Призраки на холме

То же касалось и картин на стенах – принтов в вызывающем ретро-стиле, отсылавших к итальянскому футуризму, но причинявших боль моим глазам. В продолговатой комнате с темными панелями на стенах все это смотрелось неуместно, будто кучка пьяных подростков развлекались в выходные, пока родителей не было дома. Только старое кресло с подголовником, с истрепавшейся обивкой и резными деревянными подлокотниками было на своем месте.

– Все это привезла с собой другая пара, за год до пандемии, – объяснила Эйнсли, заметив мой интерес. – Кровати наверху тоже. Очень удобные, гораздо лучше тех, что были там раньше. Кое-какая оригинальная мебель хранится на чердаке. Остальное продала либо я, либо отец Джеза. – Она любовно погладила подлокотники кресла. – Но кресло я оставила. Все собираюсь перевезти его к себе, но, по-моему, оно хочет быть здесь.

– Почему в этом доме никто не задерживается? – спросила Ниса.

– По разным причинам. Дом слишком большой – это основная причина. В конце восьмидесятых здесь жила одна семья, но… – Она помедлила. – Им не подошло. Многие думают, что хотели бы жить в особняке, но ведь не зря в старых английских загородных домах держали кухарок, горничных, лакеев и садовников. Дело не только в уборке. Подобное место…

Она откинулась на спинку кресла, которое, казалось, бережно обнимало ее, и посмотрела на потолок высоко над нами.

– Здесь одиноко. Когда нет других людей, возникает чувство, что живешь в пустом отеле.

– «Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем», – сказала я, и Ниса засмеялась. – Дому тоже бывает одиноко?

Эйнсли скривила губы – как мне показалось, не в улыбке.

– Или скучают по городу, – продолжала она, как будто не слышала моих слов. – Многие переехали в деревню во время пандемии, но не всем удалось здесь обжиться. А Хилл-хаус…

– Здесь водятся духи? – спросила Ниса.

Эйнсли повернулась к ней.

– Духи? Никто не видел здесь привидений, если вы об этом. Я бы сказала, этот дом беспокойный, хотя Джез называл его сумасшедшим.

– Сумасшедшим? – Ниса захихикала, но быстро прикрыла рот рукой, заметив выражение лица Эйнсли. – Прошу прощения! Просто никогда не слышала, чтобы о доме так говорили. Может, в кино, но не в реальной жизни.

– А это реальная жизнь? – Эйнсли окинула нас обеих столь пронзительным взглядом, что я решила, будто она шутит.

Но потом вспомнила, как она выглядела мгновение назад – на лице читалось презрение, а еще гнев.

Взяв себя в руки, я посмотрела ей в глаза и ответила:

– Это вы мне скажите.

Глава шестнадцатая

– У каждого старого дома своя история, – сказала Эйнсли. Ее острые черты придали ей еще большее сходство со сфинксом. – Хилл-хаус играет с ожиданиями людей. Как правило, они считают, им здесь будет хорошо. Прекрасный старый особняк! Роскошные виды! И так далее, и тому подобное. А потом переезжают сюда, скучают и чувствуют себя несчастными. Но, может, у вас таких проблем не будет, Холли. – Она задержала на мне взгляд темных глаз. – У вас есть проект, с вами будут друзья. Если решите арендовать.

Она как будто с неохотой покинула кресло с подголовником.

– Давайте я покажу вам все остальное. Вот здесь оранжерея.

Я последовала за ней по очередному коридорчику в огромное помещение, напоминавшее скворечник человеческого размера, только со стеклянными стенами и потолком. Даже в холодный осенний день здесь было тепло и влажно. Пахло перегноем, хотя я не увидела ни одного растения, только столетнюю плетеную мебель странной формы и большие керамические кадки, в которых, скорее всего, когда-то росли папоротники или пальмы. Впрочем, горшки больше напоминали погребальные урны. Окна покрывал зеленоватый налет, отчего казалось, будто комната находится под водой.

Эйнсли нагнулась поднять опрокинутую скамеечку для ног. Когда она выпрямилась, раздался высокий, тонкий голос, зловещее эхо, будто исходившее из недр дома.

Эйнсли вскрикнула и закрыла лицо рукой. Подскочив к ней, я расслышала слова:

– Когда бы девы зайцами могли на горке стать…

– Это Ниса. – Я повернулась и посмотрела на Эйнсли – ее лицо было белым как мел. – Она просто поет. Постоянно так делает.

