего не помнил, возможно, ритуал Курда вернул мне не все воспоминания, но я понимал одно – так на меня ещё никто и никогда не смотрел. Понимал, и тогда ножи вонзались в мою плоть с ещё большей силой и злостью. Из-за осознания, что всё это – не более чем игра с её стороны.

Это длилось несколько часов и поглощалось чёрной, тягучей и вязкой ненавистью каждый раз, когда она открывала глаза. Стоило только увидеть её сиреневый взгляд, и мне сносило крышу. Потому что в нём я видел одно слово, агрессивно сверкавшее подобно неоновой рекламе. Ложь. Чёрными вспышками с ядовито-красными прожилками ярости, они впиваются в тело, алчно жаждая причинить боль. И первое время наслаждаясь тем, как искажает эта боль её черты. Первое время. Затем её поведение поменяется. Марианна не перестанет бояться. Но с каждым днём страх в её глазах будет становиться всё прозрачнее на фоне странной, почти безумной решимости. И я понятия не имел, какой и почему. Знал только, что она раздражает, что вызывает желание затушить её самыми изощрёнными способами. Тварь во мне начинала в такие моменты с воплями носиться по нашей с ней маленькой пещере, истошно требуя убить Марианну. Словно чувствуя в ней соперницу.

***

Лизард стоял в подвале, сложив руки на груди и бесстрастно глядя на раскачивавшегося на стуле носферату, громко оравшего какую-то песню. Слова было невозможно разобрать, так как ублюдку выбили половину зубов, но некоторые матерные всё же слух различал.

Нейтрал повернулся ко мне, вздёрнув бровь.

– Ничего не знает. Удалось вскрыть только воспоминания.

Отпустил его и встал напротив связанного Рино, замершего и замолчавшего. Я подождал, пока ножки стула опустятся на пол.

– О, любимый дядя. Здравствуй! Проходи, присаживайся.

– Не паясничай, Смерть.

– Я бы предложил тебе виски, – он смачно выплюнул сгусток крови, – но у меня связаны руки.

– Будешь и дальше похабщину свою орать, ещё и кляп в рот вставим.

– Я не виноват, что у вас нет радио.

Ублюдок. Кривит рот, а у самого в глазах чёрными клубами дым ненависти.

– Говори, Смерть. Ты ведь многое сказать хочешь. По взгляду вижу. В другой раз такой возможности не представится.

Усмехнулся зло.

– А он будет? Этот другой раз? Я думал, ты уже по мою душу пришёл, Морт.

Отзеркалил его усмешку.

– Рано ты на тот свет засобирался.

– Ну не тебе решать, так ведь?

– Пока ты здесь, решаю всё я, так ведь?

Пожимает плечами, и взгляд сделался демонстративно скучающим.

– Ты ведь знаешь, что я не боюсь ничего. И я ничего не знаю. К чему эти игры, Морт? Или убей меня…или убей. Потому что я тебе произошедшего не прощу, сукин ты сын.

– Я убью, – кивая ему головой и думая о том, что его действительно будет жаль уничтожать, – когда придёт время. Но я думал, ты хочешь для начала встретиться с Викторией? Нет?

Он зарычал и резко подался вперёд, едва не упав лицом вниз. Смотрит исподлобья, оскалившись и демонстрируя клыки.

– Где она?

– Скажи мне ты, Смерть. Где твоя жена и сын? Скажи мне, и я оставлю их в живых.

В его глазах вспыхнуло облегчение.

– Пошёл ты!

– Я, в отличие от тебя, носферату, всё же пойду. Но только тебе решать, куда я направляюсь прямо сейчас отсюда. Точнее, за чем.

– Избавь меня от твоих планов, долбаный вершитель.

– Глава, – поправил его, и разноцветные глаза вспыхнули удивлением, а затем Рино понимающе усмехнулся.

– Кто бы сомневался. Ради этого весь этот ужас, Ник? Ради места Главы ты предал свою семью? Ради гребаного кресла ты едва не убил сына и жену?

– Ты задаёшь неправильные вопросы, полукровка. Не «ради», а «почему». И эти «почему» лежат гораздо глубже, чем ты бы хотел знать, поверь. Но это уже тебя не касается.

