Мечта длиною в лето

Отмахиваясь от воспоминаний, бередящих душу, женщина поднесла ладонь ко лбу, сдвинув платок на затылок и приоткрывая лоб, пересечённый двумя морщинками:

– Не знаю, чем вам помочь… – Она задумалась, словно определяя, можно ли им доверять. Видимо, решившись, сказала: – Вы пойдите прямо через мостик на ту сторону реки. Увидите фургон, автолавка по-нашему. Спросите Генку Голубева – шофёра. Он нынче в Подболотье ладился, авось и вас подбросит.

– Спасибо вам.

Тяжёлые рюкзаки легли на плечи дачников, принизив к земле мальчишку с любопытной мордахой.

– Помогай Господи.

Стрелочница вздохнула и долго смотрела вслед приезжим, чувствуя, как в её душе растекается умиротворение. Лето, отпуска, через пару недель их станция наполнится жизнью и детскими голосами. Приедет из города и её внук. Уж скорей бы.

Душный воздух плавился, пыль забивалась в нос, а стальные рельсы, перерезая шпалы, выдавливали из них запах мазута и щебня.

От волнения, что он скоро увидит Подболотье, у Фёдора пересыхало во рту. В общем вагоне было так душно и жарко, что семь часов езды показались вечностью. Поезд несколько раз подолгу останавливался на перегонах, и тогда проводница с хмурым лицом объявляла пассажирам:

– Ремонт путей, потерпите.

Чего только Федька не делал, чтобы прогнать дорожную скуку: и спал, и пытался читать книжку, и решал кроссворд. Но из его занятий ничего путного не выходило. Унылую поездку немного скрашивало предчувствие тайны Подболотья и симпатичная девчонка лет четырнадцати, сидевшая через два купе от них. Голубые джинсики, по-модному порванные на коленях, ловко облегали стройные ноги, а красная футболка красиво подчёркивала яркость светлых волос, распущенных по плечам.

Делая вид, что в упор не замечает попутчицу, Федька то и дело смотрел в её сторону нарочито безразличным, долгим взглядом, словно высматривая что-то в глубине вагона.

– Симпатичная, правда? – прошептал ему на ухо дед.

– Кто? Та тётенька в зелёном платье? – прикинулся дурачком Федька.

Девчонка вышла за две станции до их Глубокого, и Федька почти сразу забыл про неё, распластавшись у окна. Подъезжаем! Где-то здесь его ждут приключения!

* * *

Так сложилось, что за всю свою тринадцатилетнюю жизнь Фёдор Румянцев был в настоящей деревне всего один раз в возрасте трёх лет, и то благодаря маминой подруге тёте Ларисе. Именно она убедила маму поехать с детьми погостить к ней в деревню. Те несколько дней мама всю последующую жизнь вспоминает с ужасом.

– Вы не представляете, – подчас рассказывала она знакомым, – комарья полно, из дому носа не высунуть. Пока до туалета добежишь, все ноги изожрут. За водой надо на речку ходить.

С коромыслом! – На этом месте мама делала паузу, приглашая ужаснуться вместе с ней. – Носить воду на коромысле невообразимо трудно. На плечи давит, съезжает набок, а вёдра с водой раскачиваются, как качели. Я облилась с головы до ног. А вода, надо сказать, холодная. Потом я, конечно, сообразила ходить на реку с пластиковыми бутылками, но это тоже не великое удовольствие. Газ надо экономить, по телевизору одна программа. В общем, врагу не пожелаю!

Само собой, те несколько дней Федька совершенно не запомнил, и теперь настоящая сельская местность, окружавшая их с дедом, казалась ему срисованной с картинки. Он шёл за дедом по направлению к мостику, указанному стрелочницей, и думал, что в городе он совершенно не замечал неба, вроде как его и не существовало. Так, невзрачная серовато-голубоватая марь за окном десятого этажа.

