Закон семьи

– Это как-то связано с твоим бывшим? – спросил он сдавленным голосом, укоризненно глядя на Хульду сквозь очки. – С тем Феликсом, с которым ты постоянно общаешься?

– Я постоянно общаюсь с Феликсом? – Хульда рассмеялась. – Карл, это чушь! Он женат. Мы соседи, соседям свойственно общаться при встрече. Не более!

– Я уверен, что он так не считает, – сказал Карл. – Я видел, как он преданно смотрит тебе вслед. И глаза у него при этом такие грустные-грустные.

Это было уже чересчур.

– Боже мой, мы не малые дети, Карл, – возмутилась Хульда, скрестив на груди руки. – Прекрати говорить глупости.

Карл пристально посмотрел на нее, затем произнес:

– Уже поздно.

И зашагал к вокзалу. Хульда осталась стоять. Карл не выдержал, обернулся и произнес:

– Ты идешь? Я доеду с тобой до Потсдамской площади, а дальше ты поедешь одна. Ты ведь этого хочешь. Быть одной.

Хульда приготовилась что-то сказать в ответ, но Карл уже отвернулся. Она пожала плечами и направилась вслед за ним в тускло освещенное здание вокзала.

Они стояли рядом, когда прибыл поезд, и вместе заскочили в вагон. Их плечи соприкасались при каждом толчке вагона, так близко они стояли.

В ярком свете потолочных ламп сурово белели лица других пассажиров, с глубокими тенями под глазами после долгого вечера, большинство устало молчало. Карл и Хульда тоже молчали, прислонившись друг к другу в качающемся вагоне. Хульда чувствовала сожаление от того, что снова разочаровала его, что не смогла отпереть для него маленькую дверцу к сокровенному. Но вот не смогла. Даже если бы захотела.

6

Вторник, 23 октября 1923 г.

– Кофе? – предложил Фабрициус.

Карл с несвойственной ему благодарностью потянулся к стаканчику, который протянул ему молодой помощник. Тот заранее припас целый термос. Его лысина лоснилась, хотя день выдался прохладный.

Они мерзли на одной из улиц округа Темпельхоф. День только начинался. Карл наблюдал за коллегами-криминалистами, которые оцепляли территорию заброшенного сахарного завода, чтобы туда не проникли зеваки. Двое его коллег из комиссии по расследованию убийств, обычные сотрудники уголовного розыска, стояли в отдалении – курили, поглядывали на Карла с Фабрициусом, переступали с ноги на ногу и хлопали себя по плечам, чтобы согреться.

Карл наскоро глотнул адски горячего пойла из протянутого Паулем стаканчика, тут же обжег язык, выругался и вылил жижу в покрытые инеем кусты, проигнорировав обиженное выражение лица своего коллеги, и хлопнул его по плечу.

– Пойдемте, Феликс, – сказал он, – пора заканчивать.

– После вас, – тотчас отозвался молодой человек. Его настроение не испортил ни вылитый кофе, ни морозное осеннее утро, когда на рассвете им пришлось прибыть по наводке, сулившей что угодно, кроме приятной находки.

В полицию позвонила пожилая дама. Сегодня на рассвете ее шнауцер сбежал на этот заброшенный участок. Отыскивая паршивца, она тоже пробралась туда – и почувствовала странный запах. Казалось, он исходил из грузовика, припаркованного на стоянке. Дама заявила, что не осмелилась заглянуть под тент, натянутый на его каркас, но увидела руку, торчавшую из-под него. Детскую руку.

И вот теперь именно эту даму вел к Карлу сотрудник уголовного розыска.

Карл откашлялся и разгладил пальто. Он чувствовал себя довольно скверно. В обожженном рту остался кислый привкус пойла из термоса Фабрициуса, и ему хотелось сейчас только одного – забраться обратно в свою постель, натянув одеяло на голову. Сухое прощание с Хульдой прошлой ночью пробрало его до костей, как и полбутылки джина, которую он впоследствии выпил в одиночестве своей съемной комнаты, чтобы притупить воспоминание об ее отказе.

– Доброе утро, – хрипловато поздоровался Карл, пожимая старушке руку.

Свидетельница была одета в поношенную лисью шубу и крепко сжимала поводок своей теперь уже пойманной шавки. Собака угрюмо обнюхала брюки Карла, а затем с недоверием повернула голову в сторону лабрадора-ищейки, которого удерживал за ошейник сотрудник криминалистического отдела. Лабрадор Вальдемар вырывался, да и шнауцер свидетельницы, казалось, тоже испытывал немалое желание вырваться на свободу и показать пример этому кобелю.