Эйнсли покачала головой, и я заметила, что защищаться она планировала рукой с янтарным кольцом на пальце.

– Ей стоит держаться с нами, – сказала она, не сумев скрыть усилий, которые ей пришлось приложить, чтобы говорить спокойно. – Скажите ей, чтобы вернулась.

– Ниса! – крикнула я, подойдя к одной из дверей в коридор. – Нис, мы здесь, поторопись…

Мгновение спустя Ниса, запыхавшись, вбежала в оранжерею. Щеки у нее порозовели, темные глаза горели от возбуждения.

– Слышала? Тут потрясающая акустика, я…

– Идемте дальше, – перебила Эйнсли. – Впереди у нас столовая и кухня.

Она торопливым шагом покинула оранжерею. Ниса с любопытством посмотрела на меня.

– Что-то случилось?

– Нет. Просто ты застала нас врасплох. Особенно Эйнсли.

– Это потому, что она никогда не испытывала на себе сверхъестественную силу моего голоса, – прошептала мне на ухо Ниса, придвинувшись ближе. – Она не знает, что я умею им делать.

Я наклонилась и поцеловала ее. Меня окутал аромат фрезий. На ее губах я ощутила вкус граната.

– Я знаю, – пробормотала я. – Твоя песня… Ты его видела? Когда я только приехала и ты вышла на крыльцо встретить меня?

– Кого?

– Зайца, большого черного зайца?

Она непонимающе уставилась на меня.

– В смысле, кролика? Нет. А что?

– Тогда почему ты запела эту песню?

– Не знаю. Просто в голову пришло. Это одна из тех, что мы используем в спектакле, наверное, я просто о ней думала. Почему ты спрашиваешь?

– Я и раньше его видела, когда приехала сюда в первый раз, около трейлера, а потом еще раз. Но я не рассказывала тебе об этом, и…

Из другой комнаты послышался голос Эйнсли; та звала нас.

– Ну, просто странно, вот и все, – закончила я.

Я посмотрела на Нису, но она лишь пожала плечами.

– Лучше поторопиться, – сказала она и зашагала к двери.

Я пошла рядом, обняла ее за плечи и притянула к себе.

– Больше так не исчезай, ладно?

Она бросила на меня озадаченный взгляд, в котором мелькнули веселые искорки.

– Это всего лишь совпадение, Холли.

Но я в этом очень сомневалась.

Глава семнадцатая

Я познакомилась с Нисой на «открытом микрофоне» в одном крошечном клубе, где впервые услышала ее пение. Темой вечера было зимнее солнцестояние. Меня должен был сопровождать Стиви – это было одно из его любимых местечек, где собирались его друзья-неоязычники, музыканты и актеры, чтобы повеселиться и выступить. В свойственной Стиви манере в последнюю секунду он меня кинул – в кои-то веки не из-за свидания, а потому что французский бульдог, за которым он присматривал, сожрал коробку шоколадных конфет.

– Я в неотложке – слава богу, мы успели, ветеринар сказал, она едва не умерла. Но ты развлекайся, я тебе завтра позвоню.

Я стояла в очереди в клуб. Выдалась холодная февральская ночь, но народу собралось много. Однажды я уже бывала здесь, вместе со Стиви, и знала, как тут все устроено. Куча народу в костюмах, будто собрались на Марди-Гра, многие начали пить еще до приезда. Постоянная болтовня о прослушиваниях, свиданиях и о том, кто, по слухам, должен выступать этим вечером.

Прежде чем она стала для меня Нисой, она была смуглой молодой женщиной с глубоко посаженными глазами и задорной ухмылкой, которая вышла на сцену с песней «Горькая ива»[15], одной из немногих старинных баллад, где за проступок наказывают мужчину.

Она начала игриво:

Однажды маленький ХристосСпросил святую мать,Позволит ли она емуПойти с мячом играть?

Я узнала эту песню – Стиви заставил меня послушать ее на его ежегодном рождественском ужине. Когда трое юных богачей отказываются играть в мяч с нашим добрым юным Спасителем – сыном бедной женщины, – он подставляет другую щеку? Ничего подобного.

Молодая певица вытянулась в полный рост и продолжала, объятая праведным гневом:

Христос из солнечных лучей мост над водой возвелИ, как по суше, по нему над речкой перешел.А трое маленьких господ, бежавшие за ним,Пошли ко дну, пошли на дно все трое как один.