Тут небо было огромным, ярким, синим и таким глубоким, что Федьке захотелось сложить руки лодочкой и с размаху нырнуть в его глубину, с замиранием сердца ощутив, как по бокам скользит мягкая пена облаков, а плечи обливает солнечный жар.

Станция Глубокое осталась позади, открыв на горизонте кромку леса, около которого виднелся жёлтенький кузов Генкиного фургона.

Высоченный столбовой лес так плотно сомкнул ели, что казался единым тёмным массивом, среди которого редкими мазками проблёскивали белые стволы берёз и низкие кусты ракитника, словно в испуге клонившегося поближе к земле.

День близился к полудню, и жара начинала подсушивать прибитую росой пыль на дороге, налипающую на кроссовки. Смахивая бисеринки пота со лба, дед, шумно отфыркиваясь, шёл впереди, совсем согнувшись под тяжестью рюкзака. Мешок Фёдора был немного легче, он сам напихал туда самое необходимое: плеер, пару наушников, карту России, на случай, если придётся блуждать по лесу, – переговорное устройство, собранное из конструктора, и пару фонариков для непредвиденных обстоятельств. Остальное пространство рюкзака мать забила всякой всячиной, включая майки, трусы, носки и тёплую осеннюю куртку.

– Вдруг будет холодно, – объяснила она сыну, когда он сверлил глазами похожий на арбуз зелёный рюкзак.

«Жаль, что у деда Коли нет автомобиля», – сокрушался Федька, думая о том, что до Генкиной машины надо тащиться с километр, а там ещё неизвестно, подбросят ли их до Подболотья или нет.

– Добрый день! Вы Геннадий Голубев?

Дед тяжело скинул мешок с плеч и вопросительно посмотрел на щупленького, дочерна загоревшего молодого человека, который старательно связывал между собой рассыпавшиеся коробки с печеньем.

Не отрываясь от работы, Геннадий коротко кивнул. Был он невысокий и некрасивый, с острым носом и торчащими в стороны ушами, которые делали его похожим на летучую мышь.

Поскольку Голубев интереса к их персонам не выказал, дед снова сделал попытку наладить контакты:

– Гена, нас к вам направила стрелочница со станции.

Ещё один быстрый взгляд в сторону деда дал понять, что Геннадий ждёт продолжения. Николай Петрович приободрился:

– Нам надо попасть в Подболотье. Говорят, что вы можете нас подвезти. Мы заплатим, не сомневайтесь.

– В Подболотье, говорите?

Под пальцами шофёра треснула одна из коробок, и по траве, прыгая, брызнули жёлтые кругляшки печенюшек с волнистым узором. Одна печенинка упала и разломилась. Фёдор машинально поднял её и положил на ладонь, не зная, куда девать. Отдать хозяину разломанную – неудобно, выбросить – жалко.

– А ты съешь, – иронично сказал Генка, словно испытывая Федьку «на слабо»: съест или побрезгует.

– Спасибо.

Ни секунды не размышляя, Федька положил в рот влажноватое печенье, почувствовав, как на зубах хрустнул песок. Но не выплюнул, а проглотил. Подумаешь – упало на землю! Проворно встав на коленки, он принялся собирать печенье с упругой травы, горстями подавая Генке, который молча складывал его в полиэтиленовый мешок.

– Помочь? – Федька кивнул на коробки.

– Сам справлюсь.

Голос шофёра по-прежнему был сух, но из него исчезли настороженные нотки, да и на деда он посматривал вполне доброжелательно. Загрузив товар, Генка выпрямился и вытер руки о замусоленные джинсы, вздувавшиеся на коленях пустыми пузырями, и небрежно поинтересовался:

– Вы в Подболотье к затворнице?

Не сговариваясь, Федька с дедом спросили:

– К какой затворнице?

– К той, у которой дом за забором, – уточнил Генка и пояснил: – Я сразу понял, что вы к ней. Обычные дачники в нашу глушь не заглядывают. Опасно слишком.