Я достал кинжал и подошёл к нему, глядя, как вспыхнули злостью и странной одержимостью его глаза.

– Никогда не думал, что сдохну от твоей руки.

Сказал таким тоном, будто в дерьмо лицом окунул.

– Ты был прав, носферату, – разрезал верёвки, освобождая его и слушая, как он затаил дыхание, в то время, как сердце забарабанило пулемётной очередью.

– Зачем?

Выдохнул хрипло, неверяще, подозрительно.

– Отведи меня к ним, Рино.

Оскалился и отрицательно головой качает, вставая со стула.

– Ни за что, – стиснул челюсти, прищурившись. А я всё же не сдержался, зарычал и в глотку его пальцами впился:

– Отведи, ублюдок. Иначе их всех там вырежут словно скот!

– Кто?

Вцепился ладонью в моё запястье, а в глазах ярость бушует беспощадная.

– Курд.

– Я тебе не верю, Мокану. Зачем тебе спасать их?

– А я не просил твоего доверия, Смерть. Но только от твоего решения зависит, выживут они или нет.

Рино разжал ладонь, и я в ответ так же разжал свои пальцы и отступил назад, позволив ему откашляться, склонившись и опустив голову.

– Велес?

Спросил, не поднимая головы, не глядя. Не вопрос – условие сотрудничества.

– Уже приводят в чувство. Пару дней и сможет ходить.

– Ублюдки…грёбаные ублюдки…

– Не мы такие, Смерть. Жизнь такая.

***

Носферату должен был умереть. Умереть хотя бы потому, что такие, как он, не умеют прощать. А, видит Дьявол, этому ублюдку было за что возненавидеть меня. Ну а мне было плевать на его мотивы.

«– Ага, – тварь появилась из ниоткуда и зашагала рядом со мной по коридору замка, – так же, как и с сыном твоей шлюшки, да?

– Заткнись, милая, или я найду чем заткнуть твой отвратительный ротик.

– Ох, Николас, боюсь тебя огорчить, но твои стандартные приёмы вряд ли на меня подействуют, – она встала передо мной и, вскинув руку мне на плечо, провела костлявыми пальцами по нему, – да и кому как не тебе знать, насколько опасно класть посторонние предметы в мой рот?

Она громко клацнула зубами.

– Ты всего лишь плод моего сознания, дорогая. Ты не можешь навредить мне физически.

Она закатила глаза, теперь тварь шла передо мной спиной вперёд.

– С другой стороны, зачем тебе твоё достоинство, Морт? Ведь оно тоже мёртвое, так?

Я остановился.

– Заткнись, последний раз повторяю.

– Не то, что? Брооооось, Николас. Ты меня ни убить, ни покалечить, ни даже оттрахать не можешь. Впрочем, теперь последний пункт касается всех женщин, так ведь?

Первым порывом было размахнуться и снести её черепушку с тонкой шеи, но она выжидающе улыбалась, отлично читая мои эмоции.

– Упс, Мокану…кажется, я не ту тему затронула, да? Ну-ну не огорчайся. Может быть, попробовать переключиться на мужчин? Кто знает, может, маленький Морт устал от женского общества?

– Я могу лишить тебя боли, моя омерзительная девочка. Я, скорее, сдохну, чем позволю тебе получить свою дозу.

– Ты не посмеешь, любовь моя.

– А ты рискни. Ведь ты не сомневаешься в том, что я смогу противостоять твоей зависимости.

– Хорошшшшшшо, – тварь склонила голову набок, её пустые глазницы засверкали кровавым светом, – ответишь мне только на один вопрос, Морт?

– Один вопрос взамен на то, чтобы не слышать твой скрипучий голос?

– Не дерзи, Ник. Последствия тебе могут не понравиться.

– Спрашивай.

– Поэтому ты помчался спасать отпрыска своей жены? Не потому что он твой брат по крови, а потому что больше не способен произвести на свет своё потомство и согласен довольствоваться тем, что есть?

Суууукаааа…Размахнулся и ударил, но кулак пришёлся в воздух. Тварь успела раствориться раньше с громким противным смехом.

Сука, в словах которой была доля правды. Я так и не смог позволить умереть сыну Марианны. Когда вернулся в тот день в подвал и увидел, что его там нет, ощутил, как градом покатился по спине холодный пот ужаса и неверия.