Затем, более мягко, она поведала о том, как три молодых, убитых горем матери пришли к Марии, матери Спасителя. К чести Марии, она положила сына себе на колени и трижды отхлестала ивовым прутом, после чего он вскочил и проклял ивовое дерево.

Полный зал разразился аплодисментами и смехом, а певица, широко улыбаясь, отошла от микрофона и вернулась на место.

Я заинтригованно наблюдала за ней. Она ярко выделялась на фоне всех, кто выступал до нее.

– Ниса, вернись на сцену, – крикнул ведущий, жестами призывая публику вызвать певицу на бис.

Ниса – я слышала это имя, когда ждала в очереди. Я сделала еще глоток вина, пока певица спешила обратно на сцену. Она встала перед микрофоном и запрокинула голову так, чтобы на нее падал одинокий луч прожектора, закрыла глаза и вновь запела – невысокая девушка в бордовом платье, подчеркивавшем изгибы ее тела. На круглом лице сверкали капельки пота. Она пела без музыки, чистым сопрано с легкой хрипотцой, как будто лезвие бритвы разрезало плотный бархат.

Когда бы девы юные все пели как дрозды,То сколько бы парней пошло бить палками кусты?Когда бы стали утками все девушки потом,То сколько бы парней пошло купаться нагишом?

Эту песню я раньше не слышала, но всем остальным, похоже, она была знакома. В отличие от предыдущей – веселой и быстрой, – эта разворачивалась медленно, почти траурно.

Я слушала как зачарованная; постепенно тон песни сменился – не мелодия, но слова и то, как они оживали благодаря певице, будто пробуждавшей нечто, чего, возможно, не стоило бы будить. Зал наполнился шепотом и наполовину напеваемыми словами, создававшими мрачный контрапункт. Голоса сплетались с голосом певицы в гармонии, показавшейся мне пугающей.

Когда бы парни овцами бродили средь осок,То сколько б дев на луг пошло варить овечий воск?

Кто-то начал стучать ладонями по столу. Другие присоединились, поначалу ударяя мягко, затем сильнее. Голос девушки тоже стал громче, громче, чем казалось возможным при ее хрупком телосложении. Теперь она широко раскрыла глаза и смотрела в потолок, глядя на что-то незримое. Я подняла голову, но увидела лишь прожектор и мишуру, свисавшую с электрической гирлянды.

Когда бы парни у реки росли бы как рогоз,То сколько с косами девиц пошло бы на покос?

К мерному стуку рук присоединился топот ног. Я слышала тихий шепот, слова, притаившиеся за теми, что исполнялись. У меня пересохло во рту; я хотела встать и уйти, но испугалась – не смутилась, а искренне испугалась того, что может произойти, если я попытаюсь уйти.

Когда бы девы зайцами могли на горке стать,То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?

Женщина резко опустила голову и посмотрела в небольшую толпу. Ее взгляд казался рассеянным. Повысив голос, она повторила последний куплет. Я услышала звук, похожий на шум крыльев или шагов под потолком. И тут все начали подпевать, выкрикивая слова, а мое сердце забилось в такт.

Когда бы девы зайцами могли на горке стать,То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?

Песня достигла кульминации. Певица подняла руки, и все затихли. Я чувствовала себя так, будто попала под лавину, будто меня смело с горы и выбросило здесь, и теперь я пыталась понять, чему именно стала свидетелем.

– Спасибо! – задыхаясь, сказала женщина.

Ее шатало, словно она перебрала алкоголя. Она сделала шаг назад, и теперь прожектор освещал пустую сцену, а певица скрылась в тени. Ее темные глаза пристально осматривали зал, и я осмотрелась, пытаясь понять, кого она ищет. Повернувшись обратно, я увидела, что она смотрит на меня.

Не успела я улыбнуться или как-то ответить на ее взгляд, как она уже спрыгнула со сцены. Я думала, что ее тут же окружат друзья и поклонники. Люди протягивали к ней руки, чтобы дотронуться до нее или быстро обнять, но она, не останавливаясь, шла дальше, пока не оказалась в одиночестве возле барной стойки. На сцену вышел следующий исполнитель, заигравший на мандолине «Кукловода»[16]. Я соскользнула со стула и подошла к ней.

– Это было потрясающе, – сказала я. – Могу я угостить тебя? Я Холли.

– Конечно. – Она одарила меня этой своей хитрой улыбкой и поманила пальцем бармена. – Мне, пожалуйста, «Московский мул»[17].

– То же, – сказала я.

Это произошло в феврале две тысячи двадцатого. Следующим вечером я приготовила для нее ужин у себя в квартире в Квинсе. Мы выпили две бутылки просекко, которые я купила в бодеге внизу, и проболтали всю ночь. Я узнала, что музыка у нее в крови: ее дед по линии отца приехал с Сент-Винсента и играл с Лордом Мелоди[18]. Его сын, отец Нисы, женился на представительнице знаменитого клана фолк-певцов и музыкантов из Северной Англии. Родители развелись, мать Нисы вышла замуж за юриста в музыкальной индустрии и переехала в Лос-Анджелес, где Ниса жила до восемнадцати лет, а потом перебралась в Нью-Йорк и попыталась стать певицей.

Ей удавалось зарабатывать, живя на задворках, работая официанткой, на замену, разнося заказы от сервиса по доставке еды, и за эти годы она обрела небольшое число преданных поклонников. Она сказала, что любит французские фильмы, особенно с Жюльетт Бинош, карибскую кухню во Флэтбуше и пытается попасть на любой «открытый микрофон» в городе.

Около рассвета мы впервые легли в постель. Следующую ночь она тоже провела у меня и с тех пор так и не ушла.

Глава восемнадцатая

Мы с Нисой вышли из оранжереи Хилл-хауса в короткий коридор, где царил полумрак, пропитанный запахом пыли и лимонной полироли.

– Ты не передумала? – спросила она.

– Нет. Все еще размышляю. А ты?

– По правде говоря, мне здесь очень нравится. Сначала я думала, ты спятила. – Она рассмеялась. – Но теперь могу представить себе, как ты здесь работаешь – ты, я, Стиви, Аманда. Имани, если она приедет. Может получиться действительно здорово. И акустика невероятная – я пела себе под нос, а ты услышала меня аж здесь!

– Где ты была?

– Понятия не имею. Просто вышла за дверь и прошла по коридору. Увидела очередную комнату и заглянула туда. Крошечная комнатушка, может, чулан? Хотя странное место для чулана. Но какая акустика! Как сказала Эйнсли, этот дом подыгрывает людям.

– Она не так сказала.

Но Ниса уже вышла из коридора.

– Идем, она ждет.

– Вот вы где. – Казалось, увидев нас, Эйнсли испытала облегчение. – Думала, я вас потеряла. Вот столовая…

Комната оказалась большой и мрачной. В ней имелся длинный дубовый стол, буфет и с десяток разномастных стульев. Над невычищенным камином висела картина с изображением умирающего оленя. Зола испускала запах сырости и оставляла серый налет на мебели. Я провела рукой по дубовому столу.

– Вы же говорили, здесь убирают раз в неделю?

– Убирают. – Эйнсли подошла к камину и за что-то подергала внутри. Раздался глухой стук, и она отступила. – Кажется, дело в заслонке. Она постоянно открывается. Мелисса выметает золу каждый раз, как приходит, но зола все равно падает вниз.

– Откуда? – спросила Ниса.

– Мы не знаем. Дом старый, в нем очень много каминов, и некоторые дымоходы соединены между собой. Невозможно уследить за всеми.

– Их восемь. – Я улыбнулась, стараясь не казаться всезнайкой. – Я сосчитала их, когда приезжала в первый раз.

– О, их намного больше, – отмахнулась Эйнсли. – Я знаю, потому что платила за их чистку. Так, а здесь кухня.

Мы последовали за ней в кухню – пока что самую привлекательную часть дома. Стены были выкрашены в солнечно-желтый цвет, а полки уставлены дорогими приборами. В дополнение к старой дровяной плите, которую я видела снаружи, имелись конвекционная духовка и хороший холодильник, сияющие и почти новые.

Я открыла холодильник, в восхищении рассматривая безупречные полки.

– Дайте угадаю: еще один жилец, не задержавшийся надолго.

Эйнсли кивнула.

– Те же, что оставили мебель в гостиной. – Она любовно погладила духовку.

Ниса подошла рассмотреть набор кастрюль и сковородок «Ле Крюзе» – изготовленных во Франции, а не дешевых американских подделок.

– Кто-то любит готовить.

– Тру. Муж Мелиссы. Он учился в Кулинарном институте Америки, работал поваром в «Лонглите» и добился больших успехов. Там можно забронировать столик, только если отправишь открытку с указанием номера своего телефона. Подают суп из пены лесных грибов и крапивы и тому подобное. Он отлично зарабатывал, пока все не закрылось.