«Опасно!» У Федьки сладко защекотало в носу в предвкушении приключений, и он в восторге прошептал:

– Здорово!

Поймав осуждающий взгляд деда, Федька съёжился, старательно пряча свой восторг в раздутую губу.

– Вы не угадали, мы не к затворнице, – сказал дед. – Мы вольные дачники, и в Подболотье хотим снять комнату на лето. Вы не слышали, кто-то там сдаёт?

Долгий, слишком долгий ответный взгляд Голубева, видимо, подсказал деду, что в этом Подболотье, что-то не так. Благодушное выражение на дедовом лице сменилось суровым. Оно не сулило ничего хорошего, и Федька уже приготовился ныть и канючить, мучительно подбирая самые убедительные аргументы.

Но Генка Голубев, словно прочитав несложные Федькины мысли, уверенно вскочил на подножку грузовика и широким жестом указал на сиденье:

– Садитесь, так и быть, подброшу. Только имейте в виду, зубы крепко не стискивайте и не разговаривайте, не то языки пооткусываете: дорога в Подболотье – яма на яме. Один я могу проехать. А остановитесь у бабы Лены – малярихи. Не прогадаете.

* * *

Когда, натужно гудя, машина взяла очередное препятствие, Федька понял, что ещё одна яма – и его голова оторвётся от туловища, весело запрыгав по кочкам, мелькавшим за стеклом.

Спину ломило, в глазах плясали мушки, а язык, как и предупреждал шофёр, больно саднил, поцарапанный передним зубом со щербинкой.

Рядом с ним, спиной вжавшись в сиденье, мужественно покряхтывал дед, зеленея лицом на каждом спуске с горки.

Поняв, что деда Колю не на шутку укачало, Федька забеспокоился:

– Скоро приедем?

– Скоро, – жизнерадостно пообещал Генка Голубев, заложив очередной вираж, от которого машина чуть не завалилась набок. – Полпути проехали.

Дорога проходила по вырубленной в густом лесу просеке, неожиданно ныряя то вверх, то вниз и заставляя пассажиров резко подпрыгивать. Порой лес смыкался и ветви елей били по кабине машины, словно заколдованные злым волшебником сказочные чудища. В лесу было так сумрачно, что приходилось напрягать зрение, чтобы рассмотреть дорожное полотно, похожее на гигантскую стиральную доску.

– Никогда прежде не видел такой дороги, – простонал дед, – даже когда служил в армии.

– А это не дорога, – сказал Голубев, снизив скорость на очередной выбоине, – это лежнёвка. – Догадавшись, что попутчики не понимают, пояснил: – Когда-то была дорога, вымощенная лесом, который вырубали. Чуете, как мы по полусгнившим стволам едем?

– Чуем, – лязгнув зубами, подтвердил Федька.

– Говорят, что эту дорогу ещё Чингисхан для своего войска прорубил, когда на Великий Новгород шёл. Да только зря старался. Сгинули татары в здешнем болоте. Все до единого человека. Вместе с конями и оружием.

То ли в кузове машины что-то звякнуло, то ли под колёса попал лист железа, но только на этих словах Голубева Федьке послышался отдалённый скрежет металла и еле различимое ржание коней, уходивших в зыбкую болотистую почву. Ахнув, он схватил деда за руку, не в силах сдерживаться:

– Деда, ты слышишь звон?

– Слышу, Фёдор, слышу, – приглушённо отозвался голос деда. – Это звенит моя голова.

Фёдор готовился к худшему. Но вдруг машина поехала ровнее.

– Вот оно, болото, – указал Геннадий, одной рукой придерживая руль, а другую высунув в распахнутое окно. – Запомните, дачники: с той тропы, по которой мы едем, в сторону – ни ногой. Иначе вас никогда не найдут. – Он хохотнул: – Или найдут археологи через тысячелетие. Говорят, в торфе ничего не гниёт. Будете стоять столбом рядом с конницей Чингисхана, целые и невредимые.

