Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире

Затем Рикки спросил:

– Ты что, красишься?

– Да, – сказал я ему.

– Мужики не красятся, – сказал он твердо, как будто это закон, и его друзья единогласно поддержали его.

– Там, откуда я родом, красятся, – сказал я, развернулся на своих высоких каблуках и убежал.

Проходя мимо магазина одежды в торговом центре, я засматривался на девушек с прическами, как у Фэрры Фосетт. «Где же ты, моя Нэнси?» – вот и все, о чем я мог думать. Я был Сидом Вишесом, который отчаянно искал свою Нэнси Спанджен.

В конце концов я перестал обращать внимание на двоюродных братьев. Я сидел в своей комнате и играл на бас-гитаре через старый усилитель размером в полстены, который предназначался для стереосистемы, а не для бас-гитары. Когда я садился за стол, то не желал приятного аппетита и не читал молитву. Я донимал Дона вульгарными расспросами: «Расскажи мне о Sweet, чувак! Эти парни плотно сидят на наркоте?» Потом уходил в клубы и возвращался домой, когда мне заблагорассудится. Если мне пытались навязывать правила, я слал эту семейку куда подальше. Я был высокомерным, неблагодарным маленьким говнюком. Неудивительно, что они выгнали меня, и я ушел, в ярости хлопнув дверью. Я был зол на них так же, как и на свою мать, и снова оказался один-одинешенек, обвиняя всех вокруг, кроме себя.

Неподалеку от Мелроуз-авеню я нашел двухкомнатную квартиру и уговорил хозяйку впустить меня без уплаты залога. Я и цента ей не заплатил в течение восемнадцати месяцев, хотя мне удалось немного продержаться на работе в «Music Plus». Этот магазин был просто раем: кокаин, травка и неиссякаемый поток горячих цыпочек. Возле кассы я повесил табличку «Бас-гитарист ищет группу». Люди подходили и спрашивали: «Кто этот басист?» Узнав, что это я, они охотно рассказывали мне о прослушиваниях и приглашали на концерты.

Одним из этих парней был рок-певец и парикмахер (это всегда плохое сочетание) Рон, который искал жилье. Я разрешил ему перекантоваться у меня. У него была куча подружек, и вскоре у нас образовалась своя маленькая тусовка. В «Music Plus» я познакомился с девушкой из Долины Лас-Вегаса по имени Алия, и мы все вместе нюхали слоновий транквилизатор каннабидиол, пили пиво и тусовались в рок-клубе под названием «Starwood». Потом мы возвращались в мою бетонную коробку, трахались и слушали альбом Runt Тодда Рандгрена. У меня было столько бесплатных наркотиков, пластинок и секса, сколько я мог пожелать. А еще я купил машину, «Плимут» 1949 года за сто долларов. Ну и дерьмовая же тачка. Когда я забирал Алию от ее предков, мне приходилось ехать в гору задним ходом, потому что иначе двигатель просто не справлялся.

А потом меня уволили из «Music Plus». Менеджер обвинил меня в краже денег из кассы, а я послал его на хуй.

– Сам иди на хуй! – крикнул он в ответ.

И тут я с катушек слетел: начал лупить его по лицу и животу с криками «Хули ты мне сделаешь?».

Он и впрямь мало что мог мне сделать: в конце концов, у него была только одна рука.

Самое ужасное, что он прав: я правда тырил деньги из кассы. Я был пацаном с взрывным характером, который не любил, когда его отчитывали, даже если был не прав.

