За грехи отцов

Грин поморщился, будто от удара. Думать о том, что их отношения с Элизабет свернули не туда, не хотелось. Это причиняло боль и отбирало силы. Ему нужно сосредоточиться на деле, а не на личных драмах участников следственной группы.

– Не хочу, чтобы вы перестали разговаривать. Пообещай мне – что бы ни случилось, вы доведете расследование до конца. «До конца» означает – до ареста или смерти преступника.

– Окей, – согласился Карлин. – Но все равно смешно, что ты так завелся из-за того, что стажерка не могла отвести от меня глаз. Удивился, что не от тебя? Ведь обычно так бывает?

Аксель улыбки не сдержал.

– Иди-иди, – проговорил он, разбирая многочисленные бумаги на столе. – У тебя много работы. Да и у меня тоже.

– Сходи к Джейн, – подмигнул ему Карлин. – Может, и настроение улучшится. И может, результаты экспертизы она тебе выдаст пораньше. По старой, так сказать, дружбе.

– Иди к черту, Марк.

Несколько часов спустя

Аксель коротко постучал в дверь и вошел, не дожидаясь приглашения. Доктор Джейн Абигейл сидела за своим столом, окруженная десятками папок. Она выглядела ослепительно, несмотря на круги под глазами и откровенно усталый вид. Детектив улыбнулся. Доктор Абигейл подняла глаза от документа, который читала, и вернула Грину улыбку.

– Если анализы не врут, она умерла от передозировки морфия. Садись, садись, чего застыл. Не ожидал от маньяка такой заботы?

– Не ожидал, – честно признался Грин после паузы. – Я теперь вообще ничего не понимаю. Он ее убил морфием, можно сказать, подарил самую милосердную из возможных смерть и… сжег? Сжег мертвое тело? Зачем?

– Психология по части Карлина, обсудите это с ним. Послушай дальше.

– Ты установила личность?

– Подожди, – снова улыбнулась Джейн, чуть заметно прикусив губу.

Синие глаза Грина остановились на ее лице. В кабинете повисла напряженная тишина. Но уже через мгновение доктор Абигейл взяла в руки очередной листок с заключением.

– Ее дружку так не повезло. Он умирал долго. Сначала ему отрезали запястья. Похоже на медицинскую пилу с электроприводом. Его зафиксировали, чтобы не дергался – или руку зафиксировали, сначала одну, потом другую. И просто отпилили запястья. Быстро и чисто. А дальше их прижгли. Закупорили все сосуды и капилляры, чтобы раньше времени не умер, но боль была адская. Помнишь уколы в грудной клетке и шее?

Аксель сдержанно кивнул.

– Я подозреваю, – продолжила Джейн, по привычке переводя речь с медицинского на человеческий, – что укол в шее – это след от снотворного. Его вырубили, чтобы куда-то отвезти. А вот с дыркой в груди намного интереснее. Когда я его вскрыла, вся грудная клетка была заполнена кровью, а легкие спались.

– Что это значит?

– Я могу ошибаться, но, похоже, убийца, прежде чем прижечь руки, куда-то слил кровь. А потом шприцом закачал ее обратно в грудную клетку. Ну или кровь он взял из другого места.

Грина передернуло. Заметив это, Джейн рассмеялась.

– Картинка не из приятных, особенно мужчине, – кивнула она. – Но все возможно. А может и оттуда, и оттуда. Я подозреваю, что убийца вставил иглу, держал ее, а шприц от нее отделял. То ли лень дырки делать, то ли не хотел оставлять подсказки, не знаю. Занимательно, что рану в паху прижигать он не стал. Видимо, чистота запястий нужна была для полноты картины. Лицо после того, как вырезал глаза, протер, думаю, спиртом, потому что естественного сала на коже было совсем немного.

– Иначе говоря, девочку он убил и обжег не с целью садизма, а над мужчиной поиздевался.

– Именно так.

– Наказывал, – прошептал Грин.

– Не знаю, – покачала головой доктор Абигейл. – Ну и на сладенькое. Я знаю, как зовут твою обожженную диву. Лоран Лоурден, 19 лет. Вот номер ее идентификационной карточки и страховки. Тут указано, что она балерина.

Аксель медленно перевел взгляд с картины, которую рассматривал, на судмедэксперта. Доктор Абигейл смотрела на него со знакомой усмешкой, полной интриги и кокетства, которая когда-то давно затащила его в бездну служебного романа. Ему там совершенно не понравилось. Особенно тогда. У него не было опыта в подобном, а взаимоотношения с приемной матерью покатились по наклонной, он стал для нее чужим. Возможно, Джейн просто спасла его. А может, воспользовалась. К чему теперь гадать. Прошло пять лет, и он живет с другой. Она вроде тоже была замужем. Взгляд детектива против воли метнулся к рукам. Кольца нет.

– Знал, что оставишь сладенькое на потом, – сказал Аксель.

– Всегда, – улыбнулась Джейн, протягивая толстенькую папку. – Здесь все, что я смогла сделать за ночь и текущий день. А теперь извини. Мне надо поспать хотя бы несколько часов.

Грин принял у нее документы.

– Спасибо, – проговорил он, встал и вышел из кабинета, не оглядываясь.

Чтобы личное перестало портить рабочее, им пришлось избегать друг друга два года. Они лишь недавно снова начали нормально разговаривать. Без подколок и взаимных обвинений. Просто работать. И на контрасте этот диалог оставил в его душе приятное щекочущее чувство узнавания. Отогнав лишние мысли прочь, Грин стремительным шагом направился в свой кабинет, чтобы изучить документы. Но у двери его перехватил взъерошенный стажер. Тим.

– У меня есть список пропавших. Я их отфильтровал. Там больше…

– Зайди, – прервал детектив. Когда Дженкинс вошел, Грин закрыл кабинет, неторопливо прошел на свое место, положил документы на стол и посмотрел на него. – Какие бы новости ты ни нес, не надо говорить об этом в коридоре. На деле гриф «совершенно секретно», и информация общественности выдается дозированно и строго через меня. Это значит, что она закрыта даже для сотрудников управления. Для всех, кроме членов команды.

– Да, сэр.

– А теперь скажи, есть ли в списке пропавших девятнадцатилетняя Лоран Лоурден?

Тим побледнел. Его взгляд мгновенно растерял всю свою колкость. Он медленно сел напротив Грина и подал ему листок с десятью именами.

– Я начал с девушек. По статистике об их пропаже сообщают чаще. И выше была вероятность найти именно нашу клиентку. Откуда вы узнали про Лоурден?

Грин вытащил из своей папки выписку из медицинской карты. Взглянув на нее, Дженкинс улыбнулся.

– Быстро у вас тут все, – сказал он. – Несколько часов, и готово.

– В госпитале нас знают и не любят, если я прихожу с разборками.

– У меня есть контакты матери Лоран. Миссис Изольда Преттингс.

– У тебя есть машина?

– Э-э-э-э. Сегодня я без нее.

– Тогда поеду один. Напиши адрес. – Грин подал ему маленький блокнот. – Дождись остальных и займись поисками мужчины. Он должен быть как-то связан с мисс Лоурден. Надеюсь.

– Да, сэр, – возвращая Грину блокнот, сказал стажер. – Позвольте спросить, а при чем тут моя машина?

– Я перемещаюсь по городу на мотоцикле и пассажиров не вожу.

Аксель бегло взглянул на адрес, мысленно простроил маршрут, проверил документы, телефон, убедился, что все распихано по карманам и в пути не повредит, после чего вышел из кабинета, бросив Тиму ключ.

– Закроешь дверь, ключ сдашь Лив Люнне на посту охраны. И только ей.

– Будет сделано.

Тридцать минут спустя

Аксель Грин не мог ответить самому себе на вопрос, какого черта он поехал к матери жертвы, а не позвонил ей. Возможно, захотелось движения, чтобы не позволить мыслям заполонить голову и снизить его эффективность. А может, чувствовал, что должен снять эмоции. Увидеть реакцию женщины на страшные новости. Подойти ближе к тому, кто мог желать Лоран зла… или добра. Кто убил ее самым милосердным из известных науке способом. А потом обжег.

Голова начинала побаливать от напряжения, но Грин лишь сильнее вцепился в руль мотоцикла, пуская его узкую красную морду по междурядью. Движение в Треверберге нельзя было назвать простым. Все торопились, создавая пробки. Но мотоциклистов уважали и старались относиться к ним с осторожностью. Этому, конечно, способствовали и многочисленные напоминания, которыми покрывались все крупные транспортные артерии города: «Перестраиваясь, посмотри в зеркало заднего вида и сохрани жизнь», или «Мотоциклисты имеют право ехать по междурядью. Указ мэра от 10.04.1994. Помни об этом», или «Не пропустил мотоциклиста – оборвал жизнь. Оно того стоит?» Кто бы ни придумал это, лично Грин был рад любой социальной рекламе, которая облегчала ему жизнь.

