Вошедшие в ковчег

Придется немного отвлечься, но я хочу подчеркнуть, что не принадлежу к разряду домоседов. Наоборот, люблю путешествовать. Но не на своем джипе. Я ношусь из конца в конец по Японии, удобно устроившись на унитазе. Примерно так же, как юпкетчер, поедающий собственные экскременты, или продавец насекомых, который, сидя в уборной, любит читать или глазеть по сторонам. Итак, я путешествую.

Особенно мне нравятся цветные аэрофотоснимки, сделанные Топографическим управлением Японии. Выполненные тщательнейшим образом фотографии размером двадцать пять на двадцать пять сантиметров, которые изготовляют с помощью специальной швейцарской аппаратуры. В зависимости от места съемки они бывают разных масштабов: от 1:8000 до 1:15 000, и все сделаны с помощью линз, обладающих неправдоподобными разрешающими способностями, что позволяет различить на снимке не только каждый дом, но и автомашины и людей. Легко отличить сухие поля от рисовых, можно даже определить тип дорожных покрытий.

Еще интереснее рассматривать эти фотографии с помощью стереоскопических очков. Аэрофотосъемка производится через определенные интервалы (специальный прибор подает команду в среднем раз в десять секунд) – спускается затвор и дублируется три четверти рельефа. Складывая полученные снимки по номерам и пользуясь принципом параллакса, можно получить стереоскопическое изображение. Очки представляют собой прямоугольную металлическую пластинку с двумя выпуклыми линзами, вырезом для носа, как в карнавальной маске, и двумя пятнадцатисантиметровыми дужками. Вначале на двух изображениях нужно отыскать две одинаковые точки и расположить их горизонтально – в ряд, так чтобы расстояние между ними было меньшим, чем между линзами. Суть в том, чтобы точно выдержать определенное направление. Очки надо надевать на самый кончик носа, чтобы смотреть через линзы издали и, игнорируя находящееся справа и слева, сосредоточить все внимание на том, что расположено в центре. Фокусировка невозможна, поэтому близорукому человеку лучше надеть сначала свои обычные очки. Напрягая зрение, я осторожно сближаю края карт. В какой-то момент удается неожиданно найти нужное положение. И сразу же низины уходят вниз, а возвышенности всплывают вверх. Возникает не просто перспектива, а ощущение, что видишь макет натуры. Все несколько преувеличено по сравнению с истинными пропорциями, и при этом происходит некоторая аберрация: в глаза бросаются, если это город, многоэтажные здания и телевизионная башня, если горный район – вершины, утесы, верхушки криптомерий. Вначале, еще не успев привыкнуть, я даже откидывал голову и непроизвольно зажмуривался.

Довольно скоро глаза начинают болеть. Происходит некое пресыщение. Тогда я каждые тридцать минут кладу на глаза смоченное холодной водой полотенце, закапываю два вида глазных капель и благодаря этому могу часов пять в день блуждать по карте. Мое домоседство объясняется нежеланием перетруждать ноги, и, если бы мне удалось превратить глазные яблоки в колеса, я был бы счастлив.

Путешествие по стереоскопической карте сродни воздухоплаванию. Если хочешь, можешь в мгновение ока пересечь море, с острова перелететь на материк, с материка – на какой-то другой остров. Но я не жадничаю и предпочитаю внимательно рассматривать одну и ту же карту, пока не выучу ее наизусть. Вот, например, старый город, напоминающий лабиринт, где из-за множества подъемов и спусков нет ни одной ровной улицы, ни одного сходящегося под прямым углом перекрестка. В таком похожем на спутанную нить переплетении улочек и переулков ни за что не найти дорогу, даже если будешь спрашивать в каждой мелочной лавочке. Сами жители и те не в состоянии начертить точную карту городка, потому что видят пейзаж только с земли. Я по сравнению с ними нахожусь в привилегированном положении человека, который рассматривает все сверху. Если улица разветвляется, чтобы через некоторое время слиться вновь, можно, как бы раздвоившись, следовать обоими путями одновременно. Если забредешь в тупик, упирающийся в холм, снимай очки и возвращайся назад на ровное место. Не опасаясь посторонних глаз, ходишь по городку, заглядывая в каждый дом. Представляя себе, что бежишь, спасаясь от преследователей, можешь смело пересекать дворы, проходить даже через квартиры. Колонка, к которой ведет каменная лесенка… недавно надстроенный дом – это ясно хотя бы потому, что второй этаж выкрашен другой, яркой краской… внутренний дворик с колодцем под черепичным козырьком… огромный дом с плоской крышей, не имеющий сада… крестьянская усадьба, где из-под навеса выглядывает капот пожарной машины, переделанной из легкого грузовика… синтоистский храм, позади которого составлены штабелем двадцать четыре железные бочки… склад сельскохозяйственного кооператива с дырявой крышей… два корпуса деревообрабатывающего завода в излучине реки… дом под горой, куда никогда не заглядывает солнце…