Я нашел новую работу: устроился продавцом пылесосов «Кирби» по телефону, но не смог заключить ни одной сделки. Один из продавцов рассказал мне о работенке по чистке ковров, туда брали всех, у кого есть автомобиль. Я согласился с единственным намерением – приходить к людям домой, ставить отпариватель перед спальней, чтобы не пускать хозяев в комнату, а самому шариться по аптечкам в поисках веществ. За дополнительные деньги я брал бутылку с водой и говорил людям, что это чудо-спрей и я могу обработать им ковры, чтобы к ним не приставала грязь. Я объяснял, что стоимость услуги – триста пятьдесят долларов за обработку всего дома, но, дескать, поскольку я бедный студент, который совмещает учебу и колледж, я сделаю это за сотню, если они заплатят мне наличными и сохранят все в тайне. В итоге я ходил по дому, распыляя воду и воруя все, чего хозяева не хватятся в течение нескольких дней.

Я начал зарабатывать хорошие деньги, но все еще не платил за квартиру. Жилой комплекс был похож на бомж-версию какой-то мыльной оперы. По соседству жила молодая пара, и во времена их ссор я трахал жену, пока муж не возвращался. Потом я скорешился с ее мужем, и мы решили барыжить транквилизаторами, потому что в том месяце они были в моде. В итоге я, наверное, проглотил столько же, сколько и продал.

В то же время я начал собирать первую группу вместе с Роном и его друзьями: девчонкой по имени Рекс, которая пела и пьянствовала, как Дженис Джоплин, и ее парнем Блейком, или как там его звали. Мы называли себя Rex Blade и смотрелись просто прекрасно. Белые брюки со шнуровкой спереди и сзади, обтягивающие черные майки и грязные волосы, как у Лейфа Гарретта, но с той поправкой, если бы у него на неделю отключили воду. Мы репетировали в офисном здании, а по соседству тем же самым занималась панк-группа Mau Maus. К сожалению, выглядели мы куда лучше, чем звучали. Оглядываясь назад, можно сказать, что существование Rex Blade оправдывали две вещи: это был хороший повод принимать наркотики, и это давало мне право говорить девушкам, что я играю в группе.

Как обычно, эта светлая полоса моей жизни быстро закончилась из-за моего дерьмового характера. Все в моей жизни было настолько краткосрочным и переходящим, что любая маломальская стабильность вызывала во мне панику, заставляя очертя голову бежать по пути саморазрушения. Меня выгнали из Rex Blade за классическую ошибку молодой рок-группы. Эту ошибку делали многие до меня и будут совершать до скончания времен. В общем, такое случается, когда ты только-только начинаешь писать песни. Твои мысли кажутся тебе очень важными, но твое уникальное видение может не совпадать с видением других. Ты слишком самовлюблен, чтобы понять, что единственный способ стать лучше – научиться слышать других. Эта проблема усугублялась моим упрямством и непостоянством. На месте ребят я бы тоже вышвырнул себя из группы вместе с моими трехаккордовыми песенками, которые я считал шедеврами.

Через несколько дней ко мне постучалась полиция и вышвырнула меня на улицу. После полутора лет неуплаты за квартиру меня наконец-то выселили. Я переехал в гараж за сто долларов в месяц, который нашел по объявлению. Я спал на полу без обогревателя и мебели. Стереосистема и зеркало – вот все, что у меня было.

Каждое утро я закидывался спидами и ехал на смену с шести утра до шести вечера на завод в Вудленд-Хиллз, где мы окунали компьютерные платы в какой-то ужасно ядовитый раствор, который мог запросто разъесть тебе руку. После целого дня работы, игры в понг и потасовок с мексиканцами (что совсем не похоже на те забавы, которым я позже предавался с моим полумексиканским-полублондинистым солистом) я ехал прямо в алкогольный магазин «Magnolia Liquor» на бульваре Бербанк и работал там с семи вечера до двух ночи. Перед уходом я брал столько выпивки, сколько мог незаметно унести в носках, и час ехал до своего гаража. Напившись, я вставал перед зеркалом, распускал густые черные волосы, кривил рот в усмешке, вешал гитару на шею и играл рок, стараясь выглядеть как Джонни Тандерс из New York Dolls, пока не терял сознание от усталости и алкоголя. Потом я просыпался, закидывал в себя еще горсть таблеток, и все начиналось по новой.

