Эхо прошлого

Уильям, который ждал, что ему представится возможность отомстить, испытал некоторое разочарование, но генерала Хау такой поворот событий только обрадовал. Он вместе с штабом занял большой особняк под названием Бикмэн-хаус и принялся укреплять свою власть в колонии. Среди старших офицеров были недовольные, которые считали, что нужно преследовать американцев, пока те не сдадутся – Уильям, конечно, поддерживал эту идею, – но генерал Хау считал, что поражение и серьезные боевые потери разобщат оставшиеся войска Вашингтона, а зима окончательно их добьет.

– Таким образом, мы с вами теперь оккупационная армия, – заметил лейтенант Энтони Фортнэм, окидывая взглядом душную мансарду, куда поселили трех самых младших офицеров штаба. – Следовательно, у нас есть право на все причитающиеся удовольствия, согласны?

– И что же это за удовольствия? – поинтересовался Уильям, который тщетно искал место для изрядно потрепанного саквояжа, где лежало почти все его имущество.

– Женщины? – предположил Фортнэм. – Ну да, конечно, женщины! В Нью-Йорке ведь есть бордели?

– Ни одного не видел, пока сюда ехал, – с сомнением сказал Ральф Джослин. – А я смотрел!

– Значит, плохо смотрел! – твердо произнес Фортнэм. – Уверен, здесь должны быть бордели!

– Есть пиво, – предложил Уильям. – Весьма приличный паб сразу за Уотер-стрит, таверна Фронса. Я выпил там пинту отличного пива по дороге сюда.

– Наверняка есть что-нибудь поближе, – возразил Джослин. – Я не собираюсь тащиться пешком несколько миль по такой жаре!

Бикмэн-хаус располагался в прекрасном обширном парке с чистым воздухом, но довольно далеко от города.

– Ищите, и обрящете, братья мои! – Фортнэм подкрутил завиток на виске и накинул мундир на одно плечо. – Идешь, Элсмир?

– Чуть позже. Нужно написать парочку писем. Если найдете хоть какие-нибудь злачные места, представьте мне письменное донесение. И в трех экземплярах, не забудьте!

Оставшись наедине с собой, Уильям бросил на пол саквояж и вытащил небольшую пачку писем, которую ему передал капитан Грисуолд.

Пять писем. На трех письмах виднелась печать отчима – улыбающийся полумесяц. Лорд Джон писал Уильяму пятнадцатого числа каждого месяца, впрочем, в другие дни тоже. Одно послание было от дяди Хэла, и при виде этого письма Уильям невольно улыбнулся: порой дядя писал загадочно, но всегда увлекательно. Почерк на последнем письме с гладкой печатью Уильям не узнал, но, похоже, писала женщина.

Заинтригованный, Уильям сломал печать и обнаружил в конверте два плотно исписанных листка от кузины Дотти. Он удивленно поднял брови: Дотти никогда не писала ему раньше.

Брови не опускались все время, пока он читал послание.

– Будь я проклят! – произнес он вслух.

– Что-то случилось? – спросил Фортнэм, который вернулся за шляпой. – Плохие новости из дома?

– Что? О нет. Нет, – повторил Уильям, возвращаясь к первой странице письма. – Просто… занимательно.

Уильям сложил письмо, засунул во внутренний карман мундира – подальше от любопытного взгляда Фортнэма – и взял послание от дяди Хэла, скрепленное герцогской печатью, при виде которой Фортнэм вытаращил глаза, но промолчал.

Кашлянув, Уильям сломал печать. Как обычно, все письмо занимало меньше страницы, и в нем не было ни приветствия, ни прощания. Дядя Хэл считал, что раз на письме указан адрес, то предполагаемый получатель очевиден, а печать совершенно ясно дает понять, кто автор послания. Дядя Хэл не тратил время на переписку с идиотами.

«Адам получил назначение в Нью-Йорк, к сэру Генри Клинтону. Минни передала тебе с ним несколько возмутительно громоздких вещей. Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места.

Джон сказал, что ты делаешь кое-что для капитана Ричардсона. Я знаю Ричардсона и считаю, что ты не должен.

Передавай мое почтение полковнику Спенсеру и не играй с ним в карты».