Но я не давал разрешения ни на его смерть, ни на свободу. Его мог забрать только один нейтрал. И я знал, ради чего. Курд не был настолько глуп, чтобы упустить шанс заполучить в союзники чанкра. Тем более того, у которого были личные счёты со мной. К тому же, Глава, наверняка, почувствовал, насколько изменилось настроение среди подчинённых.

К сожалению, вмешательство одного из его приспешников с предупреждением о покушении, готовящемся на Курда, помешало мне устранить этого ублюдка раз и навсегда. Предателя мы всё же поймали и казнили, а вот недоносок Думитру слинял. Исчез бесследно, но прихватив с собой новоиспечённого нейтрала.

Шторм. Так он его назвал. Послание мне, вырезанное на плечах того, кого я растил как собственного сына. Послание, в котором каждая буква из пяти словно издёвка, брошенная в лицо.

Я нашёл тело Сэма в Богом забытой пещере. Я ни хрена понятия не имел, зачем вообще искал его…а точнее, почему…почему бл**ь, не смог убить, понимая, что Курд не просто ещё одного нейтрала создал, а моего убийцу, если, конечно, решит уступить ему своё основное блюдо. Почему, вместо того, чтобы добить его, пока он медленно подыхал в той пещере, опустошённый и войной, и ритуалом, я поил его собственной энергией…Да, тварь оказалась права, называя меня безвольным слабаком. Но я видел в этом обессиленном, обездвиженном мальчике…своего ребенка.

«Я могу вырвать твои глаза, если позволишь, чтобы тебе не привиделись больше разные глупости…»

Шёпот твари отдавался в ушах гулким эхом, пока я насыщал его тело своей энергией.

Это был уже второй раз, когда я шёл вопреки её желаниям. Первой стала Марианна. Да, моя страшная девочка была абсолютно права: всё же я был жалким наркоманом, предпочитавшим продлевать свою зависимость, чем раз и навсегда избавиться от неё.

***

«Отец!»

Громким криком, ударившим по нервным окончаниям, и я остановился посреди комнаты как вкопанный. Сдержал рычание, чтобы не послать к чёрту, ведь я запретил ему так себя называть. Но промолчал, позволяя ему продолжить…и чувствуя, как меня затянуло в эпицентр мощного торнадо. Словно тряпичную куклу, завертело со страшной силой, безжалостно раскидав в разные стороны конечности.

Одно слово. И молчание. Потому что дальше слова были лишними. Только картинки. Только страх. Только отчаянное, почти болезненное нежелание верить в то, что я видел.

И тихое, и безнадёжное, словно заглушённое непролитыми слезами:

«Они не слышат меня…Они не слышат меня…Они не слышат меня…».

***

Влад Воронов никогда не думал, что это произойдёт вот так. Нет, он всегда представлял свою смерть в бою. В сражении. В противостоянии с достойным соперником. И он давно не молился Богу, но всегда мысленно просил того только об одном: пусть его уход произойдёт не на глазах его близких. Пусть последние воспоминания о нём будут, как о живом, о сильном, о настоящем мужчине и истинном короле.

Чувство беды появилось из ниоткуда. Чувство опасности, вгрызшееся в самое сердце со всей дури…оно вдруг взорвалось в голове яростным криком брата, от которого он отрекся. Влад не мог не узнать его голос. Вскочил на ноги, схватив меч, и выбежал из палатки, в которой они провели день, чтобы спасти жалкую горстку оставшихся в живых его подданных.

Король оглядывался по сторонам, крикнув Габриэлю и Артуру. Но, оказалось, что Мокану рядом не было.

«Где ты?»

Два слова, ответ на которые казался безумием.

«Курд идёт за вами. Беги, Воронов. Беги, твою мать, так далеко, как только можешь!»

Влад зажмурился, пытаясь сбросить это наваждение. Впервые брат разговаривал с ним таким образом. И впервые король засомневался в своём решении не отвечать. Словно что-то толкало его отозваться…но тут же перед глазами появились сотни трупов, десятки семей, искалеченных и убитых руками того, кто взывал сейчас к нему.

И Воронов мысленно отправил вершителя к чёрту…чтобы через секунду поднять на ноги свой маленький отряд.