От шутки Голубева веяло жутью, и Федька с благоговейным ужасом посмотрел на огромное бурое поле с тонкими хлыстовинами мёртвых деревьев без верхушек.

Но дед Коля, почувствовав себя на равнине гораздо бодрее, убеждённо подтвердил слова Геннадия:

– Верно, Гена, вы заметили. Торф действительно способен консервировать органику, то есть живую материю. Когда я работал на Урале, около нашего завода археологи нашли целую охотничью стоянку с тысячелетней историей. Так что вполне вероятно, что и на вашем болоте археологам есть где приложить усилия.

Представив «законсервированную» конницу, Федька размечтался: наверняка рукопись с крюками указывает на место сокровищ Чингисхана!

Ну и ну, в какое место занесла их с дедом судьба!

Что если набраться храбрости и немного покопать, не сходя с дороги? Хотя бы настолько, насколько тянется рука? Вот было бы здорово откопать какой-нибудь колчан со стрелами или настоящее копьё! А уж когда посчастливится разыскать клад…

– Не моги и думать, – оборвал его расчёты дед, прихлопнув ладонью по коленке, – знаю, что ты замышляешь.

В один миг спустившись с сияющих вершин мечты в жестокую действительность, Федька собрался возразить, что дед ошибается, но не успел. Впереди показался высокий забор с колючей проволокой по верху, за которым возвышалась крыша дома, увенчанная спутниковой тарелкой. Забор был металлический, выкрашенный ярко-красной краской, а тарелка показалась такой большой, что Федька стал прикидывать, сколько человек туда поместится, если использовать её как санки зимой.

Несмотря на весёленькую окраску, колючая проволока придавала сооружению мрачный вид неприступной крепости, а глухо задраенные ворота с глазком указывали на то, что хозяин гостей не жалует.

– Это дом местной затворницы, – сказал Генка, – есть тут одна такая. Видно, от кого-то скрывается.

Он не договорил, предлагая по его тону самим догадаться, какой человек тут живёт, прячась от людских глаз. Не останавливаясь, машина пролетела мимо особняка, и рука Голубева уверенно нажала на кнопку сигнала, издавшего гудящий звук, покрывший шум гравия под колёсами.

– Приехали, Подболотье.

– Вот это да! – невольно закричал Федька, когда машина, словно споткнувшись, остановилась около покосившегося дома без крыши.

Вдали, сколько позволял видеть глаз, стояли такие же полуразвалившиеся избы с рухнувшими заборами, дырявыми крышами и проломленными стенами. Одни избушки выглядели почти пригодными к проживанию, только кровлю бы подлатать, а другие превратились в прах так давно, что успели прорасти ивняком и крапивой в человеческий рост.

Завозившийся на сиденье дед крякнул, но сдержался, негромко заметив:

– Говоришь, все твои одноклассники тут лето проводят? Ну-ну.

Старухи появились внезапно. Словно вынырнули из-под земли. Одна, другая, третья…

Возглавляла бег сухая старушонка в лёгком халатике с розовыми зайцами, явно купленном в «Детском мире». Приветственно размахивая над головой полиэтиленовым мешком, она успевала выкрикивать:

– Я первая в очереди! Не обгоняй меня, Валентина, я первая машину увидела.

– Сахарный песок привёз, Геннадьюшко, как я заказывала? – басом гудела толстая бабуля с костылём, продираясь через кусты бузины, усеянные мелкими белыми цветочками.

– Генка, Генка приехал! – неслись со всех сторон голоса, наполняя деревню жизнью и звуками.

Облегчённо вздохнув, Федька уловил на лице деда подобие улыбки и понял, что гроза миновала и экстренное возвращение откладывается.

В первый момент показалось, что старух очень много, но, приглядевшись, Фёдор насчитал всего шестерых: крошечную бабулю в розовом халате, дородную Валентину с конским хвостиком, перетянутым резиночкой, бочкообразную старуху с костылём, двух похожих друг на дружку бабушек в домашних тапочках и угрюмую старуху, державшуюся немного в стороне от машины.