Во все эти места попадаешь по улицам, которые и улицами-то не назовешь. Информация накапливается пропорционально времени. Как хорошо, когда, устав, можешь посидеть на скамейке приморского парка, глубоко вдыхая пронизанный солнечными лучами воздух. Неплохо и поплавать по реке у дамбы, где открывается такой прекрасный вид. Одноцветные пшеничные поля и пестрые огороды. Трава у реки – по цвету и густоте сразу можно определить, что это – мискант, или свиная трава (противное название!). Заманчиво совершить полет вдоль горных дорог, окаймленных вишневыми деревьями. Как приятно поваляться в густой траве, воображая себя сыщиком, прячущимся в засаде. А если обнаружат, можно снять очки и улететь к телевизионной башне на далекой горе.

Я всегда думаю: эх, если бы мир был как карта… Созданный с помощью стереоскопической аэрофотосъемки мир, на который можно смотреть сквозь очки, не отличить от экскрементов юпкетчера.

– У, чертово сцепление, совсем не отрегулировано. Слишком мало ездите.

– Осторожно, сейчас будет крутой поворот.

– Терпеть не могу тащиться за грузовиком. Всю машину забрызгает.

Мы выехали на дорогу, идущую вдоль побережья, дома кончились, и ветер задул сильнее. Дождь тысячей пальцев скреб хлопавший на ветру брезент. Чтобы услышать друг друга, приходилось не говорить, а буквально лаять, поэтому мы предпочитали молчать.

Ну вот наконец прямой склон, теперь недалеко. Гора осталась позади, и перед нами открылось море. Сегодня оно было неспокойно, гребни волн напоминали грязную мыльную пену.

Зеленый знак с надписью: «До выезда из района Кабуто 1,3 км».

– У следующего контрольного пункта сможете выйти, – сказал я.

– Как читается это название?

– Кабуто. Наверное, от слова «кабуто» – шлем.

В мчащихся тучах появились розоватые (может быть, следовало сказать: цвета свинины) просветы. Вечерний пейзаж стал снова светлеть – ведь еще не было и семи. Сверкнула молния. На площадке техобслуживания продавец остановил машину и опустил стекло. Задрав рубаху до самого подбородка, чтобы немного проветриться, я вытер пот. Вдруг перед глазами возникла привычная коричневого цвета стрелка: «У нас подают овощи в соевом соусе и карри-райс». Я испытал острое чувство голода, словно в желудке разверзлась дыра. Наверное, потому, что на глаза попалась вывеска закусочной.

– Пока ехали, живот подвело. – Видимо, у продавца насекомых возникло то же ощущение. – Может, заскочим в эту закусочную?

– Ничего не получится. Времени нет.

Главное – не показать своей слабости. Держаться так, как подобает капитану. Я должен проявлять твердость и непоколебимость, чтобы он сам признал меня капитаном, даже если я и не буду претендовать на это звание.

– Мы можем там не рассиживаться, захватим еду с собой. Поедим по дороге. Возьмем угря с рисом и по стаканчику кофе, согласны? – предложил продавец насекомых.

– Если уж есть сидя за рулем, то лучше тушеную рыбу в бамбуковых листьях, это удобнее.

Мне хотелось показать ему, что решаю здесь я.

– Ну что ж, можно и тушеную рыбу…

Он выскочил из машины. Я надеялся, что он хоть немного поспорит, и такая его сговорчивость меня неприятно резанула. Вскоре, улыбаясь во все лицо, продавец насекомых вприпрыжку возвратился назад, его голова была от дождя накрыта платком, большим и средним пальцем он держал что-то нанизанное на вертелы, на мизинце висел пакет, в другой руке – два бумажных стакана.

– Франкфуртские джамбо и кофе. И четыре порции тушеной рыбы по пять штук в каждой. Съедим по дороге, а что останется, пойдет как закуска к пиву.