***

– Чёрта с два я побегу с остальными, – Кристина скрестила руки на груди, всем своим видом демонстрируя решимость.

– Ты с ума сошла? – Влад нетерпеливо оглянулся на Габриэля в надежде, что хотя бы тот воздействует на жену, но на лице зятя было абсолютно такое же упрямство.

– Вы оба с ума сошли? Габ, бери свою жену, я тебе и только тебе доверяю свою семью. Переведи их за границу в Мендемай и возвращайся за мной.

– Ни за что, – голос Кристины сорвался на крик, – я не оставлю тебя одного против нейтралов.

– Со мной останутся Артур, Макар и Виктор. А вы обеспечите защиту остальным. Что может быть важнее этого?

– Макар и Виктор могут проводить отряд в Мендемай, а мы останемся сражаться.

Спокойный безапелляционный тон Вольского сопровождался громким стоном разочарования Влада и благодарным взглядом жены.

***

Влад резко пригнулся, уходя от удара меча Курда, с равнодушным лицом рассекавшего воздух хрусталём. Короля не покидало ощущение, что Глава играется с ним, словно кот с мышью, позволяя сохранить иллюзию, что мышке удастся сбежать. О чём думал король в этот момент? О том, какими шёлковыми были волосы сына, когда он коснулся их губами на прощание. О том, почему поцелуй Анны, его женщины, его лучшей части, казался таким голодным, словно ни он, ни она не могли насытиться этими мгновениями единения. О том, почему не взял сегодня её…почему не отвёл в сторону от лагеря, где в последний раз насладился бы её телом.

Последний…последний…последний…

Король отпрыгивал в сторону, спасаясь от смерти, и атаковал сам, умело размахивая мечом, прислушиваясь к звукам сражения вокруг себя. Слева от него Габ ожесточённо бился с другим нейтралом. А справа Кристина спиной к спине с Артуром защищалась от других.

Громкий стон слева, и Воронов повернулся к зятю, выругавшись, когда увидел, как меч точным движением вошёл под ребро парня.

– Гааааааб, – истошный крик в унисон с дочерью…а потом ещё один крик боли, и Влад резко развернулся в её сторону, чтобы застыть, чувствуя, как заледенело сердце, как разбилось оно на осколки с громким лязгом…застыть ошарашенно, глядя, как с издевательской улыбкой вытаскивает Артур меч из спины Кристины.

– Тина…Тинаааа…дочкаааа…

***

С округлившимися от ужаса глазами и вытянутой в её сторону рукой с раскрытой ладонью он полз в сторону дочери. Он что-то беззвучно кричал, заливая чёрной кровью белый снег. Ему не хватало сил, он дёргался от злости, потому что понимал – не доползёт, не достанет. Осталось так мало, а он не достанет. Такая красивая…такая ненастоящая на белом полотне, испачканном черными пятнами уже её крови. Влад всё прокручивал и прокручивал в голове этот момент…самый страшный момент за свою долгую жизнь. Он смотрел и смотрел на довольное лицо своего верного помощника и хрупкое тело дочери, обессиленно упавшее коленями на землю, которое мерзавец брезгливо оттолкнул ногой.

Король даже не думал о том, кто спустил его с проклятых хрустальных штырей, прибитых к стволу дерева, на которых Курд с предателем подвесили его, оставив смотреть, как истлевают шансы вернуть к жизни Кристину. Его это и не волновало. Влад не знал, сколько он провалялся в полусознательном состоянии, и сейчас упрямо, миллиметр за миллиметром двигался в сторону Кристины, сцепив зубы и моля небеса только о том, чтобы не прошли ещё вожделенные двадцать четыре часа.

Каждое движение причиняло адскую боль. Курд знал, куда вонзать хрустальный меч. В лёгкие, в печень, в самое сердце…Один раз…второй…и третий…Вонзать и смеяться, глубоко вдыхая в себя боль бывшего короля. Но в тот момент Влад кричал не от боли, нет. Не от физической, точно. А от той, что вошла в грудь его дочери и вошла в его сердце диким отчаянием. Он извивался змеёй на чёртовом дереве, посылая проклятья и…умоляя, да, умоляя врага позволить ему дать дочери свою кровь, спасти её, а после пусть Глава делает с его телом что угодно.