Не в силах дождаться, пока Генка распахнёт дверцы автолавки, бабушки столпились у кузова, весело отпихивая друг друга и беззлобно переругиваясь, словно члены одной семьи у сковородки с горячими блинами.

– Кто первый в очереди? – звонко выкрикнул продавец, и вокруг воцарилась благоговейная тишина. Во время суматохи на приезжих никто не обратил внимания. Старушки торопились отовариться, а Генке Голубеву было некогда поднять голову от подсчётов. Наконец, отпустив товар последней бабуле, Голубев поманил рукой всё ещё сидевших в кабине деда с Федькой и представил собравшимся:

– Дачники к вам.

– Бабоньки, никак к нам женихи! – взвизгнула от восторга старуха с костылём, с недюжинной силой забросив его в ближайший куст.

– Точно, гражданин, да какой симпатичный! – согласились старушки в тапочках, умильно заморгав побагровевшему от смущения деду.

– Но-но, – пригрозил веселухам Генка, ухмыляясь во весь рот, – запугаете дачников – обратно уедут. – Он нашёл глазами бабулю в розовом и спросил: – Баба Лена, возьмёшь постояльцев?

– А что? Я старушонка озорная, – притопнула ногой баба Лена и скомандовала: – Берите вещи и айда за мной.

* * *

В деревне пахло цветущей сиренью. Нескошенная трава вдоль дорог порой доставала Федьке до макушки. Как только вдали затих урчащий шум Генкиной машины, деревней завладели птичьи перезвоны и стрекотание кузнечиков.

Хоть и кружило Федькину голову неизведанное приключение, но усталость наваливалась, передавливая плечи лямками рюкзака и стекая за воротник струйками липкого пота. О привале и отдыхе он думал с блаженством, ему очень хотелось пить. Лучше всего холодную фанту или спрайт. Но сойдёт и вода.

Звучно хлопая по пяткам, оранжевые шлёпанцы бабы Лены торили путь по зарослям подорожника между заколоченных домов. От быстрой ходьбы розовые зайцы на халатике шевелились, словно в детском мультике, издалека казалось, что они грызут синие морковки, накрепко зажатые в лапах.

Пару раз старушка останавливалась, проверяя, идут ли за ней постояльцы, и перекладывала из руки в руку полиэтиленовые пакеты, раздувшиеся от продуктов. От нелёгкого груза на руках бабы Лены верёвками набухли тёмные жилы, и Федька подумал, что если бы он не волочил объёмистый рюкзак, то обязательно помог бы. Наверное, со стороны это выглядело совсем неприлично: маленькая старушонка тащит пакеты, а два крепких мужчины идут сзади… Поэтому он облегчённо вздохнул, услышав, как дед вежливо предложил:

– Хозяюшка, позвольте вам помочь.

– Да мы уже пришли!

Баба Лена резко свернула и замерла, ожидая реакции гостей.

– Ну и ну! – ахнул Федька, стукнувшись о дедову спину.

– Красота! – сдавленно изрёк дед, посмотрев на покрасневшую от смущения бабу Лену.

За калиткой, висящей на одной петле, перед ними открылся дом. Снизу до крыши он был расписан розовыми зайцами и синими морковками. В точности как на халате. Но если на халате заячьи мордочки удавалось разглядеть с трудом, то на зелёной стене дома огромные зайцы представали во всех подробностях, сверкая белыми зубами и кося узкими глазами с загнутыми ресницами.

– Ресницы я для красоты пририсовала, – похвасталась хозяйка и бесхитростно поинтересовалась: – Нравится?

– Великолепно, – с преувеличенным восторгом воскликнул дед, и Федька понял, что дед – любитель фламандской живописи шестнадцатого века – в шоке от увиденного.

– Милости прошу. – Баба Лена посторонилась, пропуская постояльцев вперёд.

Предвкушая, как скинет ненавистный рюкзак на пол, Федька шустро проскочил на крыльцо, успев заметить укоризненный взгляд деда.

Тот церемонно остановился напротив хозяйки и, взяв у неё из рук пакеты, представился:

– Николай Петрович Румянцев. Дед вот этого мальчика Феди, – кивком подбородка он указал на внука, успевшего сбросить на ступеньки и рюкзак, и кроссовки.

– Баба Лена, – представилась старушка, – то есть Елена Ивановна. – И, видимо, чтобы объяснить свою любовь к рисованию, уточнила: – Малярша я. Бывшая. На Киришском домостроительном комбинате работала.

Острым кулачком баба Лена толкнула незапертую дверь. Из сеней пахнуло приятным холодком.

– Проходите.

Поймав Федькин взгляд на ведёрке с водой, баба Лена споро сунула ему в руки кружку, пальцем указав на ведро:

– Лей – не жалей.

Прозрачная вода нежно окатила горло студёной свежестью. Её хотелось пить без конца. С таким блаженством не сравнится ни спрайт, ни фанта, ни даже пепси-кола с её приторно-коричневой сладостью.

Хотя в избе было сумрачно, можно было разглядеть, что сразу за порогом находилась русская печь с лежанкой, обложенная белой кафельной плиткой. Справа – небольшая столовая: фикус, круглый стол, покрытый клеёнкой в клеточку, и самодельный узкий диванчик.

Дверь в гостиную прикрывали занавески, между которыми проглядывались трюмо, раскладной диван, стол и широкий трёхстворчатый шкаф. Федин взгляд остановился на почерневшей иконе Спасителя. Точно такую же он видел в домике Петра Первого, когда с классом был на экскурсии. Другая стена была густо увешана репродукциями из детских журналов, с которых на Федьку таращились многочисленные Золушки, гномики и оленята.

– Спать будете здесь. – Баба Лена распахнула фанерную дверь в квадратную спаленку с двумя узкими койками и тумбочкой посередине.

– А вы? – не удержался от вопроса Фёдор.

– А я люблю спать там. – И хозяйка показала на уютную веранду, пристроенную к столовой. Обращаясь к деду, она подвела итог смотринам: – О цене сговоримся.

Не вникая в смысл дальнейшего разговора деда с бабой Леной, Федька цепким взглядом ощупывал каждый миллиметр дома, искал крюки на стенах, словно надеясь с ходу натолкнуться на следы таинственной рукописи.

На глаза не попался ни один, даже самый маленький, крючок, не говоря уже о рукописях, и Федька принялся размышлять, каким образом вычислить, у кого из деревенских старух хранится заветное сокровище.

* * *

«Мальчикам нужны приключения, неожиданности и сельская жизнь. Только тогда они вырастают настоящими мужчинами», – думал Николай Петрович Румянцев, слушая равномерное посапывание спящего внука.

Как только Федька, отводя глаза и краснея, стал заверять, что на свете не бывает более комфортабельного отдыха, чем в замечательной деревне Подболотье, дед сразу догадался, что мальчишка хитрит и рвётся на природу совсем не ради рыбалки и прогулок по лесу…

В приоткрытое окно один за другим влетали комары, надсадно звеня над ухом и отвлекая от мыслей. Хлопая наугад в направлении звука, Николай Иванович больно заехал себе по носу, но комариный писк не утих.

Рассудив, что уснуть не удастся, Николай Петрович спустил ноги с кровати, стараясь не скрипеть половицами, вышел на крыльцо и обомлел от огромного, казалось – в полнеба, медового диска луны, висящего над лесом.

Нет! Не напрасно он привёз сюда Федьку. Пусть парень посмотрит, какова она, настоящая Россия, без прикрас и удобств! Чистая, словно потаённый родник. Может, тогда он будет ценить истинное, родное, а не навязанное рекламой по телевизору. Да здесь и телевизора-то нет. И это благо. Мобильник и то брал с трудом, постоянно срывая звонок в глухое молчание.

Подболотье так легло Николаю Ивановичу на душу, что он позвонил сыну и с искренним восторгом рассказал ему, как чудно они с Федькой устроились и в какое живописное место попали.

– А ванна там есть? – взяв трубку, поинтересовалась невестка.

– Конечно, есть! – не кривя душой, заверил её Николай Иванович, помешав палкой в ржавой эмалированной ванне, в которую хозяйка собирала воду для полива.

Ночной ветерок неприятно задувал в лысину. Поискав глазами вокруг себя и не найдя никакой тряпки, Николай Петрович стянул майку и прикрыл голову, тотчас почувствовав, как на голую спину насело несносное комарьё. Пусть. Если перетерпеть первые укусы и не чесать, то комары перестают кусаться. Эту тайну открыл ему в армии друг-сибиряк. Здесь, конечно, не Сибирь, но лес глухой, а деревня уж и совсем пропащая. Всего жителей – шесть старух да таинственная дама за высоким забором.

– Сперва, по осени, нагнали рабочих, и они за пару месяцев дом отгрохали, – полушёпотом, словно боясь огласки, сообщила за вечерним чаем баба Лена, – а потом она и сама приехала. Кто – не знаем. Чёрная шляпа, что мой чугун, брюки, пальто, лицо платком замотано. За забор шмыг и ни гу-гу. Раз в неделю оттуда парень на машине за продуктами в город ездит, а по весне гости наведывались. На трёх чёрных машинах, видать, дорогущих. Да только побыли недолго. Через пару часов уехали обратно.

Других обитателей Подболотья Елена Ивановна охарактеризовала одним словом – «возвращенки».

– Это как? – не сразу понял Николай Иванович странное определение.

– А так. По молодости уехали в город счастья искать. Помыкали горе, состарились да и возвратились в родимый край. Только уезжали павами, а возвернулись щипаными курами, не годными даже в суп. Вот видел у автолавки Валентину, здоровую такую? – Переждав утвердительный кивок, хозяйка продолжила: – Так вот. Валентина эта вышла замуж за местного парня, деревня-то наша тогда огромная была, молодёжи полно. Жить молодые здесь не захотели и вскоре после свадьбы подались в Новгород. Там Валькин муж сразу в гору пошёл. И пяти лет не прошло, как заделался главным инженером автобазы. А это знаешь какая должность была! Денежная да почётная. – Елена Ивановна подняла вверх большой палец. И продолжила: – Валентина в те годы как сыр в масле каталась: хрусталя накупила, сервизов. Веришь, каждую неделю к личному парикмахеру ходила, укладки делала. От нас, односельчан, морду за три квартала воротила, даже не здоровалась. Сынок у них с мужем народился, Славка. Крепкий такой мальчишечка, горластый. Это ещё Вальке гонору прибавило: мол, все вы – дураки, неудачники, а мы, Алексеевы, держим жизнь за хвост и не выпустим. Да только Боженька гордыньку быстро смиряет. Сперва Валька на работе проворовалась, мужу с трудом удалось скандал замять. Потом сын в школе одни двойки носить стал, а потом случилось и вовсе страшное – муж в аварию попал и так ноги переломал, что пришлось оформлять инвалидность. Вальке нет чтоб задуматься о жизни, покаяться. А она озлобилась, роптать начала. Вообще как мегера стала. Кому могла вредить от зависти – всем гадости делала. Так бы и жила в лютой ненависти, да муж умер, а буквально через месяц сын Славка привёл невестку и мать из квартиры выставил. Тут словно глаза у Валентины открылись. Неделю она у меня на руках ревмя ревела, а потом сюда, в родительский дом, наладилась. Первая была, кто вернулся. Сама дом ремонтировала, сама полы стелила и крышу латала. А затем и другим бабам принялась помогать, тем, кого сюда судьба привела. И мне она сарай колотила. Даром что женщина, а хваткая, умелая. У нас, деревенских, руки всякое ремесло помнят, что предками заложено.