Жизнь среди людей

– Это этическая дилемма, которая не имеет однозначного ответа, – сказал я, повысив голос, и тут же опустил глаза.

Я чувствовал, как злость течет из меня, я выдыхал ее из легких, она сочилась из каждой поры моего тела, я выплевывал ее, когда говорил. Это, конечно, метафора, но очень реальная. Злость застилала мне глаза. Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.

– Если бы я не пошел с остальными, я бы не смог влиться в коллектив. Если бы я попросил других остаться, никто не стал бы меня слушать. Если бы я остался один, меня считали бы предателем. Ты знаешь, что такое, когда тебя считают предателем в шестнадцать лет? Нет, не знаешь, потому что ты все забыла, потому что тебе уже давно не шестнадцать и ты не знаешь ничего о микрогруппах, которые образуются в школе, ты не знаешь ничего о нашем классе и взаимодействии внутри него.

Слова лились из меня, и я закрыл рот руками, чтобы остановиться, но не смог. Слова продолжали течь.

– Ты хочешь, чтобы я был, как все, потом хочешь, чтобы не был, а на самом деле ты хочешь, чтобы я был идеальным для тебя, ты хочешь, чтобы я думал удобно, поступал удобно, жил удобно, но ты не хочешь поступать удобно для меня. Я не хотел приезжать сюда, но ни слова не сказал об этом. Я не хотел учиться в новой школе, но я учусь здесь, я стараюсь. Я не знаю, что мне сделать. Не зна…

Крепкая пощечина остановила меня. Щеку как будто обожгла крапива.

Я закрыл рот и поднял глаза. Передо мной стояла не мама. Передо мной стоял Игорь. Он покраснел и стал казаться еще больше.

Я потрогал щеку. Игорь бил очень сильно.

Он стоял надо мной и тяжело дышал. Его рука была поднята для следующего удара.

– Не смей так разговаривать с матерью.

– Папа никогда меня не бил, – сказал я и пошел в комнату.

– Не смей уходить, – он схватил меня за воротник и резко потянул назад. Шов впился мне в горло, и я услышал, как порвались нитки. – Извинись перед матерью.

– За что?

– Отпусти его, – глухим голосом сказала мама. – Пусть идет.

– Но Лиза…

– Отпусти, – тихо сказала мама.

Помедлив, Игорь выпустил мою водолазку. Откашлявшись, я убежал в комнату.

Мне стало страшно. Я сидел в углу с закрытыми глазами, тер горло и слушал Токкату и фугу ре-минор Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Ванессы Мэй снова, снова и снова, пока кто-то не тронул меня за коленку. Я дернулся и открыл глаза.

Оказалось, что в комнату вошла мама.

– Ты правда помог этому мальчику? – спросила она, опустившись рядом со мной на колени.

– Немного. Я разогрел вам пиццу.

– Пойдем поедим вместе? – она пыталась заглянуть мне в глаза, но я не смотрел на нее.

– Не хочу.

– Не выпендривайся. Пошли. И еще… – Она надолго замолчала. – Ты молодец. Хорошо, что ты оказался там. Думаю, ты хорошо вписываешься в свою микрогруппу.

Мне хотелось закричать на нее. Я не вписываюсь, здесь ужасно, и я тону, тону, тону, у меня выбили почву из-под ног, с меня содрали кожу, и я не человек, я теперь оголенный нерв, я все вижу, я не могу не видеть, у меня нет век, чтобы закрыть глаза, у меня нет кожи, чтобы защититься, от меня ничего не осталось. Я устал, устал, устал.

Но я ничего не сказал.

Я вышел из комнаты и ел пиццу вместе с ними.

Я молчал, а мама и Игорь говорили друг с другом. Чаще всего они упоминали какого-то Влада, но я не вслушивался в их разговор.

Когда я уже лег, ко мне в комнату зашла мама.

– Я надеюсь, что ты не будешь дальше общаться с теми людьми, которые могут на тебя плохо повлиять. И оценки подтянешь. Хорошо? А то я видела, что у тебя в последнее время не слишком ладится с учебой.

– Я все исправлю, – ответил я.

И мама ушла.

Утром я чувствовал себя не очень бодро, потому что очень плохо спал.

С серого неба падала вода.

Я ничего не чувствовал. Ничего не понимал. И мне казалось, что черная дыра в моей груди стала еще больше.

Но в школе меня ждал большой сюрприз.