– Они с Мелиссой иногда ночуют в доме? Поэтому он хранит здесь свое оборудование?

– Никогда. Они не остаются на ночь. Та же пара наняла его, чтобы он приходил несколько раз в неделю и готовил для них. Посуда принадлежала им. Они все оставили. Мелисса не разрешает ему перевезти все это к ним домой.

– Почему?

Эйнсли поморщилась, и я не поняла, из-за чего: то ли из-за вопроса Нисы, то ли дурного воспоминания или чего-то еще.

– А нам он согласится готовить? – спросила Ниса.

Я попыталась перехватить ее взгляд, чтобы дать ей понять: не стоит задавать слишком много вопросов, – но она не обратила внимания.

– Возможно. Деньги им бы не помешали. Тру уже много лет не работает, не считая того, что делает для меня в Хилл-хаусе: уборка снега и мелкий ремонт. Он считал, что в «Лонглите» его ждет успех, но… – Эйнсли покачала головой. – «Лонглит» закрылся, а здесь он другую работу найти не может. Это нанесло по нему сильный удар. По ним обоим. Всем нам. Я все думала, что-то изменится. – Она повернулась ко мне, и на ее бледном лице появилось выражение полного поражения. – Ничего никогда не меняется.

Глава девятнадцатая

Ниса что-то сочувственно пробормотала. Она подошла к Эйнсли, тепло улыбнулась и мягко коснулась ее руки. Эта улыбка была мне знакома – так она обычно обезоруживала аудиторию, прежде чем запеть кавер «Жизнерадостного мальчика»[19], от которого всех начинала бить дрожь.

– Вы назвали дом сумасшедшим, – сказала она. – Почему?

Эйнсли покрутила янтарное кольцо, как будто настройку старомодного радиоприемника.

– Это мой покойный муж считал его сумасшедшим, – ответила она. – Не я.

– Но почему?

– Люди проецируют на него свои ожидания. В старых домах бывает шумно. Они проседают. Стены и балки то расширяются, то сжимаются в зависимости от погоды. На чердак пробираются еноты; повсюду заводятся мыши, белки и прочее зверье. Землеройки, полевки. Такова жизнь в деревне. Если поживете здесь, привыкните.

– А что это за женщина в трейлере? – поинтересовалась я. – По дороге сюда.

– Эвадна? А что с ней?

– Когда я проезжала там сегодня утром, она побежала за моей машиной. С ножом.

Эйнсли рассмеялась – как мне показалось, не без горечи.

– Правда? Это Эвадна. Эвадна Моррис. Не волнуйтесь, она вас не побеспокоит. Она соцработник на пенсии – раньше управляла приютом для жертв домашнего насилия в Эштоне. Я знаю ее целую вечность. Мы вместе протестовали против войны в Заливе, вот сколько времени прошло. Это я продала ей землю, на которой стоит ее дом. Не хотелось, но… – Она вздохнула. – Нужно было прикупить вещичек на зиму.

– Она хотела напасть на меня. С ножом, – повторила я, а то мало ли, вдруг Эйнсли не поняла.

– Она ревностно оберегает свою территорию. Это из-за работы с жертвами насилия. А через несколько дней начинается охотничий сезон – она стреляет из лука и свежует туши прямо на месте. Наверное, чистила снаряжение. Но Эвадна – неплохая соседка. Иногда, правда, ведет себя так, будто она здесь хозяйка – не в Хилл-хаусе, а на земле вокруг него, – но я не возражаю. Она тут за всем присматривает.

– Это ее кролики? Я видела около трейлера черного кролика, а потом еще одного здесь, перед входом в дом. Он был огромный. Он… – Я замолчала, вспомнив зловещую человеческую улыбку зверя.

– Об этом я ничего не знаю, – сказала Эйнсли.

Каким-то образом я поняла, что она лжет.

Глава двадцатая

У Эйнсли звякнул телефон. Она посмотрела на экран и застонала.

– О господи, совсем забыла! У меня показ дома в Эштоне, меня ждут клиенты. Прошу прощения, мне надо идти.

Она погасила на кухне свет и помчалась назад в главный вестибюль.

– О чем это вы? – Я побежала за ней, лишь смутно чувствуя за спиной Нису, и догнала Эйнсли на веранде. – Мы же не осмотрели остальную часть дома!

– Знаю… Мне очень жаль, но меня ждут клиенты…

– Я тоже клиент, – огрызнулась я. – Может, мы сами все осмотрим и запрем двери, когда закончим? Или встретимся с вами попозже?