Он остановился и возмущенно «поморгал» дальним светом стоящему впереди «Мерседесу». Тот спешно отрулил вправо, открывая окошко для маневра. Грин бросил короткий взгляд. Девушка, блондинка, болтает по телефону. Классика.

К дому миссис Лоурден он подъехал к моменту, когда сумерки опускались на город. Осенью в Треверберге темнело рано. Отсюда добираться до их с Лиз квартиры даже на мотоцикле минут сорок. Может, он поехал сюда именно поэтому? Чтобы оказаться дома попозже?

Странно, ведь последнее их утро прошло прекрасно. Наверное, он просто устал и увлечен расследованием, предчувствует погружение в чужие тайны и эмоционально отдаляется от собственной семьи, чтобы ничего не болело и не триггерило.

Аксель остановился у невзрачного двухэтажного дома с тремя подъездами. Дом был чистым, недавно отремонтированным, но напрочь лишенным какой-либо индивидуальности. Он поставил мотоцикл, подумав, не стал оставлять на нем шлем, вместо этого вытащил из кофра подходящую сумку, сложил все туда и вошел в открытый подъезд. Поднялся на второй этаж и позвонил в дверь квартиры с потертым номером 22. В квартире послышалось шевеление.

– Кто?

Испуганный женский голос дрожал.

– Полиция Треверберга, детектив Аксель Грин. Я пришел поговорить о вашей дочери. Миссис Изольда Преттингс?

Дверная цепочка заскрежетала. Дверь тихонько приоткрылась. Грин увидел невысокую бледную и худую женщину лет сорока.

– Настоящий детектив? – пискнула она, глядя на него во все глаза.

Он показал удостоверение. Женщина распахнула дверь и пропустила его в квартиру, на удивление чистую и уютную. Пахло свежей выпечкой и молоком. Аксель, внутренне приготовившийся к притону, почувствовал, как расслабляется.

Миссис Преттингс закрыла дверь и поспешила на кухню, одновременно показывая детективу дорогу. Аккуратная небольшая квартира. Две комнаты, кухня, просторная прихожая. Легкий бытовой беспорядок, ничего криминального. На кухне женщина быстро убрала со стола скалку с доской для раскатки текста, вытерла остатки муки и поставила чайник на плиту.

– Вы что-то узнали о Лоре?

– Я пришел с вами поговорить о ней, – уклончиво сообщил Аксель, отслеживая реакцию женщины. Она явно не подозревала, что дочь мертва. Или хорошо играла.

8. Изольда

04 октября 1999 года, вечер

Спальные районы

Новый Треверберг

Изольда смотрела на вызывающе-красивого полицейского и пыталась спрятаться от его демонически-синих глаз, взявшись за приготовление чая. «Изи, ты должна быть гостеприимной, если в твой дом пришел мужчина, ты должна сделать ему лучший чай и подать лучшую выпечку, на которую способна, используй семейные рецепты, усидчивость и свое сердце», – все детство и юность наставляла ее мать. Она старалась как могла, пыталась передать семейные традиции дочери, но Лоран получилась другой. Хрупкой и тонкой, самовлюбленной и нежной. Изольде не удалось приучить ее к домашнему труду. Но, впервые увидев дочь на сцене театра оперы и балета, миссис Преттингс плакала. Так плакала, как никогда в жизни. Даже тогда, когда кто-то из бывших мужей или любовников оскорблял ее или бил. Это были другие слезы. Когда Лоран танцевала, пела материнская душа. И было плевать, что она совершенно, ни капельки не умеет готовить. Изи простила ей все. Только за танец.

И вот этот красивый мужчина пришел в ее дом, ждет ее чай – для чего? Что он хочет сказать? Где Лоран? Где ее принцесса-лебедь?

– Расскажите мне о дочери, – попросил детектив, кивком благодаря за чай и решительно отказываясь от свежих ватрушек. Отказ резанул по сердцу, но Изольда сдержалась.

– Вы что-то о ней знаете? Если знаете, говорите сейчас. Где она? Я могу ее увидеть?

На мгновение синие глаза офицера сковала корка льда. На нее даже пахнуло холодом, как от лесного озера. Женщина медленно опустилась напротив него и обхватила чашку с чаем двумя руками, лишь бы за что-то держаться.

– Мне очень жаль, мисс Преттингс. Ваша дочь мертва. Моя задача – выяснить, кто и почему это сделал с ней. Полиции очень нужна ваша помощь.