– Что такое «джамбо»?

– Франкфуртские сосиски. На них много горчицы, так что постарайтесь не накапать на брюки. Такой цвет – подумают еще невесть что.

Я стал жевать. Эта штука прекрасно утоляла голод.

– Как ваше имя?

– О-о, как это мы до сих пор не представились друг другу! Меня зовут Комоя. Манта Комоя. К сожалению, визитные карточки кончились.

– Странное имя.

– «Комо» пишется тем же иероглифом, что и вторая часть слова «макомо» – тростник. Из него плетут циновки. Мои предки, я думаю, были бедными ремесленниками. А как вас зовут?

– Не будем говорить о моем имени.

Он выбросил в окно вертел от франкфуртского джамбо, облизнул пальцы, перепачканные горчицей и кетчупом, и нажал на акселератор.

– Что-то заставляет вас скрывать свое имя?

– Ничего подобного. Просто настоящим именем в последние годы я пользуюсь, только когда меняю водительские права.

– Прекрасно. Но мы ведь теперь приятели, и я должен вас как-то называть.

Он был прав. Его слова навели меня на мысль о том, что я всегда безотчетно избегал, чтобы меня называли настоящим именем. И если кто-то произносит его, меня словно током ударяет. Еще в то время, когда я работал у фотографа, меня все звали Кротом. Это все-таки лучше, чем Свинья, и поэтому я тоже начал звать себя так. В конце концов кличка превратилась в имя – я стал Кротом.

– …Ну что ж, если хотите, могу называть вас Капитаном.

В ушах звук шуршащей бумаги, как это бывает, когда хохочешь. И почему-то чувство одиночества, от которого защекотало в носу. По собственному почину совершенно незнакомый человек, с которым мы встретились случайно, назвал меня Капитаном. Пожалуй, это неплохо. Чаще всего чужими друг другу становятся братья, чем дальше люди по крови, тем счастливее брак. Случайный выбор максимально соответствует законам генетики.

– Самая близкая дорога, по-моему, вдоль реки, а потом – через ту гору?

– Как вы догадались? Неужели поняли из моего плана?

– Когда занимаешься доставкой товаров на дом, вырабатывается способность хорошо ориентироваться. – Он высморкался в платок, которым до этого накрывал голову. – Фу, выхлопные газы дизельного грузовика. Терпеть не могу скоростные автострады. Стоило бы ознакомиться со статистикой заболеваемости водителей грузовиков раком легких.

Со стороны города Кабуто, с двух сторон подступающего к реке, Кабанья гора, круто обрываясь, действительно напоминала шлем воина эпохи брани царств[2]. Именно поэтому жители Кабуто назвали гору Кабутояма – Шлем-гора. А на противоположном берегу высится Кабанья гора. На географических картах нет ни того ни другого наименования. Там значится холм Жаворонков.

Мы переехали реку по мосту Кабутобаси и оказались к северу от Кабаньей горы. На ее левом склоне растет мандариновая роща, у первой автобусной остановки мы свернули с широкого шоссе и по идущей через рощу горной дороге направились к вершине. Это и есть тот самый ближний путь. Если не знаешь его, приходится ехать до станции государственной железной дороги, проезжать под виадуком, возвращаться назад и огибать подножие горы. Это занимает минут на десять-пятнадцать больше. Я рассчитывал сэкономить таким образом время и оказаться на корабле раньше зазывалы и его спутницы.

Как только мы свернули с шоссе, асфальт сразу же кончился и начался ухабистый проселок. Трава на обочине промокла от дождя, и машину легко могло занести. Я включил передний мост. Недалеко от вершины дорога снова выровнялась. Вернее, это была не дорога, а огромная поляна. Дождь кончился, по небу неслись рваные облака, похожие на полотнища. Их края были резко очерчены, потому что уже всходила луна, а отблески только что зашедшего солнца еще не погасли.

– Что это там? Похоже на памятник.

Действительно похоже. Слева в лесу под темной скалой виднелось что-то, напоминающее некое фантастическое сооружение.

– Обнаженная горная порода. Видимо, здесь предполагалось сделать штрек. Но земля принадлежит владельцу мандариновой рощи, и от этой идеи пришлось отказаться. Единственное нетронутое место на всей горе.

– И теперь там трап на ваш корабль?

– Ну что вы! Видели ведь план. Трап у самого побережья, под горой.

– Странно. Я думал, что под землей штольни связаны между собой.

– Я все досконально обследовал, сюда штольня не доходит. Хотя и тянется больше чем на три километра.

В том месте, где кончался лес, стояла изгородь из колючей проволоки. За ней длинное здание на легком каркасе – по виду обычная общественная постройка (в нем расположена контора мусорщиков, в этот час там еще никого не было). Неподалеку находился проход в изгороди, и на земле виднелись следы от автомобильных шин. Отсюда снова начиналась асфальтированная дорога, пейзаж сразу же менялся. Теперь это действительно был холм Жаворонков. Плавно изгибаясь, он спускался к морю, весь усеянный крышами домов. В тусклом медно-красном свете, сочащемся сквозь разрывы облаков, они напоминали не столько шкуру кабана, сколько панцирь броненосца.

– Теперь уже совсем близко. Дорога ровная, отключим передний мост и поедем побыстрей.

Лет восемь назад здесь был густой смешанный лес, что очень подходило названию Кабанья гора. И, точно соревнуясь между собой, грохотали моторы машин, добывающих камень; поднимая клубы пыли, разбрызгивая потоки грязной воды, мчались по горной дороге мощные самосвалы, наводившие ужас на местных ребятишек, пока не установили знак «Въезд запрещен». Теперь тут оранжевые уличные фонари, тротуар, отделенный от мостовой желтой волнистой линией, стеклянные будки телефонов-автоматов, тихая вишневая аллея, по которой ходят только местные жители, ряды домов с небольшими огороженными дворами.

Неожиданно продавец насекомых гнусаво запел:

– Золотой жу-ук богате-ей… – Только это он и пропел, потом надолго замолчал и снова высморкался. – Привычка, до юпкетчеров я торговал жуками-оленями.

– Я уже слышал об этом от зазывалы. Это и есть рогатые жуки?

– С ними нужно обращаться так. – Он поднял указательный палец левой руки вверх и, весь напрягшись, продолжал сдавленным голосом: – Берете и сажаете на кончик пальца. С давних времен в детской песне поется, что эти жуки приносят счастье. Интересно, что насекомые почитаются не только в нашей стране, – в Древнем Египте поклонялись жукам-скарабеям как одному из воплощений солнечного божества. В любой энциклопедии можно прочитать, что известный энтомолог Фабр полжизни посвятил изучению скарабеев. Вам бы тоже нужно заполучить такого жука. Как талисман. Но самый удивительный из всех – золотой жучок, который водится в тропических джунглях. Вам не приходилось видеть его? Он настолько мал, что рассмотреть его невооруженным глазом почти невозможно, – утверждают, что увеличительное стекло было придумано именно для того, чтобы наблюдать за этим жучком. А совершенствование лупы привело в дальнейшем к развитию астрономии.

– Неужели кто-нибудь покупает их?

– Я их продавал. И шли они бойко, не то что юпкетчеры. Лучшие покупатели – мамаши с детьми. Детишки, улыбаясь, смотрят на матерей. А те поспешно достают кошельки.

– У вас язык хорошо подвешен, кого хочешь уговорите.

– Это уж точно. – Он высунул свой багровый язык и поводил им из стороны в сторону. – А мамаши – они все одинаковые.

У здания муниципалитета – сплошь черное стекло и черный искусственный мрамор – спускавшаяся под гору дорога кончалась, и до гавани прямо на юг шло широкое четырехрядное шоссе. Суда для перевозки камня теперь уже не использовались, рядом проложили новую дорогу на эстакаде, и поэтому движение по старому шоссе почти прекратилось, но все же у светофора скопилось несколько машин, главным образом небольших грузовиков – рыбный порт располагает самыми крупными морозильниками в префектуре.

– Ну вот наша гонка и закончилась. Какой бы дорогой они ни поехали, здесь наши пути сойдутся. Разумеется, если нам удалось их опередить.

– Боюсь, ничего у нас не вышло. Хоть мы и ехали кратчайшим путем, но переезд через гору все же отнял массу времени.

Мог бы и не говорить – я без него это знал. Никогда не следует разбивать вдребезги даже самую хрупкую надежду. Задержались-то мы по его вине.

– Государственная автострада далеко огибает железную дорогу с севера. Если бы мы выехали одновременно, то опередили бы их минут на пятнадцать.

– Понимаю, понимаю. Отсюда прямо к морю, верно, Капитан?

Хоть продавец назвал меня капитаном, это не улучшило моего настроения, на что он явно рассчитывал. В его тоне мне даже послышалась издевка.

– Вон там впереди ряды оранжевых огней. Это та самая новая дорога на эстакаде. От нее – налево.

6

Дверца брошенной машины

Как только мы переехали через узкую грязную речушку, асфальт стал неровным. Шоссе было сильно разбито, и местами обнажился гравий. Наконец над головой появилась покоящаяся на толстых железобетонных опорах новая дорога. Вначале шоссе идет параллельно ей, у второй опоры они расходятся, а дальше, описав дугу, пересекаются у самого залива. Внутренняя часть дуги является частным владением Тупого Кабана (моего родного отца), которому не удалось продать эту землю компании по строительству дорог.

Если бы здесь все еще стоял рыбачий домик, он оказался бы прямо под автострадой. Но теперь от участка, домика, причала остались одни воспоминания. Из всего имущества сохранился лишь зажатый между городским шоссе и автострадой клочок крутого склона, такой крохотный, что на нем и конуры не поставишь. Ничего не стоящая, никуда не годная земля, поэтому и сам Тупой Кабан не проявлял к ней ни малейшего интереса, что и позволило мне воспользоваться ею без его разрешения. В центре дуги – вход в заброшенную каменоломню. Именно через этот вход отец двадцать лет назад затащил меня в подземелье и посадил на цепь. Наверное, запасы хорошего камня истощились уже тогда, потому что разработки больше не велись. Лишь несколько рабочих занимались там изготовлением каменных фонарей, и я помню, как они тайком подкармливали меня. До сих пор не могу понять, какая была необходимость рыть проход в каменоломню из двора рыбачьего домика. Тупой Кабан, наверное, знает, зачем это сделано, но я не собираюсь его расспрашивать.

Поскольку Кабанья гора спускается к бухте крутыми уступами, шоссе проходит так, что внутренняя сторона дуги выше внешней. До нижнего уступа – каменный обрыв метров семь, и без веревки спуститься с шоссе прямо вниз очень трудно.

– У первой бетонной опоры – направо…

– Там нет никакой дороги.

– Не важно, это же джип.

Раньше здесь был вход в рыбачий домик, а теперь все заросло густой высокой травой. Нырнув под автостраду и обогнув песчаную отмель, мы должны были вновь вернуться к уступу.

– Зазывале придется поблуждать.

– Вот здесь останавливайтесь. И выключайте мотор.

Из ящика для инструментов, стоявшего за сиденьем, я достал фонарь и вышел из машины.

– Как колено? Полегчало?

– Да вроде бы.

Притворяться больше не было ни сил, ни желания. Наклонившись, я внимательно обследовал окрестности и прислушался. Если зазывала и женщина разобрались в плане и опередили нас, где-то здесь они должны были выйти из машины. Но незнакомых следов от шин нет. До ушей доносится лишь шум автомобилей, проносящихся по автостраде над головой, и свист ветра, дующего с моря. Не слышно рева мотора, надрывающегося на песчаных заносах, не видно никаких посторонних предметов.

Кажется, успели.

– Смотрите, следы…

Продавец насекомых (должно было еще пройти время, чтобы я мог называть его Комоя-сан) покинул водительское сиденье и показал на песок у опоры. Я направил туда свет фонаря. На песчаном заносе между уступами виднелись две цепочки небольших углублений, похожих на чьи-то следы. Поглощенный тем, чтобы не дать водителю сбиться с дороги, я сначала их не заметил.

– Может, собака?

– Для собаки следы слишком продолговатые. А может, и собачьи.

– Поехали скорее, – поторопил я продавца насекомых и сам сел за руль. Включил оба моста. На второй скорости двинулся к месту, засыпанному песком. Обогнул его, все время нажимая на газ, и помчался от моря к обрыву.

– Осторожно!

Продавец насекомых, который сидел, упершись руками в приборную панель, вдруг вцепился в руль.

– Отпустите, пальцы перешибет! – крикнул я.

Виляя из стороны в сторону, машина с трудом двигалась вперед. В свете фар мелькнула какая-то тень. Я поспешно затормозил, обливаясь потом. Бродячая собака, да еще трехногая – задняя лапа отрезана по колено, – пригнув голову до самой земли, неторопливо скрылась в траве. Костлявая старая псина с мордой, заросшей седой шерстью, – их тут целая стая, штук семь или восемь.