– Сидеть! Кнопик, сидеть! – прикрикнула дама, на удивление сильно ударив собаку миниатюрной рукой. – Плохой пес! – Она подняла голову, грустная гримаса омрачила ее круглое лицо. – Хотя мой Кнопик на самом деле заслуживает похвалы. В конце концов, это его заслуга, что вы нашли ту машину. – Она кивнула в сторону завода, и в ее голубых глазах выступили слезы. – Все это так ужасно, – прошептала она.

– Расскажите мне подробно, что произошло, – начал Карл.

Свидетельница зарыдала в голос. Карл замер. И прежде чем он смог продолжить допрос, Фабрициус втиснулся между ними. Левой рукой в кожаной перчатке он бережно погладил старушку по плечу, Вытащил из кармана пальто аккуратно сложенный носовой платок с кружевными краями и обратился к даме (по мнению Карла, излишне любезно):

– Возьмите, пожалуйста…

Женщине, по-видимому, такой тон пришелся по душе, она всхлипнула и приняла платок.

– Как мило, молодой человек. Я вам очень признательна, поблагодарила она, осторожно промокая слезы салфеткой, словно щеки были из хрупкого фарфора.

– Он достался мне от моей дорогой бабушки, – сообщил Фабрициус и, наклонившись к рычащему Кнопику, погладил его по лохматой шерсти и засюсюкал: – Какой красавец! – И прекрасно ухожен. Вы по праву можете им гордиться, уважаемая госпожа…

– Примель, – представилась старушка, переменившись в лице.

Карл заметил, что ассистент из осторожности прикусил язык, но Фабрициус мгновенно снова вошел в роль.

– Надо же, как вовремя! – воскликнул он. – Госпожа Примель, вы действительно посланы нам свыше. Я уже давно охочусь за преступной бандой, совершающей убийства в Берлине, я преследовал этих бандитов по пятам, но благодаря вашей утренней находке я еще быстрее схвачу этих головорезов.

Госпожа Примель покраснела и смущенно отмахнулась.

Карл заметил в ее глазах восхищение. Фабрициус покорил свидетельницу. Но Карла взяла досала – из слов его подчиненного выходило, что успехи в недавно проведенном расследовании были исключительно его заслугой.

– Значит, дело было так, – начала госпожа Примель голосом, полным гордости от той роли, которую она играла в этой полицейской драме. – У моего Кнопика слабый мочевой пузырь, и поэтому я всегда рано вывожу его на прогулку. С тех пор, как умер мой муж… – в этом месте Фабрициус положил руку на сердце и скорбно склонил голову, – … я совсем одна. У меня все равно плохой сон, вот мы и мы гуляем в такую рань. Чудесно гулять, когда город еще спит и вокруг тишина. И знаете, с собакой не страшно: Кнопик меня всегда защитит. Преданный пес. – Дама с любовью посмотрела на собаку, которая рычала и рвалась с поводка, пытаясь произвести впечатление на незнакомого лабрадора. – Но, э-э…

– Но сегодня произошло нечто особенное, – пришел на выручку Фабрициус, и Карлу пришлось нехотя признать, что коллега вновь проявил талант направлять разговор в нужное русло, не загоняя при этом собеседника в угол.

– Кнопик вырвался! – гаркнула госпожа Примель, то ли от волнения, то ли от нахлынувших воспоминаний переходя на визг. – Он побежал, как очумелый, за ворота. Они были открыты. Я думала, он почуял лису или зайца, и кинулась за ним. И вижу: он встал у грузовика. – Женщина снова махнула рукой. – Он скулил и визжал, и тут я заметила…

– Что? – спросил Фабрициус, затаив дыхание, словно внимательно слушая ее повествование.

– Запах, – ответила дама, содрогнувшись. – Слабый, но я его все равно почуяла. Пахло разложением, смертью. Мне такое знакомо, мои родители имели похоронное бюро. «Хундт и сыновья», может быть, вы слышали?

Фабрициус печально покачал головой, а Карл вспомнил рекламный щит, который ему раньше иногда попадался на глаза.

– Во всяком случае я приблизилась, хотя мне уже стало тревожно, и тут я увидела руку. Такая маленькая ручка, похожая на детскую, торчала оттуда. – старушка побледнела. – Безжизненная, понимаете? Недолго думая, я схватила Кнопика и взяла его на поводок. Потом побежала во всю мочь к телефонной будке в конце улицы. И вот вы здесь.