Уильям подумал, что из всех его знакомых только дядя Хэл мог сообщить так много информации (как всегда, загадочной) в коротенькой записке из нескольких слов. Интересно, полковник Спенсер жульничает в карты или очень хорошо играет? А возможно, ему просто везет. Вне всяких сомнений, дядя Хэл специально не стал уточнять, поскольку, если бы дело было в мастерстве или удаче, Уильям обязательно захотел бы проверить собственные умения, хотя и понимает, как опасно постоянно выигрывать у старшего по званию офицера. Впрочем, разок-другой… Нет, дядя Хэл сам прекрасно играет в карты, и если он счел необходимым предупредить Уильяма, то благоразумнее последовать его совету. Возможно, полковник не жульничает, да и игрок так себе, но зато обидчив и вполне может отомстить, если будет проигрывать слишком часто.

«Ну и хитер же старый дьявол!» – не без восхищения подумал Уильям о дяде.

Уильяма больше беспокоил второй абзац. «Я знаю Ричардсона…» В данном случае Уильям хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил подробности: почту мог прочитать кто угодно, а уж послание с гербом герцога Пардлоу наверняка привлекло внимание. Хотя непохоже, что печать вскрывали, но Уильям не раз видел, как его собственный отец при помощи нагретого ножа ловко снимает печати, а потом возвращает на место, и не питал иллюзий по этому поводу.

Уильям озадачился вопросом: что именно дядя Хэл знает о капитане Ричардсоне и почему советует прекратить сбор информации? Судя по всему, отец рассказал дяде Хэлу, чем занимается Уильям.

А вот еще пища для размышлений: если бы папа сообщил брату о его, Уильяма, занятиях, то тогда дядя Хэл наверняка поведал бы отцу все компрометирующие факты о капитане Ричардсоне, коли таковые имеются. А если он это сделал…

Уильям отложил записку дяди Хэла и вскрыл первое письмо отца. Нет, ни слова о Ричардсоне… Во втором? Тоже ничего. И только в третьем нашлась завуалированная ссылка на разведку, да и то лишь просьба об осторожности и непонятный намек на его, Уильяма, рост.

«Высокий человек всегда заметен среди других людей, особенно если опрятно одет и смотрит прямо».

Уильям улыбнулся. Он ходил в школу в Вестминстере, где все уроки проходили в одной большой комнате, перегороженной занавеской, которая разделяла учеников на аристократов и простолюдинов. Однако мальчики разных возрастов учились все вместе, и Уильям быстро понял, когда и как стоит привлекать к себе внимание, а когда лучше оставаться в тени. Все зависит от окружения.

Ладно. Что бы там дядя Хэл ни разузнал о Ричардсоне, отца это нисколько не тревожило. Уильям напомнил себе, что информация не обязательно должна быть компрометирующей. За себя герцог Пардлоу не беспокоился, но был чрезвычайно осторожным в отношении своей семьи. Возможно, он всего лишь считал Ричардсона самонадеянным и безрассудным. Если дело только в этом, то отец, скорее, полагался на здравый смысл Уильяма, потому и не стал ничего писать.

В мансарде стояла духота, пот стекал по лицу Уильяма на рубашку. Фортнэм снова ушел. Из-под его койки торчал наполовину высунутый дорожный сундук, образуя с краем койки такой дурацкий угол, что на полу оставалось ровно столько свободного места, чтобы Уильям мог протиснуться к двери. С чувством облегчения Уильям вырвался на улицу. Воздух снаружи был жарким и влажным, но, по крайней мере, не спертым. Уильям надел шляпу и отправился искать, где встал на постой кузен Адам. «Возмутительно громоздкие» – звучало многообещающе.

Пробираясь сквозь толпу фермерш, которые направлялись на рыночную площадь, он почувствовал, как шуршит в кармане письмо, и вспомнил сестру Адама. «Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места». Дядя Хэл, конечно, хитрый дьявол, подумал Уильям, но и на старуху бывает проруха.

* * *

«Возмутительно громоздкие» вещи оправдали ожидания: книга, бутылка превосходного испанского хереса и к нему кварта оливок, а еще три пары новых шелковых чулок.

– Я завален чулками, – заверил кузен Адам Уильяма, когда тот попытался поделиться своим подарком. – Думаю, матушка покупает их оптом, а потом отправляет при первой оказии. Еще повезло, что она не додумалась прислать тебе новые подштанники. Я получаю по паре с каждой дипломатической почтой, и, как ты понимаешь, это довольно щекотливая тема для объяснений с сэром Генри… Впрочем, я бы не отказался от стаканчика твоего хереса.

Уильям так и не понял, шутит ли Адам насчет подштанников или нет. Кузен всегда держался степенно и серьезно, благодаря чему был на хорошем счету у старших офицеров, но еще он владел семейным трюком Греев – умел говорить самые возмутительные вещи, сохраняя невозмутимый вид. Тем не менее Уильям рассмеялся и крикнул вниз, чтобы принесли два стакана.

Один из приятелей Адама принес три и любезно остался – помочь в уничтожении хереса. Откуда ни возьмись появился еще один друг – уж больно хорош был херес! – достал из своего сундука полбутылки портера и добавил к угощению. Бутылки и друзья множились с присущей подобным сборищам неизбежностью, и вскоре все поверхности в маленькой, по общему признанию, комнате Адама были заняты либо одними, либо другими.

Уильям великодушно добавил к хересу оливки и, когда показалось донышко бутылки, провозгласил тост за свою тетушку и ее щедрые дары, не забыв упомянуть шелковые чулки.

– Хотя, думаю, книгу твоя матушка не посылала, – сказал он Адаму, с шумным выдохом опуская стакан.

Адам захихикал, его обычная степенность явно растворилась в кварте ромового пунша.

– Конечно, нет! И папа тоже. Это был мой личный вклад в оклутуривание… Я имею в виду, в развитие клутуры в колониях.

– Пиршество для очей и чувственности культурного человека, – со всей серьезностью заверил его Уильям, демонстрируя собственную способность пить и разговаривать, не теряя четкости произношения, сколько бы сложных буквосочетаний ни попадалось в процессе.

Последовали возгласы: «Что за книга? Какая книга? Давай, покажи нам эту замечательную книгу!», и Уильяму пришлось достать жемчужину своей коллекции подарков – экземпляр знаменитого «Списка ковент-гарденских леди», составленного мистером Харрисом, который в своем творении подробно описал прелести, специализацию, цену и доступность лучших шлюх во всем Лондоне.

Появление «Списка» было встречено восхищенными криками, затем последовала короткая борьба – каждый хотел первым заполучить томик. Уильям спас книгу, прежде чем ее успели разодрать на листочки, но позволил уговорить себя прочесть несколько пассажей вслух. Его артистичное исполнение вызвало восторженное улюлюканье и град оливковых косточек.

Чтение, несомненно, иссушает глотку, и потому было велено подать еще выпивки, которую тут же и употребили. Уильям не мог сказать, кто из участников попойки первым предложил учредить экспедиционный отряд с целью составить аналогичный список для Нью-Йорка. Впрочем, от кого бы ни прозвучало предложение, все радостно его подхватили и даже выпили по этому поводу ромового пунша: в бутылках к тому времени ничего не осталось.

Вот так и случилось, что Уильям обнаружил себя в трущобах: он в пьяном дурмане блуждал по узким улочкам, темноту которых изредка разрывали освещенные свечами окна да случайные фонари, подвешенные на перекрестках. Похоже, никто точно не знал, куда нужно идти, но в то же время вся подвыпившая компания дружно двигалась в одном направлении, словно почуяв некие флюиды.

– Как кобели за течной сукой, – заметил он и удивился, получив тычок и одобрительный возглас от одного из приятелей Адама: Уильям даже не осознал, что говорит вслух.

И все-таки он оказался прав, ибо в конечном итоге они набрели на переулок, в котором висели два или три фонаря, обтянутые красным муслином, их свет играл тусклыми кровавыми отблесками на приветливо приоткрытых дверях. От этого зрелища потенциальные исследователи радостно завопили и устремились вперед, на сей раз целенаправленно, лишь на минутку остановившись посреди улицы, дабы в кратком споре решить, с какого заведения начать инспекцию.

Сам Уильям в споре почти не участвовал: в спертом, удушливом воздухе витало зловоние сточных вод и коровьего навоза, к тому же он почувствовал, что одна из съеденных оливок, похоже, была испорченной. Тело покрылось противным вязким потом, влажное белье навязчиво липло к коже, и Уильям с ужасом думал, что, если внутреннее расстройство внезапно устремится вниз, он может просто не успеть вовремя снять бриджи.

Он выдавил улыбку и слабо махнул рукой, показывая Адаму, что тот волен поступать, как хочет, а сам он попытает счастья чуть дальше.

Так Уильям и сделал: оставив компашку разгулявшихся молодых офицеров, он, шатаясь, побрел дальше, мимо последнего из красных фонарей. Почти с отчаянием Уильям искал укромный уголок, чтобы там проблеваться, но ничего подходящего не попадалось. В конце концов он споткнулся о какую-то ступеньку, и его тут же вырвало прямо на дверь. К ужасу Уильяма, она распахнулась, явив разъяренного хозяина дома, который не стал дожидаться объяснений, извинений или предложения компенсации, а выхватил из-за двери дубинку и погнался за Уильямом по переулку, громко и непонятно ругаясь на языке, очень похожем на немецкий.

Все эти злоключения привели к тому, что Уильям некоторое время блуждал по загонам для свиней, брел мимо лачуг и зловонных причалов, пока наконец не попал в нужный район, где и обнаружил Адама, который метался по переулку, стуча в двери и выкрикивая его, Уильяма, имя.

– Не стучи сюда! – встревоженно предупредил он, увидев, что кузен собирается штурмовать дверь вооруженного дубиной немца.

У Адама явно отлегло от сердца, когда он удивленно повернулся к Уильяму.

– Вот ты где? Все в порядке, старина?

– О да! Замечательно.

Уильям сильно побледнел и чувствовал, что весь покрыт липким холодным потом, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, но острое недомогание прошло после того, как желудок очистился, а сам процесс возымел еще одно благотворное действие – Уильям протрезвел.

– Я думал, тебя убили или ограбили в подворотне. Я бы никогда не посмел взглянуть в глаза дяде Джону, если бы пришлось рассказать ему, что это я во всем виноват.

Они пошли по переулку обратно, к красным фонарям. Все их приятели разбрелись кто куда, но доносящийся из борделей грохот и звуки кутежа свидетельствовали, что воодушевление никуда не исчезло, а просто сменило дислокацию.

– Тебя там достойно обслужили? – спросил Адам, мотнув подбородком в сторону, откуда пришел Уильям.

– О, прекрасно. А тебя?

– Ну, вряд ли бы она удостоилась хотя бы одного абзаца в списке Харриса, но для такой дыры, как Нью-Йорк, вполне сносно, – вынес приговор Адам. Небрежно завязанный платок болтался на его шее, и Уильям заметил, что одна серебряная пуговица на мундире кузена исчезла. Сам же Адам продолжил:

– Но могу поклясться, что видел парочку из этих шлюх в лагере.

– Неужели сэр Генри поручил тебе сделать перепись всех полковых девок? Или ты провел среди них так много времени, что знаешь всех их в…

Уильяма прервал необычный громкий шум из одного заведения дальше по улице. Вместо добродушных пьяных выкриков из борделя доносился взбешенный мужской рев вперемешку с пронзительным женским визгом.

Уильям с Адамом переглянулись и, не сговариваясь, пошли в ту сторону.

Чем ближе они подходили, тем сильнее становился шум, и когда кузены поравнялись с самым дальним домом, из него в переулок высыпало несколько полуодетых солдат, а вслед за ними – здоровяк лейтенант, который волок за руку полуголую шлюху. Он тоже участвовал в недавней попойке, но Уильям не запомнил его имени.

На лейтенанте не было ни мундира, ни парика; мощные плечи и темные, коротко стриженные волосы, которые низко росли надо лбом, придавали ему вид быка, готового броситься в атаку. Он и вправду бросился: развернувшись, он с силой толкнул шлюху плечом, впечатав ее в стену дома. Здоровяк был в стельку пьян и бессвязно чертыхался.

– Брандер.

Уильям не слышал, кто это сказал, но слово подхватили возбужденным шепотом, и словно что-то мерзкое пробежало среди людей в переулке.

– Брандер! Она – брандер!

В дверях дома столпились проститутки. Их лица были почти неразличимы в тусклом свете, но женщины испуганно жались друг к дружке. Одна из них протянула руку и что-то неуверенно выкрикнула, но остальные затащили ее обратно. Черноволосый лейтенант ничего не замечал: он избивал шлюху, нанося удар за ударом в грудь и живот.

– Эй, приятель!

Уильям рванулся было вперед, но сразу несколько рук удержали его, схватив за плечи.

– Брандер!

Мужчины начали скандировать это слово, повторяя с каждым ударом кулака.

Брандером называли шлюху, зараженную сифилисом, и когда лейтенант перестал избивать женщину и вытащил ее под свет красного фонаря, Уильям увидел, что так оно и было – на ее лице отчетливо виднелась сыпь.

– Родэм! Родэм!

Адам выкрикивал имя лейтенанта, пытаясь пробиться сквозь толпу мужчин, но они двигались вместе, оттесняя его назад и все громче скандируя: «Брандер!»

Проститутки в дверях пронзительно завопили и отпрянули, когда Родэм швырнул женщину на порог. Уильям вырвался, ему удалось пробиться сквозь толпу, но прежде чем он успел добраться до лейтенанта, тот схватил фонарь и швырнул в фасад дома, облив шлюху пылающим маслом.

Сам он отошел назад, тяжело дыша, и, словно в недоумении, вытаращился на то, как вспыхнули волосы и полупрозрачная сорочка женщины, и она вскочила на ноги, в панике беспорядочно размахивая руками. В считаные секунды пламя охватило ее полностью, и она закричала тонким истошным голосом, который прорезал суматошный гомон, проникая Уильяму прямо в мозг.

Мужчины отпрянули, когда несчастная побрела к ним, пошатываясь и простирая руки, то ли в тщетной мольбе, то ли желая забрать обидчиков с собой, Уильям так и не понял. На него нахлынуло ощущение непреодолимой катастрофы, он будто прирос к месту, чувствуя, как тело сводит от необходимости действовать и от невозможности что-либо сделать. От настойчивой боли в руке он невольно посмотрел в сторону и увидел рядом Адама, который вцепился в его предплечье и сжимал изо всех сил.

– Пошли, – прошептал Адам, его побледневшее лицо покрывал пот. – Ради бога, давай уйдем!

Дверь борделя захлопнулась. Горящая женщина упала на нее, прижала руки к дереву. Аппетитный запах жареного мяса наполнил тесный, душный переулок, и Уильяма снова затошнило.

– Будьте вы прокляты! Пусть ваши чертовы члены сгниют и отвалятся!

Кричали из верхнего окна. Уильям поднял голову и увидел женщину, она грозила кулаком стоящим внизу мужчинам. Те недовольно зашумели, один из них грязно выругался в ответ, другой поднял булыжник и швырнул в дом. Не долетев до окна, камень отскочил от стены ниже и попал в какого-то солдата. Тот чертыхнулся и толкнул парня, который бросил булыжник.

Пылающая женщина сползла вниз по двери, на которой осталось обугленное пятно. Она все еще поскуливала, но больше не двигалась.

Внезапно Уильяма охватило бешенство. Схватив за шиворот бросившего камень солдата, он с размаху ударил его головой о дверной косяк. Парень замер, обмяк и, застонав, тяжело осел на дорогу.

– Убирайтесь! – взревел Уильям. – Все вы! Пошли вон!

Сжав кулаки, Уильям повернулся к черноволосому лейтенанту, но тот уже не буйствовал в приступе ярости, а неподвижно стоял, не сводя глаз с женщины на ступенях. Ее юбки сгорели, почерневшие ноги слабо подергивались в тени.

Уильям шагнул к нему, схватил за грудки и рывком развернул к себе.

– Пошел отсюда! – грозно велел он лейтенанту. – Сейчас же уходи!

Он отпустил здоровяка, тот заморгал, тяжело сглотнул, развернулся и машинально побрел в темноту.

Тяжело дыша, Уильям повернулся к остальным, но жажда насилия в них угасла так же быстро, как и вспыхнула. Они топтались на месте, невнятно переговаривались, кое-кто бросал взгляды на женщину, которая уже не двигалась. Никто не смотрел друг другу в глаза.

Он смутно осознавал, что рядом с ним стоит Адам, дрожащий от потрясения, но, как всегда, надежный. Уильям положил руку на плечо кузена, который был ниже ростом, и не отпускал, пока остальные расходились. Его тоже била дрожь. Сидевший на дороге человек медленно встал на четвереньки, с трудом поднялся и пошел прочь за своими приятелями, шатаясь и натыкаясь на стены домов.

В переулке воцарилась тишина. Огонь потух. Кто-то погасил другие красные фонари по всей улице. Уильяму казалось, что он врос в землю и теперь навсегда останется в этом ненавистном месте, но Адам отодвинулся, рука упала с плеча кузена, и Уильям понял, что может идти.