Это было частью моего плана: я собирался работать до упада, пока не заработаю достаточно денег, чтобы купить оборудование, необходимое для создания группы. И эта группа либо станет дико успешной, либо привлечет толпы богатых цыпочек. В любом случае после этого я больше никогда не собирался работать. Для дополнительного дохода я разработал небольшую схему: каждый раз, когда у меня покупали спиртное, я пробивал на чеке лишь половину стоимости товара. Другую половину суммы я записывал на листке бумаги и прятал его в карман. Закрывая магазин в конце смены, я подсчитывал выручку с учетом моих махинаций и становился на восемьдесят баксов богаче. Моя «бухгалтерия» никогда не ошибалась больше чем на доллар: я твердо усвоил урок из «Music Plus».

Однажды вечером, когда я был под кайфом от спидов и алкоголя, в «Magnolia Liquor» зашел сутулый рокер с черными волосами. Он выглядел как жуткая версия Джонни Тандерса, поэтому я спросил, занимается ли он музыкой. На мой вопрос он утвердительно кивнул.

– Что слушаешь? – спросил я.

– The Paul Butterfield Blues Band и Джеффа Бека, – ответил он. – А ты?

Я был разочарован, что при такой брутальной внешности у этого горбуна такой отстойный и предсказуемый вкус. Я перечислил список крутой музыки, которая мне нравилась – The Dolls, Aerosmith, MC5, Nugent, Kiss, – а он лишь наградил меня презрительным взглядом.

– А, – сказал он сухо, – мне по душе настоящие музыканты.

– Да пошел ты, мужик, – отмахнулся я, мелкий пафосный говнюк.

– Да пошел-ка ты сам, – сказал он, не со злостью, а твердо и уверенно, будто знал, что скоро я возьму свои слова обратно.

– Убирайся вон из моего магазина, придурок.

Я сделал вид, что собираюсь перепрыгнуть через прилавок и надрать его фанатеющую от Джеффа Бека задницу.

– Если хочешь увидеть настоящего гитариста, приходи на мой вечерний концерт. Я играю неподалеку.

– Вали отсюда. У меня есть дела поважнее.

Но, разумеется, я пришел посмотреть на него. Может быть, я ненавидел его музыкальные предпочтения, но его характер пришелся мне по вкусу.

Той ночью я украл пинту «Джека Дениелса», засунул ее в свой носок и напился возле бара. Зайдя внутрь, я увидел, как этот Квазимодо, разодетый в кожу, играет на гитаре, используя микрофонную стойку в качестве слайда. Он водил ею по грифу вверх-вниз с невероятной скоростью и яростно выбивал дерьмо из гитары, словно застукал ее в постели с другим музыкантом. Я никогда в жизни не видел, чтобы кто-то так играл на гитаре. Самое грустное, что он впустую тратил талант с этой группой, которая напоминала плохую пародию на Allman Brothers. После концерта мы с ним выпили. Я был поражен его игрой и решил, что прощу ему его дерьмовый музыкальный вкус. После этого мы еще несколько раз разговаривали по телефону, но потом я потерял его из вида.

Я менял группы как перчатки. Я начал ходил на прослушивания, которые находил в газете объявлений «The Recycler». Денек играл с какой-нибудь группой, а затем никогда больше не появлялся. Дошло до того, что я оставлял свой бас в багажнике машины, когда приезжал знакомиться с очередной группой. Если у них не было нужного вайба – а это случалось почти всегда, ведь чаще всего все они были фанатами Lynyrd Skynyrd, а я тащился по Джонни Тандерсу, – я говорил им, что мне нужно ненадолго сбегать в машину за оборудованием, а потом уезжал восвояси.

Но моя настойчивость окупилась: я откликнулся на объявление группы под названием «Сады», или «Сады душ», или «Висячие сады», или «Повешенная душа». Это была группа мрачноватых парней с длинными черными волосами, которые более-менее смахивали на меня. Однако они играли ужасный психоделический джем-рок в духе The Doors, и я ушел. Но я продолжал видеться с гитаристом группы по имени Лиззи Грей в клубе «Starwood».

Длинные вьющиеся волосы, топик и туфли на высоких каблуках делали его похожим на помесь Элиса Купера с гремучей змеей. Он был либо самой красивой женщиной, либо самым уродливым мужчиной, которого я когда-либо видел, за исключением разве что Тайни Тима[12]. Вскоре мы узнали, что оба тащимся по Cheap Trick, Slade, The Dolls, старым Kiss и Элису Куперу, особенно по его альбому Love it to Death.

Именно через Лиззи я нашел свою первую группу в Голливуде. Один здоровенный страшила по имени Блэки Лоулесс пригласил Лиззи в группу под названием Sister, в которую также входил осатаневший гитарист Крис Холмс. Я уже видел Блэки в местечке «Rainbow Bar and Grill»: великан с длинными черными волосами, в черных кожаных штанах и с черной подводкой для глаз. Он стоял мрачной глыбой посреди зала, испуская зловещую ауру плохиша, из-за которой девчонки сами бросались к его ногам. Каким-то образом Лиззи уговорил Блэки позволить мне играть на бас-гитаре в Sister, тем самым сделав меня частью жуткой и опасной группы. Мы репетировали на Гоуэр-стрит в Голливуде, там же, где репетировали Dogs.

Блэки был потрясающим автором песен, и, несмотря на его замкнутость и холодность, мне было в кайф с ним болтать, ведь он любил производить впечатление не только музыкой, но и внешним видом. Он мог жрать червей и рисовать пентаграммы на сцене – что угодно, лишь бы вызвать реакцию у аудитории. Мы записывали в студии такие песни, как «Mr. Cool», а потом часами сидели и обсуждали наш будущий сценический образ или скрытый смысл его песен. Но для Блэки, как и для меня, жизнь была войной, и он всегда стремился быть генералом. Остальным же требовалось исполнять роль хороших солдат и не более того. Поэтому мы вскоре начали постоянно бодаться, пока не расшибли лбы в кровь. Ему, как генералу группы, не оставалось ничего другого, кроме как уволить меня со службы. Вскоре он выгнал Лиззи, и мы вдвоем решили сколотить свою группу.

К тому времени я опять был на мели. Меня уволили из алкогольного магазина и с фабрики за то, что я прогуливал работу ради репетиций. Я нашел работу в музыкальном магазине «Wherehouse Music» на углу Сансет и Вестерн, где мог появляться, когда мне вздумается. Когда с деньгами становилось совсем туго, я сдавал кровь в клинике на Сансет, чтобы оплатить счета. Одним утром я познакомился с девушкой по имени Энджи Саксон в автобусе по пути в «Wherehouse Music». Вообще, женщины меня интересовали лишь как источник удовольствия, а в остальном они только мешались под ногами. Но Энджи была другой: она была певицей, и мы могли говорить о музыке.

Не считая Энджи и Лиззи, у меня больше не было друзей, которые могли бы продержаться со мной дольше недели и кому я бы со спокойной душой мог доверять. Из-за постоянного голодания и употребления наркоты мне часто казалось, будто у меня нет тела, что я какой-то дрожащий клубок нервов. Однажды, когда мне было особенно паршиво, я решил разыскать отца. Я убеждал себя, что звоню ему только потому, что мне нужны деньги – деньги, которые он мне задолжал за все те годы, что я рос без него. Но сейчас мне кажется, что я хотел ощутить родственную связь, поговорить с ним и, чем черт не шутит, узнать корни моего безумия. Я позвонил бабушке, потом маме, и они сказали мне, что в последний раз он работал в Сан-Хосе, штат Калифорния. Я позвонил в справочную, попросил найти Фрэнка Феранну, и вуаля. Я выписал номер, осушил полбутылки виски, чтобы набраться смелости, и набрал его.

Свидетельство о смене имени Никки Сикса

На первом же гудке он взял трубку. Когда я сказал, кто я такой, его голос огрубел.

– У меня нет сына, – сказал он мне. – У меня нет сына. Я не знаю, кто ты такой.

– Иди к черту! – закричал я.

– Никогда больше сюда не звони, – рявкнул он в ответ и повесил трубку.

Это был последний раз, когда я слышал его голос.

Я проплакал много часов подряд, вытаскивал пластинки из конвертов и швырял их об стены, наблюдая, как они разлетаются на кусочки. Я хватал осколки винила и скреб ими вверх-вниз и крест-накрест по рукам, оставляя на них узоры из капелек крови. Я чудом заснул в ту злополучную ночь. Утром я проснулся как ни в чем не бывало и твердо решил поменять свое имя. Я не хотел до конца жизни тащить мертвым грузом фамилию этого человека. Как ему хватило наглости сказать, что я не его сын, когда он даже не был мне отцом? Сначала я убил Фрэнка Феранну-младшего в песне «On with the Show», написав: «Фрэнки умер буквально прошлой ночью / Некоторые говорят, что это было самоубийство / Но мы-то знаем / Что произошло на самом деле». А затем я проделал то же самое на юридическом уровне.

Я вспомнил, что Энджи часто болтала о своем старом парне из Индианы по имени Никки Сикс. Он играл в кавер-группе, которая исполнила шлягеры из хит-парада 40 лучших песен с радио. Затем этот Никки Сикс примкнул к серф-панк группе под названием John and the Nightriders. Мне нравилось его имя, но не мог же я просто его присвоить. Поэтому я решил назвать себя Никки Найн. Но все говорили, что это звучит слишком панково, а панки были тогда слишком попсовыми. Мне нужно было что-то более рок-н-ролльное, и Сикс идеально ложилось. Поэтому я справедливо рассудил, что серфер, который играет панк-рок, не достоин такого крутого имени, и вскоре подал заявление на официальное изменение своего имени на Никки Сикс. Я словно украл его душу, потому что в течение многих лет ко мне подходили люди и говорили: «Никки, чувак, помнишь, мы виделись в Индиане?» Я отвечал им, что никогда не был в Индиане, а они такие: «Да ладно, чувак, я видел тебя с John and the Nightriders».

Годы спустя, во время тура в поддержку Girls, Girls, Girls, я переключал ТВ-каналы в гостиничном номере и увидел одного бледнокожего чудака с длинными волосами, у которого брали интервью. Услышав слова: «Он – дьявол!», я остановился, чтобы посмотреть. Этим психом, который разглагольствовал и бредил, оказался тот самый чувак: «Он взял мое имя, высосал мою душу и продал ее вам всем – это я был настоящим Никки Сиксом. И он использует мое имя, чтобы распространять слово Сатаны». Никки Сикс стал примерным христианином по имени Джон. Это вполне логично, ведь Джон (Иоанн) – святой из Нового Завета, который рассказывает об Апокалипсисе.

Энджи убедила меня переехать к кучке музыкантов за цветочным магазином напротив Голливудской средней школы. В том доме, куда ни плюнь, обязательно попадешь в потенциальную рок-звезду: эти чуваки спали в ванне, на ступеньках, за диванными подушками. И как-то раз один из них умудрился сжечь это место дотла. Я вернулся из музыкального магазина и увидел толпу любопытных старшеклассников вокруг тлеющих останков моего жилища. С басом наперевес – я всегда брал его с собой, чтобы никто не спер, – я побежал внутрь, чтобы посмотреть, смогу ли спасти что-нибудь из своих пожиток. Я заметил, что там все еще стоит пианино, которое взял в аренду один парень, уехавший из города к родителям. Я выкатил пианино наружу, потом за угол и прямо до музыкального магазина на Хайленд-авеню, где продал его за сто долларов.

London: по часовой стрелке слева Джон Ст. Джон, Дейн Рейдж, Найджел Бенджамин, Никки Сикс, Лиззи Грей

Энджи разрешила мне переехать к ней в Бичвуд-Каньон, где я целыми днями слушал ее пластинки и красил волосы в разные цвета, пока она пахала секретаршей и зарабатывала для нас деньги. Я уже и думать забыл о пианино, пока шесть месяцев спустя ко мне не заявились двое полицейских, разыскивающих подозреваемого в краже пианино по имени Фрэнк Феранна. Я сказал, что не знаю никого с таким именем.

В перерывах между нашими с Лиззи попытками собрать группу я ездил с Энджи в Редондо-Бич, где она репетировала со своей группой. Я ненавидел их, потому что они фанатели от Rush, у них было много гитарных педалей, они болтали о гитарных приемчиках и, что самое вопиющее, у них были вьющиеся волосы. Если и есть какая-то генетическая особенность, которая автоматом делает человека непригодным для рока, так это кудрявые волосы. Быть кудрявым и притом клевым – вещи несовместимые. Вы видели кудрявых людей? Это Ричард Симмонс, ТВ-фитнес-тренер в клоунском прикиде, тот чувак из сериала «Величайший американский герой» и вокалист поп-группы REO Speedwagon. Исключения тоже есть, и это Иэн Хантер из Mott the Hoople, чьи волосы скорее спутаны, чем вьются, и Слэш, но у него пушистая шевелюра, а это выглядит круто.

Если говорить про женщин, то у них кудри заменяются косоглазием – эта генетическая особенность гарантирует, что мы не поладим. Очередным подтверждением этому стала косоглазая соседка Энджи. Однажды ночью я напился и попытался забраться к ней в постель, а на следующий день она растрезвонила об этом Энджи. Я пытался убедить Энджи, что перепутал кровати, но она слишком хорошо меня знала и выставила за порог. Я переехал в голливудские трущобы, кишащие наркотиками и проститутками, изо всех сил пытаясь сохранить крышу над головой и собрать свою группу с Лиззи.

Мы нашли барабанщика по имени Дейн Рейдж, великана с бронзовым загаром, который носил собачий ошейник; клавишника по имени Джон Сент-Джон, который с концерта на концерт таскал огромный орган Hammond B3; и певца по имени Майкл Уайт, чей миг славы заключался в том, что однажды он записал что-то для трибьют-альбома Led Zeppelin. Уж это должно было стать для меня тревожным звоночком, что этот тип нам не подходит. Плюс у него были кудрявые волосы. И он малехо косил на один глаз.

Мы шастали по Голливуду на высоких каблуках, вырядившись в облегающие топики и все в таком духе, чтобы шокировать фанатов Rush и динозавров-поклонников Led Zeppelin. Это был 1979 год, и, согласно последним новостям, рок-н-ролл умер. Мы были Mott the Hoople, New York Dolls, Sex Pistols; мы воплощали все то, что больше никому не нравилось. В нашем пьяном воображении мы были самой крутой группой на свете, и наша уверенность (и алкоголизм) привлекала фанатичных поклонниц уже после нескольких концертов в «Starwood». Мы называли себя London, но на самом деле мы были Mötley Crüe до Mötley Crüe.

Всю малину портил наш вокалист Майкл Уайт. Он боготворил все, что я презирал. Если мне нравились The Rolling Stones, то ему – The Beatles. Если мне нравилось арахисовое масло без комочков, ему подавай с комочками. Короче, мы уволили его за кудрявые волосы, дали объявление в «The Recycler» и нашли Найджела Бенджамина, который в нашем понимании был воплощением настоящей звезды рок-н-ролла. Во-первых, у него были прямые волосы, а во-вторых, что важнее всего, он играл в группе Mott the Hoople на замене Иэна Хантера. Он писал отличные тексты и, стоя у микрофона, выл так, что уши закладывало. Он реально умел петь, как никто из тех, с кем мне доводилось играть в группе. Короче, у нас был безумный клавишник со своим Hammond, барабанщик, у которого была здоровущая барабанная установка North, и вокалист-британец. Круче просто некуда.

Я так воодушевился, что позвонил своему дяде в «Capitol» и потребовал:

– Хочу поговорить с Брайаном Коннолли из Sweet!

– Что?! – недоверчиво переспросил он.

– У меня есть потрясающая группа, и я хочу послать ему несколько фотографий.

Я отправил Коннолли фотографии, и тот в качестве одолжения моему дяде согласился поговорить со мной по телефону на следующей неделе. Я провел весь день дома, мысленно прокручивая в голове свою речь. Я брал трубку, начинал набирать номер, а затем бросал ее.

Наконец я набрался смелости. Как только он взял трубку, я выпалил свой спич о London, о том, что мы на пути к невероятному успеху и что нам пригодятся его советы, поддержка, да и вообще любые его дельные мысли. Может быть, когда-нибудь мы сможем гастролировать вместе.

– Ты закончил, приятель? – спросил он.

Я замолк.

– Я получил твои фотографии и музыку, – продолжил он. – Вижу, куда ты метишь, но не могу тебе помочь.

– Чувак, я думаю, что мы станем самой известной группой в Лос-Анджелесе, и мне кажется, что для нас было бы хорошо…

Он прервал меня:

– Да-да, я уже слышал это раньше, приятель. Я бы посоветовал тебе найти нормальную работу. Такая музыка никогда не станет популярной.

Я был опустошен. В мгновение ока он из кумира превратился в моего злейшего врага: циничная рок-звезда, которая восседает на троне из дерьма в своем особняке в Лондоне.

– Мне жаль, что ты так считаешь, – сказал я и повесил трубку. Я еще полчаса пялился на телефон, не зная, смеяться или плакать.

В конце концов этот случай лишь сильнее замотивировал меня на успех – я готов был сделать все, чтобы заставить Брайана Коннолли пожалеть о том роковом дне, когда он усомнился во мне. Нашим менеджером стал Дэвид Форест, эпатажный любитель вечеринок, который заправлял клубом «Starwood» вместе с Эдди Нэшем. Последний позже был замешан в бойне на Уондерленд-авеню (мутная история, когда Джон Холмс, порнозвезда и друг Эдди Нэша, был вовлечен в убийство четырех человек в доме наркодилера в Лорел-Каньон). Форест, будучи воплощением щедрости, дал мне и нашему барабанщику Дейну Рейджу работу в клубе: вечером мы выступали, а днем занимались уборкой и мелким ремонтом. Получалось так, что ночью London зажигали на сцене, разбрасывали конфетти и устраивали беспорядок, а на следующий день мы получали деньги за то, что приводили все в божеский вид.

Именно благодаря Дэвиду Форесту мне удалось соприкоснуться с тем моральным разложением, которое принес на клубную сцену Лос-Анджелеса дикий коктейль из диско и рока. Я сидел в одной комнате с Форестом и такими знаменитостями, как фотомодель «Плейбоя» Биби Бьюэлл и ее парень – музыкант Тодд Рундгрен. Эти звезды подпитывали мой впечатлительный неокрепший ум рассказами о передозировке Стивена Тайлера и о том, как Мику Джаггеру проломили голову за кулисами, пока его подружки лежали рядом в отключке от наркотиков. Еще я видел, как зажигают местные герои, такие как звездный радиоведущий Родни Бингенхаймер и Ким Фоули. У меня было столько бесплатного рома и колы, сколько я мог пожелать, плюс я открыл для себя такие наркотики, о существовании которых едва догадывался раньше. Я говорю о настоящих наркотиках.