Она снова утерала платком слезы, перевела взгляд с Фабрициуса на Карла.

– Вы уже знаете, что там произошло?

Фабрициус отрицательно покачал головой:

– Мы сначала хотели поговорить с вами, поскольку это очень важно для получения информации. И только теперь можем приступать к дальнейшим действиям… – Он приблизил свое лицо к лицу старушки и пристально посмотрел ей в глаза: – Еще один важный вопрос: вы кого-нибудь видели? Живого. Или слышали что-нибудь подозрительное?

Госпожа Примель помотала головой:

– Не сегодня.

– Не сегодня? – с удивлением переспросил Фабрициус.

– Пару дней назад, кажется, в ночь с субботы на воскресенье, я что-то слышала. И Кнопик тоже. Детский крик, – госпожа Примель снова посмотрела на кобеля, словно ожидая, что тот подтвердит ее показания, но он лишь поднял лапу и помочился на водосточную решетку, вынуждая Карла с отвращением отступить на шаг. – В этом нет ничего необычного: у нас тут порой бывает очень шумно. Но не ночью. А ночью – это уже было что-то новенькое. Мне помнится, я распахнула окно и мне показалось, что крики исходят от старого завода. Но очень быстро все стихло, и я толком ничего не поняла. – Старушка закрыла глаза.

– Понимаю, – проговорил Фабрициус, отступив от нее. – Вы нам очень помогли, госпожа Примель. Сейчас вам надо пойти домой отдохнуть. Оставьте, пожалуйста, коллеге ваш адрес. – С этими словами он указал на Карла – которого не на шутку задело понижение в секретари. Однако Карл промолчал и торопливо записал адрес свидетельницы в записную книжку.

Госпожа Примель хлюпнула носом и протянула Фабрициусу платок. Тот, улыбнувшись, покачал головой.

– Я буду польщен, если вы его оставите у себя, – сказал он.

Расплывшись в улыбке, пожилая дама поклонилась обоим на прощание. Затем потянула Кнопика за поводок и, удаляясь, проворковала, обращаясь к шнауцеру:

– Какой обходительный молодой человек, не правда ли?

Фабрициус, ожидая похвалы, посмотрел на Карла, но у того совсем не было желания хлопать по плечу своего бойкого молодого ассистента, чтобы тем самым потешить его самолюбие. Он молча переключил внимание на завод, где у ограждения уже собралась горстка любопытных, пытающихся что-то разглядеть.

Коллега из криминального отдела приподнял ленту, запуская полицейских на территорию.

А затем был осмотр трупов. Карлу следовало бы уже давно привыкнуть к ним, столько мертвых тел повидал Карл за время своей работы. Но все же каждый раз его желудок протестовал.

Сейчас же запах пока что не был резким, лишь слегка сладковатым, но это был несомненно запах мертвых тел. Карл поборол желание сбежать отсюда прочь.

Грузовик стоял посреди двора, преступники даже не попытались отъехать в сторону и спрятать его в тени развалин кирпичного здания. Коллега приподнял тент руками в перчатках, и Карл с Фабрициусом шагнули ближе. Зрелище оказалось похуже, чем Карл ожидал, тем не менее он заставил себя смотреть на мертвые маленькие тела, сложенные штабелями на платформе кузова. Он разглядывал, насколько хватало сил, пытался запечатлеть в памяти как можно больше деталей, затем отошел в сторону. Фабрициус подозвал фотографа, моментально подскочившего и начавшего щелкать камерой, сохраняя для вечности и архива.

Карл засунул руки поглубже в карманы пальто. Записав тип транспортного средства и цвет машины, он отправился бесцельно расхаживать по пустому двору. Судя по всему, на месте преступления были только трупы детей от пяти лет и до подросткового возраста. К сожалению, это были не первые мертвые дети, попавшиеся им за последние недели, и эта находка подтверждала общую гипотезу: в Берлине орудовала банда похитителей детей, воруя или покупая их, чтобы затем продать тому, кто больше заплатит. Часто в качестве рабской силы. Иногда в этой схеме что-то шло не по плану, ребенок умирал на трудной и опасной работе, к которой его принуждали, или избивался до смерти при попытке к бегству. Но здесь дело достигло невиданных масштабов. Здесь было настоящее кладбище, массовая могила… Голова Карла гудела от раздумий, но версии по поводу того, кто же способен на такое, не возникало.