Я зашел в класс, прошел мимо первой парты, за которой сидел Саша Соколов и его вечно хихикающая соседка Таня.

За второй партой сидели Алина Шишкина и Юра Бережков. Но сегодня она, конечно, сидела одна.

Она улыбнулась мне, и я механически улыбнулся в ответ.

– Хочешь сесть со мной? – спросила Алина. – Пока Юрка не… В общем, мы можем пока посидеть вместе.

Я остановился.

Раньше никто не предлагал мне садиться рядом просто так. Только на лабораторных и на контрольных.

И я быстро сел рядом, пока она не передумала.

– Как ты? – спросила Алина.

– Нормально.

– А мне всю ночь Юрка снился. Это ужасно было. Я больше никогда не буду качаться на качелях.

Я кивнул, доставая из рюкзака учебник английского и папку с тетрадями. Если что-то случается, люди часто говорят, что не будут чего-то делать. Каждый раз после посещения стоматолога папа говорит, что не будет есть шоколад и будет пользоваться зубной нитью. Только через неделю уже забывает об этом.

– Ты очень скромный, да? – спросила она. – Или просто пока не освоился?

– Я всегда такой, – сказал я.

– Ты из этих… чудиков. Как их? Гиков[3].

– Наверное.

– Ясно. Увлекаешься наукой? – продолжала спрашивать Алина. – Ты говорил, что любишь естественные науки.

Я кивнул.

Неужели Алина запомнила мои слова? Это было очень приятно.

– Физикой увлекаешься, да? Ну, любишь космос и всякое такое?

– Многие думают, что я люблю астрономию. Но биологию я люблю больше.

Я решил не говорить Алине, что хотел стать космонавтом до одиннадцати лет. Обычно люди над этим смеялись. Некоторые считают, что после Гагарина никто вообще в космос не летал (это не шутка).

– А я люблю литературу, – сказала Алина. – Хотя астрономия мне тоже очень нравится.

– Правда? А что именно в астрономии тебе нравится?

– Мне нравятся планеты Солнечной системы. Моя любимая планета – Юпитер.

– А моя – Плутон. Только это уже не планета.

– Да? – Алина приподняла бровь. – А что?

– Плутоид. Одна из карликовых планет. Плутон исключили из списка планет в 2008 году.

– То есть теперь в Солнечной системе восемь планет?

Я кивнул.

– Вау. Я и не знала. А почему тогда тебе нравится Плутон?

– Все думали, что Плутон – это планета, а потом решили, что это плутоид. Что он совсем не такой, как остальные планеты. И мне стало обидно.

– За планету? – спросила Алина.

– Да, именно. Только Плутон уже не планета.

В класс зашла Зоя Викторовна. Сейчас по расписанию стоял ее урок – английский.

– Сейчас мы получим, – шепнула Алина.

Звонка еще не было, но все в классе замолчали.

Зоя Викторовна тоже молчала. Она смотрела на нас, и я очень жалел, что не могу понять выражения ее лица. Лучше бы она что-нибудь говорила.

Через две минуты – самые долгие две минуты в моей жизни – прозвенел звонок.

– Ну что? Хорошо вчера повеселились? – спросила она.

Никто не ответил. Даже Артем Хвостов ничего не сказал.

– У Юры Бережкова сотрясение мозга. А из-за кого? – закричала Зоя Викторовна. – Вы понимаете, что довели одноклассника до больницы? Вы подвели меня. Вы все. Даже ты, Саша.

Саша Соколов молча опустил голову. Вчера его не было с нами в рок-магазине, он ушел раньше.

– А ты, Вика? Я думала, хоть ты сознательная.

– Я сознательная, – ответила отличница Вика. – Но я решила провести время более продуктивно.

– И как? Провела продуктивно? – продолжала кричать Зоя Викторовна.

– Я не ходила с остальными. Я пошла к бабушке в больницу, – ответила Вика Веревкина.

– Это, конечно, благородно, но не ценой же прогулянного урока.

– На французском нас все равно ничему не учат. Так что без разницы.

Мне стало обидно за Галину Михайловну. На уроках ее часто перебивали, а она кричала, что пойдет к директору. Но никогда не ходила.

– Правильно, – закричал Артем Хвостов. – Френч вообще отстой.

– Смотрите, кто подал голос. Хвостов, – Зоя Викторовна прищурилась и подошла к нему. – Это ты придумал сбежать с урока?

– А чё сразу я? – закричал Артем. – Не я же потащил его на качели.

Так всегда. Если Артему Хвостову что-то нравится, он говорит об этом так, чтобы все услышали. Если не нравится – говорит еще громче.

– Но ты его подстрекал, я уверена.

– Да чё вы сразу на меня гоните-то?

Зоя Викторовна что-то говорила, но я не слушал. Мне хотелось исчезнуть отсюда и оказаться где-нибудь очень далеко. Например, в районе Плутона. Там, где только вакуум и темнота.

– …Самохин. А? Леша Самохин!

Я поднял глаза. Зоя Викторовна стояла рядом и смотрела на меня.

– Что скажешь, Самохин? – спросила она после долгого молчания.

Я не знал, что говорить, поэтому промолчал.

– Точно ничего не хочешь сказать?

Я помотал головой. Я ничего не хотел сказать.

– Зря, – сказала Зоя Викторовна. – Кто-нибудь еще?

– Он Юрку спас, – закричал кто-то с задних парт.

Класс зашумел, и мне захотелось закрыть уши руками, но это было невежливо.

– Это правда? – спросила Зоя Викторовна.

– Я оказал первую помощь, – я посмотрел Зое Викторовне в глаза. – Это не значит спас.

– Леша действительно здорово помог, – сказала Алина.

– Конечно, он же у нас самый умный, – хмыкнул Саша Соколов.

– Ты молодец, Леша, – сказала Зоя Викторовна и улыбнулась мне. – Хоть ты и прогулял, но все равно молодец. В конце недели у нас будет педсовет по этому поводу.

– О не-ет, – сказал Артем.

– О да! Все родители должны присутствовать. Я сегодня обзвоню всех еще раз. А теперь начнем урок. Хвостов, к доске. Страница семьдесят два, упражнение шестое.

– Блин, – сказал Артем и пошел к доске.

Зоя Викторовна больше не говорила про Юру Бережкова, и урок прошел как обычно.

На алгебре учительница долго рассказывала нам про безответственность, которая охватила нас с появлением Интернета.

Очевидно, она имела в виду, что до появления Интернета ученики не прогуливали. Я особо не слушал, потому что волновался, вдруг она вызовет меня к доске. Но меня не вызвали.

На большой перемене Алина предложила пойти купить хот-доги в киоске, который стоит рядом со школой.

Пока мы ждали заказ, Алина молчала. Я тоже молчал, не зная, что сказать.

На улице было прохладно, ветрено, а небо покрывал густой слой темных туч. Очень свежо.

Когда мы возвращались, Алина спросила:

– Не хочешь после школы зайти к Соне?

– Не знаю. Да. Наверное. Только я должен вернуться до того, как мама с работы придет.

– Тебе вчера влетело?

– Можно и так сказать. Мама и ее новый мужчина со мной поговорили.

– Твои родители развелись?

– Пока нет. Но они уже давно не живут вместе.

– А мои развелись, когда мне было шесть. Я папу не видела уже несколько лет.

– Сочувствую, – сказал я, потому что понимал, каково ей. – Когда родители расходятся, это ужасно. Будто внутри появляется черная дыра. И ничего больше не остается.

– О чем ты? – Алина засмеялась. – Снова что-то научное? Пошли лучше на биологию.

И мы вернулись в школу.

– А чем тебе нравится биология? – спросила Алина после того, как прозвенел звонок. – Это же ужас какой-то. Генетика, бе-е.

– Не знаю. Это то, что делает нас нами. Разве этим можно не интересоваться?

– Да легко, – улыбнулась Алина.

Я молча пожал плечами.

В класс зашел наш учитель Карл Анатольевич и тут же спросил:

– Кто скажет мне, в чем смысл полового процесса?

Значит, мы начнем проходить размножение.

– Половой процесс – это круто, – громко сказал Артем Хвостов.

– Какой же он тупой, – шепнула Алина мне на ухо, и у меня возник пиломоторный рефлекс (обычно люди говорят в таких случаях «побежали мурашки по коже»).

– Не думаю, что он тупой, – ответил я. – Просто он перепутал половой процесс с половым актом.

Алина покачала головой и нахмурила брови.

– Может, кто-нибудь другой скажет, в чем заключается смысл полового процесса? – спросил Карл Анатольевич.

Алина толкнула меня локтем в бок.

– Ответь, ты же знаешь, – шепнула она. – Знаешь же?

На этой неделе я поднимал руку и отвечал уже два раза (на геометрии и на физике).

– Давай, – сказала Алина.

Помедлив, я поднял руку.

– Да-да? – Карл Анатольевич улыбнулся. – Ты знаешь, Алексей?

Он всех учеников называл полным именем, и мне это очень нравилось.

Я встал, заставив себя посмотреть ему в глаза.

– Цель полового процесса – оплодотворение. Гаплоидные половые клетки соединяются, чтобы получилась диплоидная клетка, которая н-называется зиготой.

Я сел на место, потому что понял, что снова начал заикаться. Но вроде бы никто не заметил.

– Ты прямо как Википедия, – шепнула мне Алина. – Так много знаешь, это круто. Мне бы так.

Я улыбнулся ей.

Мы просидели вместе весь день. Я был очень-очень рад. Но я понимал, что Юра Бережков скоро выздоровеет, и я снова буду сидеть один.

Но пока я чувствовал себя почти… счастливым.

10. Соня

Мы уже не вспомним, зачем ты пустила меня в свой дом.Бесконечность назад мы искали кого-то другого.Мы считаем часы и минуты до встреч,мы кого-то ждем.Но где нет нас с тобою – даже мгновенияМного.

Даже вечность не стоит на месте. Особенно вечность.

Все исчезает, все меняется. Нужно меняться и мне.

Соня жила на «Семеновской», поэтому нам пришлось делать две пересадки. Мы шли по тихим желтым дворам, вокруг играли маленькие дети, а за ними наблюдали родители.

Мне понравилось на «Семеновской», потому что машин и людей было мало и я не слышал почти никакого городского шума.

Мы с Алиной молчали, пока шли. Но мне очень хотелось поговорить о чем-нибудь.

– А вы с Соней давно дружите? – спросил я.

– С прошлого года. Она в Москву приехала с мамой. По работе что-то.

– Откуда приехала?

– Из Таллина.

Это было неожиданно. Поскольку я жил в Санкт-Петербурге, я был в Таллине шесть раз.

– Пришли, – сказала Алина и позвонила в домофон.

Соня даже не спросила, кто там. Просто открыла нам дверь. Очень неосмотрительный поступок. В лучшем случае она рискует потерянным временем, если к ней придут «свидетели Иеговы», а в худшем за дверью может оказаться маньяк-убийца.

Последнее маловероятно, но исключать такую возможность не стоит.

Мы поднялись на шестой этаж на лифте.

Соня уже ждала нас у двери. Она всегда была худой и бледной, но сейчас она еще больше отощала, стала еще белее, и синяки под глазами стали темнее. Она была такая хрупкая и маленькая, что мне стало ее жалко.

Мы прошли в ее квартиру, и первым делом я обратил внимание на белые стены. Мебель и пол тоже были светлыми.

Я разулся и поставил кроссовки на коврик в прихожей рядом с красивыми лаковыми туфлями Алины. Странно, на ее туфлях не было ни капли, а я вот сильно забрызгал грязью свою обувь.

По длинному светлому коридору мы прошли в комнату Сони.

Одна стена выкрашена в белый цвет, другая из темного кирпича. Большое окно, высокий потолок. Никаких ярких цветов, никаких плакатов, никаких цветов. Красивая комната.

Синий угловой диван, фиолетово-синие занавески, пушистый серый ковер, заваленный тетрадями и учебниками стол, высокий книжный стеллаж, рядом с которым стоял стул.

На стуле лежали две книги и какой-то журнал.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть их, но задел коленом и уронил.

Подняв их, я увидел обложки. «Лечение от любви» Ирвина Ялома и «Пасынки Вселенной» Роберта Хайнлайна. Журнал был интереснее. Это был какой-то самиздат под названием «Ключи от будущего» № 1 (14).

– О, это наш школьный сборник, – сказала Алина. – Соня там печатается.

– Правда?

– Ага. Она всякие рассказы пишет.

– Ясно.

Я положил книги и сел рядом с Алиной на диване.

Соня вернулась в комнату с тремя яркими кружками чая (фирма «Люминарк», у нас дома такие же) и поставила их на стол.

– Хотите поесть чё-нить? – спросила Соня шепотом. – Может, шоколада?

Я кивнул.

Тогда Соня принесла плитку пористого шоколада.

– О, я люблю пористый шоколад, – улыбнулся я Соне.

Она улыбнулась в ответ, и мне стало приятно. Все-таки здорово, когда тебе улыбаются.

– А я не очень, – сказала Алина.

– Пористый шоколад похож на Вселенную, – сказала Соня. – Это довольно забавно.

– Да? – спросила Алина.

– Да, это так, – я кивнул. – У Вселенной пористая структура. Галактики распределены во Вселенной не равномерно, они образуют ячейки. Множества галактик образуют скопления, а те образуют сверхскопления. Наша галактика находится в сверхскоплении Девы. Помимо нее туда входят еще примерно тридцать тысяч других галактик.

– А сверхскопление Девы находится в другом сверхскоплении, – прошептала Соня. – Оно называется Ланиакея – «необъятные небеса».

Необъятные небеса. Красивое название.

– Когда время закончится, они разлетятся так далеко друг от друга, что свет одной галактики не будет виден из другой. Однажды из одной точки пространства не будет видно ни одной звезды. Так закончится время. Так закончится Вселенная. И наступит эпоха вечной тьмы.

Я знал, что она шепчет, потому что не может говорить нормально, но сейчас ее шепот казался каким-то волшебным.

– Вы какие-то темы дурацкие обсуждаете, – сказала Алина. – Неужели нельзя о чем-то веселом поговорить?

Я смутился и подошел к книжному стеллажу.

– Да ладно, – прошептала Соня. – Это просто реальность. Да и мы этого уже не увидим. Это случится через миллиллионы лет после нас.

– Ты хотела сказать «миллионы»? – спросила Алина.

– Нет, – сказал я. – Соня правильно сказала. Это очень большое значение. Кажется, десять в шеститысячной степени. Прошу прощения, я точно не помню. Но она права. Это просто реальность.

Алина издала странный звук. Очевидно, смешок.

Я стал разглядывать книги.

Здесь стояло полное собрание сочинений Аркадия и Бориса Стругацких (старое издание), десять томов Марка Твена в оранжевой обложке (тоже старое издание), разные писатели-классики – все на нижних трех рядах.

Дальше было интереснее. Герберт Уэллс, Гарри Гаррисон, Роберт Хайнлайн, Роберт Силверберг, Роджер Желязны, Фрэнк Герберт, Клиффорд Саймак.

Все, что мне нравится. Неужели Соня и правда любит научную фантастику?

Еще выше стояли книги Зигмунда Фрейда, Карла Густава Юнга, Карен Хорни, Льва Выготского, Оливера Сакса, Юлии Гиппенрейтер и других психологов.

Стыдно признаться, но из всех этих авторов я читал только Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа.

Когда у меня началось половое созревание, я заинтересовался книгами о сексе. Поскольку именно Зигмунд Фрейд совершил сексуальную революцию в научном мире, когда начал первый открыто об этом говорить, то я решил начать с его трудов.

– Ты любишь научную фантастику? – спросил я у Сони.

Она пожала плечами, но ответила Алина:

– Да, Сонька это дело любит.

– И психологию?

– Психологию мы обе любим, не зря же на факультатив записались, – сказала Алина. – А тебе нравится?

– Психология или фантастика?

– Психология.

– Я только Фрейда читал. «Очерки о теории сексуальности» и «Введение в психоанализ».

– Это же антиквариат. Представляет только историческую ценность, – прошептала она. – Слушайте, расскажите про травму Бережкова? Что там случилось?

– О, ты не поверишь, – сказала Алина. – Юрка с качелей грохнулся, его тошнило, а Лешка его на бок уложил. А я кровь останавливала.

– Как? – спросила Соня шепотом.

– Зажимала рану. Огромную. Я слышала, короче, ему двенадцать швов наложили. Так страшно было, жесть просто.

Я вспомнил, как Алина сидела рядом со мной, и слезы текли по ее лицу. И как я накрыл рукой ее руку.

Почему я не успел ее поцеловать?

– Я ему писала, – сказала Алина. – Он говорит, что еще три недели дома будет. Крутяк. Столько отдыхать.

Соня помотала головой.

– Ничего крутого. Дома скучно. Лучше уж в школу ходить, чем болеть. Я думала, весело будет. Хотела читать, а не получается.

Алина и Соня еще говорили, а я молча разглядывал книжный шкаф. Потом взял школьный сборник и начал его листать. Там были стихи и рассказы учеников.