Напоследок подонок приложил ладонь к груди обессиленно замершего короля и произнёс:

«Я хочу, чтобы ты умирал медленно, Воронов. Хочу, чтобы ты смотрел на труп дочери и подыхающего зятя и думал обо мне. Чтобы твои последние мысли были обо мне».

И ублюдок оказался прав. Последние мысли короля были о нём. В них он выплёскивал всю свою ненависть на эту мразь…на эту мразь и собственное бессилие. Сейчас, когда таким важным казалось добраться до тела Тины, он ненавидел себя за немощность.

Король остановился, увидев, как рядом с ней словно из ниоткуда появилась пара чёрных сапог, голенища которых были закрыты тёмным плащом. Влад закричал. Нет, только не это! Попробовать. Он не хотел большего. Он до дрожи в перебитых коленях боялся потерять драгоценные минуты, которые могли спасти её.

Король не видел ничего. Кровавые слезы застилали его глаза, а когда ему удалось сморгнуть их и вскинуть вверх голову, он увидел, как бережно, словно ценный груз опускает тело Кристины перед ним…его брат.

Молча. Глядя в глаза Влада, укладывает её на землю и поворачивает побледневшее, но всё ещё такое красивое лицо племянницы к отцу. Медленно дрожащими пальцами проводит по распущенным волосам, золотом лежащим на белом снегу. Словно прощаясь с ней. Безмолвно ставя самый страшный диагноз. Приговор, который вынес сам себе Воронов, увидев безысходность, затаившуюся в бесцветных глазах брата. Безысходность и самую настоящую боль, сострадание на его лице. Словно он тоже переживал эту потерю.

– Нееееет, – Король уронил голову на грудь дочери и зарыдал, – нет, девочка моя… нет, Тинааа…Нет…нет…

Спазмы боли по всему телу, от них немеют истерзанные мышцы, а ком в горле не позволяет сказать больше. Так много он не успел сказать ей.

Мокану молчит, позволяя ему проститься со своим ребёнком, и, видит Бог, если бы тот сказал хоть слово, Влад вцепился бы в его глотку клыками.

Единственное, что позволил себе Ник – сжимать пальцами вздрагивающее плечо Влада…пока король вдруг не понял, успокаиваясь, что чувствует, как вливается в его тело тепло в месте, где лежала ладонь нейтрала.

– Почему?

Влад думал, что потерял голос в своем крике, но всё же сумел выдавить из себя этот вопрос. Ник в ответ лишь покачал головой, и его лицо исказила ещё одна судорога боли.

– Я не мог по-другому.

Он отвечал на другой вопрос. На тот, который задавал каждый из них все эти месяцы войны. Он впервые на памяти Влада…оправдывался? Словно понимая, что это будет последнее, что услышит его кровный брат.

Он отвечал на другой вопрос так, словно этот, заданный только что, не имел значения. Словно ответ на этот и не требовался.

– И я не мог, – скорее губами, чем голосом, но Мокану кивнул, давая знать, что понял. Что не мог король поступить по-другому…и не сказал то, что срывалось с его губ, то, о чём король думал, отрешённо глядя на спокойное лицо Кристины. Что всё же мог…мог поверить. Ник не сказал, зная, что, когда уберет свою руку, когда поможет Владу добраться до укрытия, а, может, и раньше – когда скажет то, что увидел в заснеженном лесу почти у границы с Мендемаем…король сам возненавидит себя за это.

Влад перевёл взгляд на свою дочь…сколько он любовался ею, он не знал, он упустил момент, когда Мокану исчез за его спиной, а потом тихо констатировал: «Он жив…но лучше бы умер».

Габ. Хоть что-то хорошее. Наверное. Когда парень очнётся, он ощутит на своей коже слова Мокану.

– Я не смог спасти.

Сколько вины в этом голосе. Влад усмехнулся бы, если бы только это движение не разрывало его изнутри, словно сотни острых кинжалов.

– Я думал, всё это время ты хотел убить меня.

– Я никогда не смог бы убить тебя.

Сказал так просто, и в этот же момент Влада выкрутило на снегу приступом адской боли.

<1 2 3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

4 из 6