Он неизбежно вспомнил Хульду с ее расспросами о работе. Но с ней о таком говорить нельзя. Дети являлись, как он предполагал, болезненной темой для нее, да и для него тоже, потому что вид замученного ребенка пробуждал в нем воспоминания. Он знал, каково это – вырасти без любви, быть беспомощным существом без надежды на защиту. Ведь сам Карл воспитывался в приюте, и там над ним тоже издевались – физически и морально. Он никогда не забудет чувство беспомощности, когда собственная смерть кажется спасением, потому что тогда всем печалям и страхам придет конец.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Он выжил, научился извлекать из жизни хорошее. Но тем бедным детям, чьи тела лежали сейчас в грузовике, такого шанса уже не представится никогда…

Карл проглотил комок в горле и потер кулаком голову, чтобы унять нарастающую боль. Оглядевшись и удостоверившись, что никто за ним не наблюдает, он вытащил из кармана фляжку, с которой в последнее время не расставался, торопливо открутил крышку и сделал большой глоток. Карл снова и снова прикладывался к фляжке, пока она не опустела. И только тогда закрутил ее и аккуратно спрятал за пазуху.

Приятное тепло наполнило его. Со смешанным чувством облегчения и вины Карл прислонился лбом к кирпичной стене и глубоко вздохнул.

– Ваше здоровье, – внезапно раздался за спиной голос Фабрициуса.

Карл повернулся, ощущая дрожь в руках. «Вот дьяволенок!» – подумал Карл. Неуверенной поступью, потому что алкоголь на голодный желудок сделал его ноги ватными, он приблизился к Фабрициусу, отчаянно выдумывая себе оправдание – как-никак он, ответственный инспектор в деле о серийном убийстве, находится при исполнении служебных обязанностей. А что его пьянство непростительно, ему самому было известно лучше всех.

Но Фабрициус приложил указательный палец к губам, заговорщически подмигнул, жестом запер рот на воображаемый замок и деловито обратился к своему руководителю:

– Ну что, шеф, пойдем? У нас еще куча работы.

Карл закрыл глаза, не зная, тошнит его от страха, от вида детских трупов или от осознания того факта, что его жизнь все больше выходит из-под контроля, если он не начнет контролировать свои пороки.

7

Четверг, 25 октября 1923 г.

Хульда торопливо шла по переулку Шендельгассе. Был ранний вечер, но фонари еще не зажгли, и ей приходилось щуриться, чтобы разобрать дорогу. Наконец она добралась до улицы Гренадеров, которая точно так же, как и в предыдущий ее визит, была заполнена людьми и лошадиными повозками. Двое фонарщиков уже принялись за работу, и вокруг желтый газовых огней образовались туманные клубы.

Хульда тяжело дышала. С тех пор как час назад ее хозяйка появилась на пороге и, укоризненно подмигнув, возвестила: «Фройляйн Хульда, вашу персону снова требуют к моему телефону», она неслась по городу, чтобы своевременно оказаться в квартире Ротманов: у Тамар начались схватки. Если бы у акушерки был велосипед, она могла бы домчаться на нем до станции, пристегнуть там у специальной стойки и ехать дальше на электричке – это получилось бы гораздо бстрее. Но летом прошлого года Хульда лишилась велосипеда при нападении на нее, а на новый заработать не удалось.

Конечно, Хульда знала, что у первородящих схватки часто могут затянуться на несколько часов, а иногда даже дней. Однако сдавленный голос молодой женщины, которая, по всей видимости, в одиночку доковыляла до телефона-автомата, мгновенно вызвал у нее тревогу. Тамар едва могла говорить, только прерывисто дышала, а это, Хульда знала по опыту, означало прогрессирующую родовую деятельность. Из-за забастовок общественного транспорта электрички ходили лишь изредка, к тому же до того переполненными, что нужно было проталкиваться локтями, чтобы попасть внутрь. К счастью, отсутствием напористости Хульда не страдала. Но она, тем не менее, опоздала.

Со своей тяжелой сумкой Хульда добежала до въездных ворот и зашагала дальше по темным дворам. Распугав по дороге крыс, Хульда, перешагивая ступеньки через одну, с грохотом поднялась по лестнице. Еще на втором этаже она услышала крики Тамар – и из последних сил забарабанила в дверь.

Ей открыл молодой человек с озабоченным лицом, обрамленным золотистой бородой.

– Вы акушерка? – зачем-то спросил он. – Я Цви Ротман. Быстрее, пожалуйста, быстрее!