Что он сказал?

– Вы ошибаетесь. Лоран сбежала из дома. Это уже не в первый раз. В первый раз она сбежала в двенадцать. Потом в четырнадцать. Потом в пятнадцать и шестнадцать. И вот теперь.

– Почему ваша дочь сбегала из дома? – спросил детектив, доставая из нагрудного кармана маленький блокнотик и карандаш.

Изольда следила за его руками с тонкими музыкальными пальцами и думала, что всегда мечтала о таком мужчине. Ей как-то не везло с ними.

– Сбегала? Кто знает, что в голове у подростка… она росла бунтаркой. Совершенно не ценит семейные традиции. Ее занимает только балет. Но теперь я понимаю, почему. Сходите на ее выступление. Она учится в балетной школе при театре оперы и балета, это в центральной части Треверберга. Скоро она станет Царевной-Лебедью.

– Кто-нибудь мог желать ей зла? Из труппы? Дома?

– Детектив, я не знаю, кого вы там нашли, но это не моя дочь, – отрезала Изольда, вскакивая с места. Ей нестерпимо хотелось спрятаться от пронзительных синих глаз мужчины, не видеть совершенство его лица, небрежно собранные в пучок волосы и губы, сейчас строго сжатые.

– Скажите, вашей дочери делали операцию на челюсти? Вставляли выбитые зубы?

Изольда застыла, будто тело разом лишилось способности двигаться.

Нет.

Этого никто не должен знать, никто не должен вспоминать. Самые мрачные страницы их семейной истории, самые мрачные события, о которых они никогда не разговаривали. Про то, как однажды Изольда пришла домой с работы. Тогдашнего мужа нет. И его вещей тоже. А дочь в больнице, не может говорить и плачет, плачет, плачет…

– Четыре года назад, – чуть слышно прошептала женщина.

– Я не взял с собой рентгеновский снимок, но готов показать вам его, если вы согласитесь поехать со мной в участок. Мне очень жаль, но мы нашли действительно вашу дочь. Ошибки быть не может. Зубы не лгут.

Изольда медленно опустилась прямо на пол. Слез не было, но она задыхалась. Грудь сдавило, сердце то останавливалось, то начинало биться как сумасшедшее. Дурацкая аритмия, как она от нее устала. Еще темные волосы упали ей на лицо, выбившись из прически. Она тихонько застонала, прижимая к груди полотенце подобно младенцу. Она не видела, как Грин встал, и чуть не завопила, когда сильные мужские руки взяли ее за плечи и помогли сесть на маленький кухонный диванчик тут же.

Послышался звук воды. Ей в руки всунули стакан.

– Выпейте.

Его голос звучал где-то над ухом. Изольда покрутила головой, отказываясь, но мужчина повторил свой приказ. Жестко. Холодно. Она повиновалась инстинктивно. Как делала это всегда. Осушила стакан и посмотрела на него в ожидании новых приказов. Или удара. В темно-синих глазах застыло странное выражение. Смесь сочувствия и узнавания.

– Сочувствую вам, – мягче проговорил детектив, поймав ее взгляд. Он отстранился, и она благодарно вздохнула. – Но мне нужна ваша помощь.

– Я хочу увидеть ее.

– Нет. – Он покачал головой. Светлые волосы упали на утонченное лицо, скрыв взгляд. – Вы не хотите этого, поверьте. Сначала мы поговорим. Вы ответите на мои вопросы, а я на ваши. И только после того, как вы все узнаете, решите сами, хотите ли вы ее увидеть.

Изольда встала, чуть пошатываясь. Вышла в соседнюю комнату и вернулась, прижимая к груди фотографию. Дочь не любила позировать. Ее с трудом уговорили замереть перед фотоаппаратом в день зачисления в балетную академию. Два года назад. С фото смотрела утонченная синеглазая блондинка с легким румянцем, который не могло испортить даже скверное качество фотографии, прохладным взглядом и чувственными губами с вечной горькой усмешкой. Изольда протянула портрет Грину.

– Вот моя девочка, детектив. Спрашивайте.

Тот внимательно рассмотрел портрет, аккуратно поставил его на стол и заглянул женщине в глаза.

– Расскажите о ней. Как она росла? Чем увлекалась?

– Она… только танцами. Росла как все подростки. Мы не то чтобы ладили. Но я ее любила. И сцена ее любила. Как она танцевала…

– Кто-то из труппы мог желать ей зла?