– Нет, – резким тоном ответила Эйнсли. – Если вы действительно заинтересованы, я могла бы назначить вам встречу завтра на какое-нибудь время.

– Я арендую ваш дом. – Слова сорвались у меня с языка так быстро, что я не сразу поняла, кто их произнес. – На две недели… Можете составить договор на этот срок? Например, с первого числа до середины октября. Если я смогу заселиться до конца месяца, будет замечательно. Если вы готовы распределить стоимость пропорционально за дополнительные дни.

Эйнсли вновь повертела кольцо. Янтарь поблескивал, словно карие глаза зверя. На ее лице появилось алчное выражение, затем она наконец опустила руку, и янтарный глаз погас.

– Да, если вы уверены, что хотите этого. Мне понадобятся рекомендации, но я займусь договором и позвоню вам, когда он будет готов к подписанию.

Она заперла входную дверь, сбежала вниз по ступенькам и села в машину. Пока она давала задний ход, я оставалась на месте, наблюдая, как вслед за «мерседесом» взвился вихрь мертвых листьев.

– Холли? – Ниса коснулась моей щеки. – Ты уверена, что хочешь этого?

– Уверена, что хочу что-нибудь сделать. – Голос у меня дрожал от беспричинной ярости и необъяснимого отчаяния.

– Чего ты так бесишься? Это всего лишь дом. Сегодня я впервые услышала, что ты хочешь арендовать дом, чтобы работать над пьесой.

Я отодвинулась от нее.

– Когда еще нам выпадет шанс пожить в доме, где достаточно места, чтобы действительно побыть в одиночестве? Когда еще мне выпадет шанс поработать, чтобы меня никто не беспокоил? – Я видела, что Ниса вздрогнула, но продолжала: – Аманде с Имани здесь понравится, правда? Это поможет мне почувствовать себя настоящим писателем, как будто я впервые в жизни знаю, что делаю, черт возьми!

– Ты всегда знаешь, что делаешь… – начала Ниса, но осеклась. – Холли?

Я виновато шагнула назад. Ниса права – сегодня я впервые всерьез задумалась о том, чтобы арендовать нам дом для работы. С чего вдруг я так разозлилась?

– Господи! Послушай, прости меня. Я просто… Даже не знаю, почему я так завелась.

Я протянула ей руку, и она, к счастью, взяла ее.

– У тебя тоже будет свое пространство, – сказала я. – Все эти спальни наверху… А ведь мы даже первый этаж еще до конца не осмотрели.

Спустившись по ступенькам, мы остановились, разглядывая полуразрушенную башню. Серая кровля казалась намного темнее, чем раньше, словно вымоченная дождем. Но небо над нами блистало все той же утренней синевой, а прохладный осенний ветерок разносил аромат еще цветущих в траве флоксов.

Ниса уставилась на башню и покачала головой.

– Знаешь, нельзя пускать туда Аманду.

Я натянула капюшон, защищаясь от ветра.

– Ага, – сказала я, когда мы направились к машине. – Знаю.

Глава двадцать первая

Ближе к вечеру мы с Нисой отправились в офис Эйнсли, чтобы ознакомиться с договором. Залог оказался огромным, но в конце октября я получу его назад. Настоящую финансовую проблему представляла еженедельная плата за уборку.

– Вне зависимости от обстоятельств Мелисса приходит раз в неделю, – сказала Эйнсли в ответ на мои попытки торговаться. – Вас будет несколько человек, не так ли?

– Всего четверо или пятеро. Но мы все взрослые, а не…

– Прошу прощения, но таковы условия. Местным очень нужна работа, особенно в преддверии зимы. Мелисса – хороший друг. Мне также нужно учесть страховку. Существует множество скрытых расходов, о которых знают только домовладельцы. Я бы предпочла, чтобы вы не пользовались каминами – я не успела вычистить все, так что есть риск возникновения пожара.

В договоре было также несколько пунктов, освобождающих Эйнсли от ответственности в случае таких неприятных событий, как смерть, потеря зрения, слуха и многих других.

– Это нормально? – Ниса указала на одну строчку. – Психологическая травма?

– В этом штате необходимо сообщать покупателю, считал ли кто-либо из жильцов, что в доме водятся духи.

– Но мы не покупаем его, – сказала Ниса. – И вы утверждали, что там нет духов.

Эйнсли положила ручку возле стопки листов на столе.

– Это всего лишь меры предосторожности.