Они молча пошли обратно по темным улицам. Миновали сторожевой пост, где караульные собрались вокруг костра, неся каждодневную службу. Они, караульные, должны были поддерживать порядок в оккупированном городе. Часовые мельком взглянули на них, но не остановили.

В отблесках пламени Уильям увидел влажные следы на лице брата и понял, что кузен плачет.

Сам он тоже плакал.

Глава 11

Поперечное предлежание

Фрэзер Ридж. Март, 1777 г.

Мир капал. По склонам гор неслись потоки талой воды, трава и листья были мокрыми от росы, под лучами утреннего солнца над кровельной дранкой поднимался пар. Наши приготовления закончились, а с перевалов сошел снег. Оставалось только одно дело, которое требовалось завершить до того, как отправиться в путь.

– Думаешь, сегодня? – с надеждой спросил Джейми.

Он был не из тех, кто способен спокойно ждать. Ему не терпелось приступить к действию, раз уж мы определились с планом. К сожалению, младенцы не считаются с чьим-то удобством или нетерпением.

– Возможно, – ответила я, пытаясь сохранить спокойствие. – А может, и нет.

– Я видел ее на прошлой неделе, тетушка, и она выглядела так, будто вот-вот лопнет, – заметил Йен, скармливая Ролло последний кусок булочки. – Знаешь те грибы? Большие и круглые? Коснешься их и – пуфф!

Он щелкнул пальцами, разбрасывая крошки.

– Вот так!

– У нее же будет только один, да? – хмурясь, спросил Джейми.

– Я тебе уже раз шесть говорила, что так думаю. Вернее, чертовски на это надеюсь, – добавила я, подавив желание перекреститься. – Но иногда трудно сказать наверняка.

– От близнецов часто рождаются близнецы, – услужливо вставил Йен.

Джейми перекрестился.

– Я слышала биение только одного сердечка, – сказала я, стараясь держать себя в руках. – А слушаю я уже несколько месяцев.

– А разве нельзя сосчитать выпирающие части тела? – поинтересовался Йен. – Я имею в виду, если вдруг там окажется шесть ног…

– Легче сказать, чем сделать.

Конечно, я могла определить формы ребенка в общем: головка прощупывалась довольно легко, ягодички – тоже, а вот с руками и ногами все было не так просто. Собственно, именно это меня и тревожило.

Весь прошлый месяц я осматривала Лиззи раз в неделю, а с недавних пор ходила к ней каждый день, хотя путь до их хижины был неблизкий. Ребенок – а я и правда считала, что он там только один, – казался очень крупным, и дно матки находилось гораздо выше, чем следовало бы. И хотя в последние недели перед рождением младенцы частенько меняют свое положение, этот долго оставался в горизонтальном. Поперечное предлежание, и я сильно беспокоилась.

Дело в том, что вне больничных условий, без нормальной операционной или анестезии у меня практически не было шансов успешно справиться с поперечным предлежанием. Без хирургического вмешательства у акушерки есть всего четыре варианта: дать женщине умереть после несколько дней мучительных схваток; позволить роженице умереть в результате кесарева сечения без обезболивания и обеззараживания, но, вероятно, спасти дитя; возможно, спасти мать, убив ребенка в утробе и вытащив его по частям (в записках Дэниела Роулингса было несколько страниц – с иллюстрациями! – на которых подробно описывался весь процесс), или попытаться повернуть ребенка внутри матки в положение, из которого он сможет родиться без особых трудностей.

Последний вариант выглядел самым привлекательным, но он был не менее опасным и вполне мог закончиться смертью как матери, так и ребенка.

На прошлой неделе я попыталась провести наружный поворот плода, и мне с трудом удалось перевернуть его головкой вниз, но через пару дней малыш вернулся в прежнюю позицию – видимо, ему нравилось лежать на спине. Я надеялась, что перед родами он перевернется сам, но, кто знает, возможно, и нет.

Моего опыта хватало, чтобы не путать разумную готовность ко всяческим неожиданностям и бесполезные переживания из-за того, что, возможно, и не случится, и потому я обычно могла спать по ночам, но всю последнюю неделю почти до рассвета лежала без сна, представляя, что ребенок не перевернулся в правильное положение, и мысленно пробегаясь по списку возможных вариантов в тщетном поиске какого-нибудь еще, менее мрачного.

Вот если бы у меня был эфир… Но все мои запасы сгорели вместе с домом.