– Конечно! – смахнув с ресниц слезы, через силу улыбнулась Изольда. – Это же театр. Там все друг другу желают зла, иначе невозможно. Пробивайся, или примой не станешь никогда.

Грин сделал короткую пометку в блокноте.

– Кто-то еще? Кто ее очень сильно любил? Или не любил? Может быть, отец… или молодой человек?

Изольда задумалась. Ее лицо снова исказила страдальческая усмешка, но женщина взяла себя в руки.

– Отец ее не знал. В смысле, вообще не знает о ее существовании. Я была молода, только исполнилось восемнадцать. Легкомысленна. Мы переспали в клубе. Больше не встречались.

– Отчимы?

– Да. Трое. С первым и вторым она не ладила, бойкотировала их присутствие. А с Джимом вполне подружилась.

– Джим – это Джим Преттингс?

– Да. Мой муж. Уже бывший. Мы развелись в прошлом году. Хороший человек. Но женился на молодухе. Я в свои почти сорок для него слишком стара.

– А первые два?

– Майкл ушел, когда Лоре исполнилось семь. С Джейсоном мы познакомились через пару лет. А расстались четыре года назад.

Синие глаза Акселя впились в лицо женщины. Она чувствовала себя как на полиграфе.

– Это он выбил ей зубы?..

– Это была случайность! – вспылила Изольда. – Они не любили друг друга, да. Он пришел домой, а у Лоры первый подростковый бунт. Она напилась! Упала. Это все случайно получилось…

– И она выбила себе три зуба и сломала челюсть, ударившись об косяк? Как его зовут? Полное имя, адрес, контакты.

Изольда закусила губу, слезы снова подступили. Но на этот раз слезы ярости. Ее даже не тронули металлические нотки в голосе детектива.

– Я не знаю адреса или телефона. Мы не разговаривали и не виделись четыре года! Звали его Джейсон Вонг. Ему было… на три года старше меня. Ему сейчас сорок два. Тогда он работал в музыкальной школе учителем по сольфеджио. Сейчас не знаю, где он. И знать не хочу. Да… – Взгляд женщины затянулся мечтательной поволокой. – Лора посещала открытые хореографические классы. Там мы с ним и познакомились.

Изольда налила чай и надолго замолчала. Сделала несколько глотков. Она говорила с этим совершенно незнакомым мужчиной, чувствовала смутную угрозу, шедшую от него. Но не ту, к которой привыкла. Опасным его делали погоны, а не характер. Хотя… Она внимательнее вгляделась в лицо. Он мог быть жесток. И, наверное, был жестоким. Но вряд ли в быту. Непримиримый борец за справедливость. Полицейский. Аксель Грин. Да, она видела его по телевизору. В прошлом году он раскрыл страшное дело, в котором серийный убийца – как это банально – охотился за проститутками, но потом перекинулся на официанток. Подробностей Изольда не помнила, хотя во время его поисков на улицу без особой надобности старалась не выходить. Но он «охотился» в другом районе города. И для ее семьи все обошлось.

Но не в этот раз.

– Раньше он жил на Музыкальной улице. Там начали строить многоэтажные дома. И один из них отдали для распределения меж заслуженными деятелями искусства и педагогами. Но я не знаю, остался ли он там сейчас.

Аксель протянул ей блокнот с открытым чистым листом.

– Напишите тот адрес, который помните.

Дрожащей рукой она вывела: «Музыкальная улица, дом 54, квартира 113». Детектив проверил написанное и благосклонно улыбнулся. От этой улыбки стало теплее. Изольда протянула руку и взяла с блюда уже подостывшую ватрушку. Механически жуя, она посмотрела на злого вестника в ожидании новых вопросов.

– Он не мог убить Лоран, – прошептала Изольда. – Не такой он человек. Он…

– Что? Хороший?

Она замолчала и опустила глаза. Вопрос Грина хлестнул обиднее пощечины.

– Что еще вы хотите узнать?

– Лоран жила здесь в последнее время?

– Да…

– Можно взглянуть на ее комнату? И еще вопрос – когда она пропала?

Изольда подняла голову и посмотрела ему в глаза со всей собранностью и серьезностью, на которую только была способна в этот момент. Детектив Грин спокойно выдержал ее взгляд, но, кажется, его лицо смягчилось. По меньшей мере, исчезла жесткая складка у губ.

– Семнадцать дней назад, детектив. Сначала я думала, что она просто загуляла. Потом начала звонить подругам. А потом обратилась в полицию.