Сонин рассказ был как раз посредине. Он назывался «Железный Генрих». Иллюстрацией к рассказу служил грубо нарисованный космический корабль. Это заинтриговало меня, и я начал читать.

«Когда Генри попал в аварию, ему было всего девять лет. В девять лет ему пришлось стать киборгом. Механические руки и ноги, легкие, гортань и часть печени. Даже механические глаза! Но сердце осталось настоящим, живым и бьющимся, однако закованным в три обруча. Родители отправили его на Марс, поскольку гравитация там была меньше, да и адаптироваться было легче. Генри быстро привык к белому небу, красным равнинам и черной траве. Здесь солнце заходило стремительно – в один момент еще светло, а через несколько минут уже полная темень. Мальчик жил среди подобных ему детей, но ни с кем не мог сблизиться, поскольку большинство было такими с самого раннего детства. Ему было жалко детей, которые никогда не бегали на своих ногах, не играли в футбол с друзьями, не плавали в соленой воде лазурных морей Земли. И больно было оттого, что он сам никогда этого не испытает. На самом деле ему еще повезло, и он это осознавал. Пускай он видел все механическими глазами, ощущал не своим телом, но его мозг остался неповрежденным. Несмотря на то что обожженную кожу заменили нарощенной, его лицо все же сохранило свой изначальный облик. Жаль только, что он больше не сможет попробовать свое любимое кокосовое мороженое, ведь вкусовых рецепторов у него больше не было. Генри стал учиться математике и достиг в этом определенных успехов. Он усердно учился, но однажды, после нескольких лет отсутствия, приехали родители, и с ними мальчик, который был поразительно похож на самого Генри много лет назад.

– Это твой брат Джеймс, – представила мальчика мама.

Тот боялся немного, но все же разглядывал Генри с любопытством и… неужели с доброжелательностью? Быстро растущий брат становился все больше и больше похож на Генри, а потом ему исполнилось десять, одиннадцать, двенадцать лет… Джимми рос, хорошел, а Генри так и оставался таким, каким был. Длинные механические конечности, неживые голубые глаза, неподвижное лицо. Черепно-мозговые нервы, отвечающие за мимику, постепенно утрачивали свою активность за ненадобностью. Младший брат часто прилетал на Марс, а затем вовсе переехал в Элладу. Он часто навещал Генри, они помногу общались, разговаривали и оба мечтали о полетах в далекий космос. Магеллановы Облака были их общей мечтой. Джеймс решил стать пилотом, а Генри – проектировать корабли. Несмотря на свою привлекательную внешность и незаурядные умственные способности, Джим много времени проводил с братом-киборгом и этим вызывал насмешки со стороны своих одногруппников-пилотов. В кратких увольнительных они шли в бары или проводили время со своими девушками, а он неизменно отправлялся проведать брата. Генри хотел, чтобы Джим приезжал, однако ему было обидно, что его брата дразнят из-за него.

– Ты можешь ко мне не приезжать, – как бы невзначай сказал он однажды, когда они гуляли по нагорью Фарсиды.

– Нет уж! Я буду к тебе приезжать, – упрямо покачал головой светловолосый Джеймс, а Генри так хотелось улыбаться или плакать, но он не мог ни того, ни другого.

Когда Генри предложили участвовать в секретном проекте, касающемся новых космических кораблей, он сразу же согласился. Это означало возможность быть не просто киборгом, а стать мозгом настоящего космического судна!

Строительство корабля длилось несколько лет, и Генри с самого начала знал, кто будет его пилотом. Он с нетерпением и радостью скинул оковы механических конечностей, чтобы стать кораблем. Больше не было грузности и неуклюжести, Генри ощущал корабль как себя самого, а себя – как корабль.

Пришло время первого полета. Генри чувствовал, как Джим поднимается на лифте в рубку, видел внутренними сенсорами, как тот улыбается.

– Жаль, я больше не увижу твоего лица, – немного печально сказал младший брат, глядя на стену, за которой хранился мозг Генри.

Джим прислонился к ней лбом и закрыл глаза.

За переборкой в прозрачном саркофаге находилось настоящее тело Генри. Без механических конечностей, органов и глаз.

И на сердце больше не было обручей».

В 17:06 Алина потыкала меня пальцем в плечо.

– М-м? – спросил я.

– Пойдем?

– Хорошо, – я кивнул и вышел в коридор.