Хульда вошла, торопливо сняла пальто и прошла в кухню мыть руки. Муж Тамар следовал за нею по пятам.

– Почему не вы, а ваша жена звонила по телефону? – обратилась к нему Хульда, натирая пальцы твердым куском мыла, вернее, его жалкими остатками. – В таком состоянии Тамар больше нельзя было выходить на улицу.

– Да знаю я, знаю, – сказал Цви Ротман, чуть не плача. – Я в это время находился у раввина Рубина. Сегодня утром все было хорошо. Меня слишком поздно оповестили. Когда я пришел, ее состояние было то же, что и сейчас.

– Вы, я вижу, с большой охотой посещаете молельню, – заметила Хульда.

Молодой Ротман не успел ответить – новый протяжный стон донесся из каморки, в которой располагалась постель Тамар и Цви. Хульда тут же бросилась туда.

– Горячую воду! – через плечо скомандовала она молодому человеку. – И полотенца.

Войдя в тесный чулан, Хульда в страхе отшатнулась. По всему полу углем были начерчены черные кресты. Хульда перешагнула через них и опустилась на колени перед постелью.

Тамар лежала, скорчившись на смятых одеялах, ее грудь бурно вздымалась и опускалась. Платье было задрано, а спина мокрая от пота. Круглые глаза страдающей женщины оживились, когда она узнала Хульду.

– Помогите мне, – прошептала она хриплым голосом. – Пожалуйста, я не хочу умирать.

– Вы не умираете, Тамар. Кто нарисовал все эти кресты? – спросила Хульда, опомнившись.

– Я, – шепнула Тамар, облизывая покусанные губы. – У моего народа существует поверье, что они охраняют роженицу от дьявола. Но если он в меня уже вселился, то ничего не поможет. Он доберется до печени, сердца, легких и напоследок заберет моего ребенка.

– Здесь нет никакого дьявола, поджидающего вашего ребенка, – решительно заверила Хульда, успокаивающе касаясь ладонями плеч женщины. – Я об этом позабочусь, обещаю. Пусть только попробует подойти! Вот увидите, скоро вы будете держать в объятиях здорового ребенка. А сейчас вам придется поработать.

– Как мне не хватает мамы, – всхлипнула Тамар. – Она бы знала, что делать. Она бы послала за человеком, перешедшим Евфрат, и тогда легкие роды мне были бы обеспечены. Она бы завернула младенца в волчью шкуру, это бы его защитило.

– Ваш народ не обходится без колдовства, – проговорила Хульда мягко, словно обращалась к ребенку. – Ваш бог обязательно поможет такой мужественной женщине, как вы, и без волчьей шкуры.

Юная роженица задышала быстрее: наступили очередные схватки, и она закричала, надрывно, протяжно. Хульда обеспокоенно наблюдала за ней. Потом встала на колени между ног Тамар и, засунув руку под юбку, нащупала головку плода; теперь акушерке было ясно, почему Тамар так страдает.

– Плодный пузырь еще цел.

– Это плохо?

– Нет, не совсем. Просто ребенок пытается выйти наружу, ваш организм выталкивает его изо всех сил, но до тех пор, пока ребенок остается в пузыре, он не может выйти. Поэтому у вас сильные боли.

– Помогите мне, – вновь прошептала Тамар, умоляюще хватая Хульду за руку.

– Конечно, помогу. Все будет хорошо.

Хульда поднялась. У нее появилась идея, как немного отвлечь роженицу.

– Вы недавно рассказывали, что у вас раньше было другое имя. Когда вы жили в Смирне. Что это за имя?

– Что?

– Какое у вас было имя?

C секунду Хульда слышала лишь тяжелое дыхание. Наконец женщина прошептала:

– Анаит.

– Такого красивого имени мне еще не доводилось слышать, – сказала Хульда, копошась в своей сумке. – Что оно означает?

– Богиня плодородия.

Хульда улыбнулась:

– О-о, это же то, что нужно, голубушка. Сейчас вам надо набраться мужества. Столько мужества, сколько у богини, в честь которой вас назвали.

– Почему? – в голосе Тамары слышался страх.

– Мне придется чуточку вмешаться и вскрыть пузырь, – объяснила Хульда. – Такое мы делаем нечасто, обычно ждем, пока ребенок сам проложит себе путь, но в вашем случае будет лучше, если мы немного поможем. Вы сразу потеряете много воды, давление, причиняющее вам боль, спадет, но сокращения усилятся, и весьма внезапно.