Он перевернул блокнот на чистую страницу, протянул ей.

– Пока я осматриваю комнату Лоран, пожалуйста, выпишите все контакты ее подруг.

Изольда кивнула, жестом показала детективу на нужную дверь, проследила за тем, как он сначала открывает ее, а потом исчезает в розовом пространстве, обустроенном с нежностью и любовью. Неужели Лоран больше никогда не переступит порог этого дома? Никогда не будет стоять в дверях, подняв ногу в идеальный шпагат и выгнув стопу? Никогда не посмеется из-за того, что дома столько выпечки, а они назло соседям и знакомым худышки. Никогда не прибежит в слезах после сложной репетиции. И никогда – совсем никогда – не обнимет ее и не скажет, что она уже взрослая и теперь все будет хорошо.

Женщина вытащила из кармана джинсов маленький телефон, прощальный подарок последнего бывшего мужа, который до сих пор оплачивал для нее услуги связи, и поискала нужные контакты.

Как будто у Лоран были подруги. У балерин не может быть подруг. Они дивы.

9. Альберт. 1978

Декабрь 1978

Новый Треверберг

Альберт учил месяцы. Его любимым был декабрь. Потому что Рождество. Мама и Лили наряжали красивую, очень маленькую и аккуратную елку. Но она все равно была с него ростом, он стоял рядом с ней, даже прыгал. Сестра ругалась, чтобы не мешал, мама улыбалась. Каждый год они наряжали елку. Он подавал старые игрушки, делал новые из бумаги. Он очень хорошо умел делать игрушки оригами. Птички, самолетики. Сестра его хвалила, мама улыбалась. И все было хорошо. В прошлом году они даже смогли испечь торт. Это был самый вкусный торт. Альберт не любил морковку, но мама сделала торт из нее, и он был таким волшебным, как Рождество!

И в этом году ждать праздник маленький мальчик начал еще с начала месяца, когда выпал первый снег. Он просил маму достать елку или принести из парка еловых веток, мама ругалась. Рано. Он так ждал, был так измучен этим ожиданием, что чуть не пропустил тот день, когда наступило Рождество. Мама и Лили пришли с работы на несколько часов раньше обычного и сказали, что сегодня праздник. Лили принесла большой красивый календарь на следующий год. На календаре была фотография украшенной козы. Рога серебряные, глаза красивые, как у мамы. И прямо под козой написано большими цифрами: «1979». Альберт знал, что так называется год, который начнется после Рождества, через несколько дней. Но таких цифр он еще не знал. Он научился считать до пятисот.

До нового года надо научиться до тысячи! А там все будет легче легкого. Десять тысяч. Пятьдесят тысяч. Сто тысяч! Он никак не мог запомнить название. Пятьсот… что дальше? После пятерки идет шесть. А тут… Шестьсот? Шестьсотник? Шесть чего? Он должен научиться. Мама говорила, он слишком медленно учится, потому что у него нет папы, папа не любил считать, вот и сын не считает, однако мама любила математику, и если у сына не получается, значит он недостаточно сильно любит маму. Жгучая обида заставляла его снова и снова зубрить цифры. Проговаривать их часами. Ну не запоминал он эту шестерку, которая обозначала шесть сотен. Он ее так и называл – «шесть сотен». И что с того? Зато научился умножать.

Лили показала ему таблицу с цифрами, сказала, что это таблица умножения. Он посмотрел на нее – и как-то сразу понял, почувствовал. Выучил за два дня. А шестисотник выпадал из памяти. Последовательный счет не получался. Мальчик огорчался, но был уверен, что справится с этим. Слишком уж обидно и больно было видеть осуждение в красивых маминых глазах. И страшно слышать «это все потому, что у тебя отца нет». Ведь это он виноват, что отца нет?

Лили водрузила на верхнюю ветку елочки светящуюся звезду. А мама с загадочной улыбкой достала откуда-то большую, размером с ладошку, коробочку и протянула ему.

– Открой, – говорит. И глаза так скашивает, улыбается по-особенному. Она вообще как-то по-особенному в последнее время улыбается. И все реже говорит об отце.

Альберт посмотрел на нее внимательно. Так внимательно, как только мог.

Мальчик протянул ручонку, взял коробочку и аккуратно ее открыл. И даже вскрикнул от радости: в коробочке лежал самый настоящей корабль. Пиратский! С маленькими пушками и фигурками пиратов. И веревочкой, чтобы повесить на елку.