– Значит, следы все же были собачьи. – Продавец насекомых крепко уперся ногами в пол, его голос звучал напряженно. – Но какая кровожадная морда!

Я заглушил мотор. Послышался душераздирающий вой.

– Слышите?

– Это не один пес! – воскликнул продавец.

– Штук семь или восемь. А тот, первый, – вожак.

– Ничего, собаки могут только пугать. Если их не натаскали специально, они не способны загрызть человека.

– Загрызут. Здешние собаки не верят людям.

– Но к Капитану-то они привыкли?

– Возможно.

В его обращении ко мне явно звучала лесть. Все же это лучше, чем если бы он ни во что меня не ставил. Я снова включил мотор и подъехал к самой круче. Привлеченная светом мошкара билась о лобовое стекло. Примерно до половины девятиметрового обрыва была навалена гора хлама. Покореженная кухонная утварь… драные носки и велосипедное седло… бочка, выброшенная вместе с соленьями… рыбья голова с разбитой лампочкой во рту… в прошлом холодильник, а теперь гроб для собаки… пустая бутылка из-под кока-колы с надетым на ее старым башмаком без подошвы… вся в паутине, точно обернутая ватой телевизионная трубка…

– Унылое зрелище. Это что, свалка?

– Камуфляж. Где вход – ни за что не найдете.

– Не беспокойтесь, найду. Вон там, наверху, где валяется остов «Субару – триста шестьдесят».

Поразительная наблюдательность. Действительно, если присмотреться, можно было заметить, что из проржавевшего кузова свисает веревка. Но я не думал, что мою маскировку будет так легко разгадать. Даже забравшись в машину, только опытный сыщик по запаху свежего машинного масла, которым смазаны ручки и петли дверец, смог бы заподозрить неладное.

– Ну и интуиция у вас.

– Просто не очень тупой. Но как вам удалось собрать весь этот хлам?

– Поставил табличку: «Частное владение, свалка запрещена» – только и всего.

– Гениальная выдумка. Но не рухнет ли вся эта куча, как только мы возьмемся за веревку?

– Нет, на самом деле конструкция изнутри закреплена болтами.

– Ясно. – Продавец насекомых, хлопнув в ладоши, стремительно выскочил из машины. Расставив ноги, сцепив руки на затылке и делая повороты влево и вправо, начал разминаться. Он оказался более ловким, чем я думал, и голова у него была не такой уж большой. Судя по тренированному телу, возможно, он в прошлом занимался спортом.

– Давненько не ввязывался я в настоящую авантюру! – крикнул мне продавец.

– Откиньте брезент сзади – там должен стоять ящик. В нем резиновые сапоги и рабочие перчатки.

– Да, без резиновых сапог не обойтись. А то еще заберутся в носки какие-нибудь сороконожки или дождевые черви – жуть!

Залаяли собаки, точно дожидавшиеся, пока продавец насекомых зайдет за джип. Из темноты донеслись какие-то шорохи. Бродячие собаки, точно волейболисты, наделены способностью мгновенно переходить от обороны к атаке. Продавец насекомых, шаря рукой по брезенту, расстегнул задний полог и прыгнул в машину.

– Я же говорил: терпеть не могу, когда собаки лают. А если кусаются – и подавно.

– Ничего страшного, они ко мне привыкли.

В свете фонаря было видно, как растет возбуждение собак: одни наскакивали на брезент и царапали его когтями, другие зачем-то скребли землю, третьи лезли друг на друга. Дав продавцу немного потрястись от страха, я начал изображать далекий собачий вой. Почему-то собаки его пугаются и становятся смирными. Стоило мне приоткрыть окно, наполовину высунуться наружу и трижды провыть, как ближайшая ко мне собака стала подвывать, а остальные принялись жалобно скулить. Продавец насекомых затрясся от смеха. Я не мог понять, что это его так разобрало, – наверное, нервная реакция человека, только что избежавшего опасности.

– Однажды я видел нечто подобное во сне. Когда же это было?.. – Он надел резиновые сапоги, разорвал нитку, скреплявшую новые рабочие перчатки, и снова уселся на переднее сиденье. – Лучше я пойду первым, двоих веревка, пожалуй, не выдержит.