– Я не смогу!

– Нет, вы сможете! Подумайте о своей матери, как бы она вами гордилась. Готовы?

Снова наступили схватки, Хульда зафиксировала их по напрягшимся шейным мускулам и шумному дыханию, словно женщина готовилась прыгнуть в бурлящую реку. Прищурившись, Тамар кивнула.

Быстрым движением Хульда вскрыла плодный пузырь инструментом. Хлынувшие воды намочили кровать.

Куда запропастился этот муж с полотенцами?

Тамар кричала, кричала до потери дыхания. Хульда знала, что скоро все закончится. Теперь, когда околоплодные воды отошли, схватки наступят с такой частотой, что между ними почти не будет передышки. Она подбадривала Тамар, уверяя, что та справится.

И в самом деле, через несколько минут появилась головка, а со следующей схваткой тельце скользнуло в руки Хульды. Младенец открыл крошечный ротик, но вместо того, чтобы, как большинство новорожденных, выразить криком свое недовольство грубым переходом из теплого кокона в огромный холодной мир, он только тихонечко всхлипнул.

– У вас сын, Тамар, как вы и предвидели, – вскричала Хульда. Она быстро протерла мокрое тельце полотенцем и провела осмотр. Затем перерезала пуповину и, укутав мальчика в теплое одеяло, хотела передать его Тамар. Однако роженица молча покачала головой, отвернулась и закрыла глаза. Казалось, она не хотела даже взглянуть на своего сына.

Ошарашенная Хульда покачала малыша, а затем вложила ему в рот мизинец – и маленькие, безукоризненный формы губки, сомкнувшись, начали увлеченно посасывать.

Умиротворение распространилось по тесному помещению.

– Можно войти? – донесся от двери голос.

Цви стоял рядом со стопкой полотенец в беспомощно опущенных руках. Он словно боялся быть отвергнутым.

– Проходите, – пригласила Хульда. – Вот ваш сын.

– Эйнгль, – благоговейно вымолвил он, протягивая руки.

Внезапно, словно призрак, в каморке возникла Рут Ротман.

– Дай мне ребенка, – скомандовала она и, отобрав у Хульды младенца, недоуменно осмотрелась. – Чем ты тут занималась? – спросила она невестку. – Экзорцизмом? Зачем вся эта грязь и сажа на полу? Тебе придется одной все отдраивать, клянусь.

– Мама, перестань, – вмешался Цви и слегка подтолкнул ее к выходу. – Отправляйся с ребенком в комнату, я останусь здесь. – Он опустился на колени рядом с женой. – Тамар, – шепнул он, отодвигая прядь волос с ее мокрого лица. – Как ты себя чувствуешь?

Она медленно кивнула, чисто машинально, как показалось Хульде. Ее красивое лицо снова исказила боль.

– Отходит послед, – проговорила Хульда. – Цви, вам лучше подождать снаружи.

Она знала, что в еврейских семьях не принято смотреть на жену во время родов. Это считалось нечистым. Послед относился к родовому процессу и в среде акушерок, которые только после его отхождения поздравляли новоиспеченных родителей.

Цви робко прокрался в коридор, и Хульда убедила Тамар, что надо поднатужиться в последний раз. Крупный орган, который многие месяцы питал ребенка в материнском чреве и теперь отслужил свое, она поймала в полотенце, принесенное молодым человеком. Послед был зрелищем не для слабонервных, поэтому Хульда прикрыла его, а затем погладила Тамар по голове.

– Ни одного разрыва, – сказала она. – Мне не нужно ни зашивать, ни обрабатывать раны, ничего. Вы образцовая роженица, Тамар. Или, лучше сказать, Анаит?

Едва уловимая улыбка скользнула по лицу изнуренной женщины.

– Можно я посплю? – спросила она. – Я так устала.

– Прежде я вас немного обмою и помогу переодеться в сухое, – ответила Хульда, – а потом принесу вам ребенка. Матери и сыну в первые часы после родов важно познакомиться поближе и привыкнуть друг к другу, несмотря на то, что такой кроха в первый момент вызывает страх.

Тамар взглянула на нее, горестно смеясь.

– В крохе меня ничего не пугает, – сказала она. – Он такой маленький, такой невинный. Но я боюсь любви. Того, что она сделает со мной. Что она делает со всеми нами. А вы нет?

Хульда уставилась на нее. Что-то сдавило ей горло, словно она подавилась слишком большим куском. Но, тем не менее, Хульда медленно кивнула